Профиль польки

«Затем и говорю, что скрыто слишком много…»

Затем и говорю, что скрыто слишком много,и радуюсь тому, что ветрено дитя.Я не уверена, что эта жизнь от Бога,коль можно отобрать её шутя.Затем и шепоток, что боязно поверитьв то, что придёт она, с косою и в плаще.Закроет зренье, слух, потом все окна, двери,я не уверена, что это смерть вообще.Затем и образа, чтоб примирить в сознаньемгновенье здесь и вечность где-то там.Я не уверена, что прав вон тот державныйперст, указующий куда-то к облакам.Действительность груба, грядущее во мраке,уверенность в пределах простоты:я верю в шум дождя, свист птицы, лай собаки,в то, что в моей судьбе уже случился ты.Всё остальное блажь и детские забавы,на золотом крыльце ни слуг и ни царей,да и само крыльцо всё дальше уплывает,в реально-призрачной подсветке фонарей.

«Мой милый, долгие невстречи…»

⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀В.С.

Мой милый, долгие невстречипорой напоминают мнеоплывшие напрасно свечипри непогашенной луне.Нетерпеливость ожиданья,заранее дугою бровьвосторга, разочарованья?Ну что ж, увидимся, изволь.Но к счастью мы забронзовели,всяк о своём и о себе,мы две прямые параллели,но ведь зачем-то же судьбепонадобилось нас столкнуть ине на минуту – на года.– Не терпится дойти до сути?– Да, нет… – Уверена? – Ну, да,желательно понять, чей подчеркв том незаконченном письмевыводит нервно: «Что ты хочешь?»– К кому вопрос, к себе, ко мне?– К двоим… Ирония – кольчуга,не так ли, вечный пилигрим?Слова ложились: друг, подруга,кем-то любимая, любим.И всё-таки, всё может статься,не даст капризная звезданам окончательно расстаться:– Как думаешь? – Уверен! – Да?

Шуточное

Десятилетний сын пришёл домой очень грустный. – Что с тобой? – спросила мама. Сын заплакал: – Я потерял подарок, который приготовил тебе на 8 Марта. – А что это было? И сын, всхлипнув, пробормотал: – Кольцо с бриллиантами.

Стекляшки были польщены,что от незнания инфантаиз побрякушек в бриллиантытак щедро переведены.О, этот день, как судный день,опять подкрался незаметно,и он стоит, бренча монетой,перед витриною как пень.Ну что, Марину де Бурбон?Шанель? Но, боже мой, какой?Ну, в смысле номера… Седьмой?Что, лучше пятый? А Дюпон?За сколько? Я не зря в душетак недолюбливал французов,их правильно побил Кутузов…А вечер близится уже.Меха? – зачем они весной?кольца и перстни? – буржуазно,к тому ж привычка так заразна.Меня заждался ангел мой.Конечно, он принёс букет.Ну что ж, мимоза так мимоза.Как там у классика… Ведь розапахнет розой, хоть розой назови её, хоть нет.Ромео под любым названьем был бытем верхом сов… Что? Где ужин?Что ты сипишь, ты не простужен?Несу, мой щедрый господин.В бокалах плещется вино,обычай соблюдён, и ладно,в конце концов и то отрадно,что рыцарю не всё равнокак встретит этот странный деньего возлюбленная дама.Сегодня так красива мама…Сверкнули «брюлики», и теньлегла на детскую кровать,все счастливы и все довольны.И чувством гордости исполнен,ребёнок начал засыпать.

«Метель. Озябшее стекло…»

Метель. Озябшее стекло,фактура занавески узкой,слиянье музыки и слов.Здесь вызывающе по-русскизвучат аккорды, голоса,с московским сглатываньем гласных.Грустны еврейские глаза,хоть всё звучит «нет, не напрасно…».Метель. И конус фонарейпрошит насквозь белёсой ниткой,поди попробуй, отогрейв веках застывшую улыбку,похожую, скорей, на тикот безысходности вопросов.Пылят дороги. Дуракивсё так же склёвывают просона тех дорогах… тишинаи равнодушная природа.В отдышанный глазок окнапочти не разглядеть народа.Метель. В исходе и в волжбеувязло русское еврейство,в своей, да и в чужой судьбе,верша и ожидая действа.

