Да, я девушек люблю, или Банда Селивана Кузьмича

– Потому что вы, профессор, такую ахинею несёте, что нам ничего не остаётся делать, как веселиться, глядя на ваше тупое лицо! – смело ответила “царица Екатерина".

– Ну почему ахинею несу! – смутился Сенокопалкин. А “допрос” продолжился:

– Сколько кефира даёт одна кобыла за дойку?

– Ведро, – неуверенно буркнул Сенокопалкин.

– Куда дует северный ветер?

– В далёкие края.

– Может Конь забодать человека?

– Может, если рассердится.

– В каком месяце проводят прополку и окучивание лопухов и крапивы?

– В июле.

– Вы в деревне- то жили? В поле работали? – строгим голосом спросила невысокая, полная женщина с двумя сумками в руках.

– А как же, жил! – встрепенувшись, воскликнул Сенокопалкин. – Помню, в детстве гостил я зимой у бабушки в деревне. Пил коровье молоко. Катался на санках с горки ледяной и, как сейчас помню, отморозил пальчик. Мне, шалунишке, и больно, и смешно, а мать грозилась в окно. Да- а, как вспомню своё беззаботно- счастливое детство в сельском хозяйстве – так хочется крикнуть что- то радостное и подбросить вверх шляпу!

– Господин Сенокопалкин уверенно и достойно ответил на множество трудных вопросов экзаменовавшего его народа и имеет право быть тем, кем он сейчас имеет быть! – обратился к публике старичок. – Отпустим его с миром!

– Пусть идёт готовиться! Экзаменовать его на профпригодность в сельском хозяйстве ещё не раз будем! – выкрикнул кто- то из толпы.

Призвав сельчан вступать в его партию, Сенокопалкин раскланялся и покинул трибуну.

– Внимание! – с излишней важностью шумнул в микрофон старичок. – Со своими передовыми мыслями познакомит и объяснит, что непонятно, – господин Истинно- Ложный!.. Прошу на трибуну Куприян Ануфриевич, поманил он пальцем Истинно- Ложного.

Лидер Вялоцентристкого движения ещё на подходе к микрофону начал горевать о раздрае в стране, о расколе в обществе; пригрозил, что к добру это не приведёт, – надо срочно всем мириться, Поучительным примером он изложил басню Крылова о серьёзных разногласиях между лебедем, раком и щукой.

– И погибли они, действуя каждый сам по себе! – грустно качая головой, с надрывом в голосе воскликнул он. – Лебедь испарился в небе! Рак со свистом свалился с горы и разбился, а щука утопла в вонючей болотной трясине! Таков их бесславный конец! А всё потому, что не хотели они по- хорошему договориться!.. Вот и нам надо всем договариваться и замиряться!

– Кто с кем? – сердито спросил профессор Светлопутькин, – Олигархи, бандиты, наркодельцы – с простым законопослушным народом?.. Хе- хе! “Мы вас обираем, убиваем, наркотиками пичкаем, а вы за это с нами дружите!” Так что ли?

– Что ж теперь, воевать? – недовольно повысил голос Истинно- Ложный.

– Не воевать! а изолировать от общества хапуг, бандитов и торговцев наркотиками! – жёстко ответил Светлопутькин.

– Да! Чёрта с два их посадишь! – крикнул кто- то с дальнего края толпы. – Они в стране хозяева!

– Время выступления господина Истинно- Ложного кончилось! – громко объявил старичок. Тот огорчённо поморщился.

– Не печалься, Куприян Ануфриевич. Помиришь страну в следующий раз, – успокоил его поднявшийся на трибуну Индюлькин.

– С самим собой и тем, что он хочет от вас, уважаемая публика, вас познакомит господин Индюлькин, лидер Никудышне- нутудышнего движения! – весело крикнул в микрофон старичок и тихо ойкнул: лидер Никудышне- нетудышнего движения наступил ему на ногу.

