Ария отчаянных святых

Их клинки тогда не скрестились. Битва увлекла их в разные стороны. Но после, когда город уже догорал, а победители делили добычу и насиловали тех, кто не успел сгореть или умереть, он нашел ее. Она сидела на груде трупов, спокойно протирая свой меч куском какой-то тряпки, и пила шнапс прямо из горла захваченной бутыли. Ее доспех был помят, лицо в копоти, но она выглядела величественно. Как языческая богиня войны, спустившаяся на пир стервятников.

Он подошел, молча сел рядом. Она лишь мельком взглянула на него, кивнула на бутыль. Слово за слово, грубые, солдатские шутки, и какое-то странное, почти животное узнавание друг в друге. А потом…потом была ночь. Или то, что от нее осталось. В каком-то полуразрушенном доме, где еще не остыли тела бывших хозяев, под аккомпанемент далеких криков и треска пожара. Это не был секс в привычном, человеческом понимании. Это была битва, продолженная иными средствами. Яростное, первобытное слияние двух существ, для которых смерть и насилие были так же естественны, как дыхание. Не было нежности, только всепоглощающая страсть, голод, который они утоляли друг в друге, царапая, кусая, вырывая стоны, больше похожие на рычание. Он помнил ощущение ее сильных бедер, стискивающих его, ее ногти, впивающиеся в его спину, ее глаза, горящие в темноте таким же безумным огнем, как и его собственные.

– Моя богиня…мой дьявол и ангел – криво усмехнулся Готфрид, глядя на портрет – та, которой я был недостоин…ха! Звучит как дешевый роман. Но, черт возьми, в ней было больше жизни, больше настоящего, чем во всех этих нынешних куклах.

Он отошел от портрета, подошел к огромному окну, выходившему на долину. Закат окрашивал небо в кроваво-оранжевые тона.

– Сейчас таких не делают, – пробормотал он, доставая сигару и не спеша ее раскуривая – нынешний мирок…он же труслив до тошноты. Они боятся всего: смерти, боли, ответственности, даже собственного мнения, если оно, не дай боже, отличается от общепринятого стадного бреда. Они создали себе «безопасные пространства», где нельзя произнести ни одного острого слова, чтобы не «травмировать» чью-то нежную психику. Ха! Да Астрид одним своим взглядом обратила бы в прах всех этих снежинок.

Дым сигары вился, унося с собой его слова.

– Они поклоняются комфорту и технологиям, думая, что это прогресс. А на деле – деградация. Их «умные» телефоны сделали их глупее, их соцсети – более одинокими. Они готовы часами пялиться в экраны, поглощая информационный мусор, но не способны выдержать и десяти минут наедине с собственными мыслями. Им нужна постоянная стимуляция, как наркоманам. Иначе – скука. Та самая скука, от которой я страдаю веками, но у них она – от пресыщения пустышками, а у меня – от отсутствия чего-то стоящего.

Готфрид сделал глубокую затяжку.

– А их войны? Жалкое зрелище. Кнопконажиматели в кондиционированных бункерах, управляющие дронами. Где честь? Где доблесть? Где запах крови и пороха, от которого стынет в жилах кровь и одновременно разгорается первобытный огонь? Все стерильно, дистанционно. Даже их злодеяния – и те какие-то бездушные, бухгалтерские. Раньше хоть страсть была, ярость, пусть и звериная. А сейчас – расчет и выгода. Тьфу!

Он помолчал, глядя, как последние лучи солнца скрываются за горными вершинами.

– Они говорят о свободе, но добровольно загоняют себя в рамки политкорректности и «новой этики», которая на деле оказывается старым добрым тоталитаризмом, только в более лицемерной обертке. Они борются за права, но при этом готовы растоптать любого, кто смеет иметь отличное от их «единственно верного» мнение. Лицемеры. Всегда были и всегда будут.

Готфрид выпустил кольцо дыма.

– Иногда мне кажется, что Астрид была последней из настоящих. Яростная, свободная, не боящаяся ни Бога, ни черта, ни меня. Она жила полной грудью, брала от жизни все и плевала на последствия. Сгорела быстро, как и положено настоящему пламени. На какой-то очередной бессмысленной стычке, лет через десять после Магдебурга. Глупая, героическая и абсолютно бессмысленная смерть. Идеально.

На его лице мелькнуло что-то похожее на тоску, но тут же скрылось под привычной маской цинизма.

