Choose your lifestyle

– Парень, я помогу тебе. Ты столько раз вытаскивал меня из передряг, что я теперь обязан помочь тебе со Стиль. А насчёт того, что она учитель, а ты ученик – забудь. Это наш последний год в школе.

– Да, – пробормотал я, – но я не могу ждать целый год. Что если к тому времени у неё появится кто-то другой? Что тогда? Что я буду делать?

Брюс задумался, потер ладонью подбородок, словно выстраивая план в голове.

– Начнём с начала. Задача – завлечь её внимание на себя. Просто так она не согласится встретиться наедине, но есть вариант, как это сделать.

– Какой? – глаза у меня загорелись, сердце забилось чаще.

– Помнишь, Белла Сергеевна говорила, что ведёт дополнительный урок рисования?

Я кивнул, сразу понимая, куда он клонит.

– Запишись к ней на кружок. Из нашего класса туда ходит всего трое, из параллельного – шесть человек, кажется. Так как Белла вернулась, просто подойди и запишись. А дальше – посмотрим по обстоятельствам.

В груди что-то защемило, будто я услышал заветный ключ к тому, что долго казалось невозможным.

– Ты правда думаешь, что это сработает? – спросил я, не скрывая сомнений.

– Ты не пробуешь – не узнаешь, – ответил он. – А я верю, что ты сможешь. Ты всегда был сильнее, чем сам думал.

Слова Брюса дали мне надежду – ту самую, что я так давно пытался найти. Может, в этот раз всё будет иначе.

Брюс оказался абсолютно прав – Белла действительно вернулась всего через пару дней после нашей последней встречи. Я видел, как Марина буквально светилась от радости, как загорались её глаза при мысли, что теперь у неё снова есть этот светлый уголок в жизни – уроки у Беллы Сергеевны. Она с нетерпением и удовольствием мчалась на занятия, словно это была самая долгожданная встреча с чем-то волшебным и настоящим. А я? Я всегда обходил стороной её уроки, избегал случайных взглядов в её глубокие шоколадные глаза, боясь, что они пробьют меня насквозь, раскроют мои тайные чувства. Но сегодня что-то внутри меня изменилось. Желание приблизиться к ней, увидеть её снова, поговорить – всё это стало сильнее любых страхов и сомнений. Я был готов идти вперёд, несмотря ни на что.

Волнение сковывало меня, но я быстро одевался, держа в голове план и слова Брюса. Время поджимало – через десять минут урок у моей сестры должен был закончиться, и я не мог позволить себе упустить этот шанс. Брюс всё повторял мне в голове: «Вот мы выходим из бассейна, вот поднимаемся на второй этаж, слышишь её голос? Он такой же изящный и тёплый, как всегда. Давай, трус! Если хочешь, чтобы она была твоей – иди! Я подожду тебя на улице.» Его смешок, словно якорь, удерживал меня от бегства.

Сердце билось так сильно, что казалось, оно вот-вот вырвется из груди, а дыхание становилось всё более прерывистым и тяжёлым. Каждый шаг к классу казался бесконечным испытанием, но я не мог остановиться. "Будь собранным, не показывай, что она тебе нравится, иначе откажет сразу. Будь собой," – повторял я себе, будто это была единственная надежда.

Когда я наконец коснулся рукой двери и постучал, ощущение тревоги сковало всё тело. Брюс уже отошёл к лестнице, оставив меня один на один с этим моментом. С улыбкой, которая сама собой вырвалась на губы, я вошёл в класс. И тут она посмотрела на меня – взгляд её был таким неожиданным, растерянным, словно она сама не знала, что сказать или подумать. Но я не мог оторвать глаз – она была безумно красива. Белая блузка аккуратно прикрывала бинты на её руках, подчеркивая хрупкость и одновременно силу, синие скинни джинсы сидели идеально, а белые туфли на каблуках добавляли ей утончённости и грации. Минимальный макияж только подчёркивал её естественную красоту, а высокий хвост выглядел так просто, но вместе с тем изящно. Рядом с ней сидел мальчишка – одноклассник Марины, и он, словно я, не мог отвести взгляд от Беллы.

– Здравствуйте, Белла Сергеевна, я за Маришей пришёл, или я рано? – спросил я, стараясь выдавить из себя улыбку, которая была одновременно и уверенностью, и лёгкой нервозностью. Моя сестра так же, как и мама, держала в руках кисточку, уверенно проводила краской по бумаге – такой же нежный и творческий момент.

– Да, молодой человек, у нас ещё урок минут десять, – её голос прозвучал сухо, отстранённо, и мне стало немного больно от этой холодности. Но жестом она пригласила меня сесть рядом с Мариной. Я не мог не заметить её новый маникюр – изящный, аккуратный, словно отражение её внутренней силы и желания держать всё под контролем. Новый блеск на губах блестел на свету, будто скрывая то, что она не сказала словами.

В тот момент я осознал, как сильно хочу быть рядом, хочу заглянуть глубже за эту маску, хочу понять и защитить. И даже если внутри всё трепещет от волнения и страха – я сделал первый шаг. И это был мой самый настоящий бой за себя и за неё.

Я подошёл к парте, где сидела Марина. Она подняла глаза и улыбнулась мне – такая тёплая, родная улыбка, будто солнечный луч, пробившийся сквозь тучи. Я опустил взгляд на её рисунок: нежные васильки – такие же, как любила мама. Сердце ёкнуло, а в голове ожили воспоминания. Я сел рядом и продолжил смотреть, как сестра аккуратно дорисовывает поле тех самых васильков. Это место – я знал его с закрытыми глазами. Мама обожала это поле, и мы с ней часто устраивали там пикники – в окружении густого леса, тишины, летних звуков кузнечиков и бескрайних синих цветов, что качались на ветру.

Марине сейчас всего десять, но в ней живёт мама: те же огромные карие глаза, такие светлые и чистые, словно зеркало души, те же блондинистые, густые длинные волосы, что мягко ложились на плечи. Она посмотрела на меня, и её лёгкая улыбка, словно родная ямочка на щёчке, точно такая же, как у меня, заставила забыть обо всём – о том, зачем я здесь, о том, что держало меня в напряжении.

– Ник, помнишь эту полянку? – спросила Марина, указывая на рисунок.

Я кивнул, хотя в душе всё замирало и расцветало одновременно.

– Помнишь, мама говорила, что здесь начинается наш путь к счастью? – голос младшей сестры был тихим и светлым, но я чувствовал, что эти слова – как ключ к чему-то глубоко спрятанному. Тогда я не понимал их смысла, сейчас же в душе разгоралась решимость. Я готов был собрать всех и поехать туда снова – туда, где были мы, мама и беззаботное счастье.

– Белла Сергеевна помогала мне сделать градиент, – Марина загорелась, словно рассказывая о чуде. – Представляешь? Я теперь умею делать градиент! Надо будет потом папе показать рисунок.

Я улыбнулся, чувствуя тепло от её детской гордости. А потом мой взгляд вновь встретился с Беллой. Она наблюдала за нами – мной и Мариной – с такой мягкой, почти нежной надеждой, что сердце сжалось. В её улыбке было столько света, что я не мог отвести взгляд. Она легко убрала прядь волос с лица, и я смотрел на неё с той самой заинтересованностью, что бывает у влюблённых – открытой, искренней и без страха. Мне было всё равно, что она обо мне подумает. Я уже решил: она будет моей. Любой ценой.

В классе повисла гробовая тишина. Марина что-то рассказывала, но я не слышал слов – мысли уносили меня далеко. И вдруг сестра ударила меня под партой по ноге – заставила отвести взгляд от Беллы и снова сосредоточиться.

– Представляешь, – прошептала Марина, сияя, – Белла Сергеевна сказала, что у меня прекрасные данные по рисованию, и что мне нужно их развивать. А ещё она хочет повесить мой рисунок в холле в честь праздника – дня учителя. Мне так нравится Белла Сергеевна, – добавила она тихо, – она такая умная и добрая.

И я сидел рядом с ней, чувствуя, как в груди загорается новый огонь – надежды и желания сделать всё, чтобы сохранить эту светлую связь, этот хрупкий мир, где мы все могли быть счастливы.

Я вбирал каждое слово Марининых рассказов, но мое внимание было словно магнитом притянуто не к её словам, а к самой учительнице – Белле Сергеевне. Я наблюдал, как она сосредоточенно что-то творит в последние минуты урока. Её руки двигались с такой плавностью и грацией, словно танец, – каждое движение чёткое, выверенное, наполненное любовью и страстью к делу. Даже не нужно быть слепым, чтобы понять: она живёт этим, дышит этим. Казалось, что всё вокруг исчезает, а осталась только она и её волшебство на холсте.

