Человек без прошлого

Иван Крузенштерн

Человек без прошлого

Глава 1

От автора

В самые тёмные эпохи, когда мир погружается в пучину безумия, а идеологии становятся оружием массового разрушения человечности, мы вынуждены задаваться мучительными вопросами: что на самом деле движет людьми, предающими свою природу ради призрачных идеалов? Как далеко может зайти человек в оправдании собственной жестокости? И где та грань, за которой слепая вера превращается в преступление?

Эта книга – не просто альтернативная история. Это зеркало, поднесённое к самым тёмным уголкам человеческой души. История нашего героя – русского ребёнка, насильно превращённого в идеального эсэсовца, а затем отправленного на Марс в услужение тоталитарному режиму, – на первый взгляд кажется фантастическим сюжетом о шпионаже и предательстве. Но под слоем внешнего действия скрывается глубокое исследование природы зла, ломки личности и цены, которую платит человек, продавший душу системе.

Представьте мир, в котором нацистский орёл раскинул крылья от Лиссабона до Урала, а японский император правит половиной Азии. Мир, где научный прогресс служит машине уничтожения, где дети воспитываются в ненависти, а малейшее инакомыслие карается мучительной смертью. Но даже в таком мире остаются островки сопротивления – не только в подпольных ячейках на Земле, но и на красных песках Марса, куда тоталитарные режимы перенесли свою бессмысленную борьбу за господство. Именно здесь, в этом ледяном, безвоздушном аду, развернётся главная драма нашего героя.

Как ребёнок, насильно превращённый в монстра, может остаться человеком? Возможно ли искупление, когда твои руки уже в крови?

Нацизм и милитаризм здесь – не абстрактные «злодеи», а заразные идеи, которые уродуют даже тех, кто с ними борется.

Даже на Марсе люди не смогли избежать той же ненависти, что погубила Землю. Но есть ли шанс разорвать этот круг?

Встреча с учёной, потерявшей семью из-за режима, станет для главного героя первым лучом света в кромешной тьме.

Это не просто «альтернативная история» – это предупреждение. О том, как легко человек становится винтиком в машине геноцида. О том, что даже в самом потерянном существе может проснуться совесть. О том, что война – это не только сражения, но и тихий ужас тех, кто выполняет приказы.

Мы не будем раскрывать, сможет ли герой сбежать. Сможет ли он искупить свои грехи? Или погибнет, так и не поняв, кто он на самом деле? Но одно можно сказать точно: его выбор – это и наш выбор. Потому что тоталитаризм не умер в 1945 году. Он ждёт – в новых формах, под новыми лозунгами. И только от нас зависит, повторится ли этот кошмар.

Эта книга – не о прошлом. Она о будущем, которое может наступить, если мы забудем, что значит быть человеком.

"Ибо какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит?" – Евангелие от Марка 8:36

I

«Это что, шутка?» – подумал Рольф Винтер, сидя на кресле в первом классе ракеты «Фалькенрайх» от Люфтганзы, которая готовилась к старту, но его мысли были далеко от предстоящего перелёта. Перед глазами всё ещё стоял образ 90-летнего Хельмута Геббельса, дрожащими руками поднимающего Имперский скипетр на церемонии интронизации, которую он смотрел в прямом эфире по своему «Фольксфунку» последней модели. Такие были только у служащих СС и то, становились доступны после подтверждения своего арийского происхождения. «Этот дряхлый старик – теперь наш Фюрер?» – никак не выходило из его головы. Он закрыл глаза, пытаясь заглушить глухой гул двигателей и назойливый голос бортового радио, вещавшего о «новой эре величия Тысячелетнего Рейха».

Рольф, погруженный в свои мрачные размышления, всё ещё не мог оправиться от неожиданного душевного потрясения. Он почувствовал, как привычное недовольство и усталость от давления политической машины Рейха накатывают на него, как ржавая волна, подбирающаяся к суше. «Шутка?» – этот вопрос крутился у него в голове, как назойливый гнус, который невозможно прогнать. Как можно назначать Фюрером человека, который, казалось, только что отдыхал на яхте в Остланде? Совсем недавно в ряд влиятельных фигур, которые потенциально могли бы претендовать на этот пост, входили такие, как Арнольд Химмлер, который проводил время в брауншвейгских лабораториях, исследуя тайны телепортации, и Катрин Гиммлер, ведущая бесконечные дискуссии вокруг новой программы «Генетического совершенствования». Эти молодые и энергичные, все как один жаждали власти и влияния, они были полны решимости вывести Рейх на новые высоты, до небес! А вместо них, вместо достойной фигуры, Partei1 выбрала стареющего Геббельса, который в свои девяносто лет, возможно, и мог бы научить всех истории, как и его отец, но вряд ли справился бы с управлением целой Империи, которую построил Гитлер.

Винтер вновь закрыл глаза, стараясь сосредоточиться на чем-то, что могло бы хоть немного развеять его подавленность. Но так и не нашел ни одной положительной части в мысли о новом Фюрере. На фоне надоедающего гудения двигателей ракеты его накрыли воспоминания недавних событий с Земли, где экономические затруднения перерастали в обострение конфликтов между Японией и Рейхом, которые соперничали за влияние на всех планетах Солнечной Системы. Речь старого Геббельса на последнем съезде звучала как последний аккорд в симфонии, ставшей невыносимой и противной. Он говорил о том, как важна стабильность, как будто не замечал, что его собственное здоровье уже давало трещину, и те великие идеалы, во имя которых он жил, уходили в небытие вместе с его интеллигентностью и способностью к управлению.

«Я устал», – мысль прошла сквозь его сознание, как горячая струя. Устал от бесконечных путешествий по другим планетам, где колонии Рейха и Японии готовы были уничтожить друг друга. Каждая миссия казалась ему просто повторением предыдущей. Ещё одна отдаленная планета, на которой создавали очередное уродливое отражение Рейха в космосе. Он только и слышал, что о терраформировании, о новейших технологиях солнечной энергии, как будто кто-то считает, что это изменит наше существование. Но Рольфа это не вдохновляло. Он чувствовал себя механическим винтиком этой зловещей машины, проводящим бесконечные часы, летая над мрачными, незнакомыми планетами, напоминающими ему о том, как далеко они ушли от Земли, от привычных устоев жизни.

Рольф глубоко вздохнул и, поймав взгляд проходившей мимо стюардессы, слабо улыбнулся.

– Фройляйн, – начал он, стараясь перекрикнуть гул двигателей, – меня обычно укачивает на ракетах. Не могли бы вы принести мне таблетки? Желательно от «Astra Pharmawerke», их «Вельтштофф» обычно помогает.

Стюардесса, высокая блондинка с безупречной выправкой, кивнула с холодной вежливостью.

– Само собой, штурмбаннфюрер. Astra Pharmawerke – одобренный поставщик Имперского космического управления. Через минуту принесу.

Она удалилась, а Рольф снова откинулся в кресло. Astra Pharmawerke – одна из тех компаний, что выросли на военных заказах, разрабатывая всё: от стимуляторов для пилотов до таблеток от космической тошноты. Их логотип представлял из себя стилизованное созвездие Ориона, окаймлённое свастикой – красовался на половине медикаментов в Рейхе.

Но даже мысль о таблетках не принесла облегчения. Всё это – просто ещё один способ заглушить дискомфорт, а не решить проблему. Он посмотрел в иллюминатор, где уже виднелись первые языки пламени, лизавшие корпус ракеты при старте.

«Вельтштофф» – «мировое вещество». Ирония названия не ускользнула от него. Таблетка, которая должна помочь пережить полёт в мире, где сам Рейх стал чем-то чужеродным, неестественным.

– Ваши таблетки, герр штурмбаннфюрер, – вернулась стюардесса, протягивая маленький блистер с капсулами в бело-голубой оболочке. – И стакан воды.

– Благодарю, – пробормотал он, глотая одну из них.

Но знал, что никакая химия не избавит его от главного вопроса: «Что дальше?»

Рольф сжал в руке Фольксфунк. Пальцы нервно барабанили по экрану. Звонить ли Дитриху? С одной стороны, формально задание оставалось неизменным: прибыть в штаб-квартиру СС на Марсе, а оттуда направиться на территорию «Марсианской Сферы Процветания», МСП, и внедриться в неё. Но с другой стороны, новый Фюрер обозначал и новые приоритеты. Геббельс-старший был символом средневекового консерватизма, сторонником «старой гвардии». Если он решит свернуть космическую экспансию в пользу укрепления земных границ с Японией, то вся миссия Рольфа превратится в бессмысленную рутину.

Рольф замер, уставившись на экран «Фольксфунка». Пальцы то сжимали устройство, то разжимались, будто не в силах принять решение. Звонок Дитриху означал не просто доклад – это был жест лояльности, признание того, что даже с новым Фюрером механизм Рейха продолжает работать как часы. Но что, если эти часы уже начали давать сбой? Дитрих, обергруппенфюрер СС и куратор марсианских операций, был человеком старой закалки, выкованным в эпоху, когда слово «Гитлер» звучало как молитва. Примет ли он перемены? Или уже сейчас, в своём кабинете где-то в Берлине, сжимает кулаки от бессилия, осознавая, что власть ускользает из рук тех, кто десятилетиями строил эту империю?

Мысль о том, чтобы стать свидетелем, или даже участником, этой тихой схватки за влияние, вызывала у Рольфа тошноту, сравнимую с космической болезнью. Он представлял, как Дитрих, с его ледяным голосом и привычкой методично постукивать перстнем с мертвой головой по столу, будет разбирать его доклад, словно расчленяя его на составные части. «Штурмбаннфюрер Винтер, ваши сомнения не имеют значения. Ваша задача – выполнять приказы». Но что, если приказы вот-вот изменятся? Что, если сам Дитрих окажется на обочине, а новые люди, те, кто десятилетиями ждал своего часа в тени Геббельсов и Гиммлеров, перепишут правила жизни?

Экран «Фольксфунка» погас от бездействия, отражая его собственное искажённое лицо – бледное, с тенью щетины и глубокими морщинами у глаз. Он выглядел измотанным, и это было правдой. Сколько ещё таких перелётов, таких миссий, таких выборов между молчанием и риском? Дитрих мог либо защитить его, либо сделать разменной монетой в своей игре. А если звонок перехватят? Если новые люди у власти уже расставляют свои жучки в коммуникационных линиях, выискивая тех, кто недостаточно быстро присягнул на верность старому-новому Фюреру?

Но Винтер решил напрямую совершить, пускай и, наверное, лишний, но очень важный звонок обергруппенфюреру. Когда ракета уже покинула атмосферу Земли, Рольф заперся в тесном туалетном отсеке, где тусклый голубоватый свет санитарных ламп придавал его лицу неестественную бледность, словно он уже был не живым человеком, а призраком, затерявшимся между мирами. Его пальцы, холодные и чуть дрожащие, с усилием набрали зашифрованный номер на экране «Фольксфунка». Каждый гудок ожидания отдавался в висках пульсирующей болью, он почти физически ощущал, как где-то далеко, в столице Рейха, тяжёлая дверь кабинета обергруппенфюрера Дитриха оставалась закрытой для посторонних, а сам он, откинувшись в кресле с выгравированными на подголовнике рунами СС, медленно подносит к уху точно такой же аппарат, лицо его остаётся непроницаемым, как гранитная плита с высеченными на ней эсэсовскими клятвами.

Наконец, связь установилась.

– Хайль Гитлер, герр обегруппенфюрер! – голос Рольфа прозвучал чётко, почти механически, будто не он сам, а кто-то другой произносил эти слова, заученные до автоматизма за годы службы.

– Хайль Гитлер, штурмбаннфюрер Винтер, – ответил Дитрих, и даже через сотни километров от Земли Рольф почувствовал, как по его спине пробежал холодок. Голос начальника был ровным, без эмоций, но в нём угадывалось напряжение, будто стальная пружина, сжатая до предела. – Partei сказала своё слово. Мы подчиняемся.

– Partei сказала своё слово, – повторил Рольф, и губы его сами собой сложились в подобие улыбки, лишённой всякой радости. – Начинается новая эра.

Наступила короткая пауза, наполненная лишь лёгким шипением линии. Рольф представил кабинет Дитриха, старый портрет Гитлера на стене, макет первого марсианского поселения на столе.

– Герр обергруппенфюрер, – нарушил молчание Рольф, – будут ли изменения в моём задании?

Ещё одна пауза. Где-то в глубине аппарата щёлкнуло реле.

– Nein2, – ответил Дитрих, но в голосе появилась едва уловимая жёсткость. – Задание остаётся в силе. Но…

Рольф замер, почувствовав, как сердце на мгновение сжалось.

– Скажем так, оно пока не получило официального подтверждения. Ещё нет, – продолжил Дитрих.

Тишина снова повисла между ними, густая, как марсианская пыль. Рольф понял, что имеет в виду Дитрих. Их операция по внедрению в японскую зону влияния на планете была санкционирована при старом порядке. Теперь же, с приходом Геббельса, всё могло измениться…

– Я понимаю, – наконец сказал Рольф.

– Хорошо, – Дитрих сделал паузу, и его голос приобрёл твёрдость, от которой даже закалённые эсэсовцы выпрямлялись по струнке. – Тогда продолжайте. Ради будущего Рейха.

– Ради будущего Рейха, – повторил Рольф без колебаний.

– Хайль Гитлер, штурмбаннфюрер, – сказал напоследок обергруппенфюрер.

– Хайль Гитлер, герр обергруппенфюрер, – ответил тем же Винтер и сбросил звонок.

Связь прервалась. Рольф опустил устройство, и какое-то время просто стоял, уставившись в зеркало. Его отражение смотрело пустыми глазами, глазами человека, получившего приказ идти вперёд, зная, что почва уходит из-под ног.

Он глубоко вдохнул, поправил воротник мундира и нажал на кнопку смыва, бессмысленный жест, просто чтобы сделать что-то обыденное. Задание продолжалось. Но теперь он понимал: это была уже не просто миссия. Это была проверка на выживание.

Рольф вернулся в своё кресло, ощущая тяжесть в веках. Механическим движением он достал из кармана Volkston-Kopfhörer3, последнюю модель арийских аудиоустройств, выпущенную концерном «AEG-Reichsakustik» с характерным серебристым орлом на дужках. Провода скользнули между пальцами, холодные и упругие, как и всё в этом новом мире, безупречно функциональные, лишённые малейшего намёка на душевность.

Он выбрал в плейлисте старую запись, ту самую, что слушал ещё курсантом в Брауншвейгской академии. Голос певца, хриплый и надтреснутый, заполнил сознание:

«Es gibt ein Haus in Neu-Berlin…» 4

Мелодия «Haus Abendrot» 5 лилась сквозь наушники, смешиваясь с гулом двигателей. Рольф закрыл глаза, и перед ним вставали образы того самого дома в Берлине, увешанного неоновыми свастиками борделя для уставших от войны офицеров, где он впервые напился в восемнадцать лет после сдачи выпускных экзаменов. Там, в дымном полумраке, среди дешёвого парфюма и коньяка, он впервые услышал эту песню от какого-то седого унтерштурмфюрера, который плакал в свой шнапс, вспоминая погибших на Луне товарищей, которые сражались с «Сопротивлением» на спутнике Земли.

«Hätt ich meinem Anführer zugehört…» 6

Пальцы Рольфа непроизвольно сжались на подлокотниках. Сколько таких «если бы» накопилось за годы службы? Если бы он не согласился на это задание… Если бы не подписал те бумаги в кабинете Дитриха… Если бы в тот день в Берлине действительно напился до смерти, как собирался…

«Sagt meinem kleinem Schwesterlein…» 7

Голос певца дрогнул на высокой ноте, и Рольф почувствовал, как веки становятся тяжелее.

Двадцать часов полёта. Двадцать часов передышки перед тем, как снова надеть маску идеального офицера СС. Последний островок покоя в этом безумном марсианском аду. На экране перед ним мерцали цифры – 19:58:37 до прибытия. Достаточно времени, чтобы забыть всё это. Хотя бы ненадолго.

…

За толстыми кварцевыми стеклами купола, защищающего японский сектор от ядовитой атмосферы красной пустыни, царила неестественная тишина. Не та тишина, что бывает перед бурей, а та, что наступает, когда люди слишком долго живут в клетке. Даже самый прочный барьер когда-нибудь начинает давить на психику.

Доктор Аяко Татибана стояла перед голографическим проектором, поправляя очки с тонкой оправой. Её пальцы слегка дрожали, не от страха, а от усталости. Три бессонных ночи, потраченных на расчёты, моделирование, бесконечные поправки. Всё ради одного: доказать, что Марс можно сделать чуть менее мёртвым.

– Если мы внедрим генетически модифицированные цианобактерии в приполярные регионы, то в течение пятидесяти лет сможем добиться образования примитивной биосферы, – её голос звучал ровно, но внутри всё сжималось.

Она знала, что её доклад – это не просто научная фантазия. Это был вызов. Вызов системе, которая предпочитала тратить ресурсы на новые типы боевых дронов, а не на то, чтобы сделать этот адский мир хоть немного пригодным для жизни. На экране за её спиной медленно вращалась трёхмерная модель Марса, покрывающегося сине-зелёными пятнами.

– Первые растения смогут выжить в искусственных оазисах уже через десять лет, – продолжала Аяко, переводя взгляд на генерала Кудо, начальника марсианского гарнизона.

Тот сидел, откинувшись в кресле, пальцы сложены домиком перед лицом. Его глаза, узкие и холодные, будто сканировали её на предмет слабости.

– И сколько это будет стоить Империи, доктор Татибана? – его голос напоминал скрип ржавого меча.

Она сделала многозначительную паузу.

– Дешевле, чем война, – ответила просто.

В зале повисло напряжённое молчание. Кто-то из младших офицеров резко кашлянул. Один из учёных нервно провёл рукой по лбу. Генерал Кудо не моргнул.

– Вы предлагаете тратить ресурсы на песок, когда нацисты усиливают патрули у Олимпа? – усмехнулся генерал.

Аяко почувствовала, как под воротником кимоно пробежала капля пота.

– Я предлагаю дать людям надежду, – сказала она тихо.

– Знаю такую фразу и, также, живу по ней: «Надежда – это роскошь для слабых», – отрезал Кудо.

Его слова повисли в воздухе, как приговор. Но Аяко не опустила глаза.

– Тогда скажите, генерал, зачем мы здесь? Если не для того, чтобы однажды сделать этот мир своим домом, а не очередным театром военных действий? – спросила она.

Тишина стала ещё гуще. Кто-то замер с чашкой у губ, не решаясь сделать глоток. Кудо медленно поднялся с места.

– Мы здесь по воле Императора. И если его воля будет сказать нам жить в этих куполах тысячу лет – мы будем жить, – его голос не дрогнул. – Ваш проект… интересен. Но не сейчас.

Аяко почувствовала, как что-то внутри неё сжимается в комок. Не сейчас. Значит, никогда. Она поклонилась, ровно настолько, чтобы не нарушить этикет, и собрала голоплёнки. Когда она вышла из зала, её догнал лишь один человек – доктор Сато, старый биолог, который когда-то учил её в Токийском университете.

– Вы правы, – прошептал он, глядя в сторону купола, за которым клубилась марсианская пыль. – Но они никогда не признают этого.

Аяко не ответила. Она смотрела на далёкие огни пограничного пункта у Олимпа, где под тем же самым стеклом, что и здесь, стояли эсэсовцы.

«Если бы не эти эсэсовцы…» – мысль билась в голове, как птица о стекло купола. Сколько ресурсов уходило на патрули у Олимпа, на эти бесконечные герметичные танки с чёрными крестами, которые рыскали по красным пескам, будто обезумевшие механические скорпионы? Её бактерии требовали в тысячу раз меньше – горстку углерода, каплю генетически модифицированной культуры, несколько солнечных батарей для термостатов. Но нет, война была важнее. Всегда важнее. Она представила, как где-то там, за линией фронта, немецкие учёные в своих стерильных лабораториях, наверное, тоже что-то чертили на голоплёнках, тоже спорили с офицерами СС, и тоже слышали в ответ: «Не сейчас». Возможно, даже прямо сейчас какой-нибудь идеальный ариец с холодными голубыми глазами сжимал кулаки от бессилия, глядя, как его проект терраформирования кладут под сукно, потому что «сначала надо готовиться к войне с японцами». Какая ирония: их ненависть друг к другу убивала не только людей, но и сам Марс, который изначально рассматривался, как «второй дом» землянам.

Она остановилась у иллюминатора, упираясь пальцами в холодное стекло. Пейзаж за ним казался мёртвым, но это была ложь. Под слоем ржавой пыли таились минералы, вода, целые моря льда, всё, что нужно для жизни. «Мы могли бы уже сейчас запустить первый этап», – думала Аяко. Через десять лет – первые лишайники, через двадцать – траву, через пятьдесят – возможно, даже деревья, пусть и чахлые, пусть и под куполами. Но вместо этого они копали траншеи, строили бункеры, совершенствовали дроны-убийцы. Генерал Кудо говорил: «Надежда – для слабых». Но что, если это единственное, что остаётся, когда все остальные варианты украдены у тебя войной? Она представила, как её бактерии, крошечные и беззащитные, погибают в каком-нибудь складе боеприпасов, потому что их посчитали «низкоприоритетным грузом». Как её расчёты, годы работы, пылятся в архивах, пока какой-нибудь мальчишка-офицер, мечтающий о Железных крестах, даже не понимает, что подписывает приказ об их уничтожении.

В кармане её кимоно лежала голоплёнка с последними расчётами. Аяко сжала её так сильно, что края впились в ладонь. «Если бы не они…». Сколько ещё таких, как она, по ту сторону фронта, в нацистских лабораториях, мечтали о чём-то большем, чем война? Может быть, где-то там был свой доктор Мюллер или Шмидт, который так же, как и она, смотрел на марсианский закат и думал: «Мы могли бы изменить этот мир, если бы не приказы». Но система не оставляла выбора. Либо ты служишь машине уничтожения, либо тебя стирают, будь ты японец или немец. Ей вдруг стало смешно: они ненавидели друг друга, но были абсолютно одинаковы в одном, а именно, в готовности принести будущее в жертву своим идеалам убийства.

Она закрыла глаза, чувствуя, как холод марсианской ночи просачивается даже сквозь толщу купола. В голове всплывали последние письма из дома – тревожные, полные недосказанности. Отец, некогда восхищавшийся немецкими технологиями, теперь в каждом письме осторожно намекал на растущую напряженность. Мать беспокоилась о старшем брате, дяде Айко, которого все чаще вызывали на какие-то «консультации» в военное министерство. «Если бы не эти нацисты…», но ведь открытого конфликта еще не было. Только тени на стене, только нарастающий гул пропаганды с обеих сторон, только эти бесконечные дипломатические ноты, которые с каждым месяцем становились все резче. Она представляла, как где-то в Берлине или Токио чиновники перечеркивают красными линиями совместные проекты, которые могли бы изменить Марс. Как архивы научного сотрудничества медленно покрываются пылью, а вместо них на столах ложатся карты с разметкой будущих фронтов. Самое страшное было в том, что война еще не началась – но она уже убивала. Убивала надежды, убивала будущее, убивала ее бактерии, которые могли бы сделать эту пустыню чуть менее безжизненной. И никто не видел, что настоящий враг – не люди по ту сторону куполов, а сама эта бессмысленная тень надвигающейся бойни, отравляющая все, к чему прикасается.

Наконец, после таких мыслей, она не выдержала и побежала по узким коридорам научного комплекса, её шаги гулко отражались от металлических стен, словно подчеркивая хаос в ее душе. Двери лаборатории доктора Сато распахнулись перед ней с тихим шипением пневматики, и прежде чем она успела что-то сказать, горячие слезы уже текли по ее лицу, оставляя солёные дорожки на щеках. Она сжала кулаки так сильно, что ногти впились в ладони, но эта боль была ничтожной по сравнению с тем, что творилось у нее внутри.

– Я – дура, Сако-сан, – выдохнула она, едва сдерживая рыдания. – Наивная, глупая дура, которая верила, что наука важнее политики!

Доктор Сато, седовласый и мудрый, как старый дуб, переживший не одну бурю, даже не поднял головы от микроскопа. Его спокойствие было почти невыносимым. Он медленно отложил инструменты, снял очки и жестом пригласил её сесть.

– Аяко-чан, – начал он мягко, но в его голосе звучала та самая непоколебимая уверенность, которая заставляла студентов замолкать и слушать. – Вы не дура. Вы идеалистка. И в этом нет ничего плохого.

– Идеализм – это роскошь, которую мы не можем себе позволить! – почти крикнула она, сжимая руки в бессильной ярости. – Пока я трачу годы на расчёты, Кудо и ему подобные готовятся к войне, которая сведет на нет все наши усилия!

Сато вздохнул и потянулся к чайнику, стоявшему на маленькой электроплитке. Пока вода закипала, он молчал, давая ей время перевести дух. Пар поднимался к потолку, растворяясь в прохладном воздухе лаборатории, и этот простой, почти домашний ритуал невольно успокаивал.

– Ты права, – наконец сказал он, наливая чай в две простые керамические чашки. – Но и генерал Кудо отчасти прав.

Аяко резко подняла на него глаза, не веря своим ушам.

– Как?! – её голос дрожал. – Вы же видели те же расчеты, что и я! Мы могли бы начать терраформирование уже сейчас, если бы не эти бесконечные военные ассигнования!