Бегущая от Тьмы

Мои движения стали вязкими, вдохи – хриплыми, а кровь так предательски стекала по рёбрам. Я выдыхалась, но не собиралась умирать.

Я сорвалась с места из последних сил. Выпад вперёд, обманный маневр. Меч противника проскользил мимо меня, а мой же с глухим звуком вгрызается в череп мужчины наотмашь. Тот всхлипывает, глаза его стекленеют…

И тогда я понимаю: меч застрял.

Я тяну, дёргаю – бесполезно. Пальцы соскальзывают от крови, вены горят, а второй уже несётся на меня, как пущенное копьё.

И тогда это происходит.

Холодная сталь вонзается в мою спину как змея – тихо, без предупреждения, но с изысканным садизмом. Меч входит, не встретив никакого сопротивления. Лишь жар боли вспыхивает в теле так, будто кто-то разжёг внутри меня второе солнце. Я заорала – не как девушка, как зверь. Как существо, которому сорвали кожу, но не добили.

Последний из них – единственный, кому хватило дурной удачи остаться в живых, – засмеялся. Победно, захлёбываясь в бредовом торжестве. И тогда он резко выдёргивает меч. И я чувствую, как лезвие скребёт по кости и рвёт всё, что было во мне целым.

«Без магии не получилось…»

Приходит мысль – как предсмертный шёпот. Задетое лёгкое горит, тело наливается свинцом, но я всё ещё стою. Всё ещё дышу. А после медленно разворачиваюсь к тому смертнику, что посмел это сделать.

Мой взгляд – синее пламя, которое стирает усмешку с губ разбойника, превращая её в настоящую гримасу страха. И я вижу, как у него – сильного, бывалого, жестокого – ноги начинают дрожать.

– Н-нет, прошу, госпожа… П-пожалуйста… – вдруг начинает скулить он в диком припадке ужаса и падает на колени – в грязь, в пыль, в кровь своих же братьев.

Но просил он зря. Меня уже не было.

Тьма взяла надо мной верх. А я стала чистым, синим огнём, не знающим ни пощады, ни жалости. Силой, от которой стонет лес и прячется солнце.

Я подняла руку – и разбойник, словно игрушка в чужих пальцах, поднялся вверх вместе с ней, вырванный из земли, как сорняк. Он захлёбывался воздухом, будто рыба, выброшенная на берег, захлёбывался собственным страхом. Его руки, ноги дёргались, как у насаженного на крюк зверя. Глаза закатывались.

Я шепчу слова – тихо, как молитву или самое страшное из проклятий.

И сжимаю кулак.

Хлопок, будто кто-то лопнул надутый бурдюк. Кровь – вязкая, тёплая, как дождь из кипящей смолы, – обливает меня с головы до ног.

Я выдохнула. Один вдох как глоток стекла. Второй уже чётко вновь отдавал кровью.

Тело пульсирует от боли, но разум отчётливо осознаёт: лезвие было отравлено. Мерзким, дрожащим ядом, что уже растекается внутри меня, отравляя кровь.

Я, спотыкаясь, иду к лукошку, словно всё ещё верю, что это имеет значение, – и бормочу себе под нос слова с металлическим привкусом на языке:

– Значит, стало тебе мало моей крови? Ещё захотел? Ну так жри этого безголового, но другие трупы трогать не смей – придут за ними скоро, – говорю я, обращаясь к лесу, который в ответ стал куда громче и торжественнее шуметь своей листвой.

Он был голоден. И я его накормила. Ловушка сработала, и лес теперь пьёт меня, слизывает с мха мою кровь, как мёд.

То, как он жрал, я видела, уезжая на их повозке. Отвратительное зрелище. Однако я сжимаю зубы крепче и заставляю лошадей ускориться. Ведь мне нельзя было останавливаться.

Пускай деревья плыли перед глазами. Всё плыло. Я понимала: как только яд начнёт распространяться, а я потеряю слишком много крови и вырублюсь здесь – меня сожрут. Не звери, а лес. Он.

И потому, в каком виде сейчас я была, даже думать не хотелось, да и не до того было. Я валялась на повозке, тщетно пытаясь регенерировать собственные раны. Но кочки вгрызались в мой позвоночник, каждая – как новый удар под рёбра. Я почти теряю сознание. Почти. Однако мне удалось каким-то чудом доехать до деревни и пока ещё не вырубиться от боли и токсикоза.

