Инсоленс. Пустая из Кадора

В голове вспыхивает нелепая, почти паническая мысль: Ну вот, расскажи сейчас про картины, через которые исчезают люди. Объясни это спокойно – себе, им, вообще кому-нибудь. Меня здесь уже «записали» в уроженки Кадора, и я понятия не имею, что это вообще за место. Но звучит важно. Почти как прикрытие.

Делаю вдох. Глубокий. Не для успокоения – для контроля. Откашливаюсь, голос всё же чуть дрожит, но я говорю спокойно:

– Авриал Аластор… он пригласил меня из Кадора. Я должна перевести одну книгу.

Просто. Факт. Ни грамма лжи – если не копать.

– Перевести? Значит, ты работаешь с древними языками? – уточняет Элиот, не отпуская тему, но в его голосе нет ни капли подозрения, только настоящее, уважительное любопытство.

Я киваю, не глядя ему в глаза – сосредотачиваюсь на пирожке. Его вкус внезапно кажется слишком настоящим.

– Да. Я…училась этому с детства. И Авриал Аластор нашел меня и… пригласил попробовать.

Ни имён, ни деталей. Минимум информации – максимум правды. Почти.

– Это впечатляет. Авриал Аластор редко обращается за помощью. Значит, ты действительно особенная.

– Если авриал кого-то выбирает, значит, без причины точно не обошлось, – добавляет Мойра, сметая со стола крошки.

Особенная. Слово отзывается где-то в солнечном сплетении не гордостью, а тревогой, как будто меня тихо выделили из строя и поставили под свет прожектора. Я не поднимаю головы, продолжаю с видом полной поглощённости ковыряться в пирожке, стараясь сделать жест максимально естественным, почти ленивым, как будто обсуждение собственной биографии, такой же пустяк, как выбор начинки. На самом деле всё внутри стягивается тугой нитью: быть «особенной» здесь опаснее, чем быть незаметной.

– А что за книга? – спрашивает Элиот, голос его по-прежнему мягкий, но теперь в нём появляется тонкая, острая нота интереса, которая пробирает до мурашек.

Я чуть напрягаюсь. Подбираю слова. Уже почти произношу:

– Это…

Но не успеваю.

Двери рефектория с глухим стуком распахиваются, и в помещение вваливается Янгус, будто сквозняк внёс его вместе с запахом озона и бардака. Его походка – лениво-дерзкая, как у человека, у которого план есть, но соблюдать его он не собирается. Рыжие волосы в художественном беспорядке, прищур с оттенком заговорщичества, разноцветные глаза, как два вопроса без знаков препинания. Один смеётся, другой, кажется, вот-вот взорвет что-то.

Он облокачивается на стойку так, будто гравитация – это рекомендация. Наклоняется к девушке за раздачей, и говорит что-то тихо, почти интимно, с тем самым тоном, от которого у тебя сначала по коже мурашки, потом мысли в ступор. Девушка краснеет, сжимает губы, но в уголке предательская улыбка. Он умеет давить. И умеет отпускать ровно в нужный момент.

– Ох, – Мойра почти не дышит, но наблюдает внимательно, одновременно за мной и за ним. – Янгус в классической форме. Может довести кого угодно до ручки. Но делает это с такой… обворожительной наглостью, что его даже ругать толком не получается.

Я фыркаю, не отрывая взгляда. Он только что подмигнул за соседним столом и это не выглядит фальшиво. На бумаге – раздражающий тип, а в реальности почему-то хочется разглядывать.

– Он всегда такой?

– Всегда, – Мойра улыбается уголком рта. – И, к несчастью, остановить его невозможно. Но если попадёшь в беду, он будет первым, кто явится тебя вытаскивать. Правда, при этом непременно пробурчит тебе под нос что-нибудь едкое, – чтобы не расслаблялась.

