Бегущая от Тьмы

Потому что в этом ребенке была её последняя связь с тем, кем она когда-то была. Или хотела быть.

А Тьма… Тьма смотрела на младенца. И в её взгляде не было ни гнева, ни отвращения. Только тишина. Хищная, сосредоточенная, оценивающая. Она вдруг не увидела в содеянном ошибку – Она увидела замысел. Странную формулу, в которой сошлись несовместимые элементы: её чёрная кровь, наследие ведьмы, и кровь человека – слабого, упрямого, но с любящим горящим сердцем.

Так получился новый сплав. Тот, что оказался крепче прежнего.

И Тьме это… понравилось. Настолько, что Она сама сделала первый шаг – то, чего не позволяла себе веками. Предложила моей Матери сделку: вернуть ей часть силы – в обмен на создание нового, совершенного сосуда. Того, кто смог бы не просто вынести Её силу… но стать Её продолжением. Её наследием.

С того дня всё превратилось в цикл. Безжалостный, тихий, повторяющийся, как круги на воде. Мать снова и снова беременела – покорно, без восторга, но и без страха. Просто потому, что таков был замысел. Каждый раз – от нового мужчины. Каждый раз – в надежде, что этот будет хоть отдалённо похож на того, кого она когда-то любила. На того, кого Тьма заставила её потерять.

Я была лишь одним из десятков таких сплавов, выточенных в бесконечной кузне Тьмы. Но, видимо, не самым удачным. Ведь я плавилась, так беспомощно плавилась теми бессонными ночами под уничижающее давящим взглядом самой Тьмы.

Хотя я старалась держаться. Действительно старалась начать новую жизнь и вновь стать тем, кто преследует, а не убегает. Той, у кого внутри – настоящая сталь, а не дрожащий сгусток страха и сдерживаемой ярости.

И как минимум в этом лесу, полном звенящей тишины, колючего снега и непроходящих поцелуев мороза, я чувствовала себя почти как дома, в котором могла спрятаться от той Тьмы, что была внутри меня, а не снаружи.

Другое дело – монастырь. Там я была чужой даже самой себе. Учиться быть как все у меня выходило из рук вон плохо. Приходилось насильно отвыкать от силы в голосе и от синего огня во взгляде.

Ведь здесь тоже был свой режим, который – хочешь не хочешь – необходимо было соблюдать. В монастыре вставали ещё до рассвета и сразу же отправлялись в храм, к утренним молитвам.

Меня, конечно же, молиться никто не мог заставить. Не смели. Но и пропускать обряд не разрешали. Потому приходилось подниматься, натягивать на себя серое платье и идти вслед за своей соседкой – той, что верила. И пока остальные восхваляли их любимую богиню, я сидела и по привычке медитировала.

В какой-то момент это стало моим единственным способом не сойти с ума. Быстрое, полезное убийство времени – прикрытие, чтобы не слышать, как внутри тихо скулила Тьма.

Я тоже скучала по магии. Хоть и не признавалась себе в этом. Моя сила – тёмная, как дёготь – не знала, куда деваться. Она распирала меня, искала выход. И я чувствовала, как Тьма сочилась по венам, будто искала способ сжечь беглянку изнутри.

Я знала: стоит её выпустить наружу – и Она почувствует меня. Узнает, что я рядом. И тогда… тогда я уже не смогу сбежать.

Тем более колдовать среди обычных людей было не просто опасно – безрассудно. От того пришлось учиться сдерживать магию, зажимать её в узде до скрежета зубов.

И охота с Кайлом стала единственным, что действительно помогало держать себя в руках. Ведь там, в лесу, куда проще было скрыть мой горящий в запале взгляд и подрагивающие от силы пальцы.

Так каждое утро мы с ним уходили расставлять силки, подстреливали птиц на лету, а если везло – зайцев. Как-то раз я от скуки даже подстрелила шуструю белку, которая по неосторожности выбежала из своего дупла. Однако дичи всё равно из-за суровой зимы было мало.

Большинство животных находились в спячке, а другие же очень редко высовывали свои носы из своих убежищ на лютый мороз. Так что с той ланью в первый день мне действительно крупно повезло. Больше такого шанса нам не попадалось ещё около месяца.

