Тропа Истины

Девочка еле держалась на ногах. Синие следы грибной пыли на ее лице стали ярче, почти фосфоресцировали в полумраке. Она молчала слишком долго.

– Ещё немного, – пробормотал Ойхо, не оборачиваясь.

Он не понимал, что с ней. Возможно, отравление, возможно, лихорадка. Но в её слабости было что-то неестественное. Словно Пустоши потихоньку меняли ее, как изменили камни и металл вокруг.

Руины древнего города выросли перед ними, как гнилые зубы в пасти мертвого тьерна. Стены, некогда величественные, были свидетельством безрассудства древних. Остовы башен напоминали сломанные иглы. Тени от них извивались, сливаясь с наступающей ночью.

– Здесь переночуем, – Ойхо бросил сумку на землю. – Только проверю…

Но Аглая уже шагнула вперёд. Ее синяя рука потянулась к полуразрушенной арке.

– Стой, – рявкнул Ойхо, но было поздно.

Тонкая нить паутины, почти невидимая, дрогнула. Аглая вскрикнула, когда липкие волокна обвили её ноги, резко дернув вверх. Она забилась, но паутина лишь плотнее облепила тело. Как вторая кожа.

Ойхо побежал к ней, но земля вздыбилась. Из трещин между плит вылезли чёрные, блестящие как смола лапы. Длинные, покрытые жёсткими щетинками. Они казались выкованными из той же тьмы, что и руины. Затем показалось огромное тело и тёмное брюхо, отливающее синевой. Акрахин. Осколок древней войны. Восемь кровавых точек, сверкнули в полумраке.

Ядовитый туман вырвался из его жвал. Ойхо едва увернулся, прикрыв лицо рукавом. Туман обжег кожу, но боль была… знакомой. Тьма внутри него, оставленная шиассами, обрадовалась.

– Держись! – крикнул он Аглае, но та уже исчезала в коконе.

Акрахин бросился на него. Ойхо прыгнул в сторону. Скиннер блеснул. Лезвие скользнуло по хитину, но вонзилось в стык пластин.  Паук взревел, дёрнулся. Ойхо не отпустил. Он рванул на себя, чувствуя, как сухожилия руки горят огнем.

Удар протезом в глаз. Хитин треснул, но не поддался. Паук перекатился, сдавив Ойхо лапами. Воздух вырвался из легких. Хитин впивался в ребра, а тьма внутри смеялась: «Сдайся. Она уже мертва».

Ойхо взревел. Левой рукой он вонзил скиннер в мягкое брюхо паука. Рванул вниз. Внутренности хлынули на песок, распространяя запах кислоты и гнили. Акрахин дёрнулся в последний раз и замер.

Ойхо отполз, хватая ртом воздух. Все тело горело. Но он поднялся.

Паутина. Аглая.

Скиннер резал липкие нити.

– Ты… заражен? – Аглая высвободила руку. Ее глаза расширились, глядя на его раны. Черные жилки уже расползались от ожогов.

Ойхо не ответил. Он чувствовал, как тьма ликует. И ненавидел себя за это.

Аглая вдруг прижала ладонь к его ране. Синие разводы на ее коже запульсировали.

– Не надо, – прошептал он.

Но было поздно. Боль… утихла.

Ойхо отшатнулся.

– Что ты сделала?

Аглая смотрела на свои руки. Синий пигмент теперь покрывал и его кровь.

– Рамис учил…

Ойхо кивнул. Пусть так. Ветер донес шорох. Где-то в руинах шевелилось еще что-то.

– Идем, – он схватил ее за руку. – Они чуют кровь.

Они бежали, оставляя позади труп акрахина.

***

Пустошь Маарга дышала холодом. Ветер, пропитанный запахом пепла и старой крови, гулял между скал, завывая, как раненый зверь. Ойхо шагал впереди, его протез глухо стучал по камням. За ним, едва переставляя ноги, брела Аглая.

Руины с акрахинами еще виднелись, когда Аглая резко остановилась.

– Слишком близко. – Ойхо тоже остановился и повернулся к ней, – Идем.

Но девочка не отреагировала. Она вздрогнула и упала как подкошенная.