В этот момент к Элиоту подходит мальчишка с медной пряжкой на поясе. Быстро суёт ему в ладонь свёрнутую полоску пергамента и исчезает в гуле зала, будто растворяется в шуме.

Молодой страж разворачивает записку. Я замечаю, как плавное выражение на его лице чуть напрягается, словно под кожу легла тень.

– Неприятности? – Мойра опускает пирожок, стряхивает крошки с пальцев.

– Лайры, – отвечает тихо, без драматизма. Складывает бумагу, постукивает ею о край кружки. – Стая у северных ферм Хардора. Следы нападения на скот, несколько раненых погонщиков. Выследили поздно, твари ушли в чащу.

Я замираю. Слово «лайры» висит в воздухе пустым пятном. Мозг лихорадочно ищет ассоциации и не находит. Колеблюсь полсекунды. Риск и здравый смысл сцепились где-то внутри в короткой, нервной схватке.

И всё-таки спрашиваю:

– Лайры… это кто? Какие-то звери?

Секунда тишины.

Мойра медленно оборачивается ко мне, приподнимает брови, будто я спросила, какого цвета небо. В её взгляде искра удивления и лёгкая настороженность.

– Ты что, не знаешь? – тянет она, прищуриваясь. – Или в Кадоре таких не водится?

Чёрт.

В животе нехорошо щёлкает: я чуть не выдала себя. Слишком невинный вопрос. Слишком странный для уроженки какого-то Кадора, где, вероятно, про лайров должны были бы знать на уровне «перед сном пугают детей». Моргаю, давлю на голос лёгкую обиду – ту, что звучит искренне, когда чувствуешь себя неуместно.

– Да у нас… я не в той части Кадора жила, наверное, – бросаю наобум, качая плечами. – Портовый город. Торговля, ремёсла, книги. А про местных монстров только в сказках слышала.

Фраза звучит настолько обыденно, что Мойра, похоже, принимает объяснение без особых подозрений.

– Повезло тебе. Лайры – это животные, у которых есть Искра, поэтому они опасны. Не просто хищники. Искра делает их быстрее, сильнее. Умнее.

Я на секунду замираю. Не от слов, а от их подспудной тяжести. Как будто за каждым словом – статистика, раны, похороненные фермеры.

Элиот, всё это время молчавший, добавляет, почти не меняя интонации:

– Они похожи на волков, только крупнее, точнее и куда опаснее. Обычно держатся в пределах своих территорий, а если выходят – значит, что-то произошло.

Мойра вроде хочет что-то добавить, но страж мягко касается её руки. Она замолкает. Я делаю вид, что сосредотачиваюсь на пирожке. Он мягкий, тёплый, с лёгким ароматом, но сейчас всё внимание уходит в мысли, которые вдруг заползают в голову.

Лайры. Умные хищники. Покидают свои территории.

Почему они выходят?

Может, изменилось что-то в лесу? Засуха? Пожары? Нарушение цикла добычи? Или, что хуже, появился хищник покрупнее, пострашнее, и теперь лайры не охотники, а беглецы. А может, сам лес их больше не держит.

Взгляд цепляется за лица Мойры и Элиота. Они тихо переговариваются, как-то по-своему, с тем спокойствием, которое появляется только у тех, кто видел подобное раньше. То есть, это не впервые.

Они уже сталкивались с этим.

Может, знают, как остановить.

Может, уже знают, что ничего не остановить.

На мгновение я будто снова оказываюсь в ходе расследования – мозг моментально выстраивает цепочки, примеряет чужие действия к известным паттернам, пытается просчитать, что стоит за этими «лайрами». Машинально накручиваю прядь волос на палец. Мелкое движение, которое всегда выдавало, что я думаю слишком глубоко. Слишком быстро. Слишком… по-старому. Палец замирает в петле из волос, и я словно ловлю себя за руку.

Стоп.

Грубо обрываю себя.

