Инсоленс. Пустая из Кадора

Ты бы хотел, чтобы я это прочитала…

И сердце на мгновение замирает. Пусть я пока не знаю, кто друг, кто враг, где выход и есть ли он вообще. Пусть даже весь этот мир будет против.

Опускаю взгляд. Делаю вдох. Медленно начинаю распаковывать себя. Сначала в мыслях. Потом в действиях. Снимаю туфли, медленно, одну за другой. Сажусь на край кровати, ступни касаются ковра, книга тяжёлая, лежит у меня на коленях.

Вдох. Выдох.

Хорошо. Переводим. Ищем путь назад. Остаёмся живыми. По крайней мере до завтра.

Глава 4

Меня будит стук. Глухой, настойчивый.

Медленно открываю глаза, щурясь от мягкого света, просачивающегося сквозь занавеси. Подушка пахнет лавандой и чем-то дорогим – ненастоящим. Секунду я забываю, где нахожусь. Сердце делает неловкий скачок. Хочу закрыть глаза, задержаться в остатках сна, как будто во сне был кто-то знакомый… голос, тёплый, мужской. Может, Виктор?

Но реальность тут как тут. Тело ноет – затёкшее от чужой кровати и чужой ночи. Голова гудит, как после плохого вина. Я натягиваю одеяло выше, почти до подбородка, будто могу спрятаться от этого мира обратно в сон. Стук усиливается.

– Да иду я… – Голос хриплый, как будто им долго не пользовалась.

Дверь вдруг распахивается без приглашения – в комнату врывается солнечный взрыв в человеческом обличье. Девушка. Я вздрагиваю, сажусь резче, чем следовало бы – простыня сползает, оголяя плечо. Плевать. Холодно от неожиданности, не от стыда.

Она яркая, будто вырезанная из другого мира. Чёрные, до плеч, идеально прямые волосы блестят, как лакированные. Глаза тёмные, живые, словно всё время смеются. А платье – жёлтое, с оборками и высокой талией – как солнце, пробившееся сквозь мрачную рутину моего утреннего отчаяния.

– Доброе утро! – звонко говорит она, будто мы давно знакомы и у нас тут чаепитие. – Меня зовут Мойра. Думаю, мы теперь будем знакомы!

Сижу на кровати, уставившись на неё, как на очередной глюк. Только вчера меня забросило в мир с дирижаблями и сияющими руками, а сегодня ко мне вторгается ходячее солнце и говорит «доброе утро». Какая-то часть меня хочет засмеяться. Другая – выбросить её в коридор и запереться изнутри.

– Ты кто? – выдыхаю. Голос хриплый, будто чужой. Инстинктивно поджимаю ноги, придвигаясь ближе к спинке кровати, как будто это даст хоть какую-то защиту.

Мойра не моргает. Подходит ближе. От неё пахнет полевыми цветами – не сладко, не приторно, а как от ветра, который пронёсся над холмами.

– Я та, кто поможет тебе освоиться в Коллегии, – отвечает она с улыбкой, но в её взгляде скользит нечто большее, чем приветливость. Взгляд цепкий, изучающий. Она делает паузу, будто ждёт моей реакции, а потом продолжает, чуть снизив голос:

– Но сначала тебе нужно переодеться. Авриал Аластор поручил мне принести тебе одежду.

Я моргаю. Переодеться. Конечно. Потому что платье, в котором я была вчера, теперь не просто наряд. Это мятая, порванная шелковая тень прошлого. Вид из зеркала вчера снова встаёт перед глазами: грязь на подоле, затёртая ткань. Призрак той Анны, которая пришла на выставку – уверенной, в красном, с блокнотом и задачей – исчез.

Она протягивает мне пакет. Шуршание бумаги выводит меня из мыслей.

– Вот, – говорит она. – Примерь это.

Я достаю тёмное синее платье. Оно мерцает в световых бликах, как поверхность озера ночью. Вода и звёзды – всё в одной ткани. Провожу пальцами по шву, удивляясь мягкости – это не синтетика. Видно, что ткань дорогая. Слишком красивая, чтобы быть случайной.

На секунду мне хочется оттолкнуть платье обратно. Сказать, что мне ничего не нужно. Что я в чужом мире, и мне плевать, как я тут выгляжу. Но я опускаю плечи. Сдержанно, почти устало.

– Ладно. Спасибо, – произношу я, как будто проглатываю часть упрямства вместе со словами.

Мойра галантно отворачивается. Я вздыхаю и медленно переодеваюсь. Тонкая ткань скользит по телу легко, почти бесшумно. И да, она действительно как вода – холодная сначала, но потом обволакивает.

Подхожу к зеркалу и замираю, потому что платье оказалось мне велико. Болтается на плечах и талия съехала.

– Оно мне большое, – говорю, не оборачиваясь. – Может, я лучше останусь в своём?

В отражении Мойра поворачивается ко мне. Оценивает. Губы трогает кривая улыбка.

– Никаких «остаться в своём», – заявляет она с таким тоном, которым люди обычно выгоняют тебя из собственной зоны комфорта. – Это легко исправить.

Успеваю только вздохнуть, прежде чем оборачиваюсь и тут же замираю: в её ладонях вспыхивает яркая, желтая Искра, и платье начинает буквально оживать. Ткань плавно втягивается, швы сходятся к талии, плечи поднимаются. Я чувствую – да, почти физически, как ткань сжимается, подстраиваясь под каждый изгиб, как будто примеряет меня на себя, а не наоборот.

Мойра одобрительно кивает, с тем самым выражением лица, которым горничные в старых романах хвалят леди перед балом.

– Вот, идеально. Теперь ты выглядишь как настоящая жительница Этериса.

Снова бросаю взгляд в зеркало. Платье цвета ночного шёлка, с вышивкой вдоль корсета и струящимися, почти прозрачными рукавами, теперь сидит идеально. Красивое до неловкости. Как будто сшито по мне. Но это не главное. Главное – та, что смотрит на меня из зеркала. Незнакомка. У неё прямые плечи, спокойные глаза, губы сдержанно сжаты. Выглядит собранной и даже уверенной. Как будто готова выдержать этот мир, каким бы он ни оказался.

Жаль только, что внутри всё ещё горит тревога. Провожу рукой по складке на бедре – жест, почти машинальный, но он успокаивает. Ощутить ткань. Почувствовать себя. Сделать паузу.

– Ну что, – Мойра хлопает в ладоши. – Пошли, новичок, проведу для тебя экскурсию по Коллегии. Сегодня тебя ждёт день открытий. И, возможно, новых проблем.

Экскурсия.

То‑то мне счастье. Я вообще-то не собиралась ни по каким экскурсиям. Мне бы сидеть над этим дневником, выискивать зацепки, строить гипотезы, рисовать карту обратного пути, а не разглядывать коридоры, которые не станут моими. Я сюда не вписана. Не прописана. Не пришла – упала. Переведу текст, найду формулу обратного портала – и всё. Назад, в тусклую московскую обыденность, где хотя бы понятно, что болит и чем лечить. Мне не нужен этот мир со своими искрами, авриалами и политикой из витражного стекла.

Я не собираюсь ни к кому привязываться. Всё здесь – временно. Главное – найти путь домой.

И всё‑таки что-то в желудке щёлкает. Любопытство. Моё проклятое топливо. Оно уже тянет вперёд, щекочет пальцы: проверить, разузнать, залезть, пока не прогнали.

А вдруг действительно день открытий? Новые проблемы – значит, новые ответы. Каждая дверь здесь может щёлкнуть ключиком к знаниям, которые помогут мне, каждая ухмылка – вести к Ольге. Ведь… я все еще не закончила задание – найти эту пропавшую женщину и вернуть её мужу.

Вздыхаю, приглаживаю шов на талии – ткань отзывается теплом, будто подталкивает.

– Веди, – бросаю, подмигнув собственному отражению в зеркале. – Но учти, первая же скучная лекция – и я сбегаю обратно.

Мойра разворачивается, её юбка описывает лёгкую дугу, и в следующую секунду она уже в дверях – как ураган, вежливо поджидающий, чтобы снести всё на своём пути.

***

– Итак, лазарет – отметили; библиотека – отметили; Большой зал с портретами бывших командующих – тоже отметили, – бойко перечисляет Мойра, шагая впереди так азартно, будто получает очки за каждый пройденный пролёт. Тонкие каблучки высекают ровный ритм по тёплому камню.

– Осталась ещё одна площадка, без которой экскурсию по Коллегии нельзя считать состоявшейся. Обещаю: будет громко и зрелищно. Особенно если стражи в настроении. А они сегодня точно в настроении – тренировка.

Мне приходится чуть прибавить шаг, чтобы не затеряться в этом потоке уверенности. Всё здесь для меня новое, и Мойра, кажется, единственная, кто умеет превращать неизвестность в что-то почти захватывающее.

– Ты всё время повторяешь «Стражи, Стражи». Кто конкретно эти ребята?

– Защитники Инсоленса, – сразу подхватывает Мойра. – Наша первая – и иногда последняя – линия обороны. Здесь они живут, учатся, чтобы в нужный момент сдержать очередной катаклизм. Или вторжение. – Она пожимает плечами, будто перечисляет пункты вечернего меню. – Авриал командует, капитаны тренируют.

– От чего конкретно защищать? Город за окном выглядит вполне мирным.

– О, дорогая, – усмехается она. – Инсоленс держится на тонком балансе. Стражи – те, кто перетягивает канат на сторону жизни.

Мы сворачиваем в широкий коридор, арка впереди раскрывается, как пасть амфитеатра, – и я оказываюсь над бурлящей чашей арены. Галерея огибает круг; пол внизу – плотный серый песок с прожилками металла. На песке – десятка два бойцов. Их форма – тёмно-синяя, с матовым бархатистым отливом, как тушь на чёрной бумаге. Серебристые завитки по краям доспехов сверкают, когда на них падает свет. На груди – символ. Я замечаю его сразу: восьмиконечная звезда, из центра которой тонкие лучи расходятся наружу, будто ловят свет. Внутри – ромб, а в самом сердце, словно тлеющая искорка, спрятана крошечная звезда. Я понимаю, что уже видела этот знак раньше: на дверях, на тёмной форме авриала и капитана, даже в гравировке вдоль стен – всюду, куда ни посмотришь. Как водяной знак, наложенный на всё, что окружает меня в этом мире.

– Этот символ… – начинаю я вслух.

Мойра перехватывает мой взгляд и легко кивает:

– Это символ нашей Искры. То, что нас связывает. То, что даёт силу.

Внизу сталь лязгает. Стражи работают мечами – длинные, однолезвийные. Двое сходятся, перекрещивают клинки, и в момент удара металл вспыхивает тонким, почти невидимым всполохом света – у кого-то голубого, у кого-то красного, будто Искра отвечает на движение, делает его осязаемым.

– Оружие усиливают своей Искрой, – комментирует Мойра, облокачиваясь на холодный парапет. – Кто-то вкладывает силу, кто-то – быстрое восстановление кромки, кто-то формирует вокруг себя частичный щит. Видишь? – она кивает на бойца, чья тёмная фигура отражается будто в призрачном стекле: вокруг предплечья мерцает голубоватый овал – меч соперника с глухим щелчком соскальзывает по невидимому барьеру.

– Почему просто не шарахнуть Искрой напрямую? – не удерживаюсь я. – Эффектней же.

Мойра криво усмехается:

– Искра силестина не для убийства, – продолжает она уже серьёзнее. – Это энергия, а не стрела. Она истощается. Убийственные выплески оставляют пустоту внутри – потом неделями лежишь, пока ядро не наполнится снова. Проще и безопасней вложить её в сталь.

