Человек без прошлого

Аяко наклонилась вперед, её тёмные глаза отражали пламя свечи, как глубокие озёра, в которых тонул свет.

Внезапно, Аяко перешла на «ты».

– Рудольф… – она произнесла его имя мягко, почти нежно. – Почему ты ушёл?

Вопрос повис в воздухе. Рольф почувствовал, как под ложечкой заныло, он знал, что должен ответить. Легендой. Той самой, которую заучил до автоматизма.

– Война… – он сделал паузу, будто подбирая слова, но на самом деле давая себе время переключиться в роль. – Я видел, что они собираются делать. Не с врагами… со своими.

Он опустил взгляд на чашку сакэ, будто разглядывая в мутноватой жидкости что-то важное.

– Ты же знаешь, как это бывает. Один донос – и человека больше нет. Ни суда, ни вопросов. Просто… исчезновение, – продолжил Рольф.

Аяко кивнула, её пальцы слегка сжали край кимоно.

– Да… у нас тоже так, – пробормотала она.

– Я был поваром в офицерской столовой. Слышал разговоры. Видел, как люди, которые ещё вчера клялись в верности, сегодня становились предателями по чьему-то слову. – он сделал глоток, чувствуя, как алкоголь обжигает горло. – А потом… один мальчик. Сын моего друга. Его забрали за то, что он…

Он замолчал, будто не мог продолжать. Его актёрская игра была идеальна – полуправда всегда звучит убедительнее вымысла.

– …Он нарисовал что-то не то, – закончил он шёпотом.

Аяко закрыла глаза и сказала:

– Я понимаю.

Наступила неловка тишина. Только треск свечи и далёкий гул вентиляции. Потом она заговорила. И всё резко вылилось наружу.

– Мой брат… – её голос дрогнул. – Он был учёным. Как я. Работал над системой очистки воды. Но однажды… он сказал, что ресурсы нужно тратить на жизнь, а не на оружие.

Рольф почувствовал, как что-то сжимается у него в груди.

– Его арестовали? – спросил он.

– Нет. – Она покачала головой, и в её глазах появилось что-то пустое. – Он сам… Он предпочёл уйти. Оставил записку. «Прости, но я не могу больше смотреть, как они превращают науку в убийство».

Её руки дрожали. Рольф явно видел, что она никому не рассказывала этого. До него.

– Аяко… – тихо сказал он.

Он не думал. Просто протянул руку и обнял её. Она замерла, будто боялась, что это мираж. Потом её тело содрогнулось, и она прижалась к нему, спрятав лицо у его плеча.

– Они даже не дали нам похоронить его по нашим традициям, – её шёпот был горячим, как слеза. – Сказали… что самоубийцы недостойны.

Рольф молча гладил её по спине, чувствуя, как что-то внутри него рвётся на части. Он должен был её использовать. Должен был докладывать обергруппенфюреру Дитриху. Но сейчас…

– Ты не одна, – он сказал это прежде, чем успел остановить себя.

Аяко подняла на него глаза.

– Правда? – спросила она.

– Правда, – коротко ответил Рольф.

И в этот момент он понял, что перешёл черту.

Он уложил её в кровать, поправив одеяло с неловкой бережностью солдата, не привыкшего к такой нежности. Аяко уже закрыла глаза, но её пальцы вдруг слабо сжали его рукав, когда он сделал шаг назад.

– Останься… – её голос был тихим, почти детским. – Иначе я… иначе я снова проснусь в слезах.

Рольф замер. Это было против всех правил. Протоколов. Приказов. Но её лицо в полумраке казалось таким хрупким, таким беззащитным…

– Хорошо, – он сказал просто.

Осторожно, будто боясь раздавить хрупкий мир вокруг них, он прилёг рядом на край узкой постели, стараясь не касаться её. Поза была неудобной, он словно огромный медведь, загнанный в клетку, но он не шевелился. Аяко повернулась к нему, не открывая глаз.