– Но даже эта вселенская помойка, – он обвел рукой воображаемый современный мир – иногда способна удивить. Людишки, при всей своей глупости и трусости, неисправимы в своем стремлении к самоуничтожению. А это значит…

Он повернулся от окна, и в его стальных глазах, на мгновение освободившихся от вековой усталости, блеснул хищный огонек.

– Это значит, что рано или поздно они снова устроят что-нибудь по-настоящему грандиозное. Что-нибудь, достойное того, чтобы размять старые кости.

Он усмехнулся, предвкушая. Надежда, эта вечная спутница дураков и бессмертных, вновь шевельнулась в его истерзанной душе. Надежда на славную битву. На еще один кровавый танец на костях цивилизации.

– Подождем, – пробормотал он, затягиваясь сигарой – у меня времени много.

Глава 4: Нежеланный визит и предложение, от которого невозможно отказаться.

Сигара давно истлела, оставив после себя лишь горьковатый привкус во рту и легкую дымку в воздухе, когда Готфрид услышал то, что нарушило его уединение – нарастающий гул, не похожий ни на рев ветра в горных ущельях, ни на рык дикого зверя. Это был наглый, механический звук, от которого веяло современностью, как от плохо выделанной шкуры.

Он нехотя поднялся из кресла, в котором провел последние несколько часов, предаваясь воспоминаниям и размышлениям о бренности всего, кроме, пожалуй, собственной неутолимой скуки. Сквозь высокое стрельчатое окно своего замка он увидел их – три черных, лишенных всякой индивидуальности вертолета, зависших над его древними владениями, словно стервятники над падалью.

– Гости – процедил он сквозь зубы, и в этом слове не было ни капли гостеприимства. Скорее, обещание крайне неприятного приема.

Он не стал встречать их у ворот. Зачем? Пусть сами ищут дорогу, если им так приспичило тревожить его покой. Готфрид фон Айзенвальд не из тех, кто бежит кланяться незваным визитерам, даже если они прилетают на таких шумных и уродливых машинах.

Через некоторое время в главный зал, освещенный лишь светом из высоких окон и пламенем в огромном камине, вошли трое. Двое мужчин и одна женщина. Все в одинаковой, строгой темно-серой униформе, безликой, как и их транспорт. Лица серьезные, напряженные, глаза внимательно осматривают помещение, но стараются не задерживаться на его хозяине дольше необходимого.

– Профессионалы – с издевкой подумал Готфрид, удобно расположившись в своем массивном резном кресле, напоминавшем трон какого-нибудь варварского конунга. Он даже не потрудился подняться.

– Сэр Готфрид фон Айзенвальд? – голос женщины был ровным, лишенным эмоций, но с едва заметной стальной ноткой. Платиновые волосы, как у той де Монтескье, о которой он мельком слышал, но эта была моложе, хотя и с такой же аурой холодной власти. Видимо, стандарт у них такой.

– Зависит от того, кто спрашивает, и с какой целью вы пачкаете мой пол своими подошвами – лениво протянул Готфрид, окинув их презрительным взглядом. Его собственный голос был хриплым от долгого молчания и вековой усталости, но в нем звенел металл, способный заставить дрогнуть и более опытных вояк.

– Мы представители организации «Эгида Европы», сэр Айзенвальд – вступил один из мужчин, высокий, с квадратной челюстью и взглядом цепного пса – меня зовут агент Рихтер, это агент Мюллер и наш руководитель группы, специальный агент Вайс.

Готфрид издал звук, похожий на сдавленный смешок.

– «Эгида»? Какое высокопарное название для…чего бы вы там ни были. Очередная контора по спасению мира от самого себя? Похвально. И чем же я, старый, уставший реликт, как меня, вероятно, описывают в ваших секретных досье, могу быть полезен столь важным персонам?

Агент Вайс шагнула вперед.

– У нас есть информация чрезвычайной важности, сэр. И нам нужна ваша помощь.

– Моя помощь? – Готфрид медленно поднял бровь – вы, должно быть, в отчаянии, раз пришли к тому, кого ваши предшественники, да и вы сами, небось, считаете чудовищем, которое лучше держать на цепи. Или уже выпустили всех своих ручных героев, и они предсказуемо обделались?

Лицо Вайса осталось непроницаемым, но Рихтер чуть дернул щекой.

– Ситуация критическая, сэр Айзенвальд. В Баварии, в деревушке Оберталь, произошел инцидент. Потеряно все гражданское население».