Семейное

1Никак не проснуться, хоть утренний светуже заползает под сонные веки,на кухне горланят мои человеки,собака скребётся у двери… – Привет! —весёлые нотки, – и рыжий школярмне сок притащил, чтоб загладить⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀провинность,как всё покрывает мальчишья игривость,и я принимаю оранжевый дар.Хоть вновь будут ссоры, обиды и плач,докучливость дрязг воспитанья и долга,пока рядом запах от детской футболки,постой-ка на лестнице, время-палач.2Конечно, от былых страстейядро осталось – сердцевина,но в идеале только виначем старше, тем они ценней.Ведь дважды в реку не войти,и дрожь былых прикосновенийвозможно пережить лишь с теми,кто будет после на пути.Но вот болезнь, да просто ходне тормозящей колесницы,змеёю из пустой глазницывдруг одиночество вползет,свернётся рядом, теребякрай ещё помнящей одежды,преображённой в саван снежный.– Зачем мне дальше без тебя?Так перейдёт в конце концовстрасть тела в грусть воспоминаний,что станут в сущности не нами,в пруд памяти швырнув кольцо.

Уход

⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀Сестре

Прощение, как высохший листок,застывший в ожиданьи непогоды.Кто виноват? Наверное, никто.За что простить? За тяготы ухода.Одежда брошена, уходишь налегке,стерев со щёк солёные разводы,кольцо с твоей руки в моей руке,сквозняк всё отменяющей свободыуносит боль, и стыд, и жуткий страхбессонного ночного осознаньятого, что жизнь стекает на глазахв бездонную воронку мирозданья.Прости – и взмах нездешнего плащаподвёл черту под призрачной надеждой.Последний ком и тихое: «Прощай»,едва ли нужное навек закрытым веждам.

Поэту

Сравнимый разве с горбуном,покорно тянущим уродство,так глубоко твое сиротствов противоборстве с языком,который требует строку,строка – размера и созвучий,твой стих истерзан и измучен,как и положено стиху.Весь век обыденность влача,ты ждешь лишь одного мгновенья,когда едва заметной теньювдруг выступит из-за плечазнакомый профиль: два крыла,уложенных между лопаток,ты будешь нездоров до Святокили до Пасхи, и игла,царапая разлом души,помчится по бумажным свиткам,каким же будут пережиткомнестёртые карандаши.Но легкокрылая сестране житель в доме – только гостья,и ты спускаешься с помоста,игра окончена. Пора.И онемевший твой хорейв разочарованном блокнотена прерванной споткнувшись ноте,едва расслышит скрип дверей.

«Тебе – над бытом и над миром…»

⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀ Л. Б.

Тебе – над бытом и над миромплывущей с отрешённым взглядом,и не желающей сражатьсяза высший замысел творца.И сотворившая кумиралишь одного из тех, кто рядом,к которому плечом прижаться,чтоб замереть так до конца.Сменив столицу на столицузатем, что тягостны истоки,ты веришь каждому растенью,пробившемуся из земли.Пейзаж закончен, если птица,поймав воздушные потоки,над отцветающей сиреньюначертит собственный свой лик.И в мнимом хаосе рисункатакая глубина и ясность,что неподвластны человекупри изощренности ума.И пусть хоть вытянется в струнку,пускай взлетит, но всё напрасно,в своём стремлении к успехуон не подарок, а тесьма.Всё так. Но только близоруких,недальновидных, злых и резкихвдруг тянет попросить подмогиу пятипалого цветка.В сирень мы погружаем руки,разыскивая эту редкость,и тот рисунок птицы ль, Богазабьётся жилкой у виска.