Один из стражей уходит в перекат, подпрыгивает и меч с размахом сбивает пульсирующий щит противника. Воздух вспыхивает в том месте, будто на секунду открылось окно в другой спектр. Я вслушиваюсь в их ритм, в сухие выкрики капитана на площадке. Стражи двигаются пружинисто, точно знают, куда ставить стопу, где подать плечо. Молодые – да, но в каждом движении дисциплина, будто их выковали вместе с оружием.

– Ты тоже страж? – спрашиваю, не сводя взгляда с арены.

– Нет, – Мойра откидывает назад чёрные волосы. – Я помощница авриала Аластора. Координатор дел, хранитель секретов и главный громоотвод его дурного настроения.

– Звучит… серьёзно.

– Скучно и тяжело, – поправляет она без тени самодовольства. – Он сложный. Слишком прямой, слишком железный. Иногда кажется, что разговариваешь с клинком, вот‑вот дрогнет – и отрежет вопрос вместе с ухом.

Я молчу. Смотрю вниз, на арену, где двое стражей сливаются в дуэль, как два потока – чётких, точных, взаимозависящих. Их Искра вспыхивает при каждом касании, как сдержанное пламя, как напоминание: красота может быть опасной.

– А авриал Аластор участвует в этом? – спрашиваю, чуть тише, чем хотела.

Мойра хмыкает, отбрасывая на меня быстрый взгляд, в котором чуть больше уважения, чем иронии:

– Он не просто участвует. Он создаёт это. Не просто командует – формирует само поле, закладывает структуру. Даже когда его нет, всё держится на его порядке. Всё, что ты сейчас видишь, его методы, его контроль. Его тень на арене.

– Его боятся?

Она замолкает. На секунду слишком тихо – как в комнате, где кто-то только что закрыл дверь.

– Боятся… Да. Но это не страх перед злом, не ужас перед чудовищем. Это… другое. Это когда ты знаешь, что у стены есть уши, и эта стена – он. Что он не забудет ни одну ошибку. Не потому что мстителен, а потому что память у него – как у артефакта. И неотвратимость – такая, что дыхание сбивается.

Мойра поворачивается ко мне, в её голосе – почти ласковая усмешка:

– Боятся – и идут за ним. Потому что с ним никто не падает в пропасть один. Если ты упал – он спрыгнет следом. Или подтянет. Или убьёт, чтобы не мучиться. Уж прости за прямоту.

Я киваю. Проглатываю сухость во рту.

– Пугающе надёжно, – говорю. Больше себе, чем ей.

– Вот именно, – кивает она. – Надёжность, от которой хочется убежать. Но убегаешь – и оказывается, что вся земля под ногами – это он и был.

Смотрю на арену и замечаю одного из стражей. Волосы тёмно-русые, до плеч, слегка взъерошены. Лицо – острое, с жёсткими скулами, с прищуром, в котором читается абсолютная концентрация. В гуще тренировочной схватки он словно центр вихря. Движения точные, резкие, почти хищные. Меч – удлинённый, чуть тяжелее, чем у других, – будто продолжение его тела. С каждым ударом лезвие вспыхивает ярко-красным, будто в кровь замешанным светом. Не сияет – горит.

– Это Юджин, – говорит Мойра с чуть кривой улыбкой. – Один из самых амбициозных. Настолько, что иногда забывает – не все битвы выигрываются лоб в лоб.

– Он силён, – замечаю, не отводя взгляда.

– Очень. И умён, кстати. Только вот гордыня… – Мойра вздыхает. – Если бы он научился держать язык за зубами и не пытался доказать всем, что лучше них – мог бы быть идеальным капитаном. Но пока… он – огонь. Неочищенный. Яркий, но опасный.

Юджин отходит в сторону, делает круг, затем резко разворачивается и в одном движении сбивает оружие соперника. Красная Искра вспыхивает вдоль клинка, как трещина в воздухе. Соперник падает на колено, и тотчас же – короткий поклон, сухой, формальный. Без насмешки. Но и без мягкости.

– Пошли, – вдруг говорит Мойра, отталкиваясь от перил. – Тебя ещё ждёт завтрак и короткий инструктаж по тому, как выживать среди колючек вежливости и уставов.

Она поднимает подбородок, а её голос становится чуть тише, но в нём появляется что-то, что я не сразу могу определить. Забота? Или предупреждение?

– И да, сразу скажу: если кто-то будет задавать слишком много вопросов или пытаться… поддразнивать тебя, просто улыбайся и кивай. Здесь это иногда спасает даже лучше, чем Искра.

Я усмехаюсь, коротко и почти по-детски, хотя в груди всё ещё колет тревогой.

– Спасибо за совет. Но обещать ничего не могу. Не уверена, что смогу просто молчать, когда вокруг столько странного.

Мойра смотрит на меня с тем самым заговорщицким прищуром, в котором угадывается и одобрение, и чуть-чуть вызова, словно она ждёт, что я всё равно нарушу её правила – и это даже к лучшему.

Без лишних слов мы разворачиваемся и уходим прочь от арены. Мир за спиной гудит, искрит, живёт своей боевой, жестокой красотой, а я иду вперёд, всё плотнее врастая в этот странный, пугающий, неотвратимо настоящий новый день.

***

Рефекторий – совсем не то, чего я ожидала. Больше похож на обсерваторию, только без телескопов – просторный, светлый, будто капсула, подвешенная в небе. Потолок полностью прозрачный. Свет льётся сверху мягко, не режет глаза, окутывает всё внутри золотистой дымкой. Воздух… удивительно тёплый, с ароматом древесной смолы, чуть карамельного печенья и свежести мокрых листьев – как ранним утром в саду после дождя.

Столики круглые, из светлого дерева, по краям – тонкая резьба, словно кто-то расписал их вручную. Стулья обиты мягкой зелёной тканью, цвет которой напоминает мох.

Первое, что ощущаю – как десятки, нет, сотни взглядов цепляются за нас, острыми крючками. Разговоры не замолкают, но становятся тоньше, настороженней. Пытаюсь держать спину ровно, подбородок чуть выше – не демонстративно, просто чтобы дыхание не сбилось от этой невидимой волны внимания.

Мойра слегка касается локтя – лёгкий, почти дружеский жест.

– Не переживай, они просто любопытствуют. Не каждый день в Этерисе встретишь пустую. А особенно в самой Коллегии.

Пустая. Слово снова режет, как щепка под ногтём.

– Это так заметно? – шепчу, наклоняясь к ней. – Я, вроде бы, без штампа на лбу.

– Чувствуют. Искра резонирует на Искру. От «пустых» тянет тишиной, как от закрытой двери. Для силестина это бросается в глаза сильней, чем красный флажок.

– То есть я хожу и звякаю вакуумом?

– Ха, почти. И не обижайся: в Коллегии пустым делать нечего. Искра – наш хлеб. Хотя есть исключения… – Она кивает в сторону дальней половины зала: там за коротким столом сидит капитан Рейн, невозмутимый, как гранит. – Он тоже пустой. Но в коллегии – по воле командующего. Старый друг, говорят.

Я машинально провожу взглядом: Рейн сидит прямо, будто позвоночник у него из того же камня, что и стены у авриала. Высокий, худой. В плечах нет ширины солдата, но осанка – та самая, которую не путать ни с чем. Прямая не от гордости, а от привычки держать себя. В лице резкие черты: скулы выдаются чуть больше, чем нужно для правильной красоты, губы тонкие, взгляд ясный. Он не смотрит по сторонам. Не контролирует. Просто присутствует.

Друг авриала – без Искры.

Это… неожиданно. Аластор, воплощение силы, командующий стражами – и рядом кто-то без Искры? Не инструмент, не подчинённый, не ученик – друг. Значит, он видит ценность не только в силе. Или… видит то, что я пока не понимаю.

Тем временем Мойра уже машет знакомым, смеётся, перебрасывается приветствиями. Стражи отвечают ей добрым «Свет тебе» или поднимают кружки с мутно‑багровым напитком. Меня продолжают фиксировать взглядами – больше любопытство, чем вражда, но всё же.

Мы добираемся до свободного столика у окна. Сажусь, осторожно – будто под стулом может что-то хрустнуть. Поднимаю взгляд и вижу, как к нам направляется парень в форме стража, будто вышедший из чьей-то утопической фантазии о том, как должны выглядеть добрые силы вселенной. Он стройный, почти невесомый в движении, волосы длинные, мягкие, светлые, падают на плечи волнами. Глаза голубые, чистые, но не холодные – наоборот, в них что-то удивительно тёплое, будто кто-то оставил в них свет утреннего окна.

Он выглядит… ангельски. По-другому и не скажешь. Не в смысле бесплотной благости – а так, как выглядят те, кто умеет быть рядом, не вмешиваясь. Кто просто есть – и этого достаточно.

– Анна, познакомься, это Элиот. Один из лучших стражей барьеристов Коллегии и вообще редкий вид: человек, который умеет слушать.

Элиот слегка склоняет голову в вежливом поклоне, ладонь прижимает к сердцу, затем раскрывает её вперёд, тыльной стороной вверх.

– Свет тебе, Анна, – говорит он. Голос мягкий, низкий, чуть шершавый. – Я слышал, ты здесь недавно. Надеюсь, Мойра уже рассказала о шэваре? Без него утро не утро.

– Какой же рефекторий без шэвара? – вздыхает силестинка, вскакивая. – Но, чтобы доказать, что у меня есть воспитание, я схожу за ним сама. Балуй новичка общественными нормами, пока я добываю провизию. – Подмигивает мне и ускользает в сторону выдачи.

Элиот провожает её теплом взгляда, потом переводит внимание на меня:

– Шэвар это чай на перелётных ягодах. Стражи уверены, будто он подстёгивает Искру. Вкус яркий, крепится к зубам. Полюбишь.

Он делает короткую паузу – как будто даёт мне время свыкнуться с самим словом «полюбишь». Словно оно применимо здесь, в этих каменных стенах, среди форм, что выглядят как броня, и людей, которые ей соответствуют.

Элиот спокойно усаживается напротив – не слишком близко, не нависая, оставляя пространство между нами свободным, как лёгкий намёк на уважение. Мне впервые за долгое утро не хочется поджимать плечи. Его присутствие – странное: не давит, не толкает. Скорее – приглушает острые углы вокруг.

– Ты уже гуляла по Этерису? – спрашивает наконец. В голосе нет формальной вежливости, нет нажима. Просто вопрос. Простой. Как утро или как тёплый свет в его глазах.

Я чуть улыбаюсь.

– Пока нет. Только по Коллегии. Мойра устроила мне экскурсию… экспресс-тур с комментариями «здесь скучно, здесь опасно, сюда не ходи». Очень познавательно. Почти как карта с предупреждениями вместо коридоров и улиц.

Элиот коротко усмехается, глаза теплеют.

– Это на неё похоже. Мойра знает Коллегию лучше, чем любой из нас. Может обойти её с закрытыми глазами… и наверняка так и делает. Но по Этерису лучше меня проводника не найти. Если захочешь, могу показать город, когда будет время.

Поднимаю брови. В груди откликается странное ощущение. Как лёгкий ток по коже. Он предлагает не как страж, не как формальный знакомый. Просто… чтобы показать.

– Это было бы здорово.

Я чуть киваю, пальцы находят край рукава, цепляются. Холодок ткани напоминает: я ещё не совсем проснулась. Или не совсем очнулась в этом мире.

– У Этериса есть странная черта, – говорит Элиот, чуть наклонившись, но всё так же не пересекая тонкую границу между нами. – Сначала кажется пугающим. Чужим. А потом начинаешь замечать: кто-то оставил на камне царапину детской ладонью, кто-то подвесил фонарь не по уставу – чуть в сторону. Маленькие акценты. Город не просто стоит, он ждёт, когда его прочтут.

Мой внутренний голос не удерживается:

Он поэт или страж? Или это одно и то же в этом мире?

– Ты говоришь о нём… как о человеке, – вырывается. И тут же, чертыхнувшись мысленно, опускаю взгляд. – Прости. Глупость.

– Нет, – Элиот качает головой, чуть улыбнувшись. – Не глупость. Так и есть. Этерис живёт. И если однажды он станет казаться тебе слишком строгим… просто напомни себе: за фасадами тоже люди. Даже у нас. Даже под бронёй.

В этот момент возвращается Мойра. В одной руке у неё поднос с кружками, во второй тарелка на которой выстроились в аккуратную пирамиду маленькие… пирожки? Я щурюсь, словно сомневаюсь в собственном зрении: тесто золотистое, чуть потрескавшееся сбоку, кое-где блестит глянцевой корочкой.

– Вот! Пока вы тут обсуждаете философию городской архитектуры, я спасаю наше утро, – она ставит поднос на стол легко, почти с вызовом, будто это не просто еда, а часть ритуала, который здесь понимают без слов. – Ваш шэвар, господа. Свежий. Почти не разбавленный формальностями. И наисвежайшие марельники.

Марельники? Господи… пусть это будет просто пирожок.

— Спасибо, – Элиот берет кружку и кивает Мойре с тем спокойствием, как будто этот утренний ритуал, неотъемлемая часть чего-то большего, чем просто трапеза. Я наблюдаю за ним с неожиданной завистью: вот бы и мне так просто принять чужое, не анализируя, не боясь ошибиться в интонации или вкусе.

Я обхватываю стеклянную кружку обеими ладонями – тепло проникает в кожу, напоминая: я всё ещё здесь, ещё держусь. Аромат шэвара бьёт в нос – кисло-сладкий, дымный, с пряным хищным оттенком. Делаю осторожный глоток и сразу морщусь. Напиток густой, цепкий, будто тёплая краска растеклась по нёбу, цепляется за зубы терпкой пряностью, а потом раскручивается где-то в груди, растягиваясь волной жара. Не неприятно – странно.

– Вкус… как если бы клюква подружилась с перцем, – замечаю, осторожно делая еще один глоток.

– Главное, не пить залпом, – подмигивает Мойра, улыбка у неё хитрая, почти заговорщическая. – А то потом полдня будешь чувствовать себя не человеком, а частью этого напитка.

Я усмехаюсь, осторожно ставлю кружку на стол и наконец тянусь к марельнику. Пирожок ещё тёплый, сыплет крошкой на ладонь, тесто под пальцами упругое, начинка внутри тяжёлая, будто прячет в себе целую историю. Пусть это будет просто пирожок. Без подвоха, без культурного шока, без горечи новых смыслов.

Я решаюсь: надкусываю и в тот же миг вкус разливается по небу густым, терпким, чуть сладким теплом. Начинка отдалённо напоминает крыжовник и чернику и что-то ещё, неуловимое, что, наверное, растёт только здесь, между слоями этого странного мира.

– Анна. – вдруг обращается ко мне Элиот, – А как ты… оказалась здесь, в Коллегии стражей?

В этот момент я едва не давлюсь куском пирожка – так резко возвращает в реальность эта простая, по сути, фраза. Сначала отползаю к спинке стула, машинально прикрывая рот рукой, пытаясь не закашляться прямо в кружку, чувствуя, как к щекам приливает кровь. Мойра сдерживает улыбку, а Элиот смотрит внимательно, но без нажима – в его взгляде нет ни допроса, ни любопытства ради самого любопытства, только мягкое ожидание, будто он и правда готов услышать любой ответ, даже если я сейчас сбегу к окну.