– О, какая трагедия», – протянул Готфрид с самым неподдельным сарказмом – население имеет свойство теряться. Особенно когда оно глупое и беззащитное. Что на этот раз? Очередной вирус, сбежавший из вашей же лаборатории? Или, может, какой-нибудь особо ретивый барон фон Штумпфенхаузен решил возглавить «наблюдательную комиссию, вооруженную вилами», и ожидаемо потерпел фиаско? – он усмехнулся, вспомнив какой-то обрывок информации, долетевший до его ушей из внешнего мира. Кажется, он угадал.

Агенты переглянулись. Похоже, его осведомленность их несколько удивила.

– Источник угрозы иной природы, – продолжила Вайс, игнорируя его выпад. – некий объект, который мы условно назвали «Морбус-Омега». Он демонстрирует экспоненциальный рост, способность к фрагментации и агрессивно ассимилирует любую органику. Предположительно, внеземного происхождения. Он уничтожил Оберталь. Местные силы, включая упомянутого вами барона, были неэффективны.

– Неэффективны? Какая деликатная формулировка для полного истребления, – Готфрид откинулся на спинку кресла – и что же ваша хваленая «Эгида»? Активировали какой-нибудь протокол «Ахиллесова пята» или «Ящик Пандоры»? Объявили карантин радиусом в пятьдесят километров, закрыли небо, привели в боевую готовность своих мальчиков в тактических памперсах?

– Протокол «Ахерон» был активирован, сэр, – подтвердила Вайс, не моргнув глазом – однако сущность демонстрирует признаки адаптивного поведения и примитивного коллективного разума. Она эволюционирует с пугающей скоростью. Стандартные протоколы сдерживания оказались неэффективны. Мы теряем контроль.

– Теряете контроль? Какая неожиданность – фыркнул Готфрид – мир так любит выходить из-под вашего хрупкого контроля, не правда ли? А что же ваша глава, эта…леди Элеонора де Монтескье? Такая же аристократичная и холодно расчетливая, как ее папаша? Полагаю, она не сильно отвлеклась на оплакивание потерь, пока ее ксенобиологи пытались понять, с какой стороны у этого «Морбуса» уязвимости?

– Леди де Монтескье прагматична – сухо ответила Вайс – информация об инциденте начала просачиваться. Почтальон, чудом выживший, успел связаться с журналистом. Протокол «Тишина» был задействован для нейтрализации утечки.

Готфрид хмыкнул.

– «Протокол Тишина». Звучит мило. Полагаю, и почтальону, и его кузену-журналисту внезапно стало очень тихо? Сердечный приступ у одного, несчастный случай у другого? Или вы теперь предпочитаете более чистые методы? Газ, инъекция? Ваша организация всегда славилась своей щепетильностью в устранении «человеческого фактора». Боитесь паники больше, чем самой угрозы. Трусы.

Рихтер сжал кулаки, но Вайс остановила его едва заметным движением руки.

– Мы здесь не для того, чтобы обсуждать наши методы, сэр Айзенвальд. Мы здесь потому, что «Морбус-Омега» представляет экзистенциальную угрозу. Вероятность успешной локализации имеющимися у нас средствами стремится к нулю. Если не предпринять экстраординарных мер, контроль над ситуацией будет полностью потерян в течение семидесяти двух часов.

– И этими «экстраординарными мерами», надо полагать, являюсь я? – Готфрид усмехнулся, наслаждаясь моментом – после того, как ваши советники – какой-нибудь генерал Дюваль, доктор Чен и, несомненно, пузатый финансист месье Дюпон – яростно возражали, напоминая о моей неконтролируемой природе, жестокости, презрении к вашей конторе и «подвигах» пятидесятилетней давности, когда я, видите ли, причинил больше разрушений, чем сама угроза? Указывали на мою психологическую нестабильность, сарказм и тягу к насилию? Ах да, и на огромные ресурсы, которые потребуются для моего контроля или, ха-ха, нейтрализации. Я ничего не упустил из протокола вашего панического совещания?

Агенты молчали, но их напряженные позы говорили сами за себя.

– Леди де Монтескье приняла решение активировать протокол «Багровый Рассвет» – твердо сказала Вайс – она признает, что вы – «уставший, жестокий, саркастичный реликт, чья душа выжжена веками». Но она также считает, что ваши уникальные способности, боевой опыт и, цитирую, «полное безразличие к человеческим ценностям» делают вас идеальным оружием против нечеловеческой угрозы. Ваша «бездушность» и жестокость в данном случае – преимущество. Она полагает, что лучше использовать управляемого, хотя и с трудом, монстра против неуправляемого хаоса. И что эта «Морбус-Омега» может стать для вас тем вызовом, которого вы, возможно, жаждете.