Индюлькин, лохматый, с одухотворённым поэтическим лицом господин, деловито поправил микрофон и окинул толпу самоуверенным хозяйским взглядом. У него была оригинальная манера выступления: при произнесении речи он двигал своим широким задом взад- вперёд и в такт словам кивал головой. Свою речь он начал словами: “Да, да, увы! Хотим мы или нет, а жить становится всё хуже, жить становится всё грустнее!” При этом он энергично задвигал задом и закивал. Публика отреагировала единодушным хохотом.

– Самое главное представление начинается, – шепнул Макару бывший работник вытрезвителя. – Тут каждое воскресенье политтусовка. Все друг друга, как облупленные, знают. А какие концерты выдают! Народ валом валит, Индюлькин с Жеребцовым- Сокольским – кумиры толпы. Похоже, и сейчас бурное веселье будет.

– Я вас, толпа, люблю! – раскачиваясь и кивая обрадовал публику Индюлькин. – Я неподдельно, если можно так выразиться, заверяю вас в своей простоте! Я – свой в доску! Накануне я долго и мучительно решал: надо ли мне сделать для народа что- то хорошее? Ну хоть самую малость! И, засыпая, решил: надо!.. Я вам помогу! Обещаю! Я готов плюнуть себе в лицо, если ничего не сделаю для вас!

Народ его не слушал: он бурно веселился.

– Возмущению нет предела! Я торжественно не вру! – войдя в неописуемое упоение, кричал лидер Никудышне- нетудышнего, возвратно- поступательного движения. – Надеюсь, ваше доверие не увеличится к уменьшению! Вы должны мне верить! Вы меня наизусть знаете! Внимание!.. Объявление!.. Я вечером выступаю перед всеми желающими меня долго слушать, жду вас в кинотеатре. Вход по пригласительным билетам, купленным в кассе театра.

Индюлькин на пару секунд замер, переводя дух, потом принялся делать круговые движения поясницей, какие делают девочки, вращая вокруг талии обруч. Выкрикнув ещё несколько великих обещаний, он снова замер, высоко задрав к небесам гордую голову; весь светился от переизбытка достоинства. Очнувшись от приятного транса, неожиданно провозгласил:

– Так вздрогнем же!.. – И осёкся, вспомнив, что он не на пьяной пирушке, а выступает перед будущими избирателями.

Ничуть не смутившись, он с полнейшим безразличием посмотрел на толпу, продолжающую активно веселиться, и, указав пальцем на худенького человечка с подобострастно улыбчатым лицом, буркнул старичку:

– На все вопросы народа, если он пожелает задать их, ответит мой личный заместитель.

Покивав веселящимся, с чувством отлично удавшегося выступления, помахав подруге рукой, Индюлькин сошёл с трибуны.

Оригинальной манерой выступать, понаблюдать за которой всегда собиралось много народа, Индюлькин снискал чёрную зависть у лидеров партий и движений.

Особенно мучительно завидовал ему Жеребцов- Сокольский. Проводив своего политсоперника взглядом, полным жгучего презрения, он резво взбежал на трибуну.

– А теперь перед вами будут орать и знакомить вас со своими мыслями- скакунами давно со всех сторон господин Афиноген Июльевич Жеребцов- Сокольский! – с напыщенной торжественностью объявил старичок.

Жеребцов- Сокольский подскочил к микрофону, пылая желанием повторить все телодвижения Индюлькина. Закивав головой и делая круговые движения бесформенной талией, он дурным голосом закричал:

– Толпа! Миряне! Селяне! Массы! Электорат! Нарр- род!..

Замолчав на несколько секунд, чтобы проглотить слюну, он, продолжая неуклюже вращать серединой, тела и дёргаться плечами, спохватился и добавил:

– А также все остальные! Слушайте меня! Но публика его не слушала. В большинстве своём она корчилась, зайдясь в разноголосом хохоте.

– Я сейчас ознакомлю вас со всей своей сущностью! – не став дожидаться, когда все успокоятся, крикнул Жеребцов- Сокольский. Вставай, страна Российская! Подымайся! И не опускайся!.. Моему личному возмущению нет предела, нет конца! Я против осуществления замыслов корыстного обогащения!

Обогащения меньшей части населения в ущерб большей части! Я буду сопротивляться! Я хорошо знаком с одним министром в отставке. Этот бывший министр силовых дел однозначно поможет нам. Я завтра напишу ему письмо. Попрошу, чтоб он начал помогать нам… Эх, народ простой!.. Так хочется мне по- волчьи взвыть, глядя на равнодушное небо, так хочется пролить пару слез, жалея ваши беспомощные страдания! Бедняги вы мои, сирые, беззащитные! Как я вас сейчас понимаю! Нет, я сейчас всплакну…

Жеребцов- Сокольский перестал дёргать головой и волноваться телом и, заметив, что на него никто не обращает внимания, пребывая в единодушном хохоте, плакать расхотел. Решив дождаться, когда мощный приступ народного веселья пойдёт на убыль, он стал прохаживаться по трибуне. Погуляв немного, он, перекрикивая не желавшую угомониться толпу, продолжил речь:

– Я и сам всё могу! Вопиющие беззакония сокращу до минимума! Если в скором будущем изберёте меня во власть, то, несомненно, у вас будет всё! И это многозначно! А потом… Благодаря мне!.. Благодаря моему!.. Этого я добьюсь!.. Только я!.. Вот я какой!.. Спасу!.. Сохраню!.. Напою!.. Накормлю!..

Макару сквозь дружнейший смех даже послышалось, что оратор добавил: “И спать уложу!”

– Честь и слава мне и тому, что я сказал! Ур- ра- а- а! – гордо воскликнул Жеребцов- Сокольский и так взмахнул рукой, что столкнул микрофон, и тот, с басовитым гудением стукнув старичка по затылку, рухнул на пол.

Пока возмущённо постанывающий микрофон устанавливали на место, лидер партии либерально- бестолкового направления, чтобы не терять драгоценное время, продолжил общаться с публикой:

– Завтра утром я буду беседовать с вами по местному радио. Вы зададите по телефону любые вопросы, а я на самые лояльные из них отвечу. А на следующей неделе моё честное, доброе лицо появится на ваших телеэкранах. Это лицо, с ласковым беглым взглядом, будет призывать вас подумать, прицениться и отдать свои голоса на будущих выборах за него и его надежнейшую партию. Очень рекомендую! Не прогадаете! Знайте: однозначно я с вами! Да, да! До скорой встречи!

Но публика, не пожелавшая так быстро отпустить любимца- болтуна, стала упрашивать, чтобы он громко свистнул. Дело было в том, что в молодости Жеребцов- Сокольский был свистуном в военном оркестре. Свистел он, по- видимому, отлично, раз дослужился до капитана. Часто его приглашали в гарнизонный театр озвучивать в боевых спектаклях визг пуль и вой мин. Узнав об этом, публика неизменно требовала, чтобы он ублажал её слух разбойничьим свистом.

– Уважь нас, продемонстрируй свой талант! – требовала толпа.

Жеребцов- Сокольский не заставил долго упрашивать себя. Засунув в рот по два пальца от каждой руки, он присел, набрал полную грудь воздуха, поднатужился – и, вместо свиста, протяжно издал непотребный звук. Чуткий микрофон уловил, а динамики добросовестно донесли этот звук до каждого уха.

На площади разбушевался истерический хохот со стонами пополам. С одной женщиной явно случился нервный срыв: она смеялась и очень жалобно причитала одновременно. Многие, чтобы веселиться было легче, прилегли на асфальт.

На пьяненького дедка, стоявшего раком, упал здоровенный дядька и вдавил его в землю. Ещё минута – и отдал бы старый Богу душу, да Лаврик спас его – столкнул дядьку и оттащил дедка в сторону.

Индюлькин и густоразмалёванная молодайка, крепко обнимаясь, лежали на асфальте и раскатисто гоготали.

Трибуна опустела. На ней остался Жеребцов- Сокольский, талантливый возбудитель народного веселья. С полным равнодушием отнесясь к своему позору, он спокойно прогуливался по трибуне, ожидая, когда все угомонятся; не вытерпев, принялся высвистывать- вывизгивагь в микрофон что- то яростно- боевое.

Рядом с толпой остановились две чёрные “Волги". Это в сопровождении заместителей и охраны приехал из мэрии глава Дедулькино Клементий Борисович Забубенный. Все они резво выскочили из машин.

– Сейчас я задам им! Я им покажу, как без разрешения митинговать! – шагая к трибуне, кипел Клементий Борисович. – Ишь, поднаторели в призывах к подрыву государственных устоев! Если все сейчас не разойдутся! – вызову ОМОН и прикажу насильственно очистить площадь!

– Да, Клементий Борисович, это истинно зловредное безобразие, – согласился с мэром первый его заместитель Никита Авдеевич Подлокотников.

У микрофона Забубенный остановился, чтобы перевести дух. В глазах его сверкали молнии. Он, грозно шевеля губами, раскрыл рот – сейчас разразится гром. Но тут к микрофону шагнул собиравшийся было уйти Жеребцов- Сокольский и, опережая мэра, объявил:

– Уважаемая толпа! Наш почтеннейший мэр, господин Клементий Борисович, из любви к вам беззаветной, только для вас сейчас… станцует “Комаринскую!” Просим! Просим!

Толпа радостно захлопала и тоже стала требовать:

– Просим! Просим!..

Жеребцов- Сокольский, ехидно подмигнув растерявшемуся мэру, призывно помахал с трибуны гармонисту Николаю; не удержался, прибежал к нему и попросил:

– Сыграй, братец, не откажи! Сам мэр танцевать пожелал. Уважь власть, сыграй.

Отойдя от гармониста, он, злорадно ухмыляясь, зашептал самому себе: “Отомстил я тебе, Клим, за прошлые выборы, хи- хи- хи. Отомстил. Попрыгай теперь, повесели народ”.

Николай накинул на плечо ремень гармошки и заиграл.

Забубенный, совершенно ошарашенный от наглой выходки Жеребцова- Сокольского, словно окаменел. Его дурацкая поза с высоко поднятой рукой, широко раскрытым ртом и бессмысленно вращающимися глазами вызвала ядовитый смешок у лидеров партий и движений, не простивших ему прошлых нечестных выборов.

Толпа, возбуждённая желанием увидеть мэра отплясывающим “комаринского мужика”, продолжала хлопать и требовать:

– Просим! Просим! Просим!..

И пришлось господину Забубенному очнуться, сойти с трибуны и пуститься в пляс. Сначала медленно, неуверенно, потом быстрее, смелее, махая руками, лягаясь правой ногой, делая короткие пробежки.

Зрители, став кругом, прихлопывая, запели:

А комаринский мужик, мужик, мужик,

Он бежит, бежит, бежит, бежит,

Правой ножкою подёргивает,

Левой ножкою притоптывает…

Разошедшийся Клементий Борисович пошёл вприсядку, поманив рукой своего зама, приказал:

– Никита – танцуй!

Никита Авдеевич выскочил в круг и стал выделывать такие коленца, что зрители восхищённо ахнули.

Забубенный достал из кармана брюк носовой платок, размахивая им над головой, подскакал к гармонисту и потребовал:

– Давай “Русскую” – “Барыню” давай!

– Николай заиграл “Барыню”. Зрители, не выдержав, тоже принялись танцевать. В центр круга выскочили все лидеры партий и движений и устроили громкую топотню, стараясь перепрыгнуть- передрыгнуть друг друга; подняли пыль столбом. Особенно выделялся Жеребцов- Сокольский.

– Глядите, соперники- неприятели мои, как я выкаблучиваю- выдрючиваю! – крикнул он лягающимся Индюлькину и Содомогоморскому. – Куда вам до меня! Я, однозначно, лучше вас пляшу! И на выборах с таким же преимуществом всех обскачу. Давайте, давайте, полихорадочнее дёргайтесь! Ии- эх!.. Не оскудела ещё губерния на лихих танцоров!

Кто- то засвистел. Жеребцов- Сокольский поддержал его. Свистопляска продолжалась ещё минут пять. Затем мэр, заместитель его и охранники станцевали “Ламбаду”, неуклюже задирая ноги. А после “Ламбады”, уступив энергичной просьбе толпы, Забубенный продемонстрировал нечто похожее на танец живота; устав, под бурные аплодисменты, слегка прихрамывая, отошёл в сторону.

– Ну и ладненько. Хорошего – помаленьку, – тяжело дыша, сказал он и, хитро ухмыляясь, обратился к первому заму: – Вот видишь, Никита, как надо с народом общаться: отплясали, уважили людей – и все довольны! А ты ОМОН вызвать предлагал:

– Я? Когда? – удивился Подлокотников.

– Ну, если не предлагал, то имел такие помыслы. Ведь думал так, а?

– Была мыслишка, – не желая перечить начальнику, кивнул зам и, подобострастно заглядывая ему в глаза, воскликнул: – Здорово же вы, Клементий Борисович, придумали! Перед народом станцевать! Все довольны! Надо взять это на вооружение. А в другой раз не только плясать, но и петь песни с толпой.

– Надо будет – волками завоем, лишь бы всё было тихо, мирно, – решительно ответил мэр и направился к машине.

Увлечённые пляской люди даже не заметили, как градоначальник и зам сели в машины и уехали.

Пока Николай играл на гармошке, Макар сходил на автовокзал за билетами – и вернулся ни с чем.

– Последний автобус ушёл в Бабулькино сорок минут назад, – “обрадовал” он друзей. – Мне посоветовали седьмым троллейбусом доехать до конечной остановки на улице Капиталистических реформ и поймать попутку в строну Бабулькино. Лаврик, зови Николая – уходим.

Не успели Лаврик и Николай подойти к друзьям, как все лидеры партий и движений бросились к трибуне. Толкаясь и переругиваясь, они подскочили к микрофону, чтобы высказать народу своё самое сокровенное, но у него уже стояли двое – фермер Крупнорогатский и крутолобый генерал.

– Пропустите меня! Я должен выступить ещё раз! – отталкивая плечом генерала, потребовал Содомогоморский. – Я за это заплатил! Отойдите военный! Ну чего вы вцепились в микрофон? Ну- ка…

Цыц! Я – особый генерал в отставке! Фамилия моя – Возомнищев! – сверля Содомогоморского презрительным, пронизывающим взглядом, рыкнул генерал и тоном, не терпящим никаких возражений, произнёс: – Не рыпайтесь вперёд меня! Понятно вам? Час назад я назначил себя кандидатом в губернаторы и решил заявить об этом народу. И сейчас заявлю. Если вы этим недовольны, согласен на любую дуэль: бокс, например. Я чемпион детства по боксу. Ну что, недовольны вы? Что мнётесь? У вас такой несогласный вид. Будете драться?

– Я ещё не решил, – трусливо отходя в сторону, буркнул Содомогоморский.

– Это что ещё за боевой персонаж в нашей жизни конца двадцатого века? – подскочил к микрофону слегка припоздавший Жеребцов- Сокольский и попытался оттолкнуть генерала, но тот, резко ткнув кулаком ему под дых, свирепо рокотнул: – Цыц у меня! Замордую!

Жеребцов- Сокольский, полностью растерявшийся от силового воздействия, тихо присоединился к Содомогоморскому.

– Вы чей генерал? В Омске таких нет! – глотая от возмущения концы слов, выступил на передний план растрёпанный профессор Светлопутькин. – Я вас внимательно… не знаю?.. Но всё же когда- то вас видел. Признавайтесь: когда и где я вас видел? Вы не кум господину Чупрынсу, московскому министру? А Шокойдар не зять вам?

– Если бы я был кумом и зятем этим господам, то не якшался тут с вами, – брезгливо прорычал генерал. – А видели вы меня, скорей всего, по телевизору. Я несколько раз возникал на экране и клеймил всё и вся жесточайшим позором. Всех преступников называл своими именами… В свою очередь, интересуюсь: а кто вы такой? – задал он вопрос профессору.

– Я – Светлопутькин. Меня тут каждый…

– Светлого пути вам желаю в борьбе за власть, – перебил профессора генерал. – Попутного ветра. Только не мешайте мне с народом      поговорить,

– Ладно уж. Хорошо, Общайтесь с народом, – сдался профессор. – Мы подождём.

– Аа- ф- фи! Аа- ф- фи! Ух ты! – тихо и беспомощно зачихал кто- то в сторонке. Все обернулись: к микрофону ковылял, стукая палочкой об пол, белый как лунь старец.

– Здесь, внучики мои, исповедуются народу? – еле слышно простонал он. – Праправнуки мои решили, что мне надо высокооплачиваемым депутатом или губернатором стать, чтобы им было на что питаться и развлекаться. Примите меня на какую- нибудь денежную должность… безответственную, неподсудную… покомандовать. Помогите приобщиться к касте неприкасаемых.

– Какой из тебя начальник, прадед? – язвительно “ усмехаясь, крикнул старцу в ухо генерал. – У тебя даже чихнуть сил нет! Тебе давным- давно с Богом шептаться пора, а не в кресле губернаторском штаны протирать! Ползи домой!

– Полностью с вами согласен, – закивал прадед. – Но вот правнуки пристали: “Выдвини себя на пост тубернатора. А вдруг изберут!”

– Передай прадедушка потомкам своим, что народ, присутствующий здесь, освобождает тебя от этих мук на всю оставшуюся жизнь, – поддерживая собравшегося упасть старика- вековика, ласково шумнул ему в ухо Индюлькин. – Иди отсюда, пока не затоптали.

– И то иду, и то иду, – с явным облегчением пролепетал старец, медленно спускаясь по ступенькам. – Мне б на печку.

– Сейчас говорю я! – решительно рыкнул генерал и, оттеснив жующего жвачку фермера Крупнорогагского, повернулся к микрофону и стал поправлять его.

Но выступить ему не пришлось: мстительный Содомогоморский достал из внутреннего кармана пиджака большую ампулу с какой- то жидкостью; положив её на пол, осторожно раздавил каблуком; быстренько спустился с трибуны и присоединился к своим единомышленникам; ядовито улыбаясь, стал ждать результата.

Через десять секунд. все лидеры партий и движений и, генерал, морщась и кривя носами от распространившегося, едкого, зловония, пустив обильные слезы, разрыдались.

Публика заинтересованно замерла. Такого единогласного плача вожаков она никогда не видала. Особенно достоверно рыдал генерал Возомнищев, Жеребцов- Сокольский, Индюлькин, Истинно- Ложный и фермер- одиночка Крупнорогагский, который, громко шмыгая носом, продолжал энергично чавкать жвачкой.

Толпа отреагировала на “горе” по- разному: те, кто поближе к трибуне, тоже стали всхлипывать, а те, до которых слезоточивая вонь ещё не дошла, принялись хохотать.

Сквозь разноголосый рёв и икание на трибуне проскальзывали отдельные слова и фразы:

– Подлюки!

– Кто нагадил? Уррр, сволочи! Найти м наказать!

– Сволочуги! Стервятники!

– Я бы ещё покруче обозвал их! Ух, тьфу, тьфу!

– Однозначно подонки! Ой- хо- хо- о- о- ой!

– Провокаторы!

И хоть от едкого слезоточивого запаха всем лидерам партий и движений было очень плохо, никто трибуну не покинул – всем хотелось ещё что- то сказать толпе. Так и мучились, рыдали, чихали, смеша публику.

Макар два раза пытался увести приятелей с площади, но они уговаривали его остаться “на минутку” и посмотреть, что будет дальше. Наконец, взглянув на часы, он решительно сказал:

– Всё! Пора в путь! Время не ждёт! И развлечений надо помаленьку. Идёмте… Николай, тебе тоже ехать в Бабулькино. Пошли.

– Может, дождёмся, узнаем, чем это хоровое горе кончится, – с надеждой глядя на Петра и Павло, предложил Лаврик.

– Им спешить некуда. Эти пустобрёхи могут до ночи спокойненько рыдать и материться, развлекая толпу. А у нас времени нет созерцать этот цирк, – возразил Макар и зашагал к автовокзалу.

Приятели и Николай, нехотя, оглядываясь на трибуну последовали за ним.

Неожиданно из боковой улочки прямо на них выскочила небольшая группка ярко размалёванных парней и девиц. Они несли длинный транспарант, на котором были нарисованы неприглядные знаки- раскоряки, точные копии тех знаков, которые мажут неизвестные художники на заборах, на стенах подъездов и в туалетах. Один женоподобный красавец мягким обиженным голоском кричал:

– Даёшь полную свободу разносторонней, всепроникающей и всеобъемлющей любви сексменьшинств! Не запрещать! Не смейте качать нам свои права! Сексуальные меньшинства тоже открыто жить хотят!

– Вступайте в несправедливо гонимый блок- коалицию сексуально озабоченных меньшинств! – поддержала красавца полураздетая девица. – Идите к нам! Увеличивайте наше количество! Идите, мы принимаем всех!

– Хватит отлёживаться в подполье! Подъём! – вскричал ещё один пышнокудрый член блока- коалиции, одетый в цветастый женский халат и обутый в домашние тапочки; подмигнув двум девицам с возмущённо- обиженными лицами, спросил: – Я правильно говорю?

– Абсолютно точно, Эсмеральда! – ответила ему одна девица. – Самую правду, говоришь.

– Слава нашему непоколебимому руководителю господину Жо!.. Слава основателю нашего блока- коалиции уважаемому господину Жо- о- о! – громко прокричал Эсмеральда.

– Слава! Слава! – разноголосо поддержали его шагающие рядом.

Только приятели разминулись с пёстрой компанией приверженцев разносторонней любви, как еле успели отскочить к забору от налетевшей на них толпы в полторы сотни человек. Это мчались на площадь активисты Губернской консервативно- социалистической партии и Вперёд- социалистической партии Губернии. А между ними скакали члены Ярого националистического движения России.

Соперничающие за одно и то же соцпартии обогнали на повороте матёрых националистов и, смяв, разметав жидкую цепочку секс компашки, растерзав их сомнительный транспарант, ворвались на площадь.

– Как это мы умудрились так позорно опоздать, товарищ Гегемонов? Ведь знали же о времени сбора! – задыхающимся голосом вскричала маленькая, худенькая женщина из центра бегущих. – Займите мне очередь у микрофона! Я тоже выступлю!

– Хорошо, товарищ Голодовкина, займу! – ответил ей высокий старик, рысивший впереди всех.

Наконец бегущие достигли цели и остановились, тяжело дыша. Этим воспользовалась высохшая, как мумия, старая фурия из кучки ярых националистов. С криком: “Дайте мне резкое слово сказать! Дайте мне зло сорвать!” – взбежала на трибуну.

– Обошли нас! – простонала Голодовкина и вместе с товарищем Гегемоновым бросилась догонять фурию.

Протиснувшись к микрофону, пропитанная насквозь идеями оголтелого национализма фурия, нюхнув слезоточивой вони, сразу же, громко всхлипнув и запричитав, разрыдалась. Подскочившие Голодовкина и Гегемонов бурно поддержали её.

На площадь стремительно выехал микроавтобус: Сделав крутой поворот, он остановился рядом с трибуной. Из него высыпала шумная группка людей с кинокамерами. Не мешкая, они принялись снимать необычайное зрелище: рёв и сгоны скучившихся у микрофона будущих кандидатов в депутаты и претендентов на посты мэра и губернатора и единодушное веселье толпы, узнавшей о проделке Содомогоморского.