Тропа Истины

– Бывал.

– Ооо! – глаза девочки заблестели. – А правда, там трава синяя? И деревья… они же светятся ночью?

Ойхо воткнул скиннер в тушу.

– Ночью там ничего не видно. Только волны. И голодные птицы, которые могут выклевать глаза за один вздох.

– А бабочки? – не сдавалась она. – Рамис говорил, что они большие, как ладонь. Что на них можно летать!

– Рамис много чего говорит. – Охотник рванул мясо. Сухожилия хрустнули.

– Но ты видел бабочек?

Ойхо бросил окровавленный кусок мяса в котел. Посмотрел на неё долгим взглядом – таким, каким смотрят на ребёнка, который ещё не знает, что мир не сказка.

– На тех бабочках летают только мёртвые.

Тишина повисла между ними густым туманом. В углу пещеры раздался скрип. Охотник мгновенно развернулся, левая рука уже сжимала скиннер. Но это был всего лишь Лиас, повернувшийся на спину. Аглая непроизвольно потрогала шрам на запястье и опустила голову, но ненадолго.

– А ты знаешь, почему они так делают? – она прошептала. – Почему оставляют после себя только страх?

Он ответил не сразу. Вытер нож о штаны. Проверил ремешок скиннера, будто искал опору в привычном жесте.

– Они не оставляют страх. Они забирают всё, кроме него.

Она больше не спрашивала. Сидела, глядя на огонь, и думала о том, что он не злой.

Просто забыл, как быть живым.

***

Они нашли деревню на третий день пути. Земли рода Ааргов.

Дома, некогда крепкие, срубленные из вековых сосен, лежали в руинах. Словно кто-то прошелся по ним гигантским кулаком. Дерево вокруг проломов почернело, покрылось странной слизью, которая пульсировала в такт ветру, как живая.

Воздух был тяжёлым, как туша убитого зверя. Запах гари и чего-то сладковато-гнилого щекотал ноздри и оседал на языке горьким привкусом. Ни криков птиц, ни скрипа уцелевших дверей. Только тихий, мокрый шорох, будто где-то в глубине развалин что-то дышало.

Ойхо шагнул первым. Культя под грубым протезом сжалась, будто чувствуя опасность. Он чувствовал что-то лишнее. Что-то, что впилось в его плоть глубже, чем он хотел бы признать. Глаза охотника, холодные и острые, сканировали каждую деталь. Отсутствовали не только люди и животные, но и насекомые. Следы на земле, не ног, а чего-то волочащегося. Брызги на стенах домов, слишком темные для крови.

Аглая шла за ним, её пальцы вцепились в край его плаща так, что костяшки побелели. Она старалась не смотреть по сторонам, но избежать этого было невозможно.

Первое тело они нашли у колодца. Мужчина. Его руки были раскинуты в стороны, пальцы растопырены – не в мольбе, а будто он ловил что-то перед смертью. Живот распорот не ножом – края были неровными, зубчатыми, будто его разорвали изнутри. Кишки вытянуты в длинную, аккуратную спираль.

Аглая первой заметила, что у мертвеца нет языка. Пустой рот был растянут в беззвучном крике, а из горла торчал конец кишки, будто он пытался выплюнуть собственные внутренности перед смертью. В пустых глазницах шевелились черные нити, тонкие, как паутина.

– Шиассы, – прошептал Лиас, и его голос дрогнул.

Рамис молчал. Его лицо было каменным, но в глазах, таких же пустых, как колодец перед ними, бушевала буря.

Они шли дальше. Первый дом был разрушен до основания. Второй – забит телами. Третий – пуст, но на полу рисунки. Руны, начертанные кровью. Символы, которые Рамис не знал.

– Это не шиассы, – пробормотал он. – Это фанатики.

– Свои? – спросил Лиас. Его голос дрожал.

– Нужно найти дом шамана, – Рамис посмотрел на Ойхо. Охотник кивнул ему в ответ.