– Спасибо… – тихонько произнесла она.

Её дыхание стало ровным, пальцы разжали его рубашку. Рольф лежал, глядя в потолок, слушая, как марсианский ветер стучит в стекло. Он не должен был этого делать. Дитрих бы пристрелил его за такое. Краузе доложил бы в Partei о «потере бдительности». Абвер внес бы в чёрный список. Но когда Аяко во сне прижалась к нему, ища тепла, он не отстранился. Впервые за долгие годы он чувствовал себя не инструментом. Не оружием. Не винтиком. А просто… человеком. И это было страшнее любой опасности. За окном тень наконец отошла, слившись с ночью. Но Рольф уже не думал о слежке. Он закрыл глаза. И впервые за долгое время… уснул без кошмаров.

Рольф проснулся еще до рассвета, когда марсианское небо за стеклом лишь слегка светлело, окрашиваясь в грязно-розовые тона. Его тело, привыкшее к армейской дисциплине Вермахта, само открыло глаза в нужный момент, даже без будильника. Первым, что он почувствовал, было тепло Аяко, прижавшейся к нему во сне. Её дыхание было ровным, спокойным, а рука, случайно брошенная на его грудь, казалась такой беззащитной.

«Я не должен был оставаться». Мысль пронеслась, как удар хлыста. Он осторожно приподнялся, стараясь не потревожить её сон. Вчерашняя ночь казалась каким-то странным сном – слишком тёплым, слишком мягким, слишком… человеческим. Но сейчас он снова был штурмбаннфюрером СС на специальном задании. Он встал, босые ноги коснулись холодного пола. Одежда лежала там же, где он её бросил. Аккуратно сложенная, но всё же мятая. Он не стал искать свежую, не стал даже включать свет, чтобы не разбудить Аяко. Просто натянул вчерашнюю рубашку, ловя в темноте запах её духов, который всё ещё остался на ткани.

«Это ошибка. Это слабость». Но когда он повернулся и увидел её спящее лицо, что-то внутри сжалось. Он не мог просто уйти. На столе лежали бумага и карандаш. Он быстро нацарапал несколько слов: «Ушёл на работу. Спи спокойно».

Ни подписи, ни имени. Просто строчки, которые можно было бы написать любому. Но для него, человека, чья жизнь состояла из шифров и кодов, даже это было нарушением. Он оставил записку на подушке рядом с ней и вышел.

Утро на Марсе было холодным, даже под куполом. Рольф шёл быстрым шагом, автоматически отмечая детали вокруг: патрули, камеры, график смен. Его мозг уже переключился в режим задания. «Офис Кудо. Документы по обороне. Фотографии. Передать герру Краузе». Чёткий план. Простая задача. Но что-то мешало. Он не думал о том, что делает. Он думал о том, как Аяко рассказывала про брата. Как её голос дрожал. Как она сжала его руку, когда он обнял её. «Она доверяет тебе. А ты…». Он резко остановился, будто споткнувшись о собственную мысль. Что он делал? Предавал Рейх? Или предавал её? Или… Или он просто наконец проснулся. Он сжал кулаки и заставил себя идти дальше. «Сначала задание. Потом… потом разберусь». Но впервые за долгие годы эти слова звучали пусто. Потому что он уже знал правду. Он не хотел возвращаться к Дитриху. Не хотел снова стать винтиком. Но и бросить всё он тоже не мог. И поэтому он просто шёл вперёд – к офису генерала Кудо, к камере в кармане, к своей миссии. Шёл, как солдат, который уже понял, что воюет не за ту сторону.

…

Доктор Сато сидел в своей лаборатории, приглушённый свет голубых проекторов окутывал его лицо мерцающими тенями. Перед ним на шёлковой ткани лежали девять камней амэ-но-ивато, каждый с загадочными узорами, напоминавшими звёздные карты. Рядом лежала старая книга И Цзин, её страницы пожелтели от времени, но строки, написанные столетия назад, всё ещё хранили мудрость предков.

Он закрыл глаза, сделал три глубоких вдоха, чтобы очистить разум. Вопрос, который он задавал, был тяжелее свинца: «Будет ли война между Рейхом и Японией?».

Его пальцы коснулись камней, перебирая их, словно ища ответ в шероховатой поверхности. Затем он бросил их на ткань с диаграммой Тэнку-но мандала. Камни рассыпались хаотично, но один – тёмный, с трещиной, похожей на молнию, – упал точно в центр сектора «Сэйкай» – «Мир».

Сато нахмурился. Это был неоднозначный знак. Он взял три бамбуковые палочки сэнкё и начал медленно вращать их над диаграммой, шепча древнюю формулу:

– Хосими но аякари, вага макото о кикитан…

Одна из палочек выпала, указывая на камень в центре. «Рю-но кагами» – «Зеркало дракона». Символ скрытого потенциала, судьбы, которая ещё не определена. Сато вздохнул. Это был не ответ, а намёк. Он взял монеты эпохи Сёва и бросил их шесть раз, строя гексаграмму. Линии сложились в №51 – «Чжэнь» («Гром»).

Книга И Цзин дала пояснение: «Гром гремит, но буря ещё не началась. Всё зависит от выбора людей. Один неверный шаг – и небо разверзнется. Одно верное решение – и тучи рассеются» .

Сато откинулся на спинку стула, его старые кости скрипели от усталости. «Война не предопределена. Она зависит от людей». Этот ответ был одновременно и облегчением, и проклятием.

Лаборатория доктора погрузилась в полумрак. Голубоватый свет проекторов мерцал, словно далёкие звёзды, а воздух был густым от запаха старых книг и травяных благовоний. Сато сидел за столом, его пальцы нервно перебирали бамбуковые палочки сэнкё, но мысли были далеко, он вдруг думал о странном поваре, о том, как тот слишком внимательно смотрел на Аяко, как его движения были точными, выверенными, как у солдата, а не у беженца.

«Что-то в нём не так…». Он глубоко вздохнул, закрыл глаза и снова разложил перед собой шёлковую ткань с диаграммой Тэнку-но мандала. На этот раз вопрос был прямым, почти опасным: «Кто такой Рудольф Майер?».

Он бросил камни амэ-но-ивато на ткань. Они рассыпались, подпрыгивая, словно пытаясь убежать от ответа. Один – чёрный, с трещиной, похожей на шрам, – остановился в секторе «Хэйан» – «Тайна». Сато почувствовал холодок у основания позвоночника.

Он взял три монеты эпохи Сёва, зажал их в ладонях, мысленно повторяя вопрос, и бросил. Раз. Два. Три… Шесть раз. Линии сложились в гексаграмму №23 – «Бо» («Разорение»).

Он медленно перевёл дыхание и открыл И Цзин. Текст гласил:

«То, что скрыто под маской, скоро будет сорвано. Ложные стены рухнут, и правда выйдет наружу, как вода, прорывающая плотину. Этот человек – не тот, за кого себя выдаёт. Его прошлое – это тьма, его настоящее – обман, но его будущее… зависит от выбора» .

Сато замер. Он бросил монеты ещё раз, уточняя: «Опасен ли он для Аяко?». Выпала гексаграмма №37 – «Цзя Жэнь» («Семья»), но с изменённой нижней линией. Комментарий гласил:

«Он пришёл с мечом, но в сердце его была пустота, которую может заполнить только искренность. Если он найдёт в себе силы отвернуться от тьмы, он станет защитником. Если нет, то принесёт гибель» .

Сато откинулся на спинку стула. Его руки дрожали. Он сжал кулаки. Старик не мог просто предупредить Аяко, если Майер действительно шпион, это может её погубить. Но и молчать он тоже не мог. Он посмотрел на голоплёнку с её исследованиями, на камни, на монеты… И вдруг осознал: «Оракул не просто показал правду. Он дал подсказку».

Если этот Майер ключ к войне или миру, то его выбор определит всё. Но как повлиять на этого человека? Как заставить его усомниться в своих приказах? Сато медленно поднялся, подошёл к шкафу и достал маленький деревянный ящик. В нём лежало то, что он приберёг на крайний случай – старый немецкий медальон, оставленный когда-то пленным офицером. На обратной стороне была выгравирована фраза: «Wahrheit macht frei» .

Он положил медальон рядом с книгой И Цзин и откинулся назад, глядя в потолок. «Если он ищет правду… пусть найдёт её сам».

Глава 4

IV

"А всякий, кто слушает слова Мои сии и не исполняет их, уподобится человеку безрассудному, который построил дом свой на песке; и пошел дождь, и разлились реки, и подули ветры, и налегли на дом тот; и он упал, и было падение его великое"– Евангелие от Матфея 7:24.

Кухня была наполнена ароматами васаби, свежего риса и унаги, обжаренного на углях. Рольф Винтер, или, как его знали здесь, Рудольф Майер, механически нарезал рыбу для суши, его руки двигались с выверенной точностью, но мысли были далеко. В ухе, под искусственной кожей, почти незаметно мерцал микрочип – передатчик, записывающий каждое слово, произнесенное за столиками в зале.

Сегодня здесь завтракали высокопоставленные чиновники японской администрации. Обычно они говорили о скучном – квотах на поставки, ремонте куполов, новых партиях синтетического риса. Но сегодня… сегодня в их голосах слышалось особое напряжение.

– …посольство Рейха закрывается. Весь персонал отзывают на Землю к концу недели, – звучал тревожный голос генерала Микитани.

Нож в руке Рольфа на секунду замер.

– Это уже не дипломатия, а подготовка к войне. Они даже не скрывают, – продолжал генерал.

– Говорят, что немецкие послы уже уничтожили все документы. Даже пепел растворили в кислоте, – ответил на это генерал Кагава, будучи собеседником Микитани.

Рольф медленно выдохнул, продолжая резать рыбу. Его мозг лихорадочно анализировал информацию. Дипломаты. Те самые, кто имел доступ к секретным данным. Те, кто свободно перемещался между секторами. Он вспомнил, как Краузе говорил о «европейце» среди шпионов.

«Что, если это не?…». Мысль была опасной. Если шпион это кто-то из дипломатической миссии, то его собственная миссия превращалась в ловушку. Дитрих уже сомневался в нем. Если он не найдет предателя в срок… Он посмотрел на часы. До разговора с обергруппенфюрером оставалось 9 часов 32 минуты. До доклада оставалось меньше десяти часов.

Рольф стоял у плиты, механически помешивая суп, но его мысли метались, как загнанный зверь. «Если дипломаты уничтожают документы – значит, война уже решена. Но кто тогда передаёт данные японцам? Кому выгодно подставлять меня?». Он вспомнил слова старого русского священника из детства, услышанные в полуразрушенной киевской церкви: «Человек остался человеком, даже когда Бога стерли с небес, а на его трон посадили свастику – люди не перестали грешить. Они просто стали называть это «патриотизмом»».

Он резко сжал половник, чувствуя, как металл впивается в ладонь. Всё сходилось: Дитрих проверял его лояльность, потому что кто-то из своих же сливал секреты. Возможно, тот же человек подал сигнал о его «славянском происхождении». Но зачем? Чтобы убрать неудобного свидетеля? Или… или это часть чего-то большего.

Мысли путались, как провода под напряжением. Аяко верила, что он беженец. Дитрих считал его предателем. А он сам? Кем он был на самом деле? Винтиком в машине Рейха? Орудием мести? Или тем мальчишкой из Киева, который до сих пор кричал во сне?

Он посмотрел на свои руки – руки повара, которые так ловко резали рыбу и так же ловко могли перерезать горло. Всю жизнь он играл роли: сначала – послушного арийца, потом – беженца, теперь… Теперь он не знал. Только одно стало ясно, что система, в которую он верил, гнила изнутри. И если даже дипломаты Рейха предают свои идеалы, то, что тогда остаётся ему?

Внезапно в кухню вошла Аяко. Её глаза были красными от невыплаканных слёз, но она держалась прямо, как всегда.

– Ты слышал новости? – спросила она тихо.

Рольф покачал головой, хотя прекрасно знал, о чём речь.

– Лабораторию переводят на военное положение. Весь мой проект – бактерии, расчёты – всё передают военным. Для… – она сглотнула, – для разработки биологического оружия.

Он видел, как её пальцы сжимают край стола, будто это единственная опора в рушащемся мире. И вдруг осознал, что вот она – это его последняя черта. Не Дитрих с его угрозами. Не Рейх с его лозунгами. Эта хрупкая девушка, которая верила в жизнь там, где другие сеяли смерть.

– Что будем делать? – неожиданно для себя спросил он.

Аяко подняла на него глаза, и в них вспыхнул тот самый огонь, который он видел, когда она говорила о терраформировании.

– Ждать… куда же тут бежать? – задала риторический вопрос она.

– Тоже верно, Аяко. Давай просто будем рядом в этот сложный период. По крайней мере, война то ещё не началась, – улыбнулся Рольф.

На лице Аяко не появилась ответная улыбка. Их разговор закончился кивком головой девушки, которая допивала свой напиток, а потом в порыве эмоций ринулась в свою лабораторию.

Аяко пошла по коридорам лабораторного комплекса, сжимая кулаки так сильно, что ногти впивались в ладони. В голове крутились одни и те же мысли: «Всё кончено. Они превратят мои бактерии в оружие. Они отравят этим Марс. И я ничего не могу сделать».

Дверь лаборатории доктора Сато была приоткрыта. Она толкнула её плечом, не в силах даже постучать, и остановилась на пороге. Старик сидел за столом, склонившись над микроскопом, но, услышав её шаги, тут же поднял голову.

– Аяко-чан… – его голос был мягким, но в глазах читалось понимание.

Она не ответила. Просто стояла, дрожа, как струна перед разрывом. Потом её ноги подкосились, и она рухнула на колени, прижав ладони к лицу.

– Я не могу… – её голос сорвался на хрип. – Я не могу просто ждать и смотреть, как они всё уничтожают!

Сато медленно поднялся, подошёл к ней и опустился рядом, обняв её за плечи.

– Вы уже сделали всё, что могли, – сказал он тихо.

– Нет! – она резко выпрямилась, глаза горели. – Я могла бороться! Могла уничтожить записи, могла…

– И что? – Сато покачал головой. – Вы думаете, что один человек может остановить машину войны?

Аяко сжала зубы и спросила:

– Тогда зачем вообще что-то делать?

Сато вздохнул, его пальцы сжали её плечо чуть крепче.

– Потому что даже в бурю кто-то должен держать свет. Даже если его почти не видно, – произнёс старик.

Она закрыла глаза.

– Но это ничего не изменит, – пробормотала девушка.

– Изменения начинаются с малого, Аяко-чан. – Он потянулся к столу, взял голоплёнку с её расчётами и протянул ей. – Ты сохранила это. Значит, ещё не всё потеряно.

Она взяла плёнку, ощущая её холод в ладонях.

– А если война начнётся? Если они просто сожгут всё? – спросила Аяко.

– Тогда кто-то другой найдёт эти записи. Через год. Через десять. Через сто. – Сато улыбнулся, и в его глазах вспыхнула странная уверенность. – Правда не умирает, кохай. Она просто ждёт своего часа.

Аяко опустила голову. Гнев ещё кипел внутри, но теперь к нему примешивалось что-то другое – не покой, но решимость.

– Я ненавижу это чувство… – прошептала она.

– Какое? – спросил доктор Сато.

– Бессилия, – ответила девушка.

Сато рассмеялся – тихо, почти беззвучно и сказал:

– А я ненавижу дождь. Но он всё равно идёт, когда ему вздумается.

Она фыркнула, несмотря на себя.

– Вы ужасно утешаете, – съязвила она.

– Зато честно, – Сато продолжал улыбаться.

Они сидели в тишине, слушая гул вентиляции и далёкие шаги за дверью.

– Что теперь? – наконец спросила Аяко.

– Теперь… – Сато поднялся, протянул ей руку. – Мы работаем. Тихо. Медленно. Но работаем.

Она взяла его ладонь и встала.

– А если нас поймают? – спросила она.

– Тогда, Аяко-чан, – он улыбнулся, – мы хотя бы попробовали.

И впервые за этот день она почувствовала, что дышать стало чуть легче.

Аяко сидела в своем кабине, уставившись в потолок, где голубоватый свет марсианского утра пробивался сквозь полупрозрачные панели. Её пальцы нервно барабанили по столу, а мысли кружились, как песчаные вихри за пределами купола. «Почему они не видят? Почему никто не понимает, что мы буквально в шаге от того, чтобы сделать эту пустыню живой?». Она закрыла глаза, представляя себе Марс не таким, каким он был сейчас – холодным, безжизненным, пронизанным лишь военными базами и лабораториями, а таким, каким он мог бы стать: с голубыми озерами в кратерах, с первыми чахлыми деревьями, тянущимися к искусственному солнцу, с людьми, которые смогут выйти за пределы куполов без скафандров. Эта картина была настолько ясной в ее сознании, что вызывала физическую боль где-то под ребрами – боль от осознания, что все это может никогда не стать реальностью.

Ее рука потянулась к голопленке с расчетами, и она снова начала прокручивать цифры, хотя знала их уже наизусть. «Всё сходится. Всё работает в теории. Даже если первые бактерии погибнут, даже если первые посадки замерзнут – процесс уже запустится. Мы сможем создать хотя бы локальные зоны с приемлемыми условиями». Аяко представила, как первые микроорганизмы начнут медленно, поколение за поколением, менять состав атмосферы, как ледяные шапки начнут таять, высвобождая драгоценную воду, как постепенно, в течение десятилетий, климат станет мягче.»Мы могли бы увидеть это своими глазами. Наши дети могли бы дышать марсианским воздухом». Но эти мысли разбивались о железную логику генерала Кудо, который видел в Марсе лишь плацдарм для новой войны.

Она резко встала и начала ходить по кабинету, ее шаги были нервными, резкими. «Что я делаю не так? Почему они не понимают?» В голове всплывали лица членов научного совета, их скептические ухмылки, когда она в последний раз представляла свой проект. «Слишком долго», «Слишком дорого», «Неактуально в текущей ситуации». Аяко сжала кулаки. «Они готовы тратить миллиарды на новые типы оружия, которое устареет через пять лет, но не могут инвестировать в будущее колонии». Её взгляд упал на фотографию Земли, висящую на стене – голубой шар, который она видела в последнее время только на изображениях. «Мы бежим от одной мертвой планеты, чтобы превратить в мёртвую другую. В чем тогда смысл?».

Внезапно ее осенило. «А что, если…». Она замерла на середине шага, мысль была настолько простой и очевидной, что она не понимала, почему не пришла к ней раньше. «Им не нужен живой Марс. Но им нужно оружие». Аяко медленно вернулась к столу, ее пальцы замерли над клавиатурой. «Что, если представить проект по-другому? Не как способ сделать планету пригодной для жизни, а как… биологическое оружие?». Мысли начали крутиться с бешеной скоростью. «Генно-модифицированные организмы, способные выживать в экстремальных условиях… Технологии изменения атмосферы… Это же идеальное оружие для терраформирования… нет, для заражения вражеских баз!». Её собственные мысли вызывали отвращение, но вместе с тем она чувствовала странное, почти предательское возбуждение. «Они купятся на это. Они дадут финансирование».

Аяко опустилась в кресло, внезапно ощутив всю тяжесть этого решения. «Я стану такой же, как они. Буду использовать науку не для жизни, а для смерти». Она закрыла лицо руками, но через несколько секунд ее пальцы медленно опустились, обнажив твердый, решительный взгляд. «Но если это единственный способ… Если это позволит мне сохранить исследования… Если хоть часть этих разработок можно будет направить в мирное русло…». Она глубоко вдохнула и потянулась к экрану. «Я сделаю это. Я представлю проект как оружие. А потом… потом посмотрим». В глубине души она уже знала, что пересекла какую-то черту, но сейчас это казалось необходимой жертвой. «Когда-нибудь они поймут. Когда-нибудь они увидят, что я пыталась сделать». И с этими мыслями она начала набирать новый вариант доклада – тот, который, как она надеялась, наконец, получит одобрение.

…

Рольф закрыл за собой дверь съемной квартиры, и тяжесть дня буквально придавила его к стене. Он стоял в темноте, не включая свет, чувствуя, как марсианская пыль, въевшаяся в одежду, наполняет комнату едва уловимым запахом железа. Его пальцы машинально расстегнули воротник рубашки, но облегчения это не принесло – ком в горле оставался, твердый и неумолимый. «Сколько еще?» – мысль пронеслась, как снаряд. Сколько еще он сможет играть эту роль? Каждый день – маска, каждый жест – расчет, каждое слово – проверка на детекторе лжи собственной совести. Сегодня он видел, как японские техники разгружали новые партии дронов-камикадзе, видел, как немецкие патрули у границы секторов проверяли оружие. И все это время в голове звучал один вопрос: «Кто из нас больший предатель? Я, который должен их уничтожить, или они, которые готовы умереть за идеи стариков, сидящих на Земле?».

Он плюхнулся на жесткий матрас, не снимая сапог, и уставился в потолок, где трещины складывались в причудливые узоры, то ли карту боевых действий, то ли детские каракули. Рука автоматически потянулась к «Фольксфунку», лежащему на тумбочке, но он резко одернул себя, посмотрев на часы. «Не сейчас. Еще минута. Еще одна минута себя». В голове всплыло лицо Аяко – её упрямый взгляд, когда она спорила с Кудо, дрожь в голосе, когда она рассказывала о брате. Она верила в него. В Рудольфа Майера, в того человека, которым он никогда не был. «А кто ты на самом деле, Рольф Винтер? – язвительно спросил он себя. – Идеальный ариец? Русский мальчик из Киева? Или просто пустое место между этими двумя масками?». Он провел ладонью по лицу, чувствуя шершавость щетины. Даже его кожа казалась чужой – слишком бледной, слишком гладкой, измененной до неузнаваемости хирургами СС.

Внезапная ярость поднялась из глубины, горячая и неконтролируемая. Он вскочил и с размаху ударил кулаком по стене, чувствуя, как штукатурка крошится под ударом. Боль пронзила костяшки, но он почти не обратил на нее внимания. «Почему я должен выбирать? Почему нельзя просто…». Мысль оборвалась, не находя завершения. Бежать? Куда? На Земле его ждала бы только петля или пуля в затылок. Остаться здесь? Стать никем, человеком без прошлого и будущего? Его дыхание участилось, в висках застучало. В ушах звенело, то ли от напряжения, то ли от начинающейся панической атаки. Он схватился за тумбочку, чтобы не упасть, и его пальцы снова наткнулись на «Фольксфунк».