«Уже рождались люди до меня…»

Уже рождались люди до меняс азартом гончим к речевой работе,судьбу благословляя и кляня,на самой низкой и высокой ноте.Уже ощупан каждый закутокуставшей, замусоленной планеты,глупцу давно подбросили платок,и расплатилась женщина за это.Коварство и любовь – вот две баржи,что тянут за собою все сюжеты,и сколько крови пролили ножина рубища и царские манжеты.А смерть, смотрящая из каждого угла,описанная до последней точки,Иван Ильич о самый край столауже ударился… и злые коготочкивцепились в плоть, хоть хочется чаиещё гонять под жёлтым абажуром,и строить планы зряшные своипо поводу карьеры ли, амуров.Всё сказано: о детстве, о грибах,о сумерках, о мерзостях холеры,о яблоках антоновских, о снах,о пустоте безверия, о верепоэтов, сластолюбцев и скопцов,фанатиков с горящими устами,слепец который век ведёт слепцов,всё стонущих: «Мы сиры, мы устали…»,и всё бредущих… – валятся в быльё,куда и зрячим ухнуться однажды.– Так как же жажда слова? – А еёты утоляешь, как любую жажду.– Писанием? – Конечно, ветер тих,над тем лишь, кто сомнением изглодан,направь свой робкий, выношенный стихв компанию таких же утлых лодок.Пускай себе плывут вдоль берегов,на мелководье тоже что-то бьётся.А глубина… курчавый мавр смеётся —до вечности осталось шесть шагов.

«Боли не было, было желанье боли…»

Боли не было, было желанье боли,желанье выбору придать горький привкус,выбор предельно прост – свобода взамен⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀ ⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀ ⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀ неволи,желанье боли пришло позднее, великий искус,вечный соблазн: возлюбить болезни,выдавать за истину то, что спорно,и чем очевиднее, тем бесполезней,доказывать, что чёрное было чёрным,а белое белым намного раньше,воображение вскачь помчалось,так биография усложняется фальшью,и уже не понять – болело или казалось.Вспоминались губы, ненужные целые годы,и первый жар когда-то близкого тела,каждый жил своими долгами, своей погодой,а кажется, душа только любить хотела,а чудится, было совсем ничего не надо —ни денег, ни славы, ни сладких песен,лишь был бы тот, кто далёко, рядом…Так мир реальности становится тесен.Подмена заметна прочим, но слепа куница,хоть пытается догнать того самого зверя,что зовётся прошлым… Стерпит страница,впитав мёртвые страсти и живые потери.Одиночество – мемуарист неважный,так пробуждается желанье любви и боли.И жизнь – оглядываясь – проживается⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀ ⠀ ⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀ ⠀⠀⠀⠀⠀⠀ дважды,второй раз богаче, не в чувствах – в слове.

«Я не прощаюсь, даже уходя…»

Я не прощаюсь, даже уходя,но оставляю образы как символнезримого присутствия. Так сильнопод вечер пахнет море, и следятглаза за чайкой машинально, чтоскользит одна по краю побережья,в скольженьи замечается небрежностьвсевластия над воздухом. Никтоне может отменить стихийный жесткрыла, и я завидую стихии,зову тебя с собой хотя б в стихи и…где и целую молча. Cкоро шестьутра, сегодня ночь без сна,и мой маршрут, что проложила птица.Меня, быть может, и не ждёт столица,но в ней есть ты у тёмного окна.

«А голос прежний… время истекло…»

⠀ ⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀ ⠀⠀⠀⠀⠀ А.Б.

А голос прежний… время истекло,не зацепив натруженной гортани,согреет первомайское теплоостуженную землю под ногами.Всё поменялось: облик и страна,пейзаж и фонетические стычки,а голос неизменен, как весна,как въевшиеся детские привычки.Ах, праздники – общественный разброд,их побоку, когда б не День рожденья,ты незаметно перебрался вбродтуда, где начинается старенье.От круглой даты ёжится. – Уже?две трети прожилось и отыгралось?И вспоминается бродячий тот сюжет,как кожа от желаний всё сжималась,всё скручивалась, корчилась – рукапугалась даже крошечного жеста.Смотри, плывут по небу облака,одни на всех, с отливом старой жести.Вертлявой белке: – Тише, провода!Под взглядом и твоим и объективауже не приземлиться никогда,и всё сильнее манит перспектива,прямая линия, изгиб и светотеньсужающихся арок и проёмов,в зрачках кошачьих утренняя леньпереплелась с ажурностью балконов.Желанье наблюдать: – Лоскут – замри!Мир стоит не сочувствия, но взгляда,глаз, объектива: – Облака, смотри! —покуда жизнь не втиснулась в ограду.Чем дальше, тем отчетливей: судьбаесть то, что выбираешь добровольно.Стремится под знамёна голытьба,а мы в себя уходим, нам довольно.

«Национальные традиции гнетут…»

⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀ Саше Клюкину

Национальные традиции гнетут,их соблюдение для печени опасно,но есть свои, которые прекрасныне только тем, что очень много пьют.Как каждый год природа ждёт весну,меняя зябкий день на полдень жаркий,так мы, прижавши скромные подарки,идём на День рожденья к Клюкину.Пока идём, беседуем о том,что в постоянстве есть намек на вечность.– А если, скажем, – начинает он,забыв про мою детскую беспечность:– я предложил бы побывать в Клину,или умчаться в древнюю Элладу?– Конечно, нам туда бы тоже надо,но мы на День рожденья к Клюкину.– А если мы окажемся в пленуcвоих болячек, старых или новых?– Не задавай вопросов бестолковых,ползем на День рожденья к Клюкину.– А если я когда-нибудь уснутем сном, откуда нет уже исхода?– Я и тогда припомню время года,когда ходили в гости к Клюкину.Вот этим-то она и хороша,традиция не общая, а наша.Круг избранных, а в середине Саша,главенствуй, неспокойная душа.День твой сегодня – рюмочку плесни,Продолжишь завтра ропот и сомненья.Вы, верно, ждёте рифму «в День рожденья»?Как там у Пушкина… ну да, да, да, возьми!

Перечитывая позднего Бунина

Ученичество – это повод,тонкий щит от дурной молвы,голод творчества – тоже голод,но страшней голод поздней любви.Острой бритвой полоска света,ученица, в ночи застыв,ждёт мужчину, а не поэта,но поэт, отболев, отлюбив,всё опишет: и как смотрелабез стесненья в окно луна,и как жгло молодое телов лунном мареве, как бледнабыла тонкая кисть… в коленипринимала горящий лоб,и сплетались, слипались тени,сладострастия бил озноб.А потом, разбирая строчки,и в обиде – восхищена!От отсутствия многоточийбудет плакать его жена.Ученица с другой – вся пошлостьмира, треснувшего к чертям!Только Вера не станет прошлым —(Я тебя никому не отдам!).И мы тоже заглянем в омутбессознательных, злых страстей,негодуя: – Любить такого! —но судить не нам – только ей.Надвигается мрак, светлея,как собака у слабых ног,в самых тёмных его аллеяхсамый лёгкий и тихий вздох.Только он и зовётся чудом,только там жизнь испита до дна.Ученицы и есть, и будут,а аллея – всего одна!

«Это уже не страсть …»

Это уже не страсть —что тут лукавить,некуда ниже пасть —дно под ногами.Это уже не любовь —резкость движений,гложет иная боль —боль отчужденья.Глухо скрипит арбапо колее разбитой.Это и есть судьба?Это спасенье бытом,чтобы когда золаприпорошит и ближних,вспомнить светло – была!как оправданье жизни.

Гамлету и другим поэтам

И всё сбылось… Разбуженный зверёнышдавно питался нервами и кровью,истерикой, загубленной любовью,бессонницей, цедящей алкоголь,что глушит стыд, но оставляет боль.Он дожидался, пока сам загонишьсебя, как клячу, рухнувшую в пыль.Расплата за грехи? – За сновиденья,предчувствия, ужасные виденья,за взгляд туда, куда глядеть нельзя,за дерзкий смех над пропастью скользя,за то, что небыль превращаешь в быль,за ремесло, что всех тебе дороже.А, в общем, за слова, слова, слова…Тень непременно явится, праваОфелия, ты болен, мой поэт,сильней, чем этот мир, исхода нет,но выход есть: петля и остриё,проём окна, смертельное питьё,поэту заживаться здесь негоже,ты всё уже предрёк и начертал.И пустоту наполнит пустотанемого белоснежного листа,до той поры, пока наступит срок,и пробудится дремлющий зверёк.Он в предвкушении: – Вот тот, кого искал!Пиши, поэт, ты всё равно пропал.

«Китайская мудрость – огонь и вода…»

Китайская мудрость – огонь и вода,спокойствие духа в отсутствии страсти,так было, так есть и так будет всегда,несдержанный нрав по-китайски – напасть и,томленье в крови по-китайски – беда,огонь оставляет одно пепелище,но тихо на мельницу льётся вода,и хлопья золы оседают на днищекувшина со странным названьем – душа,в который чего только не наливаем.Китайская мудрость, ты так хороша,но мы без томленья в крови изнываем.Дождавшись, когда разрушенья следыпочти не оставят нам места живого,мы вспомним китайцев и вскрикнем: – Воды,нам больше не нужно столпа огневого.И щедрая влага прольётся опятьна наши вконец заскорузлые души,китайская мудрость – не надо желать,лишь только отказ от желаний потушитогонь, что всё тлеет и тлеет внутри,мешая пробиться к китайскому счастью.Глядите, сквозь воду он всё же горит,а значит, нам снова сражаться со страстью.

Осеннее

Ты так же сбрасываешь платье,

Как роща сбрасывает листья…

Б. ПастернакДоступность осени, её прощальный взглядзамечен всеми, обнаженье зримо,как женщина, лукаво и игриво,цветное платье сбрасывает сад.Как женщина? Но женщине даносознанье неизбежного предела,тогда становится спасением для телалюбое платье… – вот когда оноценнее кожи, и хотя зрачокещё вбирает чувственную нежность,всё тяжелее сбрасывать одежды,когда-то любопытный мотылёкуже летит от света в темноту,в приглушенность тонов и освещенья,где зарождается искусство обольщенья,и опыт побеждает красоту.А осень, что ж – кокетство ей к лицу,коль увядание кончается расцветом,оживший сад напомнит нам об этом,едва весна приблизится к крыльцу.

«Жизнь истончается, как старое пальто…»

⠀ ⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀ ⠀⠀⠀⠀⠀ А.Б.

Жизнь истончается, как старое пальто,в котором толстый ворс навек приглажен,все дети рождены, а быт налажен,давно не снится детство и никтотебе не машет в голубой дали,крича: – Прощай, мы ждём тебя обратно.Уже не ждут, и временем квадратнымсползает циферблат как у Дали —с дивана на пол – стрелки смотрят вниз,застыв на полшестого – чёрный юмор.Да, страсти улеглись, но ты не умер,и я не умерла – остановисьбеспозвоночный, гибкий циферблат,и не беда, что в ереси сомненийникак не гнутся гордые колени,но ангелы и с нами говорят,или мы с ними, кто там разберёт,чей пристальнее взор, а голос чище,душа чего-то ждёт, чего-то ищет,но тянется назад, а не вперед,чтоб с удивлением увидеть за спиной,как скачут по дорожке, словно мячикне дни, не месяцы, а годы… милый мальчик,когда успел обзавестись судьбой?Жизнь истончается, но обретает вкуси манит остротой, как манит море,и если суждено дожить до горя,что ж, значит, будет горе. Этот грузведь тоже жизнь. Светлеет ночи тень,бессонница вручает свой подарок:«Жизнь истончается…» – тем сладостней⠀⠀⠀⠀⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀ ⠀⠀⠀⠀⠀ ⠀ огароксжимать в руках, встречая новый день.

«Тепло, которого так ждали…»

Тепло, которого так ждали,переросло в жару,и мы, измучась, засыпалитолько к утру.Сад яблоневый цвёл так щедро —плодов не дал,луна вплыла лимонной цедройв небесный зал.И на притихшую округупролился светхолодного пустого круга,из всех приметнас в полнолуние смущаети бледность щёк,вампир неслышно запускаетсвой коготокв пульсацию сердечной мышцы,в потоки вен,и вот уж голоса не слышно,и дрожь колен.И лишь затем, насытясь кровьюи солью век,безумье назовёт любовьюзверь-человек.Жара плыла по водостоку,луна – в ущерб,прохлада вновь придёт с Востока,и слёзы вербосушит ветер. Всё сначала,опять знобит,а мать дитя своё качаланазло Лилит.

«Ты моё отчуждение, мой последний вдох…»

Ты моё отчуждение, мой последний вдохвоздуха этой чумной эпохимосковского княжества. Изнемогспутник мой многолетний, остались крохи,черепки от былых надежд и дарёной воли,понимаемой как причуды погоды,оказалось, что даже потоки болии страданий ещё не залог свободы.Ты, мой друг, остаёшься, и это странносоответствует духу и букве формы,Дон Жуан уезжает и Дона Анна.Я когда-нибудь гостьей спущусь с платформыподмосковной станции, если будешьты по-прежнему жить в захолустном месте,а воскресным поездом снова людисоберутся в столицу – уедем вместе.Мы пойдем туда, где бывали прежде,посидим в «Синдбаде» как в крымской хате,и ещё: я хочу, чтобы летней была одежда,чтобы голые локти уперлись в скатерть.Чтобы долгий-долгий московский вечернас водил за собой – поводок отпущен,будет этот день наконец отмеченили, может быть, навсегда упущен.А сегодня зима подаёт мне шубу,на полу в пересылке сгрудились книги,не печалься, дружок, я ещё побуду,и ещё позвенят все мои вериги.

«Задевая время плечом…»

Задевая время плечом,протискиваешься туда,где звенит вода,потому что не лёд ещё.Оглядываешься на храм,который ещё не срыт,где ещё не болит,и хвала богамза изгиб изумленных телв их языческом «Я хочу».Нет нужды задувать свечу.Но ложится теньот свечи, где недобрый мракзатрещит сверчком,сорвется словесный ком,с вопросом в конце «Как?»А вот так. Афродита зевнёт,заскучав от привычных глав,и умоет руки, что твой Пилат,и уже к другому прильнёт.А что ты? Заклинь колесо,чтобы рёберный треск затих,усмехнись на нелепый стих,и попробуй сыграть в серсо.

«Я боюсь привыкания, как затяжных дождей…»

Я боюсь привыкания, как затяжных дождей,когда насморк уже не простуда, а состоянье,когда угнетает многое, но не молчанье,и опять замечаешь каких-то иных людей.Сопротивление времени, пространству⠀⠀⠀⠀ ⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀ ⠀ ⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀ ⠀⠀ и январю,что разменяет ещё один год, и привычкаотсутствия заставит писать в кавычкахслишком многое, о чём я не говорю.И когда рассосётся этот ужасный ком,что в горле сбился, как пух в одеяле ветхом,будет ли это значить, что просто засохла⠀⠀⠀⠀⠀⠀ ⠀ ⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀ ⠀⠀⠀⠀⠀⠀ ⠀ веткаи вот-вот отпадёт, тебя убеждая в том,что всё проходит, просто должно пройти,как неизменно стихает и самый жестокий⠀⠀ ⠀⠀⠀⠀ ⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀ ⠀⠀⠀ ⠀⠀⠀⠀⠀ ветер,и мир опять восстановлен – он пуст и светел,но отчего эту легкость так тяжело нести?И потому я хочу удержать безнадёжность дняи безрассудство ночи, километры сменив⠀⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀ ⠀⠀⠀⠀⠀ ⠀⠀⠀⠀ на мили,но если случится вымолвить – мы любили…значит, меня больше нет, как и нет огня.А зола не в счёт – от неё хорошо цветам,любви же надобны только живые блики,и живые касанья, и стон, и крики,переходящие в шёпот… никогда… никому…⠀⠀⠀⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀ ⠀⠀⠀⠀⠀ не отдам…Как же дорог тот всхлип вопреки всемуздравому смыслу и опыту – что в нём проку.И порой полезно, как в детстве, сбегать⠀⠀⠀⠀⠀⠀ ⠀ ⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀ ⠀⠀⠀⠀⠀⠀ ⠀ с уроков —мы не у времени – мы у себя в плену.

«Я бредила Москвой, верней, не так, не то…»

Ты бредила уроком географии.