Они двинулись дальше. Следующее, что они увидели, заставило даже Ойхо остановиться.

Беременная женщина. Она висела головой вниз над колодцем, привязанная за ноги веревкой Мертвые глаза побелели. Рот зашит серебряными нитями. Живот аккуратно вскрыт. Внутри что-то пульсирующее, покрытое черной слизью и хитином. С каждым движением из разреза сочилась густая, черная жидкость, оглушающая запахом гнилых яиц, плесени и мочи.

Аглая отвернулась. Её стошнило.

– Они… не убивали, – сдавленно сказал Рамис. – Они создавали.

Ойхо подошёл к следующему дому. Там, среди обломков, лежала семья – мужчина, женщина и двое детей. Их тела были сшиты вместе. Не просто связаны. Соединены. Кожа к коже, кость к кости, в уродливый, шестирукий комок. Лица застыли в выражении ужаса.

Охотник узнал мужчину.

– Гард… – прошептал он.

Это был его старый знакомый. Жизнерадостный человек, с которым он когда-то делил костёр в ледяных долах. Теперь его рот был зашит той же серебряной нитью, а в глазах плавали черные точки, как личинки в гниющем мясе.

Ойхо сжал кулак. Под кожей культи что-то зашевелилось сильнее.

– Мы идём дальше, – сказал Рамис. – Они близко.

Аглая посмотрела на Ойхо. Его взгляд был тяжелым, как металл. Ни капли страха. Только ярость внутри, тлеющая как уголь под пеплом.

Он кивнул.

– Идём.

И они двинулись вглубь деревни, где тьма сгущалась, словно живая. Где-то впереди, в самом сердце кошмара, что-то ждало их.

***

Последнее уцелевшее строение в разрушенном поселении стояло неестественно целым, будто сама смерть пощадила его для какой-то особой цели. Из-под приоткрытой двери сочился желтоватый свет, похожий на гной из незаживающей раны.

– Кто-то жив… – прошептал Лиас. В его голосе не было надежды. Только усталая готовность.

Ойхо толкнул дверь протезом. Внутри пахло травами и чем-то кислым – как прокисшее молоко, смешанное с кровью. В центре комнаты, у разбитого алтаря, сидел Дорс. Шаман рода Ааргов медленно раскачивался, и бусины в его спутанных волосах звенели похоронным перезвоном. Его лицо покрывали засохшие слезы, смешанные с сажей, а в дрожащих руках он сжимал расколотый тотем.

– Они… они пришли ночью… – голос Дорса был похож на скрип несмазанных колес погребальной телеги. – Я… я пытался…

Аглая сделала шаг вперед, ее рука потянулась к шаману. В этом движении было то, что уже давно выжгли из остальных. Чистое, неразумное сострадание.

Шаман вскинул голову. Его глаза – желтые, как болотные огни – расширились. Он двинулся с нечеловеческой скоростью, костлявые пальцы впились в горло девочки.

– Ты! – зашипел он. – Ты должна была быть среди избранных!

Лиас рванулся первым. Его костяной нож блеснул в воздухе. Но Рамис, словно предвидя это, перехватил старика – жилистая рука сжала запястье Лиаса с силой капкана.

– Не так быстро, – голос отшельника звучал спокойно, как лед на глубинном озере.

Ойхо даже не думал действовать – его тело двинулось само. Протез, притихший было после долгого пути, вдруг ожил, рванувшись вперед с собственной волей. Острие рога вонзилось шаману в бок, вырвав хриплый стон. Аглая рухнула на колени, судорожно хватая ртом воздух.

Дорс скорчился на полу. Его дыхание стало мокрым и прерывистым, но в глазах все еще горело странное просветление.

– Глупые… Они даруют великое знание… – булькал он, сплевывая кровь.

Ойхо опустился перед ним на корточки. Он помнил Дорса молодым – того, кто когда-то делил с ним кадку с медом на празднике урожая. Теперь от того человека не осталось ничего.

