Черный крестоносец

Прошло семь или восемь миллиардов лет. Один за другим трое морских охранников, которые вольно относились к своим обязанностям, как и все морские охранники во всем мире, исчезли из виду. По крайней мере, мне показалось, что они исчезли, пока я не понял, что темное пятно за их спинами – это на самом деле маленький домик. Прошло несколько минут, затем до меня донесся металлический стук и шипение газовой плитки. Кусты рядом со мной опять зашевелились. Я повернул руку с ножом острием вверх. Но куст направился не в мою сторону. Он бесшумно пополз параллельно проволочной изгороди к другому кусту, находящемуся ярдах в тридцати от него, и я заметил, что тот куст слегка зашевелился. Похоже, сегодня ночью здесь собралась целая компания живых кустов. Я передумал и не стал спрашивать у караульных, что они здесь делают. Спрошу как-нибудь в другой раз. В такую ночь умные люди ложатся в постель и размышляют о разных вещах. Если мне удастся вернуться в свою постель и по дороге меня не порвут на клочки собаки и не зарежут китайцы Хьюэлла, я постараюсь все хорошенько обдумать.

Мне удалось вернуться в гостевой домик в целости и сохранности. Пришлось потратить на это полтора часа, причем половину времени я ползком преодолевал первые пятьдесят ярдов, но у меня получилось.

Где-то в пять утра я приподнял уголок шторы со стороны моря и проскользнул в дом. Мари спала, и я не видел смысла будить ее, чтобы поделиться плохими новостями. Я смыл крем для обуви в умывальнике, стоявшем в углу комнаты, и из-за усталости не стал перебинтовывать руку. Сил не осталось даже на то, чтобы обдумать случившееся. Я рухнул в постель и уснул, кажется, раньше, чем моя голова коснулась подушки. И если бы у меня была дюжина рук и каждая пульсировала от боли так же сильно, как моя левая, даже это не помешало бы мне забыться крепким сном.

Глава 6

Четверг, полдень – пятница, 01:30

Проснулся я уже за полдень. Была поднята только та штора, что закрывала вид на лагуну. Я видел мерцающую зеленую воду, ослепительно-белый песок, бледную пастель кораллов, а за лагуной – темные воды океана, над которыми поднималось безоблачное небо. Остальные три шторы висели на месте, поэтому никакой ветерок в комнату не проникал и под соломенной крышей было жарко и душно. Но зато меня никто не тревожил. Левая рука страшно ныла. Но я был жив. И никаких симптомов бешенства не наблюдалось.

Мари Хоупман, в белой блузке и шортах, сидела на стуле возле моей постели. Глаза ясные и отдохнувшие, на щеках румянец – от одного ее вида мне стало еще хуже. Мари улыбнулась, и я понял, что она больше не сердится на меня. А какое нежное выражение лица, намного нежнее, чем тогда, в Лондоне.

– Замечательно выглядишь. Как ты себя чувствуешь? – Оригинальный вопрос, что и говорить.

– Как огурчик. Температура нормальная. Прости, что разбудила, но через полчаса подадут ланч. Профессор велел одному из тех фиджийцев смастерить их, чтобы ты мог добраться до его дома. – Она указала на пару отлично сделанных костылей, прислоненных к стулу. – Или, если хочешь, поешь здесь. Ты, наверное, голодный, но я не стала будить тебя к завтраку.

– Я уснул часов в шесть.

– Тогда понятно.

Я готов был снять шляпу перед ее выдержкой и умением скрывать свое любопытство.

– А ты как себя чувствуешь?

– Кошмарно.

– И выглядишь так же, – честно сказала Мари. – Совсем расклеился.

– Я разваливаюсь на части. Что ты делала утром?

– Профессор мне проходу не дает. Утром мы с ним плавали, и, кажется, ему понравилось. Потом, после завтрака, прогулялись по острову, и он показал мне шахту. – Она вздрогнула с наигранно-серьезным видом. – Только шахты меня совсем не интересуют.

– И где же твой поклонник сейчас?

– Пошел искать своего пса. Они не могут его найти. Профессор так расстроился. Похоже, он очень привязан к своему питомцу.

– Ха! Питомец? Я встретил этого питомца, и он очень привязался ко мне. Такой приставучий! – Я вытащил из-под одеяла левую руку и размотал окровавленные бинты. – Так прилип, что я не мог отодрать его.

– Боже мой! – Ее глаза расширились, а теплый румянец исчез со щек. – Это… это выглядит ужасно!

Я с какой-то печальной гордостью осмотрел свою руку и убедился, что Мари совсем не преувеличивает. От плеча до локтя вся рука стала сине-черно-фиолетовой и распухла почти в полтора раза. На коже виднелись четыре или пять треугольных отметин от зубов, и кровь все еще понемногу сочилась из них. Та часть руки, которая не посинела, возможно, выглядела не лучше, просто ее покрывала толстая корка темной запекшейся крови. Словом, не самое приятное зрелище.

– Что случилось с собакой? – спросила Мари.

– Я убил ее, – ответил я, вытаскивая из-под подушки перепачканный кровью нож. – Вот этим.

– Где ты его взял? Где… Думаю, ты должен рассказать мне все с самого начала.

Я рассказал ей, быстро и тихо, пока она промывала мне рану и снова перевязывала ее. Особого удовольствия ей это не доставляло, но она хорошо справилась с задачей. Когда я закончил свой рассказ, Мари спросила:

– Что на другой стороне острова?

– Этого я не знаю, – признался я. – У меня есть кое-какие предположения, и все они мне не нравятся.

Мари ничего не сказала, просто закончила бинтовать руку и помогла надеть рубашку. Затем примотала шину пластырем к моей правой лодыжке, отошла ненадолго к шкафу и вернулась обратно с сумочкой в руке.

– Решила припудрить носик, чтобы понравиться ухажеру? – угрюмо спросил я.

– Я собираюсь припудрить носик тебе, – ответила она.

Не успел я опомниться, как Мари нанесла мне на лицо какой-то крем, хорошенько втерла его, а потом посыпала сверху пудрой. Наконец она откинулась назад и придирчивым взглядом оценила свою работу.

– Выглядишь очаровательно, – промурлыкала она, протягивая мне карманное зеркальце.

Выглядел я ужасно. При одном взгляде на меня любой страховой агент в ужасе растоптал бы свою авторучку, лишь бы не подписывать договор. Осунувшееся лицо, красные глаза с темными кругами под ними были исключительно моим вкладом в этот образ, а вот пугающая, но выглядевшая вполне естественной бледность остальной части лица – это уже целиком заслуга Мари.

– Чудесно, – согласился я с ней. – А что будет, когда профессор почувствует запах пудры?

Она вытащила из сумочки миниатюрный флакон духов:

– После того как я вылью на себя пару унций «Тайны ночи», он ничего не сможет учуять на расстоянии двадцать ярдов.

Я наморщил нос и сказал:

– Понял.

«Тайна ночи» и правда оказалась очень крепкими духами, по крайней мере в том количестве, которое Мари использовала.

– А если я вдруг вспотею? Не потечет с меня весь этот крем с пудрой?

– Гарантирую, что не потечет, – улыбнулась Мари. – В противном случае мы подадим в суд на фирму-производителя.

– Ну конечно, – мрачно сказал я. – Это будет даже интересно. Только представь: призраки покойных Дж. Бентолла и М. Хоупман намереваются возбудить дело…

– Прекрати! – резко оборвала меня Мари. – Не надо так!

Я замолчал. Иногда она становилась слишком впечатлительной. А может, просто я вел себя грубо и бездумно.

– Тебе не кажется, что эти полчаса вот-вот закончатся?

– Да. Нам лучше идти, – кивнула она.

Спустившись по ступенькам и сделав шесть шагов под палящим солнцем, я понял, что Мари, возможно, зря так старательно наносила на меня крем и пудру. Чувствовал я себя настолько паршиво, что мой внешний вид уже не играл никакой роли. Я мог наступать только на одну ногу, вторая, босая, висела над землей, и мне приходилось всем весом своего тела наваливаться на костыли. И при каждом ударе левого костыля о затвердевшую под солнцем землю пульсирующая боль пронзала руку от кончиков пальцев до плеча, а затем распространялась по плечу до самой макушки. Я не понимал, почему рана в руке должна вызывать у меня сильную головную боль, тем не менее это было так. Похоже, врачам стоит задуматься над этой проблемой.

Старик Уизерспун либо следил за мной, либо услышал стук моих костылей, поскольку сразу же открыл дверь и быстро сбежал по ступенькам, приветствуя нас. Широкая доброжелательная улыбка тут же сменилась выражением сострадания, едва он увидел мое лицо.

– Господи помилуй! Господи помилуй! – Он с обеспокоенным видом устремился вперед и взял меня за руку. – Вы выглядите так… я хотел сказать, что пережитое потрясение сильно подействовало на вас. Боже, мой мальчик, у вас пот струится по лицу!

Он не преувеличивал. Пот действительно струился. И началось это в тот момент, когда он схватил меня за руку, за левую руку прямо над локтем, и дернул так, что едва не вывихнул мне плечо. Вероятно, он думал, что помогает мне.

– Со мной все будет хорошо, – слабо улыбнулся я ему. – Просто наступил на больную ногу, когда спускался с лестницы. А так у меня все в порядке.

– Вам не следовало выходить, – отчитал он меня. – Глупо, ужасно глупо. Мы бы прислали вам ланч. Но раз уж вы здесь… Боже, боже, я чувствую свою вину в случившемся.

– Вы ни в чем не виноваты, – заверил я его. Он перехватил руку повыше, чтобы помочь мне подняться по ступенькам, и я не без удивления заметил, что весь дом слегка покачивается из стороны в сторону. – Вы же не знали, что пол здесь такой ненадежный.

– Знал, еще как знал. Это меня и мучает больше всего. Непростительно! Совершенно непростительно! – Он проводил меня до кресла в гостиной, суетясь и кудахча, как старая наседка. – Какой же у вас болезненный вид! Может, бренди? Бренди?

– С превеликим удовольствием! – честно ответил я.

Он снова яростно затряс колокольчик, словно проверяя его на прочность. Слуга принес бренди, и пациент тут же ожил. Профессор подождал, пока я осушу половину стакана, затем сказал:

– Может, мне стоит еще раз осмотреть вашу лодыжку?

– Спасибо, но, к счастью, в этом нет необходимости, – непринужденно ответил я. – Мари сегодня зафиксировала ее. У меня хватило ума жениться на квалифицированной медсестре. Я слышал, у вас тоже неприятности. Вы нашли собаку?

– Он пропал бесследно. Меня это так мучает и волнует. Знаете, я очень привязался к этому доберману. Да, очень привязался. Даже не знаю, что с ним случилось. – Он печально покачал головой, налил себе и Мари хереса и сел рядом с ней на плетеный диван. – Боюсь, с ним случилась какая-то беда.

– Беда? – Мари посмотрела на него расширившимися от ужаса глазами. – На таком маленьком безмятежном острове?

– К сожалению, здесь водятся змеи. Очень ядовитые гадюки. Они кишмя кишат в южной части острова, среди камней у подножия горы. Одна из них могла укусить Карла, моего пса. Поэтому хочу вас предупредить: ни в коем случае не ходите туда. Это очень опасно. Очень.

– Гадюки! – вздрогнула Мари. – Они… они подползают к домам?

– О нет, моя дорогая. – Профессор рассеянно и нежно погладил ее по руке. – Не нужно переживать. Они ненавидят фосфатную пыль. Просто не забывайте, что вам не стоит ходить в южную часть острова.

– И не подумаю, – согласилась Мари. – Но скажите, профессор, если бы его укусила гадюка, разве вы или кто-нибудь другой не нашли бы его тело?

– Если он находился среди камней у подножия горы, то вряд ли. Там такие непролазные дебри. Но он ведь еще может вернуться, правда?

– А вдруг он решил искупаться? – предположил я.

– Искупаться? – нахмурился профессор. – Я вас не понимаю, мой мальчик.

– Он любил воду?

– По правде говоря, любил. Думаю, вы правы. В лагуне много тигровых акул. Эти чудовища вырастают до восемнадцати футов в длину, и я знаю, что по ночам они подплывают к острову. Наверное, так все и было. Бедный Карл! Одно из этих чудовищ перекусило его пополам. Какой ужасный конец, ужасный конец! – Уизерспун скорбно покачал головой и откашлялся. – Боже, мне будет так его не хватать. Он был не просто собакой, а настоящим другом. Преданным, нежным другом.

Пару минут мы сидели молча со скорбными лицами, отдавая последнюю дань уважения этому оплоту собачьего человеколюбия, а затем приступили к ланчу.

Когда я проснулся, было еще светло, но солнце уже скрылось за склоном горы. Я почувствовал себя свежим и отдохнувшим, и, хотя отек на руке все еще не сошел, мучительная боль, от которой я страдал все утро, стихла, и я почти не ощущал никакого дискомфорта, пока не начинал ею шевелить.

Мари еще не вернулась. После ланча они с профессором и двумя молодыми фиджийцами отправились ловить каранкса (понятия не имею, что это за рыба), а я вернулся в постель. Профессор пригласил и меня тоже, но исключительно из вежливости. Тем днем у меня не хватило бы сил вытащить даже сардину. Поэтому они ушли без меня. Профессор Уизерспун высказал свои сожаления, извинился и выразил надежду, что я не возражаю против его прогулки с моей женой. Я пожелал им хорошо провести время, и он как-то странно посмотрел на меня. Смысла его взгляда я так и не понял, и все же у меня возникло ощущение, что я допустил какую-то оплошность. Но как бы то ни было, он не стал долго сосредоточиваться на этой теме. Намного больше его интересовал каранкс. Ну и Мари, конечно.

К их возвращению я умылся, побрился и сумел привести себя в более-менее респектабельный вид. Каранкс в тот день не клевал, но, похоже, они не особенно расстроились. Вечером за столом профессор был в ударе – добродушный заботливый хозяин с неиссякаемым запасом интересных историй. Он изо всех сил старался нас развлечь, и, даже не обладая выдающимися дедуктивными способностями, я догадался, что старался он вовсе не ради меня или Хьюэлла, который сидел за столом напротив меня, угрюмый, молчаливый и отстраненный. Мари улыбалась, смеялась и говорила почти так же много, как и профессор. Похоже, она заразилась его обаянием и веселостью. На меня же его благодушие совершенно не подействовало. Перед дневным сном я целый час все тщательно обдумывал и пришел к ужасающим выводам. Меня не так легко напугать, но я хорошо знаю, когда стоит пугаться. И смертный приговор, пожалуй, самый подходящий повод для испуга. А в том, что мне вынесли смертный приговор, сомнений почти не оставалось.

Когда обед закончился, я встал, опираясь руками на стол, потянулся за костылями, поблагодарил профессора за угощение и сказал, что мы больше не можем злоупотреблять его добротой и гостеприимством. Добавив, что нам известно, какой он занятой человек. Профессор начал возражать, но не слишком активно, и поинтересовался, не прислать ли к нам домой книг. Я ответил, что мы будем ему очень признательны, однако сначала мне хочется пройтись немного по пляжу. Он зацокал языком и спросил, не слишком ли я перетруждаю себя, но, когда я ответил, что ему достаточно выглянуть в окно, чтобы убедиться, насколько экономно я стараюсь расходовать свои силы, он после некоторых колебаний согласился со мной.

У меня возникли определенные затруднения на спуске с крутого пригорка к пляжу, зато потом передвигаться стало легко и просто. Песок был сухой и плотно утрамбованный, костыли почти не проваливались в него. Мы прошли пару сотен ярдов по пляжу, стараясь оставаться в поле зрения профессорских окон, пока не оказались на краю лагуны. Там мы сели. Луна, как и прошлой ночью, то ярко светила, то скрывалась за набегающими облаками. Я слышал далекий шелест волн, разбивающихся о рифы в лагуне, и слабое шуршание листьев пальм, покачивающихся на вечернем ветру. И никаких экзотических запахов, характерных для тропиков. Вероятно, фосфатная пыль уничтожила всякую жизнь, кроме самых выносливых растений и деревьев. Я ощущал только запах моря.

Мари нежно прикоснулась пальцами к моей руке:

– Как ты?

– Уже лучше. Хорошо погуляли днем?

– Нет.

– А мне кажется, хорошо. У тебя был такой довольный вид. Узнала что-нибудь полезное?

– Какое там! – с отвращением ответила она. – Он весь день болтал всякую чушь.

– Во всем виноваты «Тайна ночи» и твой внешний вид, – мягко заметил я. – Ты сводишь этого мужчину с ума.

– Зато тебя мне, похоже, свести с ума не удается, – язвительно сказала Мари.

– Да, – согласился я и через пару секунд с горечью добавил: – Меня нельзя свести с того, чего я начисто лишен.

– К чему эта странная скромность?

– Посмотри на пляж, – сказал я. – Тебе не приходило в голову, что четыре или пять дней назад, когда мы еще не вылетели из Лондона, кое-кто уже знал, что мы будем сидеть здесь? Видит бог, если я выберусь отсюда живым, то до конца дней буду пить пиво и играть в блошки. Не по мне такая работа. Однако я оказался прав насчет Флека. Я знал. Он не убийца.

– Ты так быстро перескакиваешь с темы на тему, – запротестовала Мари. – Конечно же, он не стал бы нас убивать. Только не милый капитан Флек. Он просто стукнул бы нас по голове чем-нибудь тяжелым и столкнул за борт. А всю грязную работу сделали бы за него акулы.

– Помнишь, как мы с тобой сидели на верхней палубе? Помнишь, я еще сказал тебе, что чувствую какой-то подвох, но не могу разобраться, в чем он состоит. Помнишь?

– Да, помню.

– Добрый старина Бентолл, – со злостью сказал я. – Он ничего не упускает из виду. Тот вентиляционный люк, с помощью которого мы прослушивали радиорубку, – труба должна была идти не в рубку, а в носовую часть шхуны. Помнишь, как там было душно? Ничего, черт побери, удивительного.

– Только не надо…

– Прости. Но теперь-то ты понимаешь? Он знал, что даже такой дурак, как я, догадается, как прослушивать разговоры в радиорубке через вентиляционную трубу. Ставлю десять к одному, что в трюме он спрятал микрофон, чтобы понять, когда именно Бентолл, этот Эйнштейн из мира шпионажа, совершит ошеломительное открытие. Он знал, что в трюме тараканы и мы не рискнем спать на низких койках, а потом еще Генри отодвинул несколько реек, и по чистой случайности в этом же самом месте мы начали наши поиски консервов и напитков после того, как отказались есть отвратительный завтрак. И еще одно совпадение: как раз за коробками с консервами оказался еще один ряд реек, часть которых были не закреплены. А за этими рейками мы обнаружили спасательные жилеты. Флек, правда, не оставил таблички с надписью: «Спасательные жилеты в этом ящике», но это почти то же самое. Потом Флек хорошенько нагнал на меня страха, причем мимоходом и как будто невзначай. Намекнул, что в семь вечера будет принято окончательное решение: казнить нас или нет. Поэтому мы приникли к вентиляционному люку и, услышав приговор, схватили спасательные жилеты и прыгнули за борт. Готов биться об заклад, что Флек даже ослабил болты на люке, чтобы их проще стало отвинтить. Наверное, я смог бы проделать это одним мизинцем.

– Но… но мы все равно могли утонуть, – медленно возразила Мари. – Не добраться до рифа или лагуны.

– Что? Пропустить цель в шесть миль шириной? Ты тогда еще сказала, что старина Флек слишком часто меняет курс. Так оно и было. Он старался, чтобы мы оказались точно посередине рифа и не проплыли мимо него. Флек даже замедлил ход, чтобы мы не поранились, когда спрыгивали за борт. Не удивлюсь, если он наблюдал за нами и надрывался от смеха, пока Бентолл и Хоупман, два комика-неудачника, неуклюже крались к корме. А те голоса, которые я слышал на рифе ночью? Это Джон и Джеймс плыли на своем каноэ и проверяли, чтобы мы ненароком не заблудились и не подвернули случайно ногу. Боже, как же легко нас облапошили!

Повисло долгое молчание. Я прикурил пару сигарет и протянул одну из них Мари. Луна скрылась за облаками, и в темноте ее лицо превратилось в бледное размытое пятно. Наконец Мари сказала:

– Значит, Флек и профессор… действуют сообща.

– У тебя есть другие варианты?

– Что им от нас нужно?

– Я пока не знаю.

На самом деле я знал, но не мог ей этого рассказать.

– Но… но зачем все эти сложности, когда Флек мог просто приплыть сюда и отдать нас профессору?

– На этот вопрос тоже есть ответ. Тот, кто за всем этим стоит, очень умен. И ничего не делает просто так.

– Ты… ты думаешь, за всем стоит профессор?

– Я не знаю, кто он на самом деле. Не забывай про забор из колючей проволоки. Там военные моряки. Возможно, они приехали сюда поразвлечься, но я в этом очень сомневаюсь. На другой стороне острова происходит нечто очень важное и очень секретное. Тот, кто все это организовал, не станет рисковать впустую. Они знают, что Уизерспун здесь, а колючая проволока на самом деле ничего не значит, просто чтобы рабочие не шлялись где попало. Профессора, без сомнения, подвергли самой тщательной проверке. В спецслужбах работают ушлые ребята, и если ему позволили находиться на острове, значит он чист. И ему известно о моряках. Флек и профессор – сообщники. Профессор и моряки тоже сотрудничают. Какой из этого можно сделать вывод?

– Выходит, ты доверяешь профессору? Ты ведь сейчас, в сущности, сказал, что он действует на законных основаниях?

– Я ничего не говорил. Просто размышлял вслух.

– Нет, говорил, – возразила она. – Если моряки его приняли, значит он находится здесь законно. Именно это ты и сказал. Но если так, то почему китайцы ночами ползают на четвереньках у забора, зачем эта собака-убийца и растяжки на дороге?

– Я всего лишь строю догадки. Он мог предупредить своих рабочих держаться подальше от того места, и они знают о собаке и растяжке. И я не утверждаю, что видел его китайцев. Но предполагаю, что это могли быть они. Если на другой стороне острова происходит нечто значительное и секретное, не забывай, что утечка информации может происходить как стараниями сил извне, так и благодаря тем, кто находится внутри системы. У моряков наверняка есть надежные люди на этой стороне, которые следят, чтобы никто не покинул остров. Возможно, профессору об этом известно. Я думаю, что точно известно. Мы и так в последнее десятилетие подарили слишком много секретов коммунистам из-за просчетов в безопасности. Правительство наверняка усвоило уроки.

– Но при чем здесь мы? – в растерянности спросила Мари. – Все так… так ужасно запутано. И как ты объяснишь попытку покалечить тебя?

– Никак. Чем больше я об этом думаю, тем сильнее убеждаюсь, что я всего лишь жалкая пешка, которой почти в любой шахматной партии жертвуют ради победы.

– Но почему? – не унималась она. – Почему? И что заставило этого безобидного старого тюфяка профессора Уизерспуна…

– Если этот безобидный старый тюфяк – профессор Уизерспун, – мрачно перебил я ее, – то я – майская королева[11].

С минуту стояла тишина, нарушаемая только далеким шумом волн и шелестом пальм на ветру.

– Слушай, может, хватит уже? – устало проговорила она наконец. – Ты же сам говорил, что видел его по телевизору и…

– Внешне он на него очень похож, – согласился я. – И возможно, его фамилия действительно Уизерспун, только он никакой не профессор археологии. Из всех, кого я встречал, он единственный разбирается в археологии хуже меня. Поверь, это само по себе большая редкость.

– Но он так много знает…

– Он не знает ничего! Проштудировал пару книжек по археологии и Полинезии, да и то не больше четверти каждой из них. Даже не выяснил, что в этих краях нет гадюк и малярии, иначе бы не стал об этом говорить. Поэтому он и не хотел, чтобы ты брала его книги. Вдруг ты узнаешь больше его. Времени для этого потребовалось бы совсем немного. Он говорит, что достает глиняные и деревянные изделия из базальта, но лава превратила бы глину в пыль, а дерево спалила бы дотла. Он утверждает, что определяет возраст деревянных находок, опираясь на свой опыт и знания, но любой школьник, знакомый с физикой, скажет, что этот возраст с высокой точностью можно определить с помощью измерения степени распада радиоактивного углерода. Он дал мне понять, что эти памятники старины обнаружены на самой большой на данный момент глубине в сто двадцать футов. Но не меньше десяти миллионов человек знают, что три года назад в Тосканских холмах в угольной шахте нашли скелет возрастом в десять миллионов лет, причем на глубине в шестьсот футов. Что до использования при археологических работах высоковзрывчатого вещества вместо аккуратных раскопок с помощью кирки и лопаты… что ж, лучше не говорить об этом представителям Британского музея. Стариков от таких идей может хватить удар.

– Но… как же все эти древности и диковинки, которые хранятся у них?..

– Они могут быть настоящими. Профессор Уизерспун мог на самом деле начать здесь раскопки, а затем в ВМФ решили, что это отличное прикрытие для их секретной деятельности. Это позволило им закрыть доступ на остров на вполне законных основаниях, и ни у одной из стран не возникнет никаких подозрений, даже если они узнают о присутствии здесь военных моряков. Чем бы они тут ни занимались. При этом раскопки, скорее всего, давно уже закончились, а Уизерспуна тайно заменили на кого-то очень похожего, чтобы он создавал видимость кипучей деятельности на случай неожиданных визитов. Или же эти находки – подделка. Возможно, здесь вообще никогда не проводились археологические работы и все это – блестящая идея кого-то из ВМФ. Опять же, в этом случае им все равно потребовалась бы помощь Уизерспуна, но не обязательно его личное присутствие, вот они и обошлись фальшивым профессором. Не исключено, что эту историю с находками придумали для журналистов. Правительство обратилось к владельцам газет и журналов и убедило их посодействовать в организации этой мистификации. Такое уже случалось и прежде.