Но вдруг её взгляд оторвался – телефон зазвонил, уведомление мелькнуло на экране. Я подсознательно наклонился, чтобы увидеть, кто же посмел отвлечь её внимание. Чёртова ревность сжала грудь, и я поймал себя на мысли, что сердце колотится быстрее от мысли о том, кто этот незнакомец, о котором мне ничего не известно. В тот самый момент прозвенел звонок – сигнал конца урока.

Дети, как маленькие торопливые пчёлки, оставили свои рисунки аккуратно на партах, быстро собирали свои карандаши, краски, мелки, бумаги и сумки. А Белла Сергеевна тихо и уверенно задала им домашнее задание: нарисовать любимое животное на следующий урок. Голос её был мягким, но в нём звучала решимость – даже в мелочах она была предельно внимательна к каждому ребёнку.

Я уже помогал Марине складывать её вещи, когда собрался с духом и шагнул к Белле.

– Белла Сергеевна, – позвал я, когда она стояла, стирая со старой зелёной доски последние следы урока. Она повернулась, сначала посмотрела на Марину, затем медленно и внимательно на меня. Глубокие, тёплые глаза встречались с моими. – Я хотел бы записаться на кружок рисования, если вы не против.

В этот момент в воздухе повисла лёгкая нота ожидания – как будто мир замер, и всё зависело от её ответа. Мой голос был ровным, но внутри всё горело – смесь волнения, решимости и первого настоящего шанса приблизиться к тому, что казалось мне недосягаемым.

Chapter 4

Каждое утро становилось для меня испытанием. Не просто тяжелым – невыносимым. Будильник звенел, а я смотрел в потолок с пустыми глазами, не чувствуя времени, не различая дней. Все вокруг утратило краски. Мир будто выцвел, стал блеклым, как старая акварель, заброшенная в ящике стола. Внутри – пустота.

Прошел месяц. Целый месяц с того дня, как я начал видеть ее с ним. А мне казалось – прошла вечность. Мир снаружи будто не знал о моей боли: середина октября баловала теплом, деревья переливались золотом и багрянцем, под ногами шуршали опавшие листья, солнце пробивалось сквозь крону, рисуя узоры на асфальте. Но внутри меня царила зима. Холодная, жестокая, безжалостная. Осень смеялась в лицо, в то время как я каждый день чувствовал, как внутри что-то умирает.

Я не хотел идти в школу. Не хотел снова видеть, как она идет по коридору, касаясь чужого плеча, не замечая моего взгляда. Не хотел слышать ее голос – слишком родной, слишком больно резонирующий в груди. Но я шел. Потому что не мог не идти. Не мог не видеть. Даже если это ранит – я предпочитал боль, лишь бы не исчезла она.

Я продолжал ходить на ее кружок, как заколдованный. Сидел с красками и карандашами, но мысли мои были не об искусстве. Они были о ней. О том, как она закидывает волосы за ухо. О том, как смеется, когда кто-то из учеников что-то перепутает. О том, как пахнут её духи, когда она проходит мимо. Я ловил каждую мелочь, будто боялся, что однажды её больше не станет. Но всё это – словно в воде. Мгновенные всплески – и исчезают. Воспоминания были зыбкими, как дым – вроде и есть, а коснуться нельзя.

Но самое ужасное было не это. Самое ужасное – это видеть, как она улыбается не мне.

Я видел, как он обнимал её за талию. Как наклонялся к её уху, шептал что-то – и она смеялась. Смеялась легко, как когда-то со мной. Это убивало. Острее любого ножа, больнее любого удара. А я… стоял в стороне, сжимал кулаки в карманах, глотал ком в горле и делал вид, что всё в порядке.

Иногда я думал: может, если исчезну, станет легче? Может, если перестану ходить на кружок, перестану смотреть в её сторону – боль уйдёт? Я пытался. Честно. Пробовал заняться делами, погрузиться в тренировки, заставить себя думать о будущем. Но она была везде. В каждом отрывке сна, в каждом школьном коридоре, в запахе краски, в музыке из наушников. Она стала частью меня, как воздух. Как боль. Как тоска.

И я ненавидел себя за это. За слабость. За то, что не мог быть сильным. За то, что просто… не мог забыть.

А потом… пришёл тот вечер.

Небо затянуло серыми тучами, воздух стал колючим, и пахло приближающейся зимой. Я брёл домой, опустив плечи, волоча ноги по мокрым тротуарам. День прошёл как в тумане, кружок – очередная пытка. Я снова пытался не смотреть, но как можно не смотреть на то, что болит?

И вдруг… Я увидел её.

Всё как тогда – парк, аллея, фонари, золотые листья. Только она – одна. Без него. Без смеха, без чужих рук. Просто идёт, задумчивая, смотрит под ноги. Сердце выскочило из груди, дыхание сбилось. Казалось, весь мир застыл, сосредоточившись в этой точке.

Она была здесь. Сейчас. В шаге.

Я мог уйти. Мог пройти мимо. Мог снова спрятаться в тени, как делал это весь месяц.

Но что-то во мне сдвинулось. Щёлкнуло. Как рычаг, что запускает механизм.

Я шагнул вперёд.

Один шаг.

Один глоток воздуха.

Одна искра надежды.

И, может быть, именно с этого всё начнётся заново.

– Привет, – произнёс я, и в этот миг будто сам себе не поверил. Голос дрожал, как тугая струна, пальцами играло электричество. Сердце сжалось и будто застыло в груди. Я стоял посреди прохладного осеннего вечера, посреди листвы и фонарей, словно на сцене перед долгожданным актом. Она – моя героиня, свет, что разгоняет внутреннюю мглу.

– Привет, Николас, – сказала она тихо, но в её голосе было всё: удивление, нежность, осторожность. Её губы – тонкие, чуть поджатые, – вдруг дрогнули, расплылись в той самой родной, мучительно желанной улыбке, которую я не мог забыть ни на одну ночь. – А ты чего здесь, в такое время?

– Я… – вдохнул. – Гулял. Увидел тебя. И… – я осекся. Как сказать? Как признаться? – Захотел поговорить.

Фонарь над нами вспыхивал мягким, почти театральным светом, бросая золотистое сияние на её лицо, подчёркивая идеальные линии скул, нежную бледность кожи, едва заметную вуаль усталости под глазами. Она снова закусила губу. Господи, как же я хотел поцеловать её в этот момент. Не как школьник – как мужчина. Как человек, который изнывал в молчании месяцами.

– А ты чего одна? – спросил я, голос предательски охрип. – Вечер, как-никак. Поздно.

Она пожала плечами, и её пальто чуть скользнуло с плеча, обнажая тонкую линию ключиц.

– Да недалеко мне. Я просто… думала. Хотела пройтись. А если хочешь – проводи.

И в тот момент мир изменился.

Внутри меня, где только что было пусто и серо, вспыхнула звезда. Настоящая. Я почувствовал, как по венам разливается тепло – острое, звенящее, как капля коньяка в промёрзшей крови. Это был мой шанс. Я шёл рядом с ней, не веря, что это происходит. Шаг в шаг. Тишина между нами не глушила – она согревала. Была уютной, как шерстяной плед, как шорох страниц в библиотеке, как дыхание перед поцелуем.

Я не мог оторвать взгляд от её лица. Свет фонарей ловил её волосы, превращая их в пшеничное пламя, а лицо – в картину, написанную лучшими мастерами эпохи Возрождения. Я вдыхал её аромат, лёгкий, как весенний дождь, с нотами ванили и чего-то едва уловимого, женственного, утончённого.

– Николас, – вдруг нарушила она тишину, и моё имя из её уст прозвучало будто молитва. Я поднял глаза. – Так всё же… что ты делал в такой час здесь?

Я остановился. Сделал глубокий вдох.

– Ты не поверишь… – слова будто сами просились наружу, горячие, честные. – Ждал тебя.

Она остановилась, прямо передо мной, и взгляд её изменился. В нём появилась тревога. Тень. Что-то неясное, колючее. Она смотрела на меня долго, слишком долго, и я почувствовал, как земля под ногами начинает колебаться.

– Это всё… очень мило, Николас. – Она сглотнула, и голос её стал строже. – Но… я учительница твоей сестры. Твоя учительница, в конце концов. Если ты там себе что-то надумал, – она сделала шаг назад, – пожалуйста… перестань. Пока не поздно.

Слова упали между нами, как нож.

Я стоял, раздетый до самых мыслей. Грудь жгло, будто в неё вогнали гвоздь. И всё равно я не мог позволить себе просто уйти.

– Я не ребёнок, Белла, – сказал я хрипло. – И ты это знаешь.

Она закусила губу снова, сильнее. Глаза её дрогнули.

– Ты ученик, – шепнула она. – А я – учитель.

– Нет, ты – девушка, в которую я влюбился. Не сиюминутно. Не по глупости. Я знаю, как чувствуется влюблённость – поверхностная, случайная. Но с тобой… – я сделал шаг вперёд, и голос дрогнул. – С тобой всё иначе. Всё по-настоящему.

Её глаза расширились. Она будто не знала, что сказать. Смотрела на меня, как на бездну – и в ней было и желание, и страх. Сердце её билось в груди, я видел это – она дышала быстро, едва заметно сжимала пальцы.

– Николас… – начала она.

– Я не прошу тебя быть со мной. Не прошу нарушать правила, уходить в запрет. Я просто прошу тебя поверить – я уже не тот, кто был месяц назад. Я вырос, Белла. И ты сама помогла мне стать другим. И я всё равно останусь рядом. Сколько бы времени ни прошло.

Она отвела взгляд. На секунду. И снова вернула его ко мне.

– Ты даже не представляешь, как сильно мне хочется тебе поверить, – сказала она тихо. – Но если я позволю себе шаг… мы оба можем об этом пожалеть.

– А если не позволишь… мы оба об этом точно пожалеем.

Тишина. Только ветер срывает листья с деревьев и гонит их по асфальту. Где-то вдалеке проезжает машина, вспыхивает фарами и исчезает. А мы стоим, как будто в другом времени. В другой реальности.

И она делает то, чего я не ожидал.

Она подходит ближе. Очень медленно. Смотрит на меня так, будто заглядывает в душу.

– Проводишь до подъезда? – спрашивает она едва слышно. Голос – почти шёпот. Но в нём уже нет прежней строгости.

Я киваю. Молча.

И мы идём дальше.

Но уже не как раньше. Уже – не такие, как прежде.

Это был только первый шаг. Но я знал: всё изменилось. И, возможно, самое сложное только впереди.

***

Белла.

Я сошла с ума. Без сомнений. Без вариантов. Ни намёка на трезвость разума. Кто меня вообще тянул за язык? Кто толкал к краю этой нравственной пропасти? Никто. Только я. Глупая, доверчивая, вечно романтичная Белла.

Он – ученик. Я – учительница. Всё просто. Всё запрещено. Всё логично. И всё до ужаса невозможно. Но почему тогда сердце, это предательское, пульсирующее создание, стучит с такой силой, будто хочет выломать рёбра и вырваться наружу? Почему губы до сих пор горят, словно он только что коснулся их снова?

Я стояла у окна, будто на посту, как маяк, вглядываясь в темноту, выискивая его силуэт. Словно моряк ждёт корабль, я ждала его. Хотя знала – не придёт. Не должен. Не имеет права.

А мне что теперь делать?

Я думала, что справлюсь. Что остыну. Что забуду его взгляд – этот взрослый, пронзительный, такой настоящий, что каждый раз, когда он смотрел на меня, я чувствовала, как рушится тщательно выстроенная крепость морали. Но теперь… я зацеплена. Разбита. И всё, чего я хотела – выговориться.

Я схватила телефон. Нужен был кто-то, кто вытащит меня из этого эмоционального болота. Кто-то, кто поймёт. А таких на свете у меня ровно один – Амелия. Моя огненная, безбашенная, невероятная подруга. Если кто и умел разложить чувства по полочкам, не разрушив при этом твою самооценку – так это она.

– Привет. Ты чего так поздно звонишь? Всё в порядке? – голос её был тёплым, но сразу тревожным.

Я продолжала смотреть в темноту за окном, как будто в ней могло быть решение.

– Эми… я не знаю, что мне делать… – я тяжело опустилась на стул, будто на трон королевы собственной драмы. Налила себе бокал вина – сладкого, красного, такого же волнительного, как вечер. – Мне просто нужно… услышать тебя.

– Белка, подожди. – услышала в трубке скрип дивана и детские голоса. – Андрей, посмотри за малышом. У Белки катастрофа. – затем хлопнула дверь, и я услышала знакомое щёлканье зажигалки. – Всё, я на связи. Давай. Говори.

– Эми… помнишь парня в больнице? Ну… того, Николаса.

– Боже, конечно помню! – всхлипнула она, и я почти увидела, как её глаза закатываются. – Ты серьёзно спрашиваешь? Его забудешь, как свою первую зарплату – никогда. Он как реклама духов: красивый, редкий и сводящий с ума. Что с ним не так?

Я резко вдохнула.

– Мы с ним поцеловались!

– ЧЕГО?! – услышала я, как она поперхнулась дымом. – Ты пошутила?

– А похоже на шутку?! – я почти рявкнула в трубку.

– Белла… МАТЬ ТВОЮ! Рассказывай. Всё. Не вздумай что-то утаить, я клянусь, найду его и сама спрошу. С твоим умением молчать ты ещё и "мимолётный взгляд" назовёшь трагедией.

Я тяжело выдохнула. Вино было кислым. Печень – обиженной. Сердце – разодранным.

– Ладно. Слушай. Я шла домой из школы. Задержалась, как обычно, весь день провозилась с материалами, к завтрашнему уроку готовилась. Устала, решила пройтись через парк. Там он меня и встретил. Просто подошёл. Проводил до дома. Мы говорили… ну как говорили – сердце моё говорило всё за меня. А у подъезда… он… он поцеловал меня.

Тишина. Долгая. Потом затяжной вдох и:

– И что, Белка? Поцелуй как поцелуй? Или поцелуй, от которого земля ушла из-под ног и в голове заиграли флейты?

Я молчала.

– Вот именно. – ответила она за меня. – Слушай, я тебя знаю. Ты бы не переживала так из-за какого-нибудь шалопая. Ты вся в огне. Я чувствую через телефон. И ты не просто боишься. Ты – борешься с собой.

– Потому что он – ученик! – рявкнула я, и голос сорвался. – Мне двадцать три, Эми! А он… ну… чуть моложе. И я познакомилась с Костей. Помнишь, пожарный? Умный, взрослый, добрый… Он идеален. На бумаге. Как в анкете. А Николас… он как… как гроза. Врывается в жизнь и переворачивает всё. Как можно ему давать шанс, когда у тебя есть нормальный мужчина?

– Ага, “нормальный”… – усмехнулась она. – Ты с ним сколько раз виделась? Три? Четыре? Ты чувствуешь к нему хоть толику того, что только что рассказала про Николаса?

Я замолчала. Горло сжалось.

– Вот именно. – продолжила она, уже мягче. – Ты не безумна, Белла. Ты просто влюбилась. По-настоящему. И пугаешься, потому что это неподконтрольно, потому что он младше, потому что… ты не успела выстроить забор между вами. Но сердце не знает возраста. И ты это знаешь.

Я заплакала. Тихо. Горячо.

– Я боюсь, Эми. Если я поддамся этому, если сделаю шаг – он может пожалеть. Я могу пожалеть. Всё может пойти прахом. А если не сделаю – буду всю жизнь жалеть, что не рискнула.

– Значит, выбирай, что меньшее зло. Боль от ошибок… или боль от “а вдруг?”. – она сделала последнюю затяжку и выдохнула. – Я скажу тебе одно: счастье не просит разрешения. Оно приходит. Иногда в лице красивого одиннадцатиклассника, который поцеловал тебя так, что мир исчез.

И в этой иронии, в этом смешном и горьком выводе было всё, что я боялась себе признать.

– Спасибо… – прошептала я. – Я просто… не знаю, чем всё это кончится.

– Никто не знает. Но если ты не позволишь себе быть живой, настоящей, любящей – ты даже не узнаешь, с чего оно начинается.

И на том конце провода было только молчание. Тёплое. Поддерживающее. Такое, как обнимашки сквозь телефон.

Утро было до омерзения обыденным.

Серое небо, как скомканный лист бумаги, нависло над городом. Тонкий дождь моросил, как будто природа решила добавить к моей душевной неразберихе щепотку меланхолии – на всякий случай, если вдруг мне станет весело.

Я стояла у зеркала в учительской. Волосы уложены в небрежный пучок – такой, как любят мужчины, когда думают, что женщина "не старалась". Губы алые, хоть и стертые нервными прикосновениями. Взгляд… предательски блестящий. Я была, как натянутая струна – в любое мгновение могла лопнуть.

Николас сегодня будет в школе.

Он всегда там. Он теперь повсюду. В каждом коридоре, в каждом отражении в стекле, в каждом взгляде, который я старалась игнорировать, но не могла.

– Белла Сергеевна, у вас все хорошо? – спросила Марина, милая первоклашка, которую я учила рисовать осенние листья акварелью. Ее огромные глаза смотрели на меня с такой искренней заботой, что мне захотелось просто взять и заплакать.

– Конечно, Мариш. Всё прекрасно, – я выдавила улыбку. Фальшивую. Синтетическую. Как дешевые духи.

Но внутри… я горела.

Он появился, как по заказу.

В коридоре. В этой странной пустоте между звонками, когда школа будто замирает, затаивает дыхание. Николас шел, не торопясь, с тем ленивым движением плеч, которое отличает уверенных в себе парней. У него в руках был папка с чертежами – он шёл на архитектурный кружок. Да, он ещё и туда записался. Где его нет, скажите?