Человек без прошлого

Сердце Рольфа остановилось. Они узнали про Аяко.

– Я… клянусь, – слова вырывались хрипло, сквозь стиснутые зубы. – Клянусь кровью фюрера.

Его голос звучал чужим – плоским, механическим, как будто кто-то другой говорил его ртом. Но внутри все горело. Они посмели прикоснуться к ней мыслью. К ней.

Мужчина изучающе посмотрел на него, затем неожиданно отпустил.

– Хороший мальчик, – он поправил перчатку. – Оберштурмбаннфюрер Краузе будет доволен.

– Хайль Гитлер, штурмбаннфюрер Винтер, – сказал напоследок мужчина.

– Хайль Гитлер, – коротко и с отдышкой ответил Рольф.

Он развернулся и вышел так же бесшумно, как появился, оставив Рольфа на полу среди осколков «Фольксфунка».

Рольф сжал кулаки так, что ногти впились в ладони. Клятва ничего не стоила. Они оба это знали.

Рольф стоял у окна своей каморки, сжимая в руках осколки разбитого «Фольксфунка», и чувствовал, как реальность медленно распадается на части. Они знали. Каждое слово, каждый вздох, каждый смех Аяко – всё это годы записывалось, анализировалось, подавалось в отчётах холодным офицерам СД. Его жизнь, его редкие моменты счастья – всего лишь строки в досье. Он закрыл глаза, представляя, как Краузе, сидя в своём кабинете, слушает их разговоры, их шутки, её признания в любви… Как он смеялся? Над тем, что идеальный агент, «чистокровный ариец», растворился в глазах японки? Или злился, что оружие Рейха дало трещину?

Что делать? Варианты мелькали, как кадры дешёвого фильма: бежать… но куда? Марсианская пустыня смертельна, а японцы выдадут его за вознаграждение. Убить Краузе – но это лишь ускорит расправу. Подчиниться – жить дальше, зная, что каждое его слово подслушивают, каждое движение контролируют? Нет. Это не жизнь. Это медленная смерть. Он посмотрел на свои руки – они дрожали. Не от страха. От ярости. Ярости загнанного зверя, у которого отняли последнее – право на тишину, на доверие, на её.

Аяко. Она даже не подозревает. Сейчас она, наверное, сидит в лаборатории, увлечённая своими бактериями, мечтает о терраформировании, о будущем… О их будущем. Которого не будет. Потому что если Краузе решит, что Рольф больше не полезен – её ждёт не смерть. Хуже. Лаборатории «Аненербе», где из таких, как она, выжимают все знания, а потом выбрасывают, как пустую оболочку. Он представил её глаза – тёплые, живые – стекленеющие под пытками, и что-то внутри него сломалось окончательно.

Рассказать ей. Это единственный выход. Риск чудовищный – вдруг она отвернётся? Вдруг увидит в нём не человека, а монстра, который месяцами лгал, который привёл опасность прямо к её порогу? Но… если не сказать – значит, оставить её беззащитной. Она должна знать. Должна решить сама – бежать, прятаться, бороться. Даже если после этого она возненавидит его. Лучше её ненависть, чем её смерть. Он резко распрямился, сгрёб со стола ключи. Да, он клялся агенту Краузе. Но та клятва была ложью с первого слова.

Дорога до лаборатории заняла десять минут. Десять минут, за которые он передумал всё. А если она не поверит? Сочтёт это бредом? Или… что страшнее – поверит, но испугается? Отстранится? Он видел, как она смотрела на немецких офицеров – с подавленной дрожью, с памятью о брате. А он – худший из них. Шпион. Убийца. Лжец. Он остановился у двери, вдруг осознав, что боится не Краузе, не пыток, а именно этого момента – когда её взгляд изменится. Навсегда.

Рольф стоял у двери, и его пальцы, сжатые в кулаки, дрожали. Он стучал уже третий раз – сначала осторожно, потом громче, теперь почти отчаянно. Но ответа не было. Только тихие, прерывистые всхлипы за дверью, которые резали слух острее, чем крик.

– Аяко… – его голос сорвался на шёпот. Он прижал ладонь к холодной поверхности двери, будто через металл мог передать ей то, что не решался сказать вслух. – Пожалуйста…

Тишина. Потом – шаги. Быстрые, нервные. Дверь распахнулась так резко, что он едва успел отпрянуть.

Аяко стояла перед ним – бледная, с красными от слёз глазами, её губы были сжаты в тонкую белую линию. Её руки дрожали, но не от страха. От ярости.

– Ты… – Это было не слово, а плевок.

– Аяко, что слу… – начал он, но она резко вскинула руку, словно отталкивая его даже на расстоянии.

– Случилось?! – её голос был хриплым, сдавленным, как будто она кричала уже давно, и теперь её связки отказали. – Что именно? То, что ты нацист? То, что ты шпион? То, что ты… ты даже имени своего настоящего не сказал?! Я слышала разговор на кухне между тобой и каким-то придурком. Хайль Гитлер, да? Да, штурмбаннфюрер Винтер?

Каждое слово било, как нож. Он чувствовал, как подкашиваются ноги, но не мог отвести взгляд.

– Я не мог… – попытался он, но Аяко засмеялась – горько и истерично.

– Не мог? – она тряхнула головой, и чёрные волосы рассыпались по плечам, как тень. – Ты обещал. Ты клялся, что не предашь меня. А знаешь, что самое смешное? Я поверила. Я действительно думала, что ты…

Она замолчала, сжала кулаки, и в её глазах вспыхнуло что-то страшное.

– Кто ты вообще? – прошептала она. – Рудольф? Рольф? Иван? Как тебя называла твоя мать, прежде чем её убили твои же люди?

Он вздрогнул, словно её слова были раскалённым железом.

– Ты не понимаешь… – начал он снова, но Аяко уже не слушала.

– Нет, это ты не понимаешь! – она закричала так, что эхо разнеслось по пустому коридору. – Ты пришёл ко мне с ложью. Ты спал со мной, целовал меня, говорил, что любишь… и всё это время ты был одним из них!

– Я не один из них! – рявкнул он в ответ, и тут же пожалел.

Аяко отшатнулась, её глаза расширились – не от страха, а от осознания.

– О, значит, ты просто притворялся? – её голос стал ледяным. – Это лучше? Ты думаешь, мне легче от того, что ты не верил в их бред, но всё равно носил их форму? Всё равно выполнял их приказы? Всё равно…

Она замолчала, резко вытерла ладонью щёку, где снова выступили слёзы.

– Уходи… – прошептала она.

– Аяко… – начал было Рольф, но девушка перебила криком:

– УБИРАЙСЯ! – её крик был таким отчаянным, что он инстинктивно отпрянул.

Дверь захлопнулась перед его носом. Он стоял, глупо разинув рот, слушая, как за дверью она снова плачет – уже тихо, уже беззвучно, как будто даже слёз больше не осталось. Он хотел стучать снова. Хотел ломать дверь, кричать, валяться в ногах, клясться, что всё может быть иначе… Но что это изменит? Она права. Он лгал. Он носил их форму. Он был частью машины, которая сломала её жизнь. Рольф медленно развернулся и пошёл прочь.

Его комната была такой же, как всегда – узкой, безликой, с жёсткой койкой и единственным окном, за которым мерцали огни колонии. Но сейчас она казалась тюрьмой. Он упал на кровать, уткнувшись лицом в подушку, и впервые за долгие годы позволил себе просто… развалиться. Мысли путались, накладывались друг на друга. Аяко. Её глаза, полные ненависти. Её голос, дрожащий от боли. Её слова, которые он заслужил.

«Ты был одним из них». Он сжал подушку так, что швы затрещали. Нет. Не он. Краузе. Это он сделал так, что Аяко узнала. Это он подслушивал. Это он превратил их редкие моменты счастья в улики. Рольф резко поднялся, схватил со стола нож для чистки овощей – тупой, кривой, но всё ещё острый на конце.

Он смотрел на лезвие, и в голове складывался план. Краузе всё равно скоро арестуют. Дитрих уже знает. Значит, убить его – не предательство. Это справедливость. Но как? Краузе не дурак. Он окружён охраной. Его кабинет в штабе СД – крепость. Рольф задумался, перебирая варианты. Яд? Нет, слишком сложно. Снайпер? Нет, у него нет доступа к оружию дальнего боя. Взрывчатка? Нереально. Остаётся только одно – близкий контакт. И тут его осенило.

Кухня штабного комплекса СД. Рольф знал, что Краузе любил поесть. Особенно – земные деликатесы, которые на Марсе были редкостью. А завтра – официальный приём в честь «успешного завершения операции по выявлению предателей». И кто будет готовить? Он улыбнулся в темноте.

Звонок разорвал тишину, резкий, пронзительный, как сигнал тревоги. Рольф вздрогнул, отбросив нож на стол. Он замер, прислушиваясь – звук доносился из-под койки, из старого, пыльного ящика, где лежал запасной «Фольксфунк», тот самый, что он хранил для экстренных переговоров с Дитрихом. Тот, о котором не знал даже Краузе.

Сердце колотилось где-то в горле, пульсируя в висках. Он опустился на колени, вытащил ящик, откинул крышку. Под слоем походного обмундирования, обрывков карт и пары патронов лежало устройство – старое, потрёпанное, с потускневшим экраном. Оно вибрировало, настойчиво, как будто звонящий знал, что Рольф здесь. Что он должен быть здесь.

Он схватил трубку, поднёс к уху. Голос Дитриха прозвучал чётко, без помех, будто обергруппенфюрер стоял рядом, в этой самой комнате.

– Хайль Гитлер, штурмбаннфюрер, – сказал он.

– Хайль Гитлер, герр обергруппенфюрер, – автоматически ответил Рольф, даже не задумываясь о словах. Его тело реагировало само, годы муштры взяли верх.

Тишина на другом конце провода была густой, тяжёлой. Потом Дитрих заговорил, и каждое его слово падало, как приговор:

– Оберштурмбаннфюрер Краузе готовит мятеж в нашей колонии.

Рольф опять почувствовал, как по спине пробежал холодок.

– Я знаю, – сказал он.

– Нет, – голос Дитриха стал резче, – ты не знаешь всего, Рольф. Он уже отдал приказ о ликвидации всех лояльных мне офицеров на Марсе. Через шесть часов начнётся чистка. А через двенадцать – он объявит Марс «независимой территорией» под протекторатом Японии.

Рольф замер. Это было хуже, чем он предполагал. Краузе не просто предатель – он революционер. Вероятнее всего даже из «Сопротивления».

– Что прикажете делать? – спросил он, сжимая трубку так, что пальцы побелели.

– У вас есть доступ на завтрашний приём в штабе СД? – спросил Дитрих.

Рольф усмехнулся в темноте.

– Да. Я повар, – сказал он.

– Хорошо. Тогда слушайте внимательно, – начал Дитрих.

Голос Дитриха понизился, стал почти шёпотом, но каждое слово врезалось в сознание, как пуля:

– Краузе должен умереть. До начала мятежа. Вы приготовите для него особое блюдо.

Рольф не ответил. Он смотрел на нож, лежащий на столе. Лезвие тускло блестело в свете марсианских фонарей за окном.

– Вы поняли меня, господин штурмбаннфюрер? – спросил обергруппенфюрер.

– Так точно, герр обергруппенфюрер, – ответил Рольф.

– Используй «Шёне Адель». Одной капли хватит, – закончил Дитрих.

Рольф кивнул, хотя знал, что Дитрих не видит его. «Шёне Адель» – кодовое название яда, который использовали агенты СД для тихих ликвидаций. Без вкуса, без запаха, без шансов на спасение. Смерть наступала через два часа – ровно столько, чтобы жертва успела уйти с глазами посторонних.

– Он умрёт на глазах у всех своих сообщников, – продолжал Дитрих, – и они даже не поймут, что это было убийство.

– А если заподозрят? – спросил Рольф.

– Они заподозрят япошек. И это сыграет нам на руку, – ответил Дитрих.

Рольф закрыл глаза. В голове уже складывался план. Завтрашний приём. Близость к еде. Возможность лично подать блюдо Краузе. Всё слишком хорошо совпадало.

– Я сделаю это, – сказал он.

– Я знаю, – уверенно произнёс обергруппенфюрер.

Наступила неловкая пауза. Дитрих, казалось, колебался, прежде чем добавить:

– После этого тебе нужно будет скрыться. Краузе – далеко не одиночка. У него есть сторонники. Они точно начнут охоту.

– Я готов, – ответил Рольф.

– Нет, не готов, Рольф. – Дитрих вздохнул. – Ты слишком ценен, чтобы погибнуть из-за таких, как он.

Рольф не ответил. Он думал об Аяко. О её глазах, полных ненависти. О том, что теперь она знала. И если Краузе умрёт, а он исчезнет, то она будет в безопасности.

– Есть ещё одна вещь, – вдруг сказал Дитрих.

– Да? – переспросил Рольф.

– Ты был прав насчёт него. И насчёт дипломатов. Они уже дали показания. Под «Пенобарбиталом», – ответил обергруппенфюрер.

Рольф почувствовал, как в груди что-то сжимается.

– Что они сказали? – спросил он.

– Что Краузе работал на японцев годами. Что он планировал передать им не только данные о ракетных шахтах, но и доступ к нашим шифрам. Что он…

Дитрих замолчал.

– Что? – спросил Рольф.

– Что он лично отдал приказ о ликвидации твоего близкого друга. Герра Фалькенберга, – ответил Мартин.

Рольф замер. Мир вокруг словно перевернулся. Фалькенберг. Единственный человек, который знал правду о нём с самого начала. Который спас его из-под обломков киевского дома. Который верил в него.

– Когда? – его голос был чужим, хриплым.

– Три дня назад. Перед тем как отправить дипломатов на Землю. Краузе знал, что Фалькенберг что-то подозревает… прости меня, я тоже в этом замешан, Рольф, – отвечал Дитрих.

Рольф сжал кулаки. Теперь это было не просто задание. Это была месть.

– Он умрёт… я знаю, что вы лишь выполняли приказы, герр обергруппенфюрер, – прошептал он.

– Да. И ты сделаешь это не как солдат Рейха, Рольф. Ты сделаешь это как человек, у которого он отнял всё, – продолжил Дитрих.

Рольф не ответил. Он смотрел в темноту, представляя лицо Краузе. Его холодную улыбку. Его уверенность в собственной безнаказанности.

– Хайль Гитлер, герр обергруппенфюрер, – наконец сказал он.

– Хайль Гитлер, штурмбаннфюрер. И… удачи, – сказал обергруппенфюрер.

Связь прервалась. Рольф медленно опустил трубку, положил её обратно в ящик. Он сидел на полу, в темноте, и чувствовал, как ярость – холодная, безжалостная – наполняет его. Он поднял нож со стола, провёл пальцем по лезвию.

– Какое же совпадение… – прошептал он.

И улыбнулся.

Глава 6

VI

"Ибо возмездие за грех – смерть."– Послание к Римлянам 6:23

Граница между японским и немецким секторами Марса всегда напоминала Рольфу фронтовую линию – колючая проволока, вышки с пулеметами, патрули в бронежилетах, сканирующие каждого прохожего холодными линзами шлемов. Но сегодня всё было иначе.

Чрезвычайное положение. Стены были выше, барьеры плотнее, проверки дольше. Даже воздух здесь казался гуще, пропитанным статикой тревоги. Рольф стоял в очереди перед КПП, сжимая в потных пальцах документы Рудольфа Майера – беженца, повара, никому не интересного человека. Его сердце билось так громко, что, казалось, эсэсовцы за километр услышат этот предательский стук.

– Следующий! – послышался крик.

Голос часового прозвучал, как выстрел. Рольф сделал шаг вперед, стараясь не смотреть на камеры, вделанные в стены. Его лицо было точной копией документа, волосы, выкрашенные в темный оттенок, легкая сутулость, которую он вырабатывал месяцами, чтобы казаться меньше, незаметнее.

– Документы, – потребовал мужчина.

Офицер СД, молодой, с острым, как лезвие, подбородком, протянул руку, даже не глядя на него. Рольф подал папку, чувствуя, как под ложечкой заныло.

– Рудольф Майер… повар в японском секторе? – эсэсовец наконец поднял глаза, изучая его.

– Так точно, герр унтершарфюрер, – ответил Рольф, нарочно коверкая слова, как делал это Майер по досье – выходец из сельской Баварии.

Офицер медленно листал документы, потом резко захлопнул папку.

– Цель визита? – спросил он.

– Работа. Меня наняли в офицерскую столовую на неделю. Вот подтверждение, – Рольф протянул еще одну бумагу – идеальную подделку, сделанную обергруппенфюрером Дитрихом.

Эсэсовец пробежался глазами по тексту, потом кивнул в сторону сканера.

– Пропустить, – холодно сказал он.

Рольф заставил себя дышать ровно, шагнул в кабину. Лазеры скользнули по его телу, анализируя кости, мышцы, импланты. Он знал, что сканер ищет оружие, но не знал, ищет ли он его – штурмбаннфюрера Винтера, чьи данные, возможно, уже загружены в базу как предателя.

Зеленый свет.

– Проходите, – также холодно произнёс пограничный офицер.

Он вышел, подхватил документы и двинулся вперед, не ускоряя шаг. Ещё один КПП. Ещё одна проверка.

– Открыть сумку, – приказал другой офицер.

Рольф поставил на стол холщовый мешок с поварскими ножами. Охранник копошился внутри, вытащил скальпель-резчик для мяса, покрутил в руках.

– Острое, – произнёс он.

– Я же повар, – усмехнулся Рольф.

Охранник фыркнул, сунул нож обратно и махнул рукой.

– Проходите, – сказал он.

И вот он внутри. Немецкий сектор. Улицы здесь были шире, чище, но пустыннее. Над входом в каждый квартал висели динамики, из которых лилась бодрая маршевая музыка, перемежаемая объявлениями:

«Achtung! Reichsbürger! Ausgangssperre beachten! Verdächtige Personen sofort der Gestapo melden!» .

Рольф шёл, опустив голову, но глаза его сканировали округу. Камеры висели на каждом углу. Патрули шагали почти каждые двести метров. И везде – плакаты с лицом оберштурмбаннфюрера Краузе, который за пару дней успел объявить себя «Vorübergehender Kommandant des Mars, bis sich die Lage stabilisiert» .

«Stabilisiert» … Рольф сжал кулаки. Он знал, что это значит. Чистки. Аресты. Расстрелы. Краузе убирал всех, кто мог быть лоялен Дитриху. И скоро очередь дойдет до…

– Эй, ты! – послышались крики сзади.

Рольф вздрогнул. К нему шагал патруль из двоих эсэсовцев с карабинами на груди.

– Документы, – потребовали они.

Рольф медленно достал папку, чувствуя, как сердце готово вырваться из груди.

– Опять ты, – усмехнулся один, просматривая бумаги, – «Майер».

– Да, герр обершарфюрер, – кивнул Рольф.

– Ты же вчера был в японском секторе, – начал возмущаться первый офицер.

– Так точно. За продуктами. Сегодня вернулся – работа в столовой у оберштурмбаннфюрера Краузе, – Рольф показал пропуск.

Эсэсовец что-то пробормотал, но документы вернул.

– Шевелись. Комендантский час через сорок пять минут, – сказал он.

Рольф кивнул и зашагал прочь, чувствуя, как взгляд патруля жжет ему спину. Он свернул в переулок, потом еще в один, вышел к невзрачному зданию столовой для младших офицеров. Здесь его ждали.

– Майер? – на пороге стоял унтер-офицер с густым шрамом на щеке.

– Я, – ответил Рольф.

– Заходи. Кухня внизу. Работаешь до закрытия, – приказал мужчина.

Рольф прошел внутрь, спустился по узкой лестнице в подвал. Кухня была крошечной, задымленной, но… пустой.

– Где остальные? – спросил он.

– Арестованы, – буркнул унтер, – «Подозреваются в связях с япошками».

Рольф замер и спросил:

– Все?

– Все. Ты теперь один. Готовишь ужин для двадцати человек. Меню на столе, – холодно ответил офицер.

Унтер развернулся и ушел, хлопнув дверью. Рольф остался один. Он подошел к столу, развернул листок. Меню: суп-пюре из картофеля, жаркое с красной капустой, пирог с вишней.

И внизу, мелким почерком было написано: «Sonderbestellung für Kommandant Obersturmbannführer Krause – Apfelstrudel. Persönlich servieren, pünktlich um 20:00 Uhr» .

Рольф медленно улыбнулся. Дитрих все продумал. Он открыл холщовый мешок, вытащил ножи. И среди них был один, с особым лезвием. Тем, что хранило каплю «Шёне Адель». Теперь оставалось только дождаться вечера.

…

Аяко ворвалась в лабораторию доктора Сато, едва сдерживая рыдания. Дверь захлопнулась за ней с резким звуком, но она уже не обращала внимания. Её пальцы вцепились в подол халата, ноги подкашивались, а в горле стоял ком, мешающий дышать.

– Сато-сенсей… – её голос сорвался на хрип, – Он… он…

Доктор Сато, склонившийся над микроскопом, медленно поднял голову. Его глаза, обычно полные спокойной мудрости, сузились, заметив её состояние.

– Аяко-чан? – он отложил инструменты, снял очки и поднялся навстречу. – Что случилось?

Она не ответила. Просто рухнула на ближайший стул, сжав кулаки так, что ногти впились в ладони. Слёзы текли по её лицу, горячие и беззвучные.

– Он лгал… – прошептала она. – Всё это время… он был одним из них.

Сато не удивился. Не возмутился. Он лишь вздохнул, как будто давно ожидал этого момента, и подошёл к шкафу с чайными принадлежностями.

– Пейте, – коротко сказал он, наливая ей чашку зелёного чая. Аромат жасмина заполнил комнату, смешиваясь с запахом химикатов.

– Как я могу?! – она резко подняла голову, глаза горели. – Он… он шпион! Нацист! Он притворялся, смеялся, целовал меня… а сам…

– А сам что? – спокойно перебил Сато. – Он убивал? Предавал? Или просто носил форму, как миллионы других?

Аяко замерла.

– Это не оправдание! – выкрикнула она.

– Нет, – согласился Сато, – но это объяснение.

Он сел напротив, его старческие пальцы сложились перед лицом.

– Вы знаете, почему бамбук гнётся под ветром, но не ломается? – неожиданно спросил он.

– Не сейчас, Сато-сенсей! – она сжала кулаки.

– Потому что он пустой внутри, – продолжил Сато, будто не слыша её. – А пустота – это не слабость, а гибкость. Это возможность выстоять.

– Что это значит?! – в голосе Аяко прозвучало отчаяние.

– Это значит, что люди – не их форма. Не их прошлое. Не их приказы. – Сато налил себе чаю. – Они – это их выбор. Здесь и сейчас.

– А если их выбор, на самом деле, ложный? – прошептала она.

– Тогда спросите себя: кому он лгал? Вам? Или тем, кто заставил его надеть эту форму? – ответил Сато.

Аяко опустила глаза.

– Я не знаю… – прошептала девушка.

– Значит, вы не знаете его. А судите, – усмехнулся старик.

Она вздрогнула.

– Но он… он мог просто сказать! – воскликнула Аяко.

– И что бы вы сделали? – Сато поднял бровь. – Побежали бы доносить?

– Нет! – она возмущённо вскочила. – Но я… я бы…

– Вы бы испугались, – закончил за неё старик. – И герр Майер знал это.

Наступила тишина. Аяко медленно опустилась обратно, её плечи дрожали.

– Что мне теперь делать? – спросила она, и в голосе её была детская потерянность.

Сато улыбнулся.

– То же, что и всегда. Дышать. Ждать. Смотреть, – сказал он.

– На что? – спросила девушка.

– На то, какой выбор он сделает теперь, – ответил старик.

Она закрыла глаза.

– А если он… если он снова обманет? – вновь прослезилась она.

– Тогда вы будете знать, – улыбнулся Сато.

Она не ответила. Просто сидела, слушая тиканье часов на стене, пока чай в её руках постепенно остывал.

– Спасибо, Сато-сенсей, – наконец прошептала она.

– Не за что, кохай, – сказал в ответ доктор.

Аяко поднялась, вытерла лицо и направилась к двери. Перед тем как выйти, она обернулась и произнесла:

– Вы всегда знаете, что сказать мне… Спасибо…

Сато лишь кивнул, но его глаза были странно пустыми.

– Это потому что я уже видел слишком много драм, Аяко-чан. И слишком много лжи, – сказал он.

Она ушла. Дверь закрылась. И тогда доктор Сато, оставшись один, медленно подошёл к шкафу, открыл потайной ящик и достал оттуда маленький радиопередатчик.

– Она знает, – прошептал он в устройство. – Но пока не понимает.

Пауза. Голос в ответ был едва слышен, но Сато кивнул, будто получил приказ.

– Да. Я прослежу, – ответил старик.

Он выключил передатчик, спрятал его обратно и подошёл к окну.

– Бедная девочка… – пробормотал он. – Если бы она знала, сколько людей носят маски.

За стеклом марсианское небо окрашивалось в багровые тона. Как кровь. Как предательство. Как война, которая уже началась. И доктор Сато, старый, мудрый, добрый Сато, вдруг улыбнулся.

– Но ведь маски-то всегда снимаются. Рано или поздно. Не так ли, герр Краузе? – произнёс он.

…

Гертруда Дитрих шла по улице медленно, намеренно растягивая шаги, будто каждое движение приближало её к неминуемой расправе. В руках она сжимала свёрнутый в трубку лист бумаги – школьный тест по арийской истории, испещрённый красными пометками и злополучной «5» в углу.

Он же всё ей объяснял. Лично. Сидел с ней ночами, показывал карты, документы, даже те, что были под грифом «Geheime Reichssache». «Ты должна знать правду, Гертруда. Настоящую правду», – говорил он. А она… она провалила тест.

«Как?» Ответ был прост: она засыпала над учебником. Всю ночь читала запрещённые стихи Гёте, которые ей тайком передала подруга из Bund Deutscher Mädel. Те самые, что были изъяты из программы за «несоответствие духу времени». А дела до торговой войны между Рейхом и США в середине XX века девушке совсем не было.

Гертруда вздохнула, подняла глаза. Улицы Берлина были почти пустынны – комендантский час приближался, и лишь патрули СС размеренно шагали по тротуарам, их сапоги отбивали чёткий ритм: раз-два, раз-два. Она ускорила шаг.

Мужская тень отделилась от стены.

– Фройляйн Дитрих? – спросил он.

Голос был тихим, почти шёпотом, но она вздрогнула, как от удара. Перед шестнадцатилетней девушкой стоял мужчина – высокий, в потрёпанном плаще, лицо скрыто под низко надвинутым кепи.

– Вы… вы перепутали, – она сделала шаг назад, сердце застучало где-то в горле. Внезапно она заметила, что пошла домой через неблагополучный район Берлина Кройцберг.