Инсоленс. Пустая из Кадора

Глава 3

Лежу. Глаза закрыты. На долю секунды не могу даже распознать, кто я и что происходит: руки – тяжёлые, голова гудит, в висках покалывает. В теле чувствуется слабость, будто меня разрядили, как батарейку. Но сердце бьётся учащённо, и это возвращает ощущение себя. Что-то подо мной… твёрдое, но мягкое. Кровать?

Запах.

Вдыхаю – глубоко, осторожно – и чувствую, как внутри всё сжимается. Травы. Горькие. Как будто разжевала лес. Но за ними – что-то другое… сирень? Свежая, пыльная, как только что принесённая с улицы. Весна? Но почему здесь пахнет весной?.. Где я вообще?

Шорох. Слева.

Кто-то приближается. Шаги мягкие, как у кошки, почти неслышные, но я чувствую их всем телом. Кто-то наклоняется. Близко. Слишком близко.

Во внезапном испуге распахиваю глаза и вижу мужскую фигуру, склонившуюся надо мной. Он что-то бормочет негромко, а рука тянется к моему лицу. Сердце пропускает удар. Бум. И тут же колотится с бешеной скоростью.

— Кажется, ты пришла в себя. Прекрасно. Сейчас мы…

Не даю ему договорить. Паника взрывается внутри, как нагретая до красна пружина: срываюсь с постели – но ноги тут же подгибаются, тело не слушается. Всё разом рушится: вцепляюсь в край кровати, спотыкаюсь и грохочущим комом падаю на пол. Рядом что-то звенит – я задела стакан. Он падает, разбивается. Стекло – вспышка, как треск в голове.

Мужчина делает шаг. Я резко хватаю ближайший осколок от того самого стакана – холодный, острый. Поднимаюсь, хотя ноги будто ватные. Сердце колотится, но голос выстреливает:

– Не двигайтесь.

Он замирает, приподнимая бровь, явно растерявшись от происходящего. Смотрит то на меня, то на дрожащий осколок в моей руке. Свет выхватывает черты. Глаза… Господи, у него разного цвета глаза: правый янтарный, левый-зелёный или голубоватый, я не успеваю уловить точно, но контраст пугает и зачаровывает одновременно. Рыжие волосы торчат в разные стороны. Сюртук на нём белый, но мятый, застёгнут небрежно. Из карманов торчат какие-то металлические инструменты, похожие на тонкие щипцы, шила и маленькие колбочки.

– О, это что-то новенькое, – протягивает он с издёвкой. – Меня ещё никогда не встречали так… тепло. Обычно я обхожусь дружеским приветствием, но, похоже, ты предпочитаешь более острые ощущения, да?

Серьёзно? Он шутит?

Его взгляд скользит по моим дрожащим пальцам, которые сжимают осколок, и губы слегка кривятся в ухмылке. Чувствую, как сердце колотится ещё сильнее.

– Эй, да ладно тебе, – бросает он, почти по-дружески, и усмехается. – Я просто собирался помочь, не более того. Хотя… если хочешь продолжить наш маленький спектакль, могу сыграть роль злодея. Но предупреждаю: я в таких сценах не очень хорош.

Я моргаю. Один раз. Второй. Воздух вокруг кажется разряженным, будто всё вокруг – декорации, и если вдохну глубже, они рассыплются. Его усмешка – не хищная, не жёсткая. Просто живая. Настоящая. И это сбивает.

Что происходит?

Кто он вообще такой, этот клоун с разноцветными глазами? И куда подевался Виктор? Челюсти сводит от напряжения, но мысли расплывчатые, скользкие. Я хватаюсь за обрывки.

…Выставка. Запах воска и мрамора под каблуками. Виктор и его крепкая рука. …Григорий: холодная улыбка, голос, будто шёлк на лезвии. …Картина. Звёзды, тёмное небо, дрожащий воздух вокруг холста… Падение. Чёрт.

Я цепляюсь за осколки воспоминаний. Всё звучит абсурдно: выставка, провал в полотно, белый свет, чужие руки, этот полубезумный тип с глазами двух разных оттенков и карманами, набитыми железяками, как у циркового фокусника.

Может быть… Господи, может быть это всё – чёртов спектакль?

Нервный смех подступает к горлу, но я сдерживаюсь. Едва. Всё становится слишком похожим на злую шутку: великая Анна Волевская – падает в холст, как неопытная школьница в пьесе, и теперь, наверное, где-то за тонкими стенами прячутся камеры, операторы и хихикающие зрители.

Григорий.

Я почти вижу его перед собой – как он сидит где-то в тени, в безупречном костюме, со своей пустой вежливой улыбкой, потирает пальцы и тихо наслаждается этим абсурдом. «Посмотрим, как долго она продержится», – мог бы он сказать своим прихвостням. Актёры наняты. Декорации готовы. Погружение в безумие – началось.

Блестяще, правда?

Я, сама не своя, с осколком в руках, на взводе, готовая полоснуть первого встречного просто за то, что он подошёл слишком близко. Отличный материал для шоу «поймай параноика на живца». Если это спектакль… он играет слишком хорошо.

Сжимаю зубы. Стекло в пальцах уже почти режет кожу, но мне плевать. Сердце всё ещё бьётся в горле, бешено, гулко. Воздух вокруг кажется чужим – как в комнате, где за стенами смеются люди в масках. Я смотрю на этого… странного мужчину. На его перекошенную улыбку, на растрёпанные волосы, на белый сюртук с торчащими железками. Слишком нелепо. Слишком… неправдоподобно.

– Это всё Григорий, да? – слова сами вылетают – короткие, острые, как выстрел.

Он моргает. Один раз. Медленно. Никаких показных «ах» и «ой», никаких драматических жестов.

– Кто?

Сжимаю стекло ещё сильнее.

– Григорий Островский. Коллекционер. Мастер всех этих… шоу. Выставка. Картина. – Говорю быстро, глотая воздух между словами, потому что иначе просто сорвусь. – Это всё он придумал, да? Новый уровень развлечений? Я упала в картину – а теперь вы тут, актёры, должны довести меня до белого каления? Смотреть, когда я сломаюсь?

Осколок в руке дрожит. Мужчина подаётся вперёд на полшага – не угрожающе, скорее будто разглядывает редкое насекомое.

– Григорий? Увы, мадам, среди моих знакомцев нет ни одного Григория. Зато могу предложить гибкого, импровизирующего злодея-по-совместительству, если тебе так нужно завершить драму. Могу даже похохотать зловеще, хочешь?

Он разводит руками, и металлические штуковины в карманах звякают, как колокольчики. Его улыбка – широкая, тёплая, ненормальная в этом полумраке.

– Кто ты?!

Мужчина медленно поднимает руки в примиряющем жесте, пальцы у него длинные, на запястьях следы чернил или красок – не пойму.

– Янгус Руквелл. Можно Янгус. – произносит он и слегка кланяется, будто мы на каком-то приёме. – Алхимик, лекарь. Ну и теперь, очевидно, кандидат на роль жертвы твоего приступа паники. И нет, я не собираюсь на тебя нападать, если что.

Он делает ещё шаг.

– Давай, осколки и драмы оставим на потом, – говорит он, кивая в сторону моего лба. – Позволь взглянуть на твой ушиб. Ты неплохо приложилась головой, но не переживай, это можно исправить.

Я только открываю рот, чтобы ответить, но он внезапно протягивает руку, и из его ладони вырывается зеленоватый свет. Мерцающее, мягкое сияние, будто внутри у него что-то пульсирует.

И я замираю.

– Что… – судорожно выдыхаю я, глаза распахиваются. Челюсть готова отвалиться: рука светится.

– Что это за… что это такое?

Он явно ловит мою реакцию, в уголках его губ мелькает усмешка.

– Ой, да брось. Это просто моя Искра. Что, никогда раньше не видела? Не переживай, я не собираюсь тебя взрывать. Это обычное дело для силестинов вроде меня.

– Искра?.. – вырывается у меня, и голос звучит так, будто я говорю сквозь вату. Смотрю на него, как на призрака. Или на галлюцинацию. А может, и то, и другое сразу. Судорожно сглатываю, потому что нет, никогда не видела. Может, это какой-то спецэффект? Голограмма?

Он хмыкает, откидывается, будто ожидал именно такого эффекта.

– Ну вот. Наконец-то начинаешь воспринимать реальность. Теперь позволь мне хотя бы попытаться вылечить тебя.

Воспринимать реальность? Я не знаю, где эта реальность начинается и где заканчивается. Единственное, что ощущаю – это как отчаянно мой разум цепляется за любую крупицу логики. Но здесь, в этой комнате, где незнакомец говорит загадками, а его руки светятся, как лампы – логика не работает.

Я упала в картину.

Мысль крутится, как сорванный с петли дверной колокол, – гремит, но смысла всё ещё не придаёт. Если это розыгрыш, то слишком уж дорогие декорации. Если я умерла, то загробный мир пахнет хвоей и сиренью, а его ангелы щеголяют разноцветными глазами и шутят про злодеев-по-совместительству.

Что ж, любопытно узнать, чем кончится этот фарс. Я опускаю руку с осколком, но пальцы пока не разжимаю.

– Хорошо. Попробуй, но только осторожно.

– Обещаю, – улыбается Янгус и медленным, как кошка, движением подступает ближе.

Зелёное свечение переливается по его ладони: не ярко, а именно – живо. Как светлячки под кожей. Он касается моих висков. Кожа у него тёплая, почти обычная – если не считать мелких, искристых импульсов, будто иголки счастья пробегают по нервам. Я вскидываюсь, ожидая боли, но вместо неё – приятное покалывание. Тесная, тупая боль в голове расползается. Лоб становится лёгким, а вместе с лёгкостью приходит ошеломляющее открытие: я чувствую, значит, я жива.

– Имя скажешь? – мягко напоминает Янгус.

– Анна… Волевская, – выдыхаю. Имя звучит неожиданно земно в этом сиренево‑травяном воздухе.

Янгус кивает, будто ставит галочку в воображаемом журнале. Его рука всё ещё на моём лбу. Тёплая. Светится мягко – словно не свет, а дыхание леса. Не жжёт, не давит – обволакивает.

Я позволила. Конечно позволила. Потому что, любопытство – моя личная болезнь. Хроническая. Генетическая. С детства – этот зуд в пальцах и в голове: посмотри, прикоснись, раскопай, проверь. Даже когда знаешь, что лучше не надо. Особенно когда знаешь.

Пока он сосредоточен, я поворачиваю голову – медленно, потому что любое резкое движение всё ещё отзывается звоном в висках. Наконец оглядываюсь осознанно.

Кушетки вдоль стен – ровные, строгие, застеленные серыми покрывалами, которые кажутся слишком чистыми, почти холодными на вид. Деревянные полки, тёмные, с вытертыми краями, уставлены рядами стеклянных банок и пузатых колб, в которых плавают непонятные жидкости – от янтарного до густо-зелёного цвета. Стены – камень. Серый, но не тусклый, а живой, с прожилками серебристого, словно внутри замёрзло мерцание. Гладкий на вид, но если бы я дотронулась – наверняка почувствовала бы шершавость, как у старого, закалённого ветрами гранита.

Мебель – в той же гамме: деревянные шкафы, обтянутые тёмно-синей тканью, кое-где потерявшей бархатистость от времени. На стенах – никаких картин, никаких украшений. Только один большой щит с выгравированным символом: восьмиконечная звезда с тонкими лучами, расходящимися наружу. Внутри неё ромб, а в нём в самом центре – крошечная звезда, тонкая и сияющая, будто пульс света, спрятанный под слоями границ и молчания.

Я вдыхаю медленно, пытаясь зацепиться за реальность.

Слишком продуманно для декораций, – фиксирую почти холодно. Убеждаю себя. Это не спектакль. Значит, либо сон, либо… нечто третье. Третье меня пугает.

И вдруг приходит мысль – тихая, как укол: – а где Виктор? Он ведь… он же последовал за мной или нет?

– Слушай… – начинаю и тут же обрываюсь, – Ты не видел мужчину? Высокий, светлые волосы, глаза голубые…. Он… он должен был… – голос садится.

Янгус качает головой, рыжие вихры шевелятся:

– Увы, в лазарет авриал Аластор доставил только тебя. Викторов разных мастей сегодня не завозили.

Он усмехается, прищуривается:

– Этот твой Виктор тоже пустой, как и ты?

Пауза. Слово – как пощёчина. Не от боли, а от неожиданности. Врезается прямо в грудь, как будто он только что сказал: ты никто.

– Пустой? Что это ещё за ярлыки?

– Термин. Силестины – носители Искры, пустые – без неё. Не оскорбление, а биологический факт. Хотя согласен, звучит… так себе.

Я моргаю. Искра. Силестины. Пустые. В голове вспыхивает немой смех – у любого психиатра хватит материала на кафедру.

– Хорошо, предположим, я пустая, – произношу сквозь зубы. – Тогда где я? И что это за место?

Он делает широкий полукруг ладонью – в этом жесте всё: лёгкая насмешка, гордость, театральность:

– Добро пожаловать в Коллегию Стражей, Анна Волевская. Здесь мы общаемся, тренируемся и, раз уж совсем честно, время от времени спасаем мир. Стандартный героический набор.

Он наклоняется чуть ближе, лукаво продолжает:

– А вот почему авриал Аластор принёс тебя – отдельная загадка. Возможно, в нём проснулась страсть к подбору нестандартных кадров, а может, ему просто нравится проверять собственное терпение. Хотя, учитывая твоё умение обращаться с осколками стекла, он явно углядел в тебе что‑то особенное.

Особенное? Да он издевается.

Я смотрю на него в упор и замечаю, что этот тип явно получает удовольствие от всей этой сцены. Глаза блестят, губы дёргаются в усмешке, и я чувствую, как по коже лезет раздражение: всё это слишком странно, слишком быстро, и у всех вокруг свои правила, в которых мне не предложили даже инструкцию для чайников.

– Знаешь, что, – произношу, срываясь с кровати. Ноги уже держат, хоть и ватные. – Хватит. Я должна выйти из этого безумия. Если это театральная постановка Островского, я сорву занавес.

Коллегия. Стражи. Авриалы. Искры. Бред. Сумасшествие.

Мне надо выбраться. Сейчас. Немедленно.

Глаза цепляются за окно – затянутое плотными шторами из тёмно-синей ткани, будто ночное небо сползло со стены и застыло. Материя плотная, грубая, похожая на бархат или замшу – ткань, которая не пропускает ни света, ни взглядов.

Я не думаю. Не взвешиваю. Просто рвусь вперёд. Кажется, если я не открою это окно, я сойду с ума. Или уже сошла.

Пальцы впиваются в ткань и дёргаю – резко. Свет врывается в комнату, ослепляет, бьёт в глаза. Я жмурюсь, заслоняюсь рукой, делаю шаг назад.

А потом… смотрю. И мир – рушится. Потому что то, что я вижу – не укладывается ни в одну мою карту реальности.

Город раскинулся подо мной, словно какой-то идеальный чертёж, начертанный рукой одержимого архитектора – или сновидца. Всё слишком упорядоченно, слишком красиво, слишком чуждо. Белокаменные здания с остроконечными крышами, золотым и серебряным узором по фасадам, высокие окна, разбивающие солнечный свет на длинные косые полосы, будто кто-то нарисовал их вручную, не доверяя ни одному случаю. Где-то среди этих лабиринтов отражаются башни – их слишком много, их силуэты выплывают из утренней дымки, словно город, ещё не проснувшись, опасается проявить всё, на что способен.

Улицы – мощёные, как в старинных фильмах. Всё сияет – медь, золото. Я моргаю, но отблеск не исчезает. Он настоящий. И это пугает. По улицам едут повозки. Без лошадей. Они плывут, оставляя за собой струи света, будто ртутные дорожки, которые тают сразу же.

Я поднимаю взгляд – и чуть не сползаю по стене.

В небе – дирижабли. Огромные. Тихие. Словно киты парят в воздухе, ни звука. Их поверхности – гладкие, украшенные тонкими линиями, как филигрань.

Всё вокруг пропитано ощущением хрупкой, выверенной гармонии – и в этой гармонии я чужая, тёмная точка, наблюдающая за миром через толщу стекла, как за аквариумом с золотыми рыбами. Я не могу оторваться от этого вида. Он вгрызается в сознание, заполняет меня с головы до пят. Как будто кто-то разорвал ткань мира, подсунул мне другой – более яркий, более… вычурный.

Я стою. Не дышу. Только сердце колотится, как будто пытается пробить мне рёбра изнутри.

– Чёрт… Что это за место? Где я?!

Янгус… стоит. Как будто мы не на разных берегах. Как будто у него сегодня хороший день. Он складывает руки на груди. Голову чуть наклоняет. И усмехается. Он смеётся. Он серьёзно СМЕЁТСЯ.

– О, это? – протягивает с той самой ленцой, от которой мне хочется в него чем-нибудь кинуть. – Это Этерис, столица Инсоленса, наш маленький уютный городок. Полный загадок, искр и… ну, парочки странных типов вроде меня.

В этот момент мне хочется рассмеяться – истерично, громко. Я хватаюсь за подоконник, потому что подкашиваются колени: мысль о постановке Островского рушится под тяжестью раскрывшегося пейзажа. Слишком грандиозно для декораций. Слишком детально. Слишком… реально.

Значит, я внутри? Внутри чего, Анна? Картины? Мира? Сна? Фантастики?

Чёрт. Я внутри фантастики.

Делаю вдох, долгий, медленный. Пальцы сами скользят к запястью, ищу пульс – ровный, уверенный. Хорошо. Я здесь, я держусь, не теряю контроль. Это не просто сон и не чья-то жестокая шутка, не розыгрыш и не ловушка для психики. Это другой мир. Чёртов прямой портал, и я – уже по ту сторону.

И тут же в голове, будто кто-то хлопает по плечу и фыркает:

Анна, да перестань, ты и не из таких передряг выкарабкивалась.

Помнишь, как ты с Виктором три часа пряталась в чужом подвале под Тверью, а ты решила, что можешь притвориться кошкой, чтобы не выдать себя? И в итоге мяукала так реалистично, что охранник ушёл за молоком?

Я почти слышу его смех, шёпотом: «В следующий раз оставим расследования людям без воображения, ладно?»

Мгновение – и я вновь здесь. Не в подвале. Не на Земле. Но всё такая же целая. И – как всегда – собираюсь разобраться.

Я поворачиваюсь к Янгусу, спокойная, уже собранная. Он как раз договаривает про то, что станет моим личным проводником, а затем добавляет:

– Кажется лечение лба затянулось. Авриал А́ластор уже давно ждёт тебя.

– Аласто́р? – пробую вслух. – Кто это?

– Аааластор, – без нажима поправляет он. – Тот, кто тебя сюда и принес. Ну… буквально на руках. И благодаря нему ты не провалилась в магматическое озеро или, скажем, не оказалась на обеде у лайров. А это, между прочим, у нас редкая удача.

– Щедро, – бросаю, чуть хмурясь, но голос звучит спокойнее, чем я чувствую себя внутри.

Магматическое озеро. Лайры. Всё это звучит, как главы из плохо написанного фэнтези – с той разницей, что я стою посреди сюжета, не дочитав аннотацию. И почему-то никто не торопится её озвучить. И теперь ещё какой-то Аластор ждёт.

Подхожу к двери, на секунду задержав ладонь на деревянной раме. Вспоминаю голос Виктора, его фразу, брошенную когда-то мимоходом, в лифте, на выезде: «Если когда-нибудь окажешься в полной неизвестности – смотри по сторонам, а не внутрь. Внутри всегда будет хаос. А снаружи – улики»

Тогда я отмахнулась. С иронией. Как от всего, что звучит слишком серьёзно из уст человека, у которого в бардачке аптечка, перчатки и отмычка. А теперь – цепляюсь за эту фразу, как за спасательный трос. Потому что внутри действительно хаос. Разломанный компас, скачущие стрелки, перегретые мысли. А снаружи – новая реальность, которую мне надеюсь не придётся разбирать на улики. Потому, что я должна вернуться обратно.

Я выпрямляю плечи.

– Веди, – говорю Янгусу. – Посмотрим, что за герой этот твой авриал. Только предупреждай сразу: если он ещё один эксцентричный мужчина в белом сюртуке, я сбегу в магматическое озеро добровольно.

Янгус смеётся.

– Нет, нет. Он в чёрном.

И мы выходим.

***

Янгус ведёт меня по коридору, и воздух меняется. Словно плотнеет. Становится гуще. Как будто я вдыхаю не просто воздух, а чужую мысль. Пахнет железом и жжённой бумагой. Едва уловимо, но достаточно, чтобы я остановилась и чуть прищурилась.

– Что это… за запах?

– Это? – Янгус поворачивает голову, не останавливаясь. – А, это просто тренировочный зал рядом. Стражи любят поиграть в молниеносные дуэли. Искры летят. Плюс немного обугленных занавесок. Классика.

Он уже идёт дальше, не придавая значения запаху и моему замешательству – будто это самый обычный фон для его дней. А я замираю на секунду, не позволяя себе даже улыбнуться, просто запоминаю – встраиваю это ощущение в свою новую карту мира. Наблюдаю за каждым отражением света, за тем, как звук его шагов глухо отдаётся в стенах.

Иногда – почти бессознательно – прищипываю кожу на запястье. Осторожно. Мягко. С надеждой. Потому что всё ещё жду, что проснусь. Что кто-то тронет за плечо, и я очнусь в тёмной машине, рядом Виктор, и скажет: «Ты задремала». Но палец оставляет след, а боль – острая, настоящая, живая.

Мы идём всё дальше, всё глубже, словно вгрызаемся в нутро этого места, и Коллегия медленно, нехотя раскрывается передо мной. В отличие от сияющего города за окном, где свет – как золото, и каждый фасад стремится к красоте, здесь – строгость, сдержанность. Графитовые тона, оттенки стали, холодные отблески. Серый камень, вытянутые серебряные жилки, чёрные опоры. Глубокие синие элементы – в тканях, в знаках, в световых акцентах. Здесь всё говорит о порядке. Контроле. Дисциплине.

Пол – полированный камень, гладкий до зеркальности. Двери – высокие, из глянцевого серого стекла, словно ртуть. Вдоль стен и под самым потолком тянутся нити света – бело-голубые, ровные, как нервные окончания у этого здания. Они не мерцают и не гудят, но создают ощущение движения, будто здание дышит и пульсирует. Когда Янгус проходит мимо, свет становится чуть теплее, чуть насыщеннее, будто признаёт его своим. А за мной, как по команде, мягко затухает – уходит в полутон, стирается, словно система знает: я чужая.

– Кто он, на самом деле? – спрашиваю, не выдерживая паузы, в голосе больше, чем просто интерес – острая, почти телесная необходимость понять, к кому меня сейчас выведут. В этом мире, где всё ощущается на ощупь, знание – вопрос выживания

– Аластор? – Янгус бросает взгляд через плечо. – Один из авриалов. Можно сказать – сверхсилестин, если хочешь упростить. Мудрый, могущественный, опасный. Всегда в тени, всегда на шаг впереди. И вечно при деле, будто этот город держится на его решимости не дать ему распасться.

Он делает паузу, взгляд его становится чуть более ироничным, на лице играет улыбка:

– Конкретно этот – командующий Коллегией Стражей. Генерал, философ, зануда и – одновременно – блестящий стратег. И да, чувство юмора у него, боюсь, не предусмотрено природой. Совсем.

– Очаровательный тип. Ты, должно быть, его любимчик.

– Ммм, – Янгус пожимает плечами. – Я – его постоянный источник головной боли. Но, как видишь, до сих пор жив. Наверное, это уже привязанность или просто азарт наблюдать, как я выкручиваюсь из самых нелепых ситуаций.

Мы останавливаемся у последней двери. Она выше и шире остальных. Поверхность гладкая, плотная, как литое чёрное стекло – ни единого знака, ни одной царапины, ничего, что выдало бы, что за ней что-то есть. Эта дверь – сама по себе вызов.

– Ну, держись, – усмехается Янгус, бросая на меня взгляд с оттенком сочувствия и азарта.

– Что за держись? – фыркаю, стараясь звучать чуть наглее, чем мне позволено изнутри. Внутри, конечно, у меня всё перевернулось. Новая реальность колет сознание и хочется хоть какой-то опоры.

– Авриал не любит долгих разговоров, – предупреждает Янгус. – Но успевает сказать за одну встречу столько, что чувствуешь себя как на экзамене, на котором забыл половину предметов.

Я машинально приглаживаю волосы, вдыхаю. Готовлюсь. Страшно? Конечно. Ещё один загадочный персонаж в моей новой, непонятной жизни, но если у кого и могут быть ответы, хоть крошечные намёки, как отсюда выбраться, – то, возможно, у него.

В тот самый миг, когда Янгус мягко толкает дверь, мне навстречу вырывается прохладный, чуть резкий воздух – будто кто-то только что распахнул окно после грозы. Я понимаю: больше тянуть нельзя. Нужно войти.

Внутри просторно и удивительно светло. Высокие окна запускают в комнату щедрые потоки солнечного света – я называю его так, хотя не уверена, что это действительно солнце: оно здесь ярче, почти обжигающее. За окнами сад – не аккуратный, не ухоженный, а какой-то чуть дикий, будто природа здесь сама диктует правила и никого не спрашивает.

Стены кабинета из серого, почти графитового дерева подчёркивают прозрачность воздуха, а свет скользит по лакированным панелям, создавая иллюзию движения. В самом центре, у огромного окна, стоит широкий стол, идеально вычищенный, как броня перед парадом. За ним спокойно, почти недвижимо, сидит он.

Авриал Аластор.

Он даже не поднимает взгляд сразу. Сидит спокойно, изучает бумаги, как будто я – просто одна из строк в его рапорте. Тёмные волосы зачёсаны назад, подчёркивая угловатые скулы и линии напряжения на лице. Щетина придаёт ему вид человека, который спит меньше, чем должен. На нём – строгий чёрный мундир, туго застёгнутый, с высоким воротом и чёткими, прямыми швами. Ткань плотная с металлическим отливом – тот, что не отражает свет, а будто поглощает его. Рукава заужены к запястьям, перчатки – тёмная кожа, подогнанная до миллиметра.

Он выглядит так, будто родился в этом кресле. И всегда сидел именно так: не как человек, а как структура. Укоренённая, несдвигаемая. И в этом что-то пугающее – в том, как естественно он занимает пространство.

Я стою в дверях, прищуриваясь. Авриал медленно откладывает бумаги в сторону и поднимает глаза. Серые. Холодные. И при этом настолько живые, что от них внутри становится неуютно.