Готфрид некоторое время молчал, обдумывая услышанное. В камине трещали поленья, отбрасывая пляшущие тени на его лицо, делая его черты еще более хищными и пугающими.

– Значит, маленькая Элеонора решила спустить с цепи старого пса, потому что ее собственные болонки не справляются с крысой, забравшейся в курятник – он медленно поднялся, нависая над агентами своей внушительной фигурой – она даже считает, что я этого «жажду»? Как мило. Почти трогательно в своей циничной расчетливости.

Он подошел к окну, посмотрел на темнеющие горы.

– Вы приходите ко мне, в мой дом, после того, как веками поливали меня грязью, боялись и ненавидели. Вы, представители мира, который я презираю всей своей бессмертной душой. Мира слабых, лицемерных, трусливых людишек, которые дрожат от каждого шороха и готовы продать друг друга за горсть блестяшек. И вы хотите, чтобы я спас ваши никчемные задницы от какой-то очередной инопланетной дряни, которая оказалась вам не по зубам?

Он резко развернулся, и его глаза сверкнули холодным огнем.

– Ответ – нет.

Слова упали в тишину зала, как удар топора.

– Убирайтесь. И передайте вашей леди де Монтескье, что Готфрид фон Айзенвальд не выполняет приказы выскочек, возомнивших себя вершителями судеб. Если ваш мирок катится в преисподнюю, я с удовольствием понаблюдаю за этим с первого ряда. Возможно, это будет единственное стоящее зрелище за последние пару веков.

Он скривил губы в презрительной усмешке.

– Ищите себе другого «управляемого монстра». А этого оставьте в покое, наслаждаться его заслуженной усталостью и сарказмом.

Агенты «Эгиды» не дрогнули, по крайней мере, внешне. Годы тренировок и столкновений с нештатными ситуациями не позволяли им просто развернуться и уйти, поджав хвосты, даже если приказ исходил от существа, одним своим видом внушавшего первобытный ужас.

– Сэр Айзенвальд, мы понимаем ваше отношение, – агент Вайс сделала шаг вперед, ее голос оставался на удивление ровным, хотя легкая бледность проступила на скулах – но ситуация выходит за рамки личных антипатий или исторических обид. Речь идет о выживании. Не только нашего «никчемного мирка», как вы изволили выразиться, но и, возможно, всего, что вам хоть сколько-нибудь небезразлично, если таковое вообще существует.

Готфрид расхохотался. Сухой, трескучий смех, лишенный всякого веселья, эхом прокатился под сводами зала.

– Небезразлично? Мне? Дитя, ты действительно ничего не поняла. Это вы цепляетесь за свои жалкие жизни, за свои иллюзии порядка и смысла. Я же давно перешагнул ту черту, за которой смерть становится не трагедией, а желанным избавлением. Увы, труднодоступным – он медленно обвел их взглядом, в котором плескалась вековая тоска, смешанная с едким презрением – вы говорите о выживании. Чьем? Вашего вида? Поверьте, планета вздохнет с облегчением, когда ваша суетливая цивилизация наконец-то самоуничтожится. И если этот ваш «Морбус-Омега» ускорит процесс – что ж, я даже могу счесть его полезным.

– Даже если он поглотит и вас? – вставил агент Рихтер, его рука инстинктивно легла на кобуру, хотя он прекрасно понимал всю тщетность этого жеста.

– О, милый мальчик, ты думаешь, меня пугает перспектива быть «поглощенным»? – Готфрид чуть склонил голову, и в его глазах мелькнул опасный огонек – я видел империи, обращенные в прах. Я пережил чуму, войны и революции. Я сам был чумой и войной. Думаешь, какая-то космическая слизь способна предложить мне нечто новое в плане страданий или забвения?

Он сделал едва заметное движение кистью руки, просто ленивый, почти незаметный жест.

Внезапно воздух в зале стал тяжелым, давящим. Пламя в камине взметнулось до самого дымохода, издав утробный рев, и тут же опало, оставив лишь тлеющие угли. С потолка посыпалась вековая пыль. Агенты почувствовали, как металлические части их экипировки – пряжки, застежки, скрытое оружие – завибрировали, нагреваясь. Их высокотехнологичные коммуникаторы на запястьях зашипели помехами и погасли.