– Аглая! – Ойхо успел поймать девочку у самой земли. Ее широко раскрытые глаза стремительно чернели.

– Грисс! – выругался охотник, – Как же не вовремя!

Он подхватил девочку на руки и стремительно зашагал от опасного места. А перед глазами Аглаи разворачивалась картина, которую он не видел.

***

Белые стены. Холодный свет. Женщина в серебряных одеждах схватила мужчину за руку. Ее маска была сдвинута на лоб, открывая лицо – бледное, с тонкими чертами, с глазами, полными слез.

– Мы не должны! – ее голос дрожал. – Посмотри на них! Посмотри, что мы сделали!

Она указала на ряд колб – огромных, прозрачных, заполненных мутной жидкостью. В них плавали… нет, не дети. Не совсем. Существа с слишком большими головами, с полупрозрачной кожей, сквозь которую просвечивали черные нити.

Мужчина отвернулся. Его лицо было каменным.

– Только Чистота, – сказал он.

Но в последний момент, перед тем как надеть маску, его взгляд скользнул в сторону.

К одной колбе. Маленькой. Отдельной. В ней – девочка.

***

Уже стояла глубокая ночь, когда они смогли найти безопасное место для отдыха. Узкая ниша нависала над каньоном, как раскрытая пасть, готовясь проглотить призрачный лунный свет. Ойхо быстро разжег костер. Скудный, из сухих корней и кизяка. Пламя едва теплилось, но его хватило, чтобы отогнать ледяную сырость. Треск корней разрывал тишину, а крошечные огненные искры стремились к свинцовому низкому небу, но тоскливо гасли, коснувшись каменного навеса.

Аглая сидела, обхватив колени, и смотрела в пламя. Ее лицо было бледным, глаза – слишком большими, слишком взрослыми для ребенка. В них отражались не только языки огня, но и глубокая, недетская усталость. Кончик носа по-прежнему был синим, как и разводы на щеках. Это странный узор делал ее похожей на беззащитного детеныша тьера.

Ойхо сидел напротив, его протез лежал на коленях, рог, привязанный к культе, тускло поблескивал в свете костра. Он молчал.

– Ты хочешь спросить, – вдруг сказала Аглая, не поднимая глаз от огня.

Ойхо нахмурился. Тяжелый и оценивающий взгляд не отрывался от девочки.

– О том, что я видела.

Огонь затрещал, выбросив вверх очередной сноп искр. Ойхо не ответил. Он ждал.

Аглая глубоко вдохнула, словно собираясь нырнуть в темную воду.

– Это началось в болоте, – прошептала она. – Когда я… утонула.

Она рассказала ему все. О том, как тени шевелились не так, как должны. О том, как что-то толкнуло ее в спину, и вода сомкнулась над головой. О том, как она захлебнулась, но не умерла – а очнулась сухой, как будто ничего не случилось.

– И потом… – ее голос дрогнул. – Я стала видеть их.

– Шиассов.

– Да.

Она закрыла глаза, и перед ней снова всплыли образы. Корабль. Белые стены. Двое существ – мужчина и женщина, снявшие маски. Их разговор о Земле, о детях, о чем-то, что они потеряли.

– Они… не всегда были такими, – прошептала она. – Они помнят.

– Что помнят?

– Что у них был дом.

Ойхо сжал кулак. В его глазах мелькнуло что-то жесткое, недоверчивое.

– Они убийцы.

– Да. Но… – Аглая замялась. – Они не хотели такими становиться.

Огонь потрескивал. Тени на стенах шевелились, будто прислушиваясь.

– Я видела их лаборатории, – продолжила девочка, голос ее стал глуше, будто доносился издалека. – Колбы. Детей в них…

Она смотрела в огонь, но видела не его, а другое пламя – холодное, голубое, мерцающее в глубине корабля шиассов.

– Я видела их лидера, – сказала она. – Он говорил о «чистоте». О том, что страх – это слабость. Что боль – иллюзия.

– А любовь?

– Вирус.

Огонь ярко вспыхнул, осветив ее лицо. На голубых щеках блестели чистые дорожки от слез.

– Но они лгут, – прошептала она. – Потому что я видела его глаза.

Она замолчала на мгновенье.

– В них была боль.

Тишина. Даже костер будто замер, прислушиваясь.

Ойхо смотрел на нее, и впервые за долгое время в его глазах не было ни ярости, ни подозрения. Только тяжелое понимание.

– Почему ты рассказываешь это мне? – спросил он наконец.

Аглая подняла на него глаза.

– Потому что я тебе верю.

Огонь догорал. Тени снова ожили, потянулись к ним, будто желая утащить в темноту. Но сейчас, в этой узкой нише, над бездной каньона, они казались меньше. Слабее.

Ойхо протянул руку – не протез, а живую, – и накрыл ее ладонью.

– Спи, – сказал он. – Я буду здесь.

Аглая кивнула и закрыла глаза. Впервые за долгое время ее сон был спокойным.

***

Луна висела над каньоном, как вытекший глаз. Холодный свет лизал камни, превращая их в кости древнего чудовища. Ойхо стоял у входа в нишу, спиной к спящей Аглае, и смотрел в ночь.

Звёзды. Те же самые, что видел его отец. Те же, под которыми смеялась его сестра, бегая босиком по лужам после дождя. Те же, под которыми он впервые поцеловал Анию – украдкой, за амбаром, боясь, что кто-то увидит. Теперь они казались чужими.

Получается, шиассы похожи на людей? Вопрос вертелся в голове, как заноза. Или нет? Аглая говорила, что у них был дом. Что они помнят. Что они… боялись. Но тогда что превратило их в тех, кто вырезал его род? Кто распорол живот его жене и украл их нерождённого ребёнка? Он вспомнил Лиаса. И во что тьма превратила его.

Сжал культю. Протез, этот уродливый рог, привязанный к обрубку, давил. Болел.

Что они сделали с ней? Она жертва… или орудие? Он посмотрел на девочку. Она спала, свернувшись калачиком, прикрытая шкурой. В свете догорающего костра она казалась ещё меньше, ещё беззащитнее.

Ветер завыл между скал, принеся запах гнили и пепла. Ойхо сжал кулак. Доверять… Он забыл, как это.

В памяти всплыло лицо Ании. Теплое. Ласковое. Её улыбка. Её пальцы, вплетающие красные ленты в волосы перед свадьбой.

«Ания… прости.»

Он закрыл глаза – и увидел ее.

Она сидела у очага, расчесывая волосы. Длинные, золотистые, как мед на солнце.

– Ты вернешься? – Голос ее был тихим. Без упрека.

Он тогда не ответил. Просто взял лук и ушел.

Он всегда уходил. На охоту. На войну. В ледяные долы. Когда мог остаться с ней. Когда она…

Ойхо прислонился лбом к холодной каменной стене. Живот. Ребенок. Он даже не знал. Не был там. Не защитил. Как не защитил сестру. Как не смог быть рядом, когда умер отец. Как оставил мать одну с её горем.

Воин Ардари не должен чувствовать вину. Воин Ардари не должен бояться.

Но он боялся. Не смерти. Не боли. А этой простой тишины у очага. Тёплых рук. Возможности… быть слабым.

И теперь мир гниёт. Или очищается? Шиассы хотели «чистоты». Неужели так выглядит их чистота? Колбы. Дети. Черные нити под кожей. Как у него.

Культя горела. Сначала он думал, что это фантомная боль – он давно привык к ней. Но сейчас… Ойхо стиснул зубы. Боль стала невыносимой.

Он оглянулся – Аглая спала.

Медленно, стараясь не скрипеть ремнями, он начал ослаблять крепления протеза. Кожа под ними была влажной, липкой. Последний ремень. Ойхо замер.

Протез соскользнул с культи с мокрым чавкающим звуком. Лунный свет упал на обрубок. То, что он увидел, не было заживающей раной. Чёрные жилы. Они пульсировали, как самостоятельные существа, переплетаясь между собой, образуя нечто, напоминающее… пальцы? Когти? Маленькие, недоразвитые, костлявые отростки. Они шевелились.

Ойхо схватился за скалу, чтобы не закричать.

«Что во мне растёт?»

Он ткнул указательным пальцем в чёрную массу – и жила укусила его в ответ. Боль пронзила руку, как от укуса змеи. Ойхо зашипел. «Нет. Нет. Нет». Он думал, что тьма внутри – это просто болезнь. Но она росла. И она была голодна. Ойхо рванул руку назад. Вырвать это. Сжечь.

Но вместо этого он схватил протез. Руки дрожали так, что ремни не слушались. Наконец протез встал на место. Ойхо глубоко вдохнул.

Аглая вздохнула во сне. Он обернулся. Девочка улыбалась. Ее лицо было мирным.

Ойхо сжал кулак. Культя дернулась, будто чёрные пальцы внутри неё сжались в ответ.

«Она верит мне.»

Но теперь он не верил себе. Над пустошью мерцали звезды. Холодные. Безответные. Он больше не молился им.

***

Утро в Пустошах начиналось без солнца. Небо было похоже на старую тряпку, пропитанную ржавой водой. Воздух висел плотный, обволакивающий, словно желая замедлить каждый шаг, каждое движение. Пустоши не хотели их отпускать.

Ойхо стоял на коленях у входа в нишу, стирая следы. Его пальцы, уже нечувствительные к холоду, разглаживали песок, сдвигали камни, ломали ветки в обратном направлении – так, чтобы казалось, будто их примял ветер, а не чья-то нога. Он работал молча, сжав зубы.

Аглая замерла за его спиной. Она уже научилась читать его тишину.

Он поднялся, окинув взглядом горизонт. Пустоши лежали перед ними – мёртвые, но не спящие. Камни здесь плавали в воздухе, как пузыри в воде, а вдали, за холмами, стояли руины, слишком правильные, чтобы быть просто руинами. Слишком целые. Как будто их не разрушило время, а аккуратно разобрали.

Ойхо мысленно перебирал варианты. Оружие – скиннер. Тело ныло после схватки с акрахином, левая рука плохо слушалась. Аглая не была бойцом. Как спасти её? И от них. И от себя.

Он поднял с земли обломок ветки, перевернул его, провёл пальцем по слому. Слишком ровный. Слишком свежий.

– Они близко.

Ее глаза расширились, но не от страха – от понимания.

– Что будем делать?

Ойхо не ответил. Вместо этого схватил ее за руку и потянул за собой, в тень скального выступа.

***

Ойхо резко остановился. Прижал Аглаю к скале.

– Тише.

Она замерла. Ветер стих, будто затаив дыхание.

И тогда он увидел. На гребне холма, на фоне кроваво-красного восхода, четко вырисовывались три силуэта.

Охотники.

Эрга стояла впереди, ее плащ из птичьих клювов шелестел на ветру. Они нашли их.

Ойхо почувствовал, как культя дергается, будто что-то внутри нее рвется наружу. Его взгляд встретился с глазами Аглаи.

– Беги, – прошептал он. Зная, что бежать некуда.

***

Там, где стены ещё помнили голоса, а пол был усыпан осколками стекла, похожими на замёрзшие слёзы, Рамис стоял перед огромным зеркалом. Вернее, тем, что от него осталось – треснувшей плоскостью, в которой отражалось лишь тьма.

Он развернул пластину.

Она была тонкой, почти невесомой, и светилась мягким голубоватым светом, как светлячок, пойманный в ладони. На её поверхности проступали линии схемы. Две яркие точки двигались к востоку. Три других, тусклых, шли следом.

Рамис провёл пальцем по поверхности, и изображение дрогнуло, увеличилось. Теперь он видел детали: разлом в земле, летающие камни, руины, которые ещё не были руинами. Когда мир был моложе.

– Эрга, – произнёс он без эмоций. – Не по плану.

Пальцы сомкнулись, пластина свернулась, исчезла в складках его одежды.

Он шагнул в зеркало – и растворился, оставив после себя лишь слабый отблеск стержня на пыльном полу.

Глава 8

Глава 8. Ритуал

Небо сгустилось серой мутью, забившейся между скал. Мокрое полотно воздуха обволакивало каждый камень, каждый обломок кости под ногами. Мелкая водная взвесь накапливалась на ресницах мелкими капельками не то дождя, не то слез. Под ногами хрустели камни, смешанные со льдом и чешуйками хитина.

Ойхо искал способ спас