– Где шиассы? – спросил он тихо.

Шаман захихикал. Рамис достал из складок одежды тонкий металлический прут – инструмент для вскрытия ран. В его движениях не было злобы, только холодная методичность.

– Начнем с ногтей, – сказал он спокойно, поворачивая инструмент в пальцах.

Час спустя хижина была залита кровью. Дорс больше не смеялся. Он лежал, привязанный к своему же алтарю, превращенный в кровавый обрубок. Его тело стало холстом, на котором Ойхо и Рамис выписывали кровавые узоры. Лиас отвернулся к стене, прикрывая глаза Аглае, но девочка все видела.

– Последний шанс, – прошептал Ойхо, прижимая раскаленный докрасна нож к глазнице шамана. – Где они?

Дорс зашевелил окровавленными губами.

– В… в утробе… – хрип шамана был едва слышен. – Все… в утробе…

Ойхо медленно, с мокрым хрустом, вдавил нож глубже. Шаман задергался в последней агонии, затем обмяк.

Тишина. Только тяжелое дыхание Ойхо нарушало покой. Он смотрел на свое творение и чувствовал… ликование. Теплую волну, поднимающуюся из культи, заполняющую всё его существо.

Он поднял глаза и встретил взгляд Рамиса. Отшельник наблюдал за ним с холодным интересом.

– Ты перестарался, – заметил Лиас, шаркая ногой по окровавленному полу.

Ойхо резко встал.

– Он получил по заслугам.

Аглая, все еще бледная, прижималась к Лиасу. Старик гладил девочку по волосам и смотрел на алтарь. Рамис медленно кивнул.

Ойхо вышел в ночь. Его руки дрожали, но не от отвращения. Он боялся себя. Боялся той части, которая радовалась боли другого.

А под кожей что-то шевелилось в такт его мыслям.

***

Огонь пожирал деревню с неестественной жадностью. Пламя лизало почерневшие бревна, вздымаясь к небу кровавыми языками. Рамис стоял посреди площади, его тень колыхалась на горящих стенах, как призрак. В протянутой руке он держал связку сухих трав – полынь, чертополох, кору священного древа. Дым от них вился сизыми змеями, обвиваясь вокруг тел, сложенных в центре поселения.

– Великий Огонь, – голос отшельника звучал глухо, будто доносился из-под земли, – прими этих несчастных. Очисти их души от скверны.

Аглая стояла поодаль, завернувшись в шкуру. Ее глаза слезились от дыма, но она не отводила взгляда от погребального костра. Ветер шевелил ее волосы, смешивая запах гари с ароматом сушеных трав, которые она зашила в подкладку плаща – так учил Рамис.

Ойхо наблюдал за огнем иначе. Его пальцы непроизвольно сжимались в кулак, а в глубине культи пробегали странные мурашки – будто что-то там внутри тянулось к пламени. Он отвернулся, плюнул в сторону и спросил:

– Куда теперь?

Рамис не ответил сразу. Он бросил в огонь очередную горсть трав, и пламя на мгновение стало белым, ослепительным.

– Боги укажут путь, – наконец произнес он, вытирая ладони о грубую ткань одежды.

– А Тропа? Как далеко?

Отшельник повернулся к нему. В его глазах отражались языки пламени, делая взгляд пугающе живым.

– Когда солнце семь раз взойдет над нашими следами, мы увидим начало Тропы.

Ойхо хмыкнул. Он ненавидел эти загадки. Ненавидел, что Рамис всегда знал больше, чем говорил. Но спорить не стал – в конце концов, именно отшельник вытащил его с того света.

Тени от костра удлинялись, сливаясь с ночью. Деревня догорала, оставляя после себя лишь угли да пепел, кружащийся в холодном воздухе. Рамис закончил молитву, и последние слова повисли в тишине.

– Идём, – сказал он просто, повернувшись к остальным.

Они двинулись в путь, оставляя за собой чёрные руины. Аглая шла последней, оглядываясь на пылающие дома. Ей казалось, что в пламени мелькают тени – будто души погибших машут им вслед. Она потёрла глаза. Усталость давала о себе знать.

***

Ночлег устроили в небольшой роще, где деревья, словно древние стражи, образовали полукруг, защищающий от ветра. Аглая разожгла костёр, её руки автоматически выполняли привычные действия: сложила ветки, высекла искру, раздула пламя. Огонь затрещал, оживляя ночь.

– Ужин будет готов скоро, – прошептала она, помешивая котёл с похлёбкой.

Ойхо сидел чуть поодаль, точа лезвие скиннера. Его взгляд был устремлён в темноту, но мысли явно бродили где-то далеко. Лиас копошился у своего мешка, что-то бормоча под нос. Рамис стоял на краю круга света, его фигура сливалась с ночью, только глаза сверкали, отражая пламя.

– Ты так и не сказал, куда мы идём, – нарушил молчание Ойхо, не отрываясь от ножа.

– Я сказал, – ответил Рамис. – К Тропе.

– А где она начинается?

Отшельник медленно повернулся к нему.

– Когда солнце семь раз взойдёт над нашими следами, ты увидишь её начало.

Ойхо сжал зубы. Эти загадки бесили его.

– И что тогда? Пройдём Тропу – и станем сильнее?

– Если боги позволят.

– А если нет?

Рамис замолчал. Его взгляд скользнул по Аглае, затем вернулся к Ойхо.

– Тогда мы станем частью этой земли. Как они. – Он кивнул в сторону догорающей деревни.

Тишина снова накрыла их, на этот раз тяжёлая, как предгрозовое небо. Аглая разлила похлёбку по мискам, но есть никто не спешил. Даже Лиас, обычно не пропускавший ни одной трапезы, лишь ковырял ложкой в своей порции. Ужин прошел в тишине. После еды Аглая сразу свернулась калачиком у огня и заснула.

– Первую вахту беру на себя, – пробормотал Ойхо, проверяя остроту скиннера.

Рамис кивнул и отошел к своему мешку. Лиас уже храпел, укрывшись старой шкурой.

Ночь была тихой. Ни криков сов, ни шороха мелких зверьков в кустах. Ойхо сидел, прислонившись к дереву, и смотрел на звезды. Культя ныла, но это была знакомая боль, почти успокаивающая.

Его разбудил тихий стон. Аглая металась во сне, ее пальцы впились в шкуру, на лбу выступили капельки пота. Её сон был беспокойным, полным шёпотов и теней.

Ойхо хотел было разбудить девочку, но остановился. Пусть спит. Кошмары были лучше реальности, через которую ей пришлось пройти.

И тут он увидел тени. Две темные фигуры стояли в отдалении, на границе света от догорающего костра. Высокие, слишком высокие для людей, с неестественно вытянутыми конечностями. Они не двигались, просто наблюдали.

Ойхо медленно поднял скиннер. Под кожей культи что-то дернулось, будто в ответ на приближающуюся опасность.

– Рамис, – прошептал он.

Но когда отшельник поднял голову, теней уже не было. Только ветер шевелил траву, да где-то вдалеке прокричала ночная птица.

– Что? – спросил Рамис, протирая глаза.

Ойхо покачал головой:

– Ничего. Показалось.

Утром они нашли следы. Чужие. Длинные и глубокие, с глубокими царапинами от когтей на концах. Между следами были промежутки, будто тот, кто оставил их, не шёл, а прыгал. Земля будто болела там, где ступало нечто – снег вокруг следов желтел, как гнойная рана, а трава скручивалась в чёрные жгуты.

– Шиассы? – спросил Лиас, бледнея.

Рамис опустился на колени, провел пальцами по следу.

– Нет. Что-то другое, – голос Рамиса был спокоен, но в глазах читалось напряжение

Аглая почувствовала, как по спине пробежали мурашки.

– Может, нам стоит поторопиться? – тихо предложила она.

Рамис кивнул.

Они двинулись в путь, оставляя за собой не только пепел деревни, но и тайну ночных следов. Что-то шло за ними.

Глава 4

Глава 4. Пир тьмы.

Болото расстилалось перед ними мертвенной пеленой. Воздух застыл густым маревом, пропитанным запахом стоячей воды – терпким, как кора ивняка, с едким оттенком болотного газа, от которого першило в носу и горле. Вода, чёрная и маслянистая, пузырилась под ногами. Каждый шаг вызывал противный хлюпающий звук. Казалось, сама трясина чавкает, пережевывая их следы.

Туман висел неподвижным саваном, обволакивая искривленные стволы болотных сосен.  Их ветви, покрытые седыми лишайниками, скрючились в немом страдании. Кора потрескалась, как старая кожа, обнажая под собой млеющий, белесый слой. Вода стояла черным зеркалом, лишь изредка вздрагивая от падающих с листьев капель, тяжелых как расплавленный свинец.

– След в след, – предупредил Рамис, прощупывая путь посохом, обтянутым кожей горной гадюки. Его голос звучал приглушенно, будто из глубины колодца.

Аглая послушно ставила ноги в отпечатки его сапог. Она устала от изматывающей дороги. Еще вчера они прорубали себе дорогу сквозь колючие кустарники вольковки, а сегодня – болото. Под тонким слоем воды скрывалась предательская жижа. Продавленные мягкие ямки быстро наполнялись мутной серой водой. Тишину нарушал гул насекомых. Идти было сложно.

Лиас плелся позади Аглаи, проклиная всё на свете. Его сапоги, некогда крепкие, теперь размокли, и ледяная вода просачивалась внутрь, хлюпая при каждом шаге. Ноги онемели, пальцы скрючило от холода, и каждый шаг отдавался ноющей болью в суставах.

– Гриссовы кровососы! – внезапно взревел он, шлепнув себя по шее. Кровь тут же выступила из раздавленного насекомого, смешавшись с потом. – Да откуда вас столько?!

Ойхо, замыкающий шествие, не ответил. Его внимание привлекло странное движение в воде – крупные пузыри, поднимающиеся к поверхности. Они лопались с тихим бульканьем, выпуская вонь тухлых яиц. Рука сама потянулась к скиннеру. Но было поздно.

– Лиас!

Старик оступился. Земля под ним разверзлась. Один миг – и он погрузился по пояс в чёрную жижу. Трясина сомкнулась вокруг его бедер мертвой хваткой. Лиас забился, пытаясь вырваться, но чем сильнее он дёргался, тем быстрее уходил вниз. Топь засасывала его с пугающей, почти разумной скоростью.

Ойхо бросился вперёд. Его протез вонзился в грязь, но под тяжестью собственного тела он начал погружаться. Холодная слизь просочилась за голенище, вызывая тошнотворное ощущение. Густая, как смола, топь обняла его бёдра, заползая под одежду. Липкая и отвратительная.

– Рамис! – крик Аглаи потерялся в болотной тиши.

Посох отшельника метнулся как живой.  Древко, покрытое резными рунами, протянулось к ним, как спасительная ветвь.

– Хватайтесь!

Лиас ухватился за посох, его пальцы, скользкие от тины, скользили. Ойхо добавил силу своей хватки. Мышцы горели от напряжения, но трясина не хотела отдавать добычу.

С громким чмоком болото отпустило старика. Он рухнул на тропу, выплевывая комки тины. Его одежда была пропитана чёрной жижей, а изо рта вытекала струйка мутной воды.

– Ненавижу эти гриссовы топи, – прохрипел Лиас, вытирая лицо.

Ойхо вытер рукавом лоб. Протез скрипнул, когда он опустил руку. Под кожей что-то шевелилось – будто сама трясина оставила в нём частичку себя. Скрип протеза смешивался с кашлем Лиаса, который всё ещё пытался отдышаться после выхода из болота.