Однажды я с боем выпросила у сестры-настоятельницы ещё один тёплый свитер и портки: холод был невыносим, даже несмотря на постоянное движение. И на следующую охоту я вышла укутанная, как младенец на первом снегу: из-под одежды виднелись только глаза. Голубые, как ледяное озеро.

Кайл увидел меня и заржал – громко, от души. Особенно когда посмотрел, как я попыталась бежать через снег в этой куче тряпья.

– Адель, ты что, под одеждой ещё одну Адель прячешь? Или две?

Я фыркала, фальшиво возмущалась, а потом тоже хихикнула – тихо и неуверенно, как человек, который только начинал учиться смеяться без слёз. Он ещё долго подтрунивал надо мной, и, что удивительно, я была совсем не против.

Охотиться вместе с Кайлом мне нравилось. Он учил меня, как плести хитроумные силки, которых я не знала, а я в ответ учила его ступать тише по непротоптанному снегу.

Для него это было задачей не из простых: он весил почти вдвое больше меня и шумел так, будто в лес вышел медведь в сапогах. Да и сам по себе он был парень не из молчаливых, поэтому сколько дичи мы упустили из-за того, что ему вдруг захотелось со мной поболтать, – не сосчитать.

Зато в торговле он был незаменим. Потому что мало было убить зверя – нужно уметь его и продать. А тут я была полным профаном. Кайл же знал и вкусы покупателей, и их слабости. И главное – умел говорить. Много. Убедительно. И с красивой улыбкой.

За первый месяц Кайл познакомил меня с каждым закоулком их маленькой деревушки. Вначале я просто тенью шла за ним по домам, стараясь подмечать не только его слова, но и интонации, жесты, взгляды. Он умел находить ключ к каждому – так легко, будто у него и правда был карман, полный отмычек.

– Не смотри на меня так удивлённо. Просто я знаю, что некоторые хотят услышать. Или, наоборот, знаю, когда послушать.

Он кивнул на дом впереди:

– Вот, например, здесь живёт старик – наш местный пекарь – с его сварливой женой. Ему важно не то, что ты продаёшь, а то, как ты готов его выслушать. Жена дома ему рот не даёт открыть – вот он и платит за внимание.

Потом указал на соседнее крыльцо:

– А тут вдова с четырьмя дочерьми. Она каждый раз торгуется со мной до последней копейки. Не потому, что действительно бедствует, а потому, что это её любимая игра. Ей просто нужна маленькая победа в мире, где у неё осталось так мало рычагов.

Я молча куталась в белый шерстяной платок и слушала, словно Кайл читал мне вслух книги, спрятанные внутри этих домов. А он, видимо, знал все главы наизусть.

Конечно, были среди селян и приятные люди. Те, кто не спорил, не кричал, не торговался – просто принимал цену, которую Кайл никогда и не пытался завышать.

С тем же кузнецом Геральдом мы сразу нашли общий язык. Странным образом – без слов. Он понимал меня с полувзгляда и всегда угощал чаем с пирожными после долгой охоты.

Уже через пару недель Кайл начал отправлять меня к Геральду одну. Так было просто быстрее – мы делили мясо и расходились в разные стороны. Но скольких же нервов мне это стоило вначале.

С мужчинами мне, как ни странно, было проще. Большинство из них – молчаливые старики, суровые, но справедливые. Если они и бурчали, то по делу.

А вот с молодыми парнями было сложнее. Особенно с местными ловеласами, шахтёрами, которые приезжали сюда на заработки. Эти норовили приударить, вставить глупость и пустить в ход щербатую улыбку. Впрочем, если не обращать внимания на их убогие попытки флирта – терпеть их тоже было можно.

Но женщины… Женщины зверели, едва завидев меня на горизонте. Почему – я не знала, но дома с ревнивыми жёнами обходила стороной. Потому что однажды одна барышня устроила вопиющий скандал на всю деревню, уверяя всех, будто я положила глаз на её мужа и теперь собираюсь нагло его увести.

Честно говоря, мне казалось, что мужья – не кони. И украсть их просто так не получится. Но Кайл, выслушав мой логичный довод, только тяжело вздохнул и посоветовал этот аргумент оставить при себе. Желательно навсегда.

В итоге все слухи пришлось гасить ему самому. Что он и делал с печальной стойкостью человека, которого не в первый раз втягивают в несуществующий любовный треугольник.

Кайл и правда очень сильно помогал мне обжиться в этом странном, чуждом мире. Хотя, возможно, даже не понимал насколько.

Проведя всю свою сознательную жизнь за книгами, я ведь никогда толком и не общалась с мужчинами как с личностями. Убивать – убивала. И слышала столько отвратных рассказов от Матери, что меня берегли от их общества, словно от чумы.

Поэтому вначале именно ему было невероятно сложно со мной. Я была закрыта, как проржавевший ящик с заклинившим замком. Порой из меня невозможно было вытянуть и пары слов. А он терпел. Шутил. И никогда не обижался.

И, странное дело, я начала понимать, что моя Мать, возможно, ошибалась.

Да, в этой деревне были мужчины, которых я презирала. Грубые, вечно пьяные, ругающиеся так, будто другого языка не знали. А некоторые – хуже: те, кто поднимал руку на своих жён и детей. Последних я ненавидела больше всего. Горячо, яростно и перманентно.

Но солнечный, вечно улыбающийся Кайл, который упрямо завоёвывал моё доверие, был не таким. Смешной, чересчур ко мне добрый и простой. Он никогда мне не отказывал даже в самой глупой просьбе. И был поразительно терпелив к моим расспросам, когда моё любопытство стало пробиваться сквозь страх, как первая трава сквозь тающий снег.

Он стал первым человеком здесь, кому я действительно стала доверять.

Но, помимо охоты в лесу, на меня также взвалили уход за библиотекой при монастыре. И эта обязанность тоже отнимала у меня колоссальное количество времени, чему я была на самом деле только рада.

Пусть библиотека и напоминала руины, в которых книги были разбросаны, словно их швыряли наотмашь, – меня это не пугало. Мне всегда нравилось подчинять хаос. Ведь чем хуже было изначальное состояние, тем приятнее было наслаждаться порядком после.

Только не думала я, что на базовую уборку и сортировку книг у меня уйдёт два месяца. Но я всё равно наслаждалась её молчаливой тишиной, скрытой от любопытных, вездесущих глаз.

В монастыре я в целом большую часть времени молчала. Нам с монахинями просто не о чем было говорить. Они твердили о Богине, о смирении, о кротости, а я лишь кивала и отводила взгляд, пряча усмешку в уголке рта.

Вежливо. Тихо. Как они и учили.

Так всё и шло – ровно, тихо, предсказуемо, – пока весной к нам не привезли новую «пропащую» душу.

Ведь потепление пришло рано, и с первыми по-настоящему тёплыми днями горы снова начали сходить с ума. Лавины срывались внезапно – без грома, без предупреждений. Согревающее солнце становилось капканом – растапливало тонкие снежные мосты, по которым и так люди ходили на страх и риск.

В это время сюда почти никто не приходил. Только дураки, упрямцы и купцы.

Те, что пришли тогда, шли с юга. Они не послушали местных, решив пойти напрямик. Но горы не прощают самоуверенных. Особенно весной. Особенно в такие дни, когда солнце, казалось бы, лишь слегка греет, а на самом деле расставляет ловушки. Снег в такую пору сходит внезапно и быстро, как затягивается петля.

Так этот караван и ушёл в бездну. Их поглотила лавина – мокрая, тяжёлая, липкая. Она обрушилась на них, перекрыла путь назад и похоронила людей, не оставив ни шанса.

В тот раз именно я вместе с Кайлом вытаскивала из-под снежной груды всё, что от них осталось: мёртвые тела, рваные тюки, обломанные сани. Большинство, как и следовало ожидать, не выжило. Кроме пары мужиков-торговцев и одной девчонки.

Прислуга, сказали потом. Её смуглая кожа резко выделялась на фоне снега, как отпечаток чужого мира. Волосы – чёрные, влажные, спутанные – липли к щекам. Она казалась вылепленной из других легенд – не из здешних, северных, а из тех, где песок, зной и морской ветер. Слишком дикая для местного монастыря. Слишком живая для могилы.