Агент Мюллер, самый молодой и нервный из троих, непроизвольно отшатнулся, когда его табельный пистолет сам собой выскользнул из кобуры, взлетел в воздух, сделал пируэт и с оглушительным лязгом врезался в каменную стену, оставив в ней глубокую вмятину. Следом за ним та же участь постигла оружие Рихтера. Пистолеты, уже бесполезные куски металла, причудливо изогнулись, словно сделанные из воска.

– Видите ли, детишки – голос Готфрида звучал теперь глубже, насыщеннее, в нем появились вибрирующие нотки, от которых по коже бежали мурашки, – когда ты существуешь столько, сколько я, ты узнаешь несколько трюков. Этот мир, его так называемые законы физики, они становятся такими податливыми.

Он медленно прошелся перед застывшими агентами, которые изо всех сил старались сохранять самообладание, хотя страх явственно читался в их расширенных зрачках.

– Ваша «Эгида»…ваши протоколы…ваше оружие… – он щелкнул пальцами, и осколок каменной кладки размером с кулак откололся от стены и завис в воздухе перед лицом Вайса, медленно вращаясь – все это так хрупко. Так предсказуемо. Вы приходите ко мне, вооруженные до зубов, уверенные в своей правоте и силе ваших технологий, и ожидаете, что я буду впечатлен?

Камень с тихим свистом пронесся мимо уха женщины и раскрошился в пыль, ударившись о колонну позади нее. Вайс не шелохнулась, лишь плотнее сжала губы.

– Вы хотите, чтобы я сражался с вашей новой игрушкой Судьбы? Чтобы я пачкал руки ради мира, который меня презирает и которого я презираю в ответ? Какая восхитительная ирония. Возможно, я бы и согласился, просто ради развлечения. Знаете, скука – страшная вещь, похуже любого «Морбуса». Но вы так настойчивы. Так предсказуемы в своей мольбе.

Он усмехнулся, глядя на их побледневшие лица.

– Нет. Ответ по-прежнему «нет». Ищите острых ощущений в другом месте. Может быть, попробуйте помолиться своим богам? Ах да, вы же в них не верите. Только в науку, которая раз за разом ставит вас на колени.

В этот самый момент, когда напряжение в зале достигло почти физически ощутимой плотности, карман агента Рихтера завибрировал. Он вздрогнул, но не посмел пошевелиться без разрешения.

– Что это у нас тут? – протянул Готфрид, его взгляд сфокусировался на агенте – маленький секретный звоночек? Не стесняйтесь, ответьте. Вдруг там ваша мамочка беспокоится, что вы не съели свою кашку перед опасной миссией?

Рихтер с трудом сглотнул.

– Это…это защищенная линия, сэр.

– О, как интригующе! Защищенная от кого? От меня? Не льстите себе.

Вайс кивнула Рихтеру:

– Ответьте.

Агент дрожащей рукой достал из внутреннего кармана плоский, черный коммуникатор, который, к его удивлению, все еще функционировал, в отличие от наручного. Экран светился зашифрованным идентификатором входящего вызова. Он нажал кнопку приема.

– Да, мэм…да, он здесь…он…отказывается… – Рихтер говорил тихо, почти шепотом, его взгляд метнулся к Готфриду, который наблюдал за этой сценой с откровенным любопытством хищника, разглядывающего новую, занятную добычу – да, я понимаю…сейчас.

Рихтер несколько раз коснулся экрана, и через мгновение на нем появилось изображение. Женщина. Лицо с тонкими, аристократическими чертами и белыми волосами. Холодные, проницательные глаза, которые, казалось, смотрели прямо в душу. На ее губах играла едва заметная, жесткая усмешка. Элеонора де Монтескье.

– Переключи на громкую связь и направь камеру на нашего хозяина, Рихтер, – голос Элеоноры, усиленный динамиком телефона, прозвучал в зале четко и властно, без малейшего намека на подобострастие или страх – кажется, мои сотрудники не справляются с задачей убеждения.

Рихтер, явно смущенный, выполнил приказ, направив телефон на Готфрида.

– Готфрид фон Айзенвальд – произнесла Элеонора, ее изображение на маленьком экране было четким, несмотря на тусклое освещение замка – я Элеонора де Монтескье. Думаю, нет нужды в дальнейших представлениях. Я бы предпочла личную встречу, но, учитывая обстоятельства и ваше гостеприимство, придется обойтись этим суррогатом общения.

Готфрид склонил голову набок, рассматривая маленькое светящееся окошко, из которого на него смотрела глава "Эгиды". На его губах медленно проступила кривая ухмылка. Вековая скука на мгновение отступила, сменившись искоркой заинтересованности.

– Элеонора де Монтескье – протянул он, смакуя имя – дочь своего отца, как я погляжу. Такая же самоуверенная и, осмелюсь предположить, безжалостная. Что ж, по крайней мере, вы прислали не очередного бюрократа в костюме. Любопытно. Говорите, что вам нужно, дитя двадцать первого века. У вас есть мое…скажем так, неразделенное внимание. Пока что.

Он сделал шаг ближе к телефону, который Рихтер все еще держал на вытянутой руке, словно тот мог взорваться.

– Удивите меня.

– Удивить вас, сэр Айзенвальд? – голос Элеоноры де Монтескье сочился ледяным спокойствием, контрастируя с едва сдерживаемым напряжением ее агентов, застывших немыми свидетелями этого необычного диалога. – сомневаюсь, что в этом мире осталось хоть что-то, способное искренне вас удивить. Но, возможно, я смогу предложить нечто, что пробудит в вас хотя бы толику профессионального интереса.

Готфрид издал тихий, почти беззвучный смешок, больше похожий на шелест старого пергамента.

– Профессионального интереса? Вы говорите со мной так, будто я наемник, скучающий в ожидании очередного контракта. Милая моя, мои «профессиональные интересы», как вы их называете, обычно заканчивались горами трупов и пылающими городами. Вы уверены, что хотите пробудить именно это?

– Именно этого я и ожидаю – без тени сомнения ответила Элеонора – ваши методы, сколь бы жестокими и неортодоксальными они ни были, доказали свою эффективность против угроз, перед которыми пасует конвенциональная сила. «Эгида» существует для защиты человечества. Иногда для этого приходится прибегать к услугам тех, кого само человечество предпочло бы забыть. Или уничтожить – ее взгляд на экране телефона был прямым и непоколебимым – я не питаю иллюзий относительно вашей натуры, сэр Айзенвальд. Я не прошу вас о сострадании, героизме или верности. Я предлагаю сделку.

– Сделку? – Готфрид изогнул бровь – вы становитесь все интереснее, мадемуазель де Монтескье. Обычно ваши предшественники предпочитали язык ультиматумов или, в лучшем случае, заискивающих просьб. И чем же вы собираетесь торговаться с существом, которое видело рождение и смерть звезд?

– Мы живем в эпоху прагматизма, сэр Айзенвальд, – парировала Элеонора – и я прагматик. Вы презираете этот мир, но вы все еще его часть. Пока что. «Морбус-Омега» – это не локальная проблема, не очередная аномалия, которую можно изолировать и изучить. Это экзистенциальная угроза. Она пожирает миры. И если падет этот, вам, возможно, станет еще скучнее. Или же придется искать себе новое пристанище, что, учитывая вашу репутацию, может оказаться затруднительным даже для вас.

Агенты, Вайс и Рихтер, переглянулись. Мюллер, кажется, вообще перестал дышать. Диалог, разворачивающийся перед ними, напоминал скорее партию в древнюю, смертельно опасную игру между двумя равными по интеллекту и цинизму хищниками, чем переговоры. Слова были отточены, как лезвия, каждый ответ нес в себе скрытый вызов и глубокое понимание оппонента. Они привыкли к приказам, к четким инструкциям, к врагам, которых можно классифицировать и нейтрализовать. Но это было нечто иное. Это была дуэль воли, облеченная в саркастическую учтивость.

– Какая трогательная забота о моем досуге и комфорте – усмехнулся Готфрид, подходя еще ближе к телефону. Казалось, он пытается рассмотреть Элеонору сквозь пиксели экрана – вы полагаете, что перспектива глобального апокалипсиса заставит меня ринуться на амбразуру? Спешу вас разочаровать. Я видел достаточно концов света, чтобы относиться к ним с философским спокойствием. Иногда даже с некоторым злорадством.

– Я не апеллирую к вашему альтруизму, которого, по общему мнению, у вас нет – спокойно продолжала Элеонора – я апеллирую к вашему эго. К вашей природе. Вы – воин, сэр Айзенвальд. Реликт эпохи, когда конфликты решались не резолюциями комитетов, а сталью и кровью. Вы устали, да. Но даже самый старый лев все еще остается львом. А эта «Морбус-Омега»…она может оказаться достойным противником. Возможно, последним достойным противником.