Рамис молча наблюдал, его глаза сузились до щелочек, словно он слушал что-то, чего никто другой не мог услышать.

– Идём, – прошептал он, но голос его звучал как эхо в пустой пещере.

***

Остров был небольшим – клочок сухой земли размером с телегу, окружённый со всех сторон чёрной, дышащей болотной жижей. Кое-где из воды торчали коряги, похожие на скрюченные костяные щупальца, а воздух всё ещё пах серой и гнилью, но хотя бы здесь, на этом пятаке, можно было перевести дух.

Рамис развел костер, используя сухие ветки из своей походной сумки. Огонь затрещал, отбрасывая дрожащие тени на их измождённые лица. Дым, густой и едкий, поднимался вверх, смешиваясь с туманом, но зато отпугивал тучи комаров, которые до этого буквально пировали на их потной коже. Кожа зудела от укусов и сырости.

– Вот бы сейчас кадку мёда… – мечтательно протянул Лиас, выжимая из бороды струйку мутной воды. В его густой, седой растительности застряли кусочки тины, веточки и что-то, что могло быть либо личинкой, либо очень несчастным жуком.

– Или сухие портки, – добавил Ойхо, бросая в огонь ещё одну горсть мха. Его протез, покрытый болотной слизью, тускло поблёскивал в свете пламени.

Аглая, сидевшая напротив, вдруг рассмеялась:

– Представляю, как вы вдвоём сидите у костра в одних портках.

Лиас нахмурился, выковыривая из бороды очередной комок грязи.

– Лучше не представляй, девочка, – проворчал он. – А то ещё испугаешься.

– Да уж, – хмыкнул Ойхо, оглядывая старика. – Твоя борода – это целый склад припасов. Вон там, кажется, даже лягушка застряла.

– А у Рамиса, выходит, даже хранить негде, – хихикнула Аглая, бросая взгляд на отшельника.

Рамис, сидевший чуть поодаль, вдруг улыбнулся. Его абсолютно лысая голова, без единого волоска, блестела в свете костра, как отполированный камень.

– В долах говорят: «Если можешь шутить – значит, не все потеряно».

– Тогда мы спасены, – пробормотал Ойхо, разминая онемевшие пальцы.

Они ели в тишине, слушая, как где-то вдали кричит ночная птица. Резко, одиноко, будто сама тьма подаёт им знак.

Аглая притихла, глядя на огонь. Ей вдруг стало смешно: вот они, четверо – лысый отшельник, старик с болотом в бороде, однорукий охотник и она, девочка, которая не знает, кто она на самом деле.

– Жаль, у нас нет мёда, – вздохнула она.

– Жаль, у меня нет волос, – невозмутимо добавил Рамис.

Лиас фыркнул, выплёвывая очередной кусочек тины.

– Повезло тебе. А я вот как мешок с грязью теперь.

Ойхо хмыкнул, бросая в огонь последнюю веточку. Искры костра взметнулись вверх, освещая их усталые лица.

***

Сумерки сгущались над болотом, окрашивая воздух в сизую, удушливую мглу. Туман сгустился, превратившись в молочную пелену, сквозь которую лунный свет пробивался мертвенными бликами. Аглая осторожно ступала к месту уединения по краю островка, где корни полузатопленных деревьев образовывали природную ширму. Влажный воздух прилипал к коже, смешиваясь с потом и оставляя солоноватый привкус на губах.

– Далеко не уходи, – предостерегающе прозвучал голос Рамиса.

Она кивнула, не оборачиваясь. А через несколько шагов ощутила незримое давление на затылок. Она почувствовала присутствие. То самое чувство, когда кто-то смотрит тебе прямо в душу через дыру в стене. Воздух стал густым, как сироп. Болото решило вобрать в себя каждый звук. Даже привычное кваканье лягушек и гул насекомых стихли, оставив после себя звенящую, угрожающую тишину.