Решала, куда мне направиться, я недолго, сразу же свернув на знакомую улицу. Я лишь слегка не справилась с управлением, и кони, дико заржав, просто снесли забор нашего кузнеца Геральда. Но зато довезли меня едва ли не до самых дверей, где я осторожно, будто на сломанных ногах, сползла вниз.

И тут же пожалела об этом. Перед глазами всё плыло, и я шаталась вместе со всем миром. Услышав, как кто-то выбежал из дома, я кое-как повернула голову… и просто застыла на месте вместе со временем.

Нет. Только не это. Только не он. Не сейчас.

Тьма, мне и без того хватало видений на грани бреда. Я уже давно сомневалась, где проходит граница между сном и явью, но чтобы вот так – в лоб, без предупреждения, по самому больному? Это было жестоко даже для нее. Ведь я уставилась не моргая, будто боялась, что, если закрою глаза, он исчезнет… или, наоборот, приблизится.

Мой мальчик-вдохновение, который раньше не давал мне грустить. Когда-то я придумала его – маленькая, испуганная, почти невидимая для мира девочка, – лишь бы кто-то остался со мной во Тьме, что так пугала меня по ночам. Хоть кто-то.

Потому я и нашла его во снах, где мы – два вольных духа – крали звёзды, играли в пиратов и пересекали океаны из молока и мрака. Он был моим идеальным слушателем. Тем, кого нельзя было потерять, потому что он никогда по-настоящему и не был рядом.

Сколько это длилось? Год, может быть, два? Я уже плохо помнила. Время во снах текло иначе.

А потом, в один из дней, моя Мать раскрыла мою маленькую тайну. Она поняла, почему я вечно была такой уставшей после сна и постоянно витала в облаках. Тогда Она не на шутку разозлилась и, прошептав всего лишь одно заклинание над моей спящей головой, навеки отрезала мне путь в тот прекрасный, пусть и нереальный мир.

И как бы горько и долго тогда я ни рыдала – она всё равно осталась холодна и равнодушна к моим мольбам. И тот мальчик из снов остался для меня лишь приятным воспоминанием из детства.

Я выросла. Научилась забывать. Или, по крайней мере, делать вид. А его образ всё равно остался где-то под кожей, в самой глубине, как шрам после ожога, который уже не болит, но никогда не исчезнет. И я была уверена: он лишь плод моего детского отчаяния. Ничего больше.

…До этого момента.

Теперь он стоял передо мной – не иллюзия, не смазанный силуэт из сна, а настоящий. Живой. И до боли знакомый.

Его тёмно-синие волосы, когда-то короткие, теперь отросли и едва касались плеч. А глаза… Эти непроницаемые, чёрные, как безлунная полночь, глаза смотрели прямо в меня. Он смотрел на меня так, будто и сам не верил, что я существую.

Но всё это было мелочью по сравнению с тем, что я видела в нём на самом деле.

Невероятную, просто сокрушительную ауру – одного из самых сильных магов, что я когда-либо встречала. В нём бушевала буря, таившая всполохи смертельных молний. В нём был океан, способный утопить любого, кто осмелится войти в его воды. Он больше не был моим добрым сном – он стал чьим-то кошмаром, обретшим плоть.

И вот его, словно непутёвого щенка, откидывают в сторону, когда он загораживает проход другой скале. Геральд не теряется ни на миг и бросается ко мне.

– Боги, Адель, что с тобой случилось?! – рычит он, без раздумий подхватывая меня на руки. Я не могу сдержать стона боли, но, пожалуй, это было даже к лучшему. Я хотя бы очнулась от того шока, что сковал меня при виде моего прошлого.

– Ты ранена? Где? Ты вся в крови!.. Чёрт побери, ничего не понимаю! – бормотал он, торопливо таща меня в дом, где воздух пах железом и углём, но никогда – смертью.

Экономка завизжала фальцетом, увидев меня – в крови, искалеченную, полуживую. Хотела упасть в обморок, но кузнец взревел:

– Воды! Тряпок! Быстро!

– На дороге… нарвалась на… разбойников… Ауч… – шиплю я от боли, когда меня укладывают на диван. Зря. Теперь он был безвозвратно испорчен.

– Где именно, Адель? Скажи, это очень важно. И что с тобой?.. – последний вопрос утратил смысл, как только он осмотрел моё тело внимательнее. Геральд даже, казалось, побелел. А я, сделав рваный половинчатый вдох, хриплю сквозь зубы и пытаюсь меньше думать о назойливой боли:

– Со стороны болот… на западной тропе… Геральд, клинок был отравлен, – выдыхаю я, прерываясь, будто слова мои выкованы из боли. – У Матери Настоятельницы… в запасах должна быть настойка… Мне нужно двадцать граммов золототысячника и восемьдесят граммов…

Договорить мне не дают, ибо парень, до того тенью следовавший за нами, внезапно очнулся.