Стоп. Анна, очнись. Ты не в офисе. Это не твоё дело. Какие ещё лайры?

Я не страж. Не местная. Не та, кому нужно разбираться со здешними монстрами и причинами их ночных вылазок. Этот мир не мой. Его угрозы не мои. Я здесь по ошибке, и моя цель ясна: вернуться. Всё остальное – фоновый шум, не более.

Элиот словно улавливая моё отчуждение, поворачивается ко мне и говорит с лёгкой улыбкой:

– Вечером мы собираемся в садовой беседке. Приходи, если хочешь. Посмотришь как мы играем в «Войну теней». Зрелище мирное, но захватывающее. Думаю, тебе будет интересно посмотреть.

Я приподнимаю бровь, не скрывая лёгкой иронии. Вот уж предложение, которого не было ни в одном списке дел на ближайшее… лет десять, если быть честной. Садовая беседка, игры в «Войну теней», мирные зрелища – звучит как что-то одновременно наивное и опасное, как школьный капустник, где на самом деле каждый держит за спиной нож.

– Война теней? – переспрашиваю я, и голос чуть срывается – то ли от усталости, то ли от внезапного интереса, который сам себя не признаёт. – Это как… дуэль? Или что-то вроде местных шахмат?

Мойра, не выдержав, фыркает, по-хорошему дразняще, будто её развлекает сам факт, что я ещё не знаю даже базовых развлечений силестин.

– Это сражения между теневыми компаньонами. Тень – это отражение каждого силестина, его характер, суть, только в животном облике. Она не просто копирует, а показывает, что у тебя внутри. Живое зеркало, с которым невозможно соврать.

– Это действительно нечто особенное, – подхватывает Элиот. – Яркость, движение, свет. В Кадоре такого не увидеть.

Я замираю на мгновение. Это слово, «Кадор» по-прежнему чужеродное. Как будто кто-то повесил на меня бирку с чужим именем. Я только коротко киваю, ловлю свой взгляд в окне, отражение нечёткое, но от этого не менее реальное. Внутри вдруг встает неуверенность: а если бы у меня была тень, каким бы зверем она стала? Я сама – какая?

Поймав себя на этой мысли, я почти улыбаюсь, скорее внутренне: не верю в магию, никогда не верила, но то, что видела, отрицать невозможно. Всё здесь – слишком настоящее, чтобы отмахнуться. Даже если это не мой мир, даже если я просто временная тень внутри чужой игры.

–Хорошо, – говорю, голос мой чуть теплее, чем минуту назад. – Я приду.

Мойра поднимает брови, в её улыбке – одобрение и предвкушение:

Ощущаю, как обещание само проваливается сквозь меня. Пойду – посмотрю, как они сражаются своими тенями, может быть, найду в этом что-то, что можно разобрать, записать, пристроить в стройную конструкцию понимания: как здесь устроено всё, что держит людей вместе, что делает их собой.

Вокруг шумит, переливается утро, как будто ничего не случилось. Впрочем, для них и правда ничего не случилось – я просто новый узелок на полотне их рутины, всего лишь неизвестная фигура, про которую расскажут шепотом за столом, а завтра забудут. Меня это внезапно почти радует: лучше раствориться в толпе, чем стоять под светом, который обжигает.

***

После завтрака возвращаюсь в свою комнату. Закрываю за собой дверь и на секунду просто стою посреди комнаты – в этом временном убежище из шёлка, старого дерева и яркого света.

Подхожу к столу, присаживаюсь на стул. Медленно открываю первую страницу дневника. Вглядываюсь в строки – тёмные, изящные, будто выведены чернильным шёпотом. Почерк почти каллиграфический, небрежности в нём нет. Каждое слово, как шаг на чётко вымощенной дорожке.

Это не просто размышления или скучные записи в духе «день первый, магия работает, конец». Нет. Этот дневник – живой. В нём – рассудок, страсть, и какой-то почти пугающий масштаб. Автор называл себя «Великим Мастером». Скромность, конечно, не его сильная сторона. Но, чёрт возьми, в каждой фразе чувствуется вес. Не напускной, не театральный – настоящий. Как если бы человек не пытался казаться значимым. Он был.

Изобретатель. Первый, кто начал работать с Искрой не как с чудом, а как с инструментом. Учёный. Инженер. Силестин. Его речь перескакивает от философских раздумий к точным выкладкам – будто бы он одновременно писал вдохновляющую речь и чертёж.

Останавливаюсь на странице описывающую его первое великое открытие:

«Я взял простой механизм, чьё сердце состояло из андамарина – камня, напитанного Искрой, и впервые вдохнул в него жизнь. Это было чудо, которое я едва мог объяснить даже самому себе. Искра стала двигателем, а андамарин – сосудом. Мир изменился в тот же миг. Мы получили источник энергии, способный питать не только механизмы, но и саму надежду на будущее.»

Вот оно. Первый шаг. Момент, когда энергия Искры и техника сошлись. И всё покатилось – самодвижущиеся повозки, дирижабли, устройства, что очищают воду и греют дома.

Андамарины. Камни, наполненные Искрой, добываются в шахтах Артаала. Его изобретения постоянно возвращаются к ним – будто весь этот прогресс держится на свете, запертой в кристалле. Почти поэтично. Почти опасно.

Пытаюсь представить Мастера: высокий, жилистый, волосы всё время выбиваются из ленточного хвоста, глаза – серебро с прожилками. Пальцы в мозолях, с чернилами под ногтями и крошечными ожогами – следы того, что он не только думал, но и делал. Голос хриплый от бессонных ночей, от переговоров с самим собой и искрящегося воздуха, которым он, вероятно, дышал чаще, чем свежим.

Перевод продвигается медленно. Ни одного слова о перемещениях на Землю. Только повозки‑самоходы, отопительные трубы, «водяной подъёмник для посёлка Хардор. Но всё записано на итальянском – языке моего мира. Значит, он бывал там. Или хотя бы смотрел туда, как я сейчас на его дневник. Писал так, чтобы здесь никто не расшифровал – словно оставлял послание тем, кто придёт из‑за грани.

– Чёрт возьми, Анна, – одёргиваю себя, – ты сидишь в чужом мире, в Коллегии под охраной стражей, переводишь манускрипт, которому пять сотен лет. Знал бы отец… Он бы улыбнулся.

Но я здесь не для романтики. Мне нужно понять, как вернуться. Дом, работа, Виктор – всё на другой стороне. Никаких привязок здесь. Никаких нитей.

Открываю следующую страницу. Строчка: «Стабилизатор энергетических потоков…» – и всё снова уходит в схемы, описания, чертежи. Я не знаю, к чему приведёт этот дневник и куда он меня заведёт. Но одна мысль не отпускает, зудит под кожей, как заноза.

Зачем авриалу Аластору понадобился перевод? И могу ли я вытащить из него путь домой раньше, чем он вытащит из него своё?

Глава 5

Воздух на вечерней аллее влажный и живой, пахнет смолистыми кустами и тёплым камнем, отдающим дневное солнце. Я иду, цепляясь глазами за мягкие отблески синего, алого и оранжевого впереди.

«Беседка с витражами» найти оказалось проще простого: её видно почти отовсюду в Коллегии.

Ступаю тише. Всполохи ложатся на моё платье движущимися пятнами. Сердце ускоряется – то ли от ожидания, то ли от ощущения чужой силы, стекающей по листьям.

И тут слышу голоса:

– Левее! – звонкий, молодой.

– Я знаю, не мешай, – второй – ниже, с раздражением, которое почему-то вызывает у меня улыбку.

Останавливаюсь, прячась за одним из резных столбов беседки, и осторожно выглядываю. Внутри – трое.

Элиот – теперь не в форме стража, а в лёгкой рубашке, рукава закатаны, светлые волосы сбились прядями, как после ветра. Спокоен, собран – движения точные, будто и не тренируется, а держит равновесие мира. Его тень-компаньон – волк: высокий, струящийся, сотканный из голубого света и тонких серебряных жил.

Рядом с Элиотом девушка. Рыжие волосы заплетены в косу, на запястьях лёгкие браслеты. Взгляд острый, чуть насмешливый. Она держится с уверенностью, которая делает даже простое движение ладони частью стратегии. Рядом с ней – оранжевая тень – выдра, лёгкая, стремительная, сверкающая огненными искрами.

Против них – парень, которого я уже видела утром на тренировочной арене. Кажется, его зовут Юджин. Он выше всех, крепкий, челюсть напряжена, плечи расправлены. Его компаньон – тигр, Искра струится по мускулистому силуэту зверя красными всполохами. В каждом шаге читается агрессия, но управляемая, выверенная.

Я вдыхаю тише. Искра ощущается, как магнитное поле – не угроза, но напоминание, что они все не просто люди. Силестины. Те, кто способен владеть Искрой не только через волю, но и через симбиоз с компаньоном. Их тени – их сила, их отражение. И сейчас эти отражения сталкиваются.

– Ну что, Элиот! Твоя дворняжка готова наконец сегодня подраться, или так и будет кружить вокруг да около? – Голос Юджина звучит с усмешкой, но за словами слышится напряжение.

Элиот не отвечает – едва заметная улыбка трогает уголок губ. Он лишь слегка приподнимает руку, и волк, без команды, без единого слова, бросается вперёд. Голубая тень разрезает воздух без звука, атака прямая, холодная.

Тигр Юджина рычит, бросается навстречу, и в тот миг, когда звери сталкиваются, воздух сотрясается яркой вспышкой – голубая Искра Элиота и красная Юджина взрываются, смешиваются, будто огонь и лёд сплелись в смертельной борьбе, не желая уступать друг другу.

Девушка вздыхает с почти театральным сожалением:

– Мальчики, вы снова забываете, что сила – не только в размере и громкости.

Она изящно проводит пальцем в воздухе, и выдра вдруг исчезает из поля зрения, чтобы тут же появиться совсем рядом, атакуя сбоку тигра. Красный зверь уворачивается в последний миг, огрызаясь.

– Хитро, Лиан, но ты всегда забываешь, что я быстрее.

– Быстрее не значит умнее, Юджин, – лениво парирует она, не теряя сосредоточенности.

Смотрю и почти не дышу. В их движениях – красота, но и что-то большее. Это не просто игра. Это их характеры, их суть, их манеры вести диалог, заключённые в движении, в тенях, сотканных из Искры. Элиот – сдержанный, выжидающий, холодный. Юджин – агрессия, азарт, нетерпение. Лиан – тонкий расчёт и грациозность, скрывающая опасность.

Звери снова сходятся – удары, увороты, выпады. Каждое столкновение – вспышка, каскад искровых брызг.

– Ты только и можешь нападать из-за угла, Лиан! – Юджин бросает фразу, будто комок глины в воду – с брызгами, но без настоящей злости, скорее даже с удовольствием того, кто любит игру на грани.

– Я просто не собираюсь идти на таран, если можно заставить тигра кружиться на задних лапах, – отвечает Лиан с ленивой усмешкой. Она скользит взглядом по полю, не сводя глаз с выдры.

Элиот сохраняет молчание, лишь следит за схваткой внимательным взглядом, направляя волка лёгкими движениями пальцев. Смотрю на них и в груди странное чувство – смесь восхищения и страха. Пугает, что я даже не сомневаюсь в реальности этих существ. Тени, сотканные из света – и, тем не менее, более живые, чем многое из того, что я знала. Они дышат, движутся, сражаются, проживая каждое мгновение.

Битва длится ещё несколько минут – напряжённо, со всплесками света, где каждый выпад выдры Лиан срывает дыхание, а волк Элиота держит фланг с такой холодной точностью, будто защищает не жизнь, а честь. Но Юджин – словно неостановимая волна: его тигр ловит темп, перехватывает инициативу, и вот уже финальный рывок – красная Искра вспыхивает по всей длине силуэта, тигр сбивает с ног волка и тут же накрывает выдру Лиан, вжимая обоих противников в сверкающую траву беседки. Всё – тишина, сдержанное напряжение сменяется глухим разрядом.

– С проигравших – ксарей, – торжественно объявляет Юджин, отбрасывая волосы с лица и будто примеряя на себя звание верховного судьи. – Традицию соблюдаю, уважения к победителю – требую.

Лиан закатывает глаза, фыркает, перебрасывает косу через плечо, смотрит на него снизу вверх с такой ленивой дерзостью, что даже воздух между ними звенит.

– Может, ещё и корону к лапам его величества? Или лучше сразу трон принести? Могу даже блестяшками обложить, чтобы не скучно сидел.

– Корона мне ни к чему, достаточно признания. Или… пары достойных соперников.

– Слушай, – Лиан наклоняет голову чуть вбок, голос становится почти ласковым, – если хочешь признания, просто повесь табличку «Лучший» у себя на двери. Или на лбу. Мы поаплодируем, обещаю.

Юджин смеётся, быстро и глухо, как будто пытается заглушить собственную усталость, и только теперь замечает меня.

– А у нас гости? – страж бросает на меня цепкий взгляд, и, если честно, внутри поднимается волна нервного хохота – словно меня застали за слежкой.

В этот момент Элиот, стоявший чуть поодаль, медленно разворачивается. Луч закатного солнца задевает его волосы, и они на секунду вспыхивают светом. Я ловлю этот момент и встречаю его взгляд. Прямой, внимательный, без маски. На его губах появляется мягкая, сдержанная улыбка.

– Анна, ты успела посмотреть? Мы сегодня раньше начали.

– Успела. Даже подумала, что ваш вечер – это не игра, а маленькая война характеров.

Лиан усмехается – уголки губ подрагивают, а Юджин только качает головой, но ни один не пытается спорить.

– Ребят, это Анна, – продолжает Элиот, делая шаг вперёд, его ладонь указывает на меня с лёгкой, почти формальной теплотой. – Она прибыла из Кадора в Коллегию по личному приглашению авриала. Анна – переводчица.

Слово «переводчица» щёлкает в тишине, как застёжка на новом воротнике. Ладно, спасибо, Элиот. Хоть не «пустая из Кадора». Уже прогресс.

– Анна, это Лиан, наш лучший тактик, – Элиот кивает в сторону рыжей девушки, и в этом движении больше уважения, чем в сотне слов. – И Юджин, ударная сила Коллегии. Иногда буквально.

– Всегда буквально, – вставляет страж, расправляя плечи так, будто вес всего сада теперь держится на нём. – Рад знакомству, Анна. Видимо у авриала слабость к пустым. Сначала привёл капитана Рейна. Теперь тебя.

Кожа на затылке чуть стягивается – не страх, а скорее инстинктивная реакция на прямоту, будто меня поддели локтем в бок: не больно, но ясно – это проверка. Юджин смотрит открыто, честно, будто приглашает к схватке не теней, а слов.

– Возможно, – отвечаю ровно, удерживая взгляд. – Или у авриала слабость к тем, кто приносит результат.

– Вот теперь мне нравится, – отмечает Лиан, скрещивая руки на груди. Браслеты на запястьях звякают, как короткая ремарка к её словам. – Юджин, запомни: не все пустые сдаются после первой шпильки.

Юджин отвечает её взглядом – оценивающим, чуть более внимательным, чем минуту назад, будто примеряет, насколько далеко может зайти с этим новым элементом уравнения.

– Посмотрим, – с показной лёгкостью бросает он, но в голосе уже нет прежней насмешки, скорее, едва заметное признание. – Обычно ксарей снимает напряжение. Даже у пустых. Особенно если пить не из блика, а с победителем за одним столом. Такая у нас традиция: уважаешь – разделяешь. Не любишь – можешь отказаться… но кто отказывается?

Я моргаю. Ксарей? Блик? В голове всплывает только знакомое ощущение: разговор снова переходит на язык, который я ещё не выучила.

– Прошу прощения, – вставляю я, поднимая брови, – я, кажется, только что сдала тест на чужестранку. Ксарей – это… что?

Лиан усмехается, кидает взгляд на Элиота – тот мягко вмешивается:

– Ксарей – местный напиток. Крепкий. Почти ритуальный. Победитель выбирает, с кем пить. А блики – такие специальные бокалы, без ножки. У нас принято отмечать концовку боя тостом – чтобы уважить и победу, и поражение.

– Спасибо за инструкцию, – выдыхаю с облегчением, позволяя себе на секунду улыбнуться. – Тогда я за участие, но только если этот ксарей не валит с ног после первого глотка. И без жульничества с вашей стороны, – киваю в сторону Юджина, пытаясь удержать равновесие между шуткой и защитой.

Тот ухмыляется по-настоящему, взгляд становится чуть мягче, почти уважительный.

– Вот теперь по правилам, – отмечает он, – согласна, Лиан?

– Согласна, но если Анна после первого глотка не скажет, что это худшее, что с ней случалось за день – я пересмотрю свою стратегию.

Мы выходим из беседки, дорожка под ногами мягкая, в траве искрятся остатки вечернего света, запах зелени и свежих лепестков чуть сбивает дыхание. За разговором о ксарее, бликах и традициях мир вдруг сдвинулся ближе – будто я уже не на экскурсии, а вхожу во что-то настоящее, где есть место для чужих побед и собственных ошибок.

Юджин шутит про «славу победителя», Лиан бросает ему в спину короткие замечания – а я вдруг спотыкаюсь внутренним вопросом: всё было так живо, так напряжённо… но почему не было Мойры? Странно. Только сейчас это проступает, будто недостающая деталь на картине, и внутри появляется лёгкий зуд – нехватка.

– А почему Мойра с вами не сражалась? – спрашиваю вслух, будто невзначай. – Я думала, она тоже будет.

Элиот чуть сбавляет шаг, отвечает спокойно, но взгляд его уходит куда-то вглубь аллеи, как будто ищет ту, о ком речь.

– Её нет. Убежала по своим делам. Она всегда так – если исчезает, значит, что-то придумала.

– Мойра не участвует в «Войне теней», – лениво перебрасывает Лиан, смахивая с плеча тонкую ветку, – у неё лань. Ты бы видела. Красивая, но… это не про битву, это про… совсем другое. Не все тени рождены, чтобы сражаться.

Я киваю рассеянно, но мысль уже ускользает, зацепившись за странность. Лань? Образ Мойры – живая, дерзкая, с хищной улыбкой – никак не вяжется с образом тихой лани. Лань – это осторожность, лёгкость, миролюбие. А Мойра… Мойра – как лезвие, которое прячут в сапоге. Весёлое, но острое.

Я чуть качаю головой, прогоняя слишком глубокие мысли. Надо бы привыкнуть: в этом мире образы редко совпадают с ожиданиями.

Мы двигаемся дальше по садовой тропе – вокруг всё тише, привычные голоса растворяются в зелёной гуще. Юджин, не унимаясь, продолжает свой ликбез:

– Главное в ксарее – пить быстро, но не жадно. Иначе вкус резкий, а если медленно – сразу ударит в голову. Учись, Анна, на чужих ошибках.