Тени между искривлёнными стволами деревьев шевелились неправильно – не от ветра, которого не было, а будто по собственной воле. Они играли с ней. То вытягивались в человеческие фигуры с неестественно длинными руками, то сжимались в клубки, похожие на спящих пауков. Одна из теней на мгновение приняла очертания женщины с пустым лицом – просто гладкий овал кожи, где должны быть глаза, нос, рот…

– Кто здесь? – выдохнула Аглая. Собственный голос показался ей чужим, приглушённым. Язык прилип к нёбу от внезапной сухости во рту. Девочка замерла, ощутив лёгкий шелест. Будто кто-то провёл ладонью по мокрой коже.

Ответ пришел не в словах. Что-то холодное и твердое, как кость, толкнуло ее между лопаток. Мир перевернулся.

Болотная вода захлестнула её раньше, чем она успела вздохнуть. Маслянистая жижа хлынула в рот, горькая, словно ржавый металл, с привкусом гнили и старых костей. Аглая билась, но трясина держала её крепко – как мёртвая матка, которая никогда не отпускает своих детей. Корни скользили между пальцами, холодные и скользкие, будто внутренности какого-то древнего чудовища. Кожа на ногах покрывалась мурашками от липкой воды, а мышцы напрягались, словно кто-то невидимый тянул их вниз. Лёгкие горели, требуя воздуха, но вместо него в горло вливалась только ледяная, вонючая грязь, которая обжигала изнутри, как раскалённый уголь.

Последнее, что она увидела перед тем, как тьма поглотила сознание – бледную до синевы руку, протянутую из темноты. Слишком длинную. С пальцами, которые гнулись не там, где должны. Дальше только тьма. Не сон. Не забытье. Ничто.

Очнулась она с ощущением, будто ее выплюнули обратно в мир. Сухая. Совершенно сухая.

Даже волосы, эти предатели, обычно первыми промокающие до нитки, лежали сухими и мягкими, как будто она только что отошла от очага, а не была проглочена и выплюнута самим болотом.

– Кошмар, – прошептала она, но слово застряло в горле комком.

Потому что след был реальным. Один-единственный. Длинный. Узкий. С глубокими царапинами когтей на концах.

И тогда она почувствовала странное тепло в груди, пульсирующее, живое. Едва уловимое, как червь в яблоке. Как личинка под кожей. Что-то проснулось. И теперь наблюдало за ней изнутри ее же собственного тела.

***

Она вернулась тихо. Тепло в груди пульсировало в такт с потрескиванием костра. Каждая искра, взлетающая в ночь, тянула за собой ниточку сознания Аглаи вверх, к звездам. Веки стали тяжелыми, как две мокрые тряпки, пропитанные усталостью. Последнее, что она услышала перед тем, как провалиться в сон – хриплый вздох Лиаса и шепот Рамиса, похожий на скрип старых страниц:

– Спи, дитя. Завтра будет…

Голос оборвался. И мир перевернулся. Свет. Яркий, резкий, режущий глаза. Не пламя костра, не светлячки в болотном тумане, а ровные, холодные блики, будто отражение луны в идеально гладком металле. Аглая зажмурилась, но образы продолжали прожигать веки. Белые стены, гладкие, как лед, но теплые на ощупь. Слишком чистые, слишком правильные. Воздух пах… странно. Чистый, словно она вдыхала дождь, падающий на раскаленные камни.

Она стояла на… «Корабль» – подсказал внутренний голос. Под ногами вибрировала поверхность, издавая едва слышный гул, словно где-то в глубине работало огромное сердце. Стены изгибались плавными линиями, свет исходил отовсюду и ниоткуда одновременно. В воздухе висели странные символы – не руны, а нечто иное, меняющее форму прямо на глазах.

Двое шиассов стояли в центре помещения. Их маски были сняты, открывая лица – бледные, почти прозрачные, с тонкими чертами и большими глазами. Они говорили на странном языке, но Аглая почему-то понимала слова.