– …Цветков мальвы, – заканчивает он за меня красивым, низким тембром, от которого всё во мне замирает. Смотреть на него сил нет, но слушать – вполне.

Вот только так резко сокращать между нами дистанцию ему не стоило. Когда на тебя надвигается стихийное бедствие – ты даже полумёртвый очнёшься, чтобы попытаться сбежать. Вот и я дёрнулась в сторону, словно от огня.

Он тут же остановился в нескольких шагах от дивана, вероятно, поняв, насколько сильно я его опасаюсь. Геральд, сидевший рядом, тоже вздрогнул, но вместо молчания просто громогласно заорал, когда я резко подскочила:

– Не двигайся! Что ты… – он взглянул на сына хмурым взглядом, затем вновь на меня: – Адель, это мой сын – Данте. Он маг… Да тише ты, тише! Он заканчивает Магическую Академию в столице, считай, у него уже есть лицензия на практику.

Он говорит, а я не слышу. У меня в ушах гудит. Страх, подкатывающий к горлу, – первобытный, животный.

Данте же стоит не шелохнувшись, как буря, замершая на горизонте. Он не делает ни шага вперёд, будто понял: каждое его движение как удар по открытому перелому. В то время как я зверем смотрю в глаза парню, который и не думает отводить свой. И думаю лишь об одном:

Он действительно может… не скрывать свои способности?

Я кусаю губы уже не только боли, но и от зависти.

– Вода! – пищит где-то на периферии экономка, ставит таз и оставляет охапку чистых тряпок. Геральд тут же кивает ей в знак благодарности. Женщина вскоре убегает прочь. Судя по тому, по какой траектории она обошла застывшего на месте парня, она боялась его так же сильно, как и я.

– Адель, – Геральд садится рядом, крепко, по-отцовски, сжимает мою руку и говорит: – Ты доверяешь мне? Тогда доверься и ему. Он умеет лечить. Если ты позволишь ему помочь – ты не умрёшь. Монахини справятся за месяцы, он – за пару часов, – произносит мужчина как никогда серьёзно. Его тревога за меня читается на лице настолько ясно, что я невольно вздыхаю.

– Только… всё равно сходите за травами. Яд… распространяется, – произношу я с куда большим трудом, чем раньше. И чёрные глаза Геральда зажигаются надеждой.

– Данте, займись ею пока, я постараюсь быстро, – произносит мужчина, вставая с края дивана и, проходя мимо сына, что-то тихо ему говорит. Понятия не имела, что именно. Да и я была уже далеко не в том состоянии, чтобы что-то соображать.

Вот только не чувствовать эту близкую, такую мощную силу я просто не могла. Он приближается медленно, словно не к раненой девушке, а к дикому зверю, что может цапнуть в агонии.

Данте не говорит ничего. А я и не дожидаюсь его команды. Со стоном поворачиваюсь на живот, потому что знаю: если буду медлить, то не решусь.

– Он ударил… со спины, – шепчу я, краем помутневшего рассудка чувствуя, как он подходит совсем вплотную, а после садится на место своего отца.

И его ладонь касается моего плеча, медленно, почти невесомо. Однако я всё равно ощутимо вздрогнула. Этот страх был почему-то сильнее меня, сильнее моего измученного разума, поэтому я зажмуриваю глаза как можно крепче.

– Ты же знаешь, что я не причиню тебе зла, верно? – тихо спрашивает он обволакивающим, мягким тоном и, дождавшись моего короткого кивка, приступает к делу. Будто знал, что я в любой момент могу передумать.

Знакомое заклятие ножниц легко и просто разделывается с некогда белой рубашкой, ставшей теперь багрово-чёрной от крови. Пальцы мага осторожно убирают прилипшую ткань с кожи, словно я была сделана из стекла, а не из Тьмы, огня и злости. Я концентрируюсь на каких-то совершенно неважных вещах, цепляюсь пальцами в подушки дивана, лишь бы не слышать собственного рваного дыхания.

Данте увидел рану, и в его лице что-то изменилось. Церемонии закончились. Он начал работать быстро и без слов. Я закусила губу, ожидая агонии от чужой целебной магии. Вот только он что-то делает, даже не касаясь сначала моей кожи, и вдруг…

Ему каким-то невероятным образом удалось снять всю ту нестерпимую боль, что сводила меня всё это время с ума. И всё же я не выдержала, застонала вслух, когда вместо боли в грудную клетку хлынуло облегчение – горячее, густое, как мёд.

Его магия была другой, не той, что учила меня Мать – суровой, подчиняющей и жестокой. Она была в сто крат мягче. Это целительное тепло пронизывало меня, не требуя ничего взамен.

И мне вдруг стало совершенно всё равно на произошедшее, ибо я плавала где-то в море, на волнах спокойствия и расслабленности. Никакой боли. Только тёплые руки, от которых шёл едва заметный свет, что резал глаза и не давал полностью провалиться в сон.

– Адель, – услышала я далёкий, встревоженный голос. – Нужно выпить лекарство…

Я хотела ответить, но губы лишь расплылись в сонной, блаженной улыбке. Пусть подождёт.

«Очнись же!» – приходит мне ментальная пощёчина, отчего я тут же распахиваю глаза и просыпаюсь. Мир качался, как палуба в шторм. Перед глазами медленно прорисовывалось лицо – не то бледное, не то слишком яркое.

Данте помогает мне сесть, ловит, когда я падаю. Подносит к губам чашу с отваром. Он пах отвратительно, как болото, с которого я едва выбралась. Я захлёбываюсь им, но пью. Знаю ведь, что нужно.

Когда всё кончается, я вновь падаю в подушки – тяжело, как будто тело больше не было моим. Окутанная пледом, без рубашки, без гордости, только с лёгким зудом в затягивающихся ранах и… удивительным чувством покоя. А потому я сладко зеваю и всё же позволяю себе доспать то время, что упустила этой ночью.

Сердце, которое недавно срывалось в пропасть от страха и боли, теперь билось ровно, будто ничего и не случилось. Будто всё, что происходило до этого, было лишь моим дурным сном. Только вот идиллии моего спокойного сна суждено было быть недолгой.

– Какого чёрта ты себе вообще позволяешь?! – разнёсся по комнате чей-то хлёсткий голос, похожий на удар кнута.

Этот голос я узнала лишь по тембру, но слышать в нём столько ярости я не привыкла. В Кайле никогда не было столько злости.

– Кайл, прошу, успокойся… – Геральд всегда был для меня образцом спокойствия и трезвости ума. И сейчас тоже не подводил.

– Не смей мне что-то говорить, кузнец! Ты должен был её сразу же отправить в монастырь, а не отдавать этому монстру! – рычит не своим голосом совершенно незнакомый мне человек, и от громкости его тона я окончательно прихожу в себя.

Я всё так же лежала на окровавленном диване, бережно укрытая пледом по самую шею. А моя рана стала лишь небольшой затянувшейся царапиной, которая теперь лишь слегка ныла и чесалась от запёкшейся корки крови.

– Она бы умерла, идиот. Ты бы этого хотел? – этот тон в ответ был холоден, как лёд. И хоть он не кричал, но буквально резал без ножа.

– Это правда, Кайл, – поддержал его Геральд, и в голосе у него уже не осталось привычной мягкости. – Она едва дышала, когда мы её принесли. А ты говоришь, что нужно было тащить её куда-то ещё? Только если на погребение.

Последняя фраза ударила Кайла, как камень по лицу. Лёд всё же треснул.

– Всё равно это не давало ему права…

Кайл задыхался от злости, будто слова царапали его горло. И становилось понятно: напряжение в комнате звенело, как натянутая до предела тетива. Если я сейчас же не вмешаюсь – она точно порвётся.

Моя единственная попытка подняться провалилась. Голова была тяжелее наковальни Геральда, оттого я лишь завозилась под пледом, борясь с подступающей слабостью. И тут же почувствовала на себе взгляд – хищный, тёмный. Он появился в дверном проёме тихо, как тень.

– Ну и куда ты собралась? Тебе ещё рано вставать.

И пусть произнёс он это с укором, но тон был кардинально теплее того, каким он говорил с Кайлом. Однако всё же я замираю, чувствуя, как от одного его присутствия воздух в комнате становится плотнее. Я смотрю на него, как смотрят на бездну, в которой слишком много неизвестности, чтобы она была безопасной. Данте же, видя мои округлившиеся от страха голубые глаза, вновь замирает посреди комнаты, не желая пугать меня снова.

– Я голодна. И… мне бы кровь отмыть, – произношу я не своим, слишком высоким голосом, а после смущённо откашливаюсь, завидев на пороге комнаты ещё двух мужчин.

Данте не двинулся, лишь продолжал смотреть на меня всё это время. Потому что роль «спасателя» с быстротой кометы присвоил себе Кайл, появившийся на пороге через секунду после мага. И я была не против этой руки помощи.

Мне понадобились титанические усилия лишь для того, чтобы не упасть по дороге. Потому в ванную мы идём молча. Напряжение шло за нами следом как тень. Я чувствовала, как дрожу – от слабости, стыда и пережитого. А потом, словно в насмешку над моей уязвимостью, в воздухе появился пар, и с лёгким шипением в ванне начала набираться горячая вода.

– Да чтоб ты… – едва не зарычал Кайл сквозь зубы, будто проклятие само просилось наружу.

Данте, не сказав ни слова, развернулся и покинул ванную, как только закончил со своим водным фокусом. Кайл рванул за ним, кипя от негодования. Он явно считал, что демонстрация магии в его присутствии была сродни пощёчине.

А я осталась одна. Слава Тьме.

Я откинулась в воду, будто нырнула в тишину с головой. Мылась я долго, но не просто чтобы очистить кожу. Я вычищала из себя страх, кровь и гнев. Смывала не столько грязь, сколько усталость. И эту ржавую боль, что въелась в кости после утреннего боя. Словно сдирала с себя дочиста всё, что было связано с этим кошмарным утром. Ткань рубашки, прилипшая к ране, вспоминалась с каким-то глухим ужасом. Я обдирала себя мылом, ногтями, мыслями. Ласково, но методично. Как будто, если намылю плечо ещё раз, исчезнет ощущение, что я вновь стала жертвой. Если хорошенько промою волосы – забудется резкий запах железа и моей магии.

Но ничего не забывалось.

Одежда, оставленная в предбаннике, оказалась немного велика, но была чистой. Потому выходила я уже полностью одетой, но всё ещё безмерно слабой, как побитая жизнью собака. Передвигалась неспешно, осторожно придерживаясь за стену до самой кухни.

Вероятно, из-за моей просьбы оттуда сейчас доносился невероятный запах и… очередные споры.

Правда, стоило мне открыть дверь, как парни тут же замолчали, переведя всё внимание на меня. Сейчас здесь были лишь Кайл с Данте. И бедная кухарка, вжавшаяся в угол у плиты с видом человека, мечтающего оказаться где угодно, только не здесь.

Я замерла на пороге, вцепившись в косяк. Осматривала обоих и не могла не отметить, насколько они были разными.

Один – простой, яркий и до одури настоящий. Другой – сдержанный, глубокий, как дно морской глубины. И то, как Кайл сжал челюсть, увидев шаг Данте ко мне, направленный на то, чтобы в этот раз самому меня поддержать, говорило само за себя – кто был предметом их спора.

Однако отпрянула я от мага, как от огня, вовсе не из-за этого.

– Я сама! – вырвалось из меня резче, чем я ожидала. Голос мой не дрогнул, хотя ноги – почти да.

Упав напротив Кайла за столом, я невольно испытывала отвращение от того, как он довольно ухмылялся, глядя на эту сцену. Данте же вначале молча замер со сжатыми кулаками на том самом месте, откуда я от него буквально сбежала, а после вздохнул свободнее и, повернувшись, сказал:

– Молодец. А теперь дай мне тебя осмотреть. Нужно убедиться, что яд уходит из тела.

Приближался он вновь медленно, словно давая мне время на то, чтобы моё сердце успело зайтись в лихорадочном припадке и снова успокоиться. Я всё ещё была словно зверь, зажатый в угол, дрожащий от тени когтей, которых уже не было.

И потому неудивительно, что, когда он подошёл вплотную и поднял мой подбородок своими пальцами, моё сердце рухнуло куда-то в пропасть.

Я знала, что он делает всё по правилам – просто осматривает, как должен. Но когда его большой палец легко мазнул по моим губам, заставляя приоткрыть рот…

…я забыла, как дышать.

– Скажи «а-а-а», – с непроницаемым выражением лица произнёс он, точно издеваясь надо мной столь тонко, насколько это было возможно.

А мне оставалось лишь сверкнуть гневно синими топазами глаз, но подчиниться. И спустя секунду Данте уже отпустил моё лицо и взял в ладони мои руки, слушая на этот раз пульс.

Хотя мне казалось, что сейчас его слышат все присутствующие в комнате. Он задержал мою руку в своей чуть дольше, чем нужно. И уголок его губ едва дрогнул – слабый изгиб, почти незаметный, но в нём читалось многое.

– Тебе нужно ещё выпить настойки. Язык всё ещё обложен, и сердцебиение слишком быстрое, – говорит он уже спокойным, бархатным тоном. – Фая, нальёшь ей остатки? И можешь уже подавать на стол.

А затем, не глядя на меня больше, маг спокойно пересёк кухню и сел за стол – прямо рядом с Кайлом. Вероятно, специально, чтобы меньше давить на меня своей силой.

И после этой сцены я была ему за это почти благодарна. Да и, судя по пылающему взгляду Кайла, он тоже.

Фая – та самая крошечная старушка с руками, пахнущими корицей и хлебом, – сновала между печью и столом с завидной для меня сейчас прытью. На стол одна за другой легли щедрые тарелки: поджаристая куропатка, убитая мной ещё вчера, и картошка. От одного только вида – не говоря уже об аромате – у меня свело живот, а внутри взыграло какое-то первобытное, хищное желание – жрать. Много и жадно.

Однако сначала мне всё же пришлось выпить заговорённый настой. То, что Данте поработал над ним лично, я чувствовала в каждой капле снадобья, стекающего горькой патокой по моему горлу. Да он и не пытался скрыть этот факт, ибо заклинание просвечивалось насквозь, и я легко поняла: он лишь усилил действие трав, а потому без вопросов выпила его залпом.

Но стоило мне, словно озверевшей после такого тяжёлого восстановления, наброситься на пищу, как Кайл, не выждав и пары минут, завёл разговор:

– Так ты наткнулась на разбойников после того, как собрала ягоды? – спрашивает он, лениво перебирая картошку на своей тарелке и то и дело допытывающе поглядывая на меня.

В это время я очень активно жевала, а потому лишь кратко кивнула и запихнула в рот ещё одну порцию жирного мяса. Это не остановило парня от расспросов:

– А напомнить мне можешь, где у нас можно найти такую хорошую поляну возле болот? – произносит он всё в том же нарочито расслабленном тоне.

И я только сейчас начинала понимать, к чему он клонит. Кайл думал, что я соврала. И теперь был мой черёд поднимать на него взгляд, в котором недоумение смешивалось с обидой.

– Нашла новую. Покажу после, если захочешь, – произношу я, выдержав внушительную паузу, пока полностью не прожевала своё мясо.

И под его сощуренным взглядом зелёных глаз я как ни в чём не бывало закидываю в себя очередную порцию еды, сгораемой в котле моего личного упрямства и желания скорее встать на ноги.

И когда Кайл вновь открывает рот, порываясь что-то сказать, его резко перебивает Данте:

– Дай ей уже спокойно поесть.

Кайл резко захлопнул рот. Однако не прошло и нескольких секунд, как он с шумом отодвигает свою тарелку с едой в сторону, явно не желая больше ждать.

– Я просто не понимаю, как тебе удалось справиться с девятью разбойниками, да при этом ещё и уйти живой! – взрывается Кайл на пустом месте, с шумом выдыхая всю ярость и непонимание произошедшего разом.

Я тяжело вздыхаю, молча глядя в тарелку, дна которой ещё не было видно, но я всё же невольно думала о том, что горькие успокаивающие настойки придётся пить не мне одной.

– Ты действительно хочешь узнать, как я их убила? – только и переспрашиваю я серьёзно, невольно отклоняя голову назад.

Мой мрачный, всё ещё голодный взгляд заставляет его на секунду помедлить, а после всё же коротко кивнуть. Я же вздыхаю глубже, закидываю в рот ещё один кусочек мяса, молча перевожу взгляд за окно и начинаю детально вспоминать происходящее.

– Началось с того, что с помощью лука мне удалось убить четверых, прежде чем они спешились…

Голос мой был таким же ровным, как и стрела, летящая в горло. Единственное, в чём мне пришлось соврать, – это финал. Рассказывать о том, как чья-то голова разлетелась по поляне под глухой щелчок моих пальцев, мне не хотелось. Да и его тела, я была уверена, на поляне уже не было. Лес о нём точно позаботился. Теперь он был мне должен, и позже я собиралась забрать этот долг.

По мере рассказа лицо Кайла становилось всё серее, а моя хладнокровность делала его всё более неуверенным. Вот только с Данте всё было совсем наоборот. Эти чёрные, как ночь, глаза пугали меня почти так же, как и я пугала Кайла. Потому что я не знала, что он видит во мне.