Н. Берберова «Курсив мой»Я бредила Москвой, верней, не так, не то,я грезила Москвой в предутреннем тумане,вдруг двушка обнаружилась в карманекакого-то не моего пальто.И я звоню тебе – почти что в никудаиз ниоткуда, но ты возникаешь сразу,я вижу улицы, что так привычны глазу,я понимаю всё, что между «нет» и «да».Сидим за столиком в кафе и говоримо пустяках, а осень гонит ветер,сплошное дежа вю на этом свете,усыпан листьями Нью-Йорк и Третий Рим.Так схожи небеса – дожди везде дожди,и всё-таки брести в московский дождь⠀⠀⠀⠀⠀⠀ ⠀ ⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀ ⠀⠀⠀⠀⠀⠀ ⠀ приятнеймне кажется сейчас, отсюда, подожди,побудь ещё со мной, не размыкай объятий.Вся география – лишь правильный чертеж,границы да столбы – я их не знаю,в своей немой дремоте я летаюсвободная, как птица, ты идёшь…И вот сидим за столиком и мнетак радостно, но что меня тревожит?Реальность сна? – реальней быть не может,я вижу каждую неровность на стене.Но что тогда? Попробуй как в киновсё отмотать… я грезила в предутреннем⠀ ⠀ ⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀ ⠀⠀⠀⠀⠀⠀ ⠀⠀⠀⠀⠀⠀ тумане,вдруг двушка… стоп… так вот в чем суть⠀⠀⠀⠀⠀⠀ ⠀ ⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀ ⠀⠀⠀⠀⠀⠀ ⠀ обмана,по ней нельзя звонить уже давным-давно.

«А музыка будет звучать…»

⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀ Сестре

А музыка будет звучатьусталости нашей не внемля,и круглую тёплую землюв ладонях тихонько качать.И приступы струнной хандры,смешавшись с гуденьем ударных,осядут на склоках базарных.У кромки не здешней реки,а той, за пределами сна,текущей в надмирные дали,застыл уже след от сандалий,который не смоет волна.Ты снова приходишь ко мне,а раньше – ну, разве что в праздник,и дразнишь улыбкою, дразнишь,я плачу и плачу во сне.Напрасно коснулась щеки,свидание холод разрушил,холодные, стало быть, души,холодные, хоть и легки.И память голодным грачом,всё чаще слетая на пашню,питается болью вчерашней,вчерашней потерей… ключомскрипичным, в зазубринах, влетящей руке дирижёра,открою я ларчик знакомый,когда-то любимой Москвы.Я скоро покину её,больную московскую землю,но горечи нашей не внемля,спокойствие давит твоё.Ты там, где решения нет,как нет суеты и тревоги,лишь промельк возможного Бога,да яркий заоблачный свет.А телу вольно истлеватьна том берегу или этом.И музыка длительным эхомвплывает в единый январь.

«В тот год, когда я только родилась…»

Дом на отшибе сдерживает грязь…

И. БродскийВ тот год, когда я только родилась,он сочинял уже про мрак снаружи,мое сознанье было много уже,иная надо мной довлела власть.Меня ещё не мучили слова,и рифмы не толпились, как в передней,и восхитительно пустая головане различала первый день, последний.А он построил на отшибе дом,расставил мебель, пыль протер с окошка.– В нём было бы не тесно и вдвоем, —подумал вдруг, – не завести ли кошку?Но не завёл… сгущался мрак в углуи не пугал кошачьими зрачками,такой же мрак окутывал ветлуснаружи, но три лампы светлячкамимрак отгоняли и внутри и вне,и комнаты вздохнули с облегченьем,всего полвека требовалось мне,чтоб различить неяркое свеченье,текущее от дома, где старикво сне увидел вновь того, кто создалдом на отшибе, где в короткий мигзатишья в окнах отразились звёзды.

«Не было, было, никогда не будет…»

Не было, было, никогда не будет,былей, небылей и рутинных буден,ни крика гнева, ни любовного шёпота,ни синего неба, ни дурного опыта.Да и нужного опыта не прибавишь больше,материнского клёкота не услышать в Польше.Вся гордыня стечёт, как вода в решётку,и предъявят счёт. Раздобревшей тёткойпоплыву по той, что зовётся Лета,наберу с собой, передам приветытем, кто уже ушёл, но оставил близких,если только забвение не завоёт низкимголосом, от которого дрожь по коже:– Ничего им не вспомнить, и близких тоже.Тогда лучше по Стикс и с Хароном рядом,но и тут облом, вопреки обрядупозабыт обол, что ничтожней драхмы.Как же быть, Харон, разойдёмся как мы?И махнёт старик, прах бы с ней, с оплатой,Я тебя по Стикс прокачу бесплатно,а не хочешь бесплатно, вертайся к Лете,попросись обратно, и на рассвететы испей воды из любой посуды,из горсти хлебни, если с тарой худо,и кто знает, вдруг кто-то там да внемлети отпустит ещё потоптать ту землю,где мелькнут следы отпечатком чуда,не мои, не я, не собой, но буду.