Выхаживали выживших, конечно, у нас – в монастыре. В городе и лекаря-то толком не было. Мужчины оклемались быстро – через неделю уже ходили сами, хрипели, жаловались, но дышали. А вот их служка всё не приходила в себя. Лежала без движения, холодная, как камень, с лицом, будто вырезанным из чёрной маски.

Выждав ещё одну неделю, они распродали те обломки, что у них остались, а после покинули нашу деревню по другой, более безопасной тропе. Девчонку же решили просто бросить, решив, что та уже не жилец.

Мне же было её действительно жаль. Высокая, крепкая, со смуглой, почти чёрной кожей и длинными вьющимися волосами – настоящая экзотика для этих краёв. Её внешности удивлялись здесь даже больше, чем моей.

А потому… Черт меня дёрнула ей помочь?

Я решилась в ту самую ночь, когда ветер скрёб по ставням, как зверь, а свечи в коридорах гасли одна за другой – по моему приказу. Я тенью пробралась в лазарет, усыпила дежурную сестру, не причинив ей вреда, и подошла к девчонке.

Некоторое время стояла над ней молча, глядя на её красивое лицо, и на мгновение усомнилась, не поздно ли. Вдохнув, я решила хотя бы попытаться спасти кого-то из той Тьмы, в которой сама же тонула.

Я знала точно: без меня она бы не выбралась. Девушка застряла слишком глубоко – утонула в пустоте, как в чёрной трясине, в которой не было ничего. Ничего, кроме Тьмы. Там, внутри, не было ни боли, ни страха – только вязкая тишина и безжизненность, которую нельзя отличить от смерти. И я осторожно нащупывала её искру жизни под этим слоем ледяного оцепенения – осторожно, почти как слепая.

Тьма жутко рычала, не желая отпускать свою добычу до последнего. И мне пришлось зарычать на неё в ответ. Сила, которую я научилась держать на цепи, лишь слегка – на миг – выпустила свои когти. Тьма при этом не то чтобы испугалась, но, точно почувствовав моё желание бороться за эту душу до последнего, всё же нехотя отступила.

И когда ресницы девушки слегка дёрнулись, а пульс, казалось, встрепенулся – я знала: всё получилось. Я вынырнула из её сознания, будто из ледяной воды, – тяжело, с надрывом, с дрожью в пальцах и тяжестью в груди, как у того, кто слишком долго был под водой. Вся влажная, выжатая, до изнеможения пустая, но счастливая.

В ту ночь я поняла: я способна не только убивать. Я могу и спасать. Держать чью-то душу, дрожащую, как мотылёк, на краю гибели – и не отпускать. И это открытие почти перевернуло мой шаткий мир внутри.

Потому что до этого момента я больше всего боялась себя. Своей ярости, своей Тьмы, своего возможного срыва. Убью и свою нудящую соседку, и местного алкаша, что истязал свою жену – морально и физически. А после сойду с ума от жажды крови и вообще перестану видеть разницу между Светом и Тьмой.

Я боялась стать как Она. Как моя мать.

Однако эта девушка, сама не зная того, открыла мне то, чего я сама раньше просто не могла представить: я ведь действительно могла помогать с помощью своей силы. И это осознание грело меня всю ночь, а наутро я с необычайной лёгкостью поднялась на завтрак, втайне надеясь, что услышу вялое, но бодрящее «пациентка идёт на поправку» от одной из сестёр.

Но то, что я услышала… ничем не напоминало утреннюю размеренность. Рёв. Крики. Стучащие по коридорам ноги. Шум, как на охоте, только добычей в этот раз была не зверушка, а она – моя спасённая.

Оказалось, что девчонка не говорила на общем языке. Совсем. А потому, очнувшись среди одетых в чёрные до пят рясы сестёр, она испугалась не на шутку и умудрилась сбежать. В итоге местные мужики испугали её ещё больше, отлавливая по деревне орущую как не в себя темнокожую девчонку, которая была на удивлении шустрой и проворной даже после затяжной болезни. Кайл тоже принимал участие в забеге, пока сам лично не пришёл в монастырь и буквально не выдернул меня с общего завтрака.

– Обещаю накормить позже, но сейчас ты должна срочно вразумить моего отца, – буркнул он как командир перед боем. В то время как я могла лишь хлопать глазами и искренне не понимать, о чём он говорил.

– Я?.. Нужна деревенскому старосте? – поражённо переспросила я, на что Кайл лишь утвердительно кивнул и, накинув мне на плечи свой теплый тулуп, заставил выйти на утренний мороз.

В доме Кайла я была довольно частым гостем. Его отец с матерью хорошо ко мне относились и даже частенько звали на ужин, что было большой честью для любого местного жителя. И пусть это дружелюбие не всегда давалось им легко, между нами сложилось настоящее, тёплое понимание.

Впрочем, способствовали этому две весьма конкретные причины. Первая заключалась в том, что отец Кайла тоже имел небольшую, но прекрасную библиотеку. Я с первого же взгляда влюбилась в неё, как только ступила в ту комнату, где пахло чернилами, берестой и огнём из печи.

А второй причиной – неожиданной и куда более шумной – был Лион, младший брат Кайла. Ему только-только исполнилось десять, но упрямства, обаяния и фантазии в нём было на целую армию. Этот мелкий ловелас, едва увидев меня, почему-то решил, что я обязана стать его будущей женой. И с тех пор он от меня не отставал: ходил за мной по пятам, звал на прогулки и устраивал настоящие сцены ревности, если я вдруг смеялась над шутками Кайла.

Последнего, к слову, это невероятно забавляло. Кайл только ухмылялся, хлопал брата по плечу и бросал мне через плечо с притворной серьёзностью:

– Наивный щенок, – хмыкал он в ответ, косясь на меня зелёными глазами.

А я лишь пожимала плечами, выдерживая паузу, и спокойно отвечала:

– Вот выучишься грамоте и сможешь прочитать мне любую книгу из моей библиотеки, тогда и поговорим.

Кто же знал, что мальца это так замотивирует? Уже на следующий день Лион упросил мать позволить мне стать его личным учителем, заявив, что никакой другой его больше не устраивает. А когда предложение поступило всерьёз – с обещанным жалованьем, причём напрямую мне, а не монастырю, – я не смогла отказать. Тогда я и стала обучать младшего брата Кайла.

А теперь вот меня звали для того, чтобы я ещё и переводчиком у них работала? И пришлось ведь.

Ведь они связали бедную девушку по рукам и ногам, а рот ей натурально заткнули кляпом – не столько чтобы не кричала, сколько чтобы не покусала ещё кого. Она, судя по шёпоту женщин у двери, уже укусила священника. Дважды.

Увидев эту картину и застывших от непонимания мужчин посреди комнаты, я лишь фыркнула, подходя к девушке и неспешно опускаясь рядом с ней на диван, чтобы вытащить кляп из её рта.

– Она одержима, будь осторожнее, дитя моё! – запричитал покусанный священник, пряча руку под подол рясы, будто боялся, что девушка в прыжке откусит и вторую. Я же ответила ему взглядом – тем самым, от которого обычно начинали икать особо наглые торговцы. Мрачным. Колючим. Без тени сочувствия.

С этим индивидом у меня были не очень хорошие отношения, потому что меня он тоже называл по-всякому, когда я отказывалась делать ему скидку на мясо просто так.

– Она же просто напугана, – выдохнула я, отворачиваясь от него. – Дайте мне просто время поговорить с ней.

Староста в углу молча кивнул – видно, верил мне. Но уходить не собирался: так и остался стоять у двери. Я при этом тяжело выдохнула и повернулась к девушке. Её глаза метались, дыхание сбивалось, а руки в верёвках натурально дрожали. Прежде чем потянуться к кляпу, я заговорила на её языке – тихо, чётко, чтобы сквозь панику пробился хоть какой-то смысл:

– Я не причиню тебе вреда. Я здесь, чтобы помочь. Но если будешь и дальше носиться как бешеная – сожрёт тебя не Тьма, а вот они. Поэтому… успокойся, ладно?

То, как отчаянно кивала мне испуганная девушка, выдавало степень её шока. В итоге я всё же узнала, что девушка, увидев облачённых в чёрное женщин, решила, что те принесут её в жертву их богине. Я едва сдерживала улыбку в этом моменте её рассказа.

Глупая. Хорошо, что она не знала, как это действительно бывает.

Зато девушка была не понаслышке знакома с иными ужасами. Она рассказала, как её – ещё девчонкой – украли из родного дома разбойники. Как вырезали её семью: родителей, братьев и стариков. А её саму продали в рабство.

При рассказе о трёх годах, полных ужаса, что ей удалось пережить, улыбаться мне расхотелось. И теперь, когда всё это вырвалось наружу, она истерила, как девчонка, которой не дали доиграть детство. Только больше не кидалась ни на кого, а лишь плакалась мне и говорила, говорила, говорила. Я даже и не пыталась заткнуть эту прорвавшуюся плотину боли.

Лишь спустя три часа мне удалось сдержанно и коротко рассказать всем о том, что случилось с девушкой. И хоть я была выжата досуха в эмоциональном плане, я всё же вступилась за неё и попросила мать-настоятельницу взять её под своё крыло.

А той это больно не хотелось делать после утренней паники, после всего… Нет, ей было проще отмахнуться. Тем более Ева – так звали девочку – не говорила ни слова на общем языке. А это усложняло всё.

– Не могу я её взять! И не смотри на меня так, Адель. Я не могу дать чужой девке работу в монастыре. А дармоедов, ты знаешь, я не потерплю. Да и вряд ли кто в этой деревне захочет… – произносит холодно в ответ мне женщина, на которую я сейчас так рассчитывала.

Впадая в отчаяние, я перевожу взгляд на старосту и обратно на настоятельницу, которая спрятала от меня стыдливо взгляд и больше не хотела со мной даже говорить об этом. Но я настояла.

И впервые за долгое время – даже не ради себя.

– Вы спасли меня, – начала я, пытаясь удержать ровный голос. – И чем я была лучше неё?! Вы же даже пока не знаете, на что она способна! Она может помочь мне с библиотекой. Да пусть хоть моет полы в монастыре. Отправьте её, в конце концов, на кухню: там много ума не нужно. Но выбрасывать её, как собаку на улицу, – это… это…

Мои пальцы сжались, голос надломился. Последние слова вышли с рыком – сырым, острым, почти по-волчьи.

И потому Кайл кладёт мне руку на плечо и успокаивающе поглаживает, заставляя меня резко повернуть в его сторону голову и чётко осознать – я перехожу черту дозволенного. Я резко обернулась на него: и в его глазах не было упрёка. Только тревога.

И тут происходит чудо, которого я совсем не ждала.

– Не волнуйся так, Адель. Никто не собирается бросать девочку на улицу.

Её голос – как снег, что ложится на горячий лоб. Леди Фрея, мать Кайла, появилась из-за спины мужа как тень – уверенная, властная, чужая этой сцене, но вдруг изменившая всё.

– Мы возьмём её к нам второй домработницей. Всё равно наша старая Вира не справляется хорошо со своей работой. Только… если ты, конечно же, поможешь ей выучить общий язык, Асэми.

И больше её уверенного тона мне понравилась лишь реакция старосты. Ведь он принял решение жены как своё собственное. И в этом была их сила – в той слаженности, что не требовала слов. В их союзе, где решения принимались вместе, даже если вслух звучали из уст одного.

Вот так к весне я обзавелась ещё одной заботой, которую была обязана выполнять. Ещё одна душа, за которую я отвечала. К моему счастью, всё оказалось не так плохо. Ева оказалась умной, осторожной и, что особенно важно, благодарной. А благодарность, когда она тиха, неподдельна, становится хорошей почвой для роста. Требовалось лишь время.

Также меня удивил и Кайл, который выразил желание в ответ обучиться южному языку. По его словам, он просто жутко бесился от того, что я стала столько времени проводить в его доме, но при этом уделяла внимание кому угодно, только не ему.

– Ты должен был от меня ещё в лесу устать, – лишь смеялась я в ответ на это. А он же только так неоднозначно хмыкал и тащил к нам ручки с новыми тетрадями.

– Может, я просто тянусь к знаниям? – с сарказмом протягивает он, бросая на меня красноречивый, до невозможности хитрый изумