Черный крестоносец

Я воздержался от вполне закономерного вопроса, куда нам лучше плыть: в Австралию или Южную Америку. В данных обстоятельствах эта шутка прозвучала бы совсем не смешно. Вместо этого я сказал:

– Думаю, стоит отплыть подальше отсюда. Если дождь не утихнет, Флек никогда нас не найдет. Но нет никакой гарантии, что это продлится долго. Можно поплыть на запад, куда дует ветер и движутся волны, так нам будет проще всего.

– А вдруг Флек подумает то же самое и отправится за нами на запад?

– Если он считает нас хотя бы вполовину такими же чокнутыми, как он сам, то, скорее всего, решит, что мы поплыли в другую сторону. Была не была, рискнем. Поплыли!

Двигались мы очень медленно. Пловчиха из Мари действительно оказалась никудышная, к тому же канистры и намокшее одеяло сильно тормозили нас, но за первый час мы сумели преодолеть достаточно большое расстояние, делая пятиминутные перерывы после каждого десятиминутного заплыва. Если бы не мысли о том, что мы можем плыть так еще целый месяц и никуда не приплыть, я даже получил бы удовольствие: море по-прежнему было теплым, дождь начал стихать, а все акулы сидели по домам и не беспокоили нас.

Так прошло примерно часа полтора. Мари все это время вела себя тихо, почти не разговаривала и даже не отвечала на мои вопросы. Наконец я сказал:

– Ну все. Мы сделали, что хотели. Оставшиеся силы нам понадобятся для выживания. Если Флек нас все-таки настигнет, значит нам просто не повезло.

Я опустил ноги вниз и невольно вскрикнул, как будто получил неожиданный ожог или меня кто-то укусил. Что-то большое и твердое коснулось моей ноги, и, хотя в море много всего большого и твердого, в голову сразу полезли мысли об одном существе пятнадцати футов длиной, с треугольными плавниками и пастью, похожей на медвежий капкан, только без пружин. Но когда я понял, что вода вокруг не волнуется и не бурлит, то снова осторожно опустил ноги.

– Что такое? В чем дело? – спросила Мари.

– Мне даже жаль, что Флек не пригнал сюда свою шхуну, – с грустью заметил я. – Тогда им была бы крышка.

На самом деле не что-то большое и твердое коснулось моей ноги, а моя нога коснулась чего-то большого и твердого. А это уже совсем другое дело.

– Я стою на глубине около четырех футов.

После короткой паузы Мари откликнулась:

– Я тоже. – Она говорила медленно, изумленно, как человек, который не может поверить в происходящее и ничего не понимает, и меня ее реакция немного озадачила. – Что это значит?..

– Земля, моя дорогая девочка! – с восторгом ответил я. От радости у меня даже закружилась голова. Если честно, то вначале я не поставил бы и двух пенсов на то, что нам удастся выплыть. – Судя по тому, как поднимается вверх морское дно, другого ответа быть не может. Теперь у нас есть все шансы увидеть сверкающие пески, качающиеся на ветру пальмы и темнокожих красоток, о которых мы столько раз слышали. Дай мне руку.

В ответ не прозвучало никаких легкомысленных шуток, и радости на ее лице я не заметил. Мари просто молча взяла меня за руку, а я подхватил одеяло другой рукой и начал осторожно подниматься по песчаному морскому дну. Через минуту мы уже стояли на скале. В любую другую ночь мы стояли бы на суше и были бы сухими. Сейчас шел дождь, и мы стояли на суше и были мокрыми до нитки. Но главное, что мы стояли на суше. Остальное значения не имело.

Мы вытащили на берег обе канистры, и я накрыл Мари одеялом с головой. Дождь начал ослабевать – если, конечно, это можно так назвать, – но дождевые капли продолжали беспощадно атаковать нас.

– Я быстренько осмотрюсь, – сказал я. – Вернусь через пять минут.

– Хорошо, – безучастно ответила Мари.

Кажется, ей было все равно, даже если я уйду и не вернусь.

Но я вернулся, и не через пять, а через две минуты. Не успел я сделать и восьми шагов, как снова свалился в воду, и совсем скоро понял, что мы находимся на крошечном каменистом островке, в длину всего в четыре раза больше, чем в ширину. Хотел бы я посмотреть, как Робинзону Крузо удалось бы выжить на таком крошечном участке суши. Когда я вернулся, Мари неподвижно сидела на том же месте.

– Это просто маленькая скала посреди океана, – отчитался я. – Но по крайней мере, мы в безопасности. Хотя бы в данный момент.

– Да. – Она поскребла камень носком своей сандалии. – Это ведь кораллы?

– Скорее всего.

В юные годы мне доводилось много читать об этих залитых солнцем коралловых островах в Тихом океане, но теперь, когда я рассеянно плюхнулся на скалу, чтобы дать отдых ногам и оценить ситуацию, мой юношеский энтузиазм тут же испарился. Если это и был коралл, то он прекрасно подошел бы индийскому факиру для совершенствования навыков после того, как он освоит что-нибудь попроще, вроде сна на ложе из раскаленных гвоздей. Вся поверхность оказалась острой, изломанной, зазубренной и местами покрытой шипами и колючками. Я тут же вскочил, осторожно, стараясь не оцарапать руки, взял две канистры и положил их на самую высокую точку рифа. Потом вернулся к Мари, взял ее за руку, и мы уселись рядом на канистры, подставив наши спины дождю и ветру. Она предложила мне тоже накинуть на себя одеяло, и я оказался не настолько гордым, чтобы отказаться. Хоть какое-то подобие укрытия.

Сначала я пытался говорить с ней, но она отвечала односложно. Затем выудил пару сигарет из пачки, запрятанной в канистре, и предложил одну Мари, она взяла ее, но толку от сигарет оказалось немного: вода проникала сквозь одеяло, как сквозь решето, и через минуту они размокли. Еще минут через десять я не удержался и спросил:

– Мари, в чем дело? Понимаю, это не отель «Гранд-Пасифик», но мы хотя бы живы.

– Да. – И после паузы будничным тоном: – Я думала, что умру сегодня вечером. Ожидала смерти. Я была так уверена в этом, что теперь испытываю что-то вроде… разочарования. Никак не могу осознать, что все это происходит на самом деле. Понимаешь?

– Нет. Почему ты была так уверена в… – Я осекся. – Только не говори, что ты по-прежнему думаешь о тех же глупостях?

Она кивнула в темноте. Я скорее почувствовал движение одеяла, чем увидел это.

– Прости, мне очень жаль. Но я ничего не могу поделать. Может, я сошла с ума? Раньше такого не бывало, – беспомощно сказала она. – Представь, что ты пытаешься заглянуть в будущее, но ничего не видишь. А если и удается мельком что-то рассмотреть, то тебя там нет. Как будто между тобой и завтрашним днем опустили занавес, и, поскольку ты ничего не видишь, тебе кажется, что ничего и не существует. Никакого будущего.

– Суеверный бред! – отрезал я. – Ты устала, неважно себя чувствуешь, промокла, вся дрожишь, поэтому и лезут в голову всякие нездоровые фантазии. Пользы от тебя сейчас никакой. Я уже не знаю, что и думать. То мне кажется, что полковник Рейн был прав и ты станешь для меня первоклассным напарником в этом гиблом деле, а то я начинаю сомневаться, не окажешься ли ты мертвым грузом, который утащит и меня на дно. – Это было жестоко, но на самом деле я желал ей только добра. – Одному богу известно, как тебе удавалось столько времени заниматься этим ремеслом.

– Я же сказала, у меня такого раньше никогда не бывало. Действительно суеверный бред, я больше не заговорю об этом. – Она дотронулась до моей руки. – Это так несправедливо по отношению к тебе. Извини.

Никакой гордости я при этом не почувствовал. Просто не стал продолжать разговор и вернулся к созерцанию южных вод Тихого океана. И вскоре пришел к выводу, что эти места не вызывают у меня ни малейшего интереса. Дожди здесь – хуже некуда, кораллы – острые и опасные, а по морям рыскают опасные типы, способные, не моргнув глазом, прикончить любого. Ну и чтобы окончательно развеять всяческие иллюзии, нас ожидала холодная ночка. Под мокрым, липнущим к телу одеялом я продрог и покрылся холодным потом, нас обоих била неукротимая дрожь, которая только усилилась с приближением ночи. В какой-то момент мне даже показалось, что разумнее было бы лечь на поверхность теплой морской воды и провести ночь там. Но когда я решил проверить эту теорию и ненадолго спустился с рифа, то сразу передумал. Вода оказалась достаточно теплой, однако решение я изменил, когда увидел, как из расщелины в рифе высунулось щупальце и обвилось вокруг моей левой лодыжки. Осьминог, которому это щупальце принадлежало, весил всего несколько фунтов, но все равно ему удалось стащить с меня носок, когда я высвобождал ногу из его хватки. Желания познакомиться ближе с его старшими братьями у меня не возникло.

Это была самая длинная и самая паршивая ночь в моей жизни. Вскоре после полуночи дождь почти прекратился, осталась только легкая изморось, продолжавшаяся почти до рассвета. Временами задремать удавалось мне, временами – Мари, но когда она забывалась сном, то становилась беспокойной, дышала часто и неглубоко, руки ее холодели, а лоб, напротив, пылал. Иногда мы оба вставали, покачиваясь и рискуя свалиться с шершавого скользкого рифа, разминали затекшие тела, но большую часть времени просто молча сидели.

Я смотрел в темноту на дождь, и все эти тягостные ночные часы в голове у меня крутились только три мысли: об острове, на котором мы очутились, о капитане Флеке и о Мари Хоупман.

О полинезийских островах я знал мало, помнил только, что коралловые рифы бывают двух типов: атоллы и барьерные рифы, отличающиеся большими размерами. Если мы оказались на атолле – полуразрушенном кольце из многочисленных и, скорее всего, необитаемых коралловых островков, то будущее рисовалось в весьма мрачных тонах. Но если этот риф находится поблизости от лагуны, омывающей большой обитаемый остров, тогда нам все-таки повезло.

Затем я стал думать о капитане Флеке. Я многое отдал бы за возможность снова встретиться с ним, хотя и не знал, к чему это может привести. Мне стало интересно, почему он всем этим занимался, кто стоял за нашим похищением и последующей попыткой ликвидировать нас. В одном я точно не сомневался: пропавших ученых и их жен вряд ли найдут. Я оказался лишним и теперь уже не узнаю, где они и как сложилась их судьба. Впрочем, в тот момент я не особенно думал о них, мне просто хотелось снова встретиться с Флеком. Какой странный человек. Грубый и безжалостный, но, я готов поклясться, не настолько дурной, каким кажется. Правда, я ничего о нем не знал. Однако теперь догадывался, почему он решил подождать и избавиться от нас только после девяти вечера. Флек наверняка знал, что шхуна будет проходить мимо коралловых рифов. И если бы нас выбросили за борт в семь вечера, то к утру наши тела прибило бы к берегу. Нас могли найти и опознать, и тогда полиция быстро узнала бы про отель «Гранд-Пасифик», а Флеку пришлось бы объясняться.

Еще я думал о Мари Хоупман. Но не как о человеке, а как о проблеме. Мрачные предчувствия, владевшие ее разумом, мало что значили сами по себе, однако они служили симптомом кое-чего другого. И теперь я уже не сомневался, чего именно. Она была больна, не душевно, а физически: череда нелегких перелетов из Англии в Суву, затем ночь на борту шхуны, а теперь еще и тут. Добавим к этому серьезный недосып и недоедание и в довершение всего сильное физическое изнурение – все это понизило сопротивляемость ее организма и сделало уязвимым перед чем угодно, начиная от лихорадки и простуды и заканчивая старым добрым гриппом. После вылета из Лондона она могла подхватить любую инфекцию. Мне не хотелось даже думать, каким может быть исход, если она проведет еще одни сутки в мокрой одежде на обдуваемом всеми ветрами рифе. Или даже половину суток.

Иногда мои глаза так уставали от попыток рассмотреть что-либо в темноте через пелену дождя, что у меня начиналось нечто вроде легких галлюцинаций. Я вдруг видел вдали расплывающиеся от дождя огни. Но это еще полбеды. Когда мне показалось, что я слышу голоса, я решительно зажмурился и попытался заставить себя уснуть. Правда, заснуть, когда ты сидишь сгорбившись на канистре из-под воды, задачка не из легких. Но где-то за час до рассвета мне все-таки это удалось.

Проснулся я от обжигающего солнца, палившего прямо в спину. До меня донеслись голоса, и на этот раз они мне не послышались. Когда же я открыл глаза, то взору предстало самое замечательное зрелище.

Мари пошевелилась, пробуждаясь ото сна, и я стащил с нас одеяло. Мы очутились в восхитительном, ослепительном, завораживающем мире. Перед нами простиралась безмятежная, купающаяся в солнечных лучах панорама невероятной красоты, при виде которой прошедшая ночь казалась лишь мрачным кошмаром.

Цепь коралловых островов и рифов самых немыслимых оттенков зеленого, желтого, фиолетового, коричневого и белого цвета протянулась с обеих сторон от нас, как два огромных изогнутых рога, окружавшие огромную лагуну сверкающего аквамарина. А за этой лагуной лежал остров самой причудливой формы, какую мне только доводилось видеть. Как будто чья-то огромная рука разрезала пополам такую же гигантскую ковбойскую шляпу и выбросила одну из половинок. Самая высокая точка находилась на севере, где скала вертикально спускалась к морю. На востоке и юге склоны горы круто обрывались вниз (и я предположил, что на западе была точно такая же картина). Широкими полями шляпы служила пологая равнина, сползающая к побережью из сверкающего белого песка, от вида которого даже в этот ранний час и с расстояния в три мили у меня заболели глаза. Сама гора, казавшаяся яркой, сине-фиолетовой в лучах восходящего солнца, была полностью лишена растительности. Равнинная местность у ее подножия также выглядела пустынной, лишь кое-где росли редкий кустарник и трава, а у самого берега виднелись пальмы.

Но пейзажем я любовался недолго. Мне хочется думать, что при других обстоятельствах я, как и любой нормальный человек, смог бы воздать должное красоте этих мест, но не после дождливой и холодной ночи на голом рифе. Намного больше меня заинтересовало каноэ, которое стрелой скользило по зеркальной глади зеленой лагуны.

В каноэ сидели двое, оба – крупные коренастые темнокожие мужчины с копной густых курчавых черных волос. Их весла двигались синхронно, с такой скоростью вонзаясь в сверкающую водную гладь, что я едва мог поверить своим глазам. Они неслись так стремительно, что слетавшие с их весел брызги переливались всеми цветами радуги в лучах восходящего солнца. Подплыв к рифу ярдов на двадцать, гребцы опустили весла в воду, замедлили ход, развернулись и остановились ярдах в двадцати от нас. Один из мужчин спрыгнул, оказавшись по пояс в воде, вброд добрался до рифа и ловко забрался на него. Он был босым, но острые кораллы, похоже, не вызвали у него никаких затруднений. Лицо его выражало нечто среднее между изумлением и благодушием, и со стороны такая гримаса могла показаться даже комичной. Удивление у него вызвала пара белых людей, очутившихся спозаранку на рифе, а радовался он миру, который казался ему прекрасным. Такие лица нечасто можно встретить, но, увидев их, вы уже ни с чем их не спутаете. В конце концов благодушие и радость окончательно вытеснили изумление. Он улыбнулся во весь рот ослепительной улыбкой и сказал что-то, но я не понял ни слова.

Он догадался, что я его не понимаю, и не стал терять время зря. Взглянув на Мари, мужчина покачал головой и поцокал языком. От его взгляда явно не ускользнула бледность ее лица, неестественный румянец на щеках и лиловые круги под глазами. Затем он снова улыбнулся, наклонил голову, словно в приветствии, поднял Мари на руки и понес к каноэ. Я поплелся за ним следом, таща две канистры из-под воды.

На каноэ имелась мачта, но, поскольку ветра не было, пришлось грести к острову. Точнее, гребли двое фиджийцев, а я с радостью предоставил им такую возможность. Если бы я управлял каноэ с такой же скоростью, то через пять минут начал бы хрипеть и задыхаться, а через десять оказался бы на больничной койке. На Королевской регате в Хенли эти двое точно произвели бы сенсацию. Двадцать минут они гребли без перерыва, пока не пересекли лагуну, так энергично вспенивая воду, будто за нами гналось Лох-несское чудовище. При этом они находили время и силы, чтобы болтать и смеяться всю дорогу. Я подумал, что если и остальные обитатели острова такие же, то мы попали в надежные руки.

В том, что существуют и другие обитатели, я не сомневался. Когда мы подплыли ближе к берегу, я насчитал не меньше полдюжины хижин на сваях, приподнимавших их фута на три над землей, и с огромными соломенными крышами, круто спускавшимися почти до земли. В домах не было ни окон, ни дверей, что и понятно, ведь стен там тоже не было. Исключение составлял один, самый большой дом на поляне около берега, рядом с кокосовыми пальмами. Остальные хижины находились поодаль, южнее. Еще дальше на юге, словно бельмо на глазу, торчала старомодная камнедробильная установка из металла и рифленого железа и загрузочный бункер. За ними – длинный низкий барак с покатой крышей из рифленого железа. В таком месте, наверное, особенно приятно работать, когда солнце стоит в зените.

Мы свернули направо, к маленькому причалу – даже не полноценной пристани с анкерными сваями, а плавучей платформе из связанных между собой бревен, прикрученной веревками к паре пеньков на берегу. В этот момент я увидел человека, лежавшего неподалеку. Белый мужчина принимал солнечные ванны. Худой жилистый старик с густой седой бородой, в темных очках и в измятом полотенце, прикрывавшем стратегический участок ниже талии. Казалось, что он спит, но я ошибся. Когда нос каноэ вонзился в песок, он резко сел, сдернул с себя темные очки, близоруко щурясь, посмотрел в нашу сторону, затем выкопал из песка еще одни очки со слегка тонированными стеклами, водрузил их на нос, взволнованно воскликнул: «Господи помилуй!» – вскочил с необычным для такого старикана проворством и, обмотав полотенцем бедра, поспешил к ближайшей хижине с соломенной крышей.

– А ты умеешь произвести впечатление, дорогая, – пробормотал я. – Несмотря на все невзгоды, ты смогла поразить этого старикана, а ведь ему уже лет девяносто девять, не меньше.

– Кажется, он не очень-то нам обрадовался, – с сомнением ответила Мари и улыбнулась крупному мужчине, который поднял ее из каноэ и осторожно поставил на песок. – Может, он живет здесь отшельником? Может, он сбежал на острова и меньше всего хотел бы увидеть других белых людей?

– Он помчался надевать свои лучшие шмотки, – уверенно заявил я. – Через минуту вернется и окажет нам самый радушный прием.

Старик действительно вернулся. Не успели мы дойти до края пляжа, как он вышел из хижины в белой рубашке, белых парусиновых штанах и с панамой на голове. У него была седая борода, длинные седые усы и густые седые волосы. Точная копия Буффало Билла[8], если бы тот оделся во все белое, как это принято в тропиках, и нацепил соломенную шляпу.

Тяжело дыша, старик поспешил нам навстречу с протянутой рукой. Я не ошибся насчет теплого приема, но возраст определил неверно. Ему было не больше шестидесяти. Может, даже лет пятьдесят пять, и выглядел он очень даже неплохо для своего возраста.

– Господи помилуй! Господи помилуй! – Он жал нам руки с таким воодушевлением, словно мы выиграли для него главный приз в лотерее. – Какой сюрприз! Я с утречка окунулся, а потом, знаете, решил немного обсохнуть… глазам поверить не могу! Откуда вы взялись? Нет-нет, не отвечайте сейчас. Пройдемте в мой дом. Чудесный сюрприз, чудесный!

Старик побежал в обратную сторону, при каждом шаге повторяя: «Господи помилуй!»

Мари улыбнулась мне, и мы пошли за ним.

Он провел нас по короткой тропинке в усыпанный белой галькой двор, затем мы поднялись по деревянной лестнице из шести ступенек и оказались в доме. Как и остальные хижины, он стоял на сваях, но, войдя внутрь, я понял, чем этот дом отличался от остальных и почему. У него были стены, вдоль которых стояли книжные шкафы и застекленные витрины, занимавшие три четверти всего пространства. Между ними помещались двери и оконные проемы без стекол, их заменяли сплетенные из листьев пальм шторы, которые при желании поднимались и опускались. В доме пахло чем-то особенным, но поначалу я не мог понять, чем именно. Пол был выложен ветвями, вероятно, кокосовых пальм, они лежали поперек тесно уложенных балок. Потолка как такового не было, только потолочные балки, поставленные под острым углом друг к другу, и соломенная крыша. Эту крышу я рассматривал довольно долго и с большим интересом. В углу стоял старый стол с выдвижной крышкой, а у внутренней стены – большой сейф. На полу – яркая соломенная циновка, заставленная низенькими, но удобными на вид плетеными креслами и диванами, около каждого из которых стоял низкий столик. Довольно уютная комната, особенно когда под рукой есть бутылка со спиртным.

Старик (из-за седой бороды и усов по-другому воспринимать его не получалось), похоже, умел читать мысли.

– Присаживайтесь, присаживайтесь, располагайтесь поудобнее. Не хотите чего-нибудь выпить? Да, конечно, это в первую очередь. Вам это очень нужно. – Он схватил маленький колокольчик и так яростно затряс им, словно собирался проверить, как долго тот продержится, пока не развалится в его руке. Поставив колокольчик на место, старик взглянул на меня. – Кажется, еще рановато для виски?

– Только не сегодня утром.

– А вы, юная леди? Может, бренди? Что скажете? Бренди?

– Спасибо. – Она улыбнулась ему так нежно, как никогда не улыбалась мне, и я заметил, что старик буквально расплылся от счастья. – Вы очень добры.

Едва я успел подумать, что его отрывистая речь с постоянным повторением слов и фраз может стать довольно утомительной, если мы задержимся здесь надолго, и что его голос кажется мне смутно знакомым, как дверь открылась и вошел молодой китаец. Он был очень маленького роста, худой как скелет, в костюме цвета хаки. Свою лицевую мускулатуру он, судя по всему, использовал только для того, чтобы всегда сохранять бесстрастный вид. Увидев нас, он даже не моргнул.

– Ах, Томми, наконец-то. У нас гости, Томми. Принеси выпить. Бренди для леди, большую порцию виски для джентльмена и… дай подумать… да-да, думаю, я тоже выпью… и маленькую порцию для меня. А потом приготовь ванну. Для леди.

По всей видимости, он решил, что я обойдусь бритьем.

– Потом приготовь завтрак, – продолжил он. – Вы еще не завтракали?

Я ответил ему, что мы не завтракали.

– Чудесно! Чудесно!

Он заметил двух фиджийцев, которые спасли нас. Они стояли на белой гальке во дворе, держа в руках канистры из-под воды. Старик удивленно приподнял седые брови и спросил у меня:

– Это еще что?

– Там наша одежда.

– Правда? Да-да, понимаю. Одежда. – Он не стал комментировать эксцентричный вид наших чемоданов, только подошел к дверям и сказал: – Джеймс, оставь это здесь. Вы оба отлично поработали. Отлично. Поговорю с вами позже.

Двое туземцев широко улыбнулись и пошли прочь.

– Они говорят по-английски? – поинтересовался я.

– Разумеется. Конечно.

– А с нами совсем не говорили.

– Хм. Не говорили? Правда? – Он подергал себя за бороду. Ну просто вылитый Буффало Билл! – А вы пытались завести с ними беседу?

Я подумал и улыбнулся:

– Нет.

– Вот и ответ на ваш вопрос. Кто же знает, какой вы национальности? – Он повернулся к вошедшему юноше-китайцу, взял с подноса стаканы и передал их нам. – Ваше здоровье.

Я промычал что-то подходящее к случаю и настолько короткое, насколько это было уместно, и приник к виски, как измученный жаждой верблюд припадает к источнику воды в пустыне. Пришлось оскорбить великолепный виски, осушив половину стакана одним большим глотком, но все равно вкус был чудесным. Я уже собирался прикончить вторую половину, когда старик вдруг сказал:

– Что ж, все приготовления завершены, правила приличия соблюдены. Теперь расскажите вашу историю, сэр. Мне не терпится ее услышать.

Вопрос застал меня врасплох, и я внимательно взглянул на него. Возможно, я ошибся, приняв его за старого наивного идеалиста. Точно ошибся. Яркие голубые глаза смотрели проницательно, и, насколько мне удалось разглядеть за густой растительностью его лицо, оно выражало осторожность и даже опасение. В конце концов, странное поведение не всегда говорит о том, что у человека не все в порядке с головой.

Я рассказал ему все, коротко и ясно.

– Мы с женой летели на самолете в Австралию. Во время ночной остановки в Суве в три часа ночи нас вывели из отеля капитан Флек и двое индийцев и силой посадили на шхуну, где заперли в трюме. Вчера вечером мы услышали, что они собираются нас убить, поэтому выбрались из трюма. Погода была ужасной, и нас не заметили. Мы спрыгнули за борт и через какое-то время приплыли к коралловому рифу. А утром нас нашли ваши люди.

– Господи помилуй! Какая удивительная история. Удивительная! – Какое-то время он продолжал причитать и качать головой, затем взглянул на меня из-под своих лохматых седых бровей. – Не могли бы вы рассказать чуть подробнее?

Я еще раз поведал ему нашу историю о том, что случилось после нашего приезда в Суву. Все это время он сверлил меня взглядом через тонированные стекла очков, а когда я закончил свой рассказ, он вздохнул, опять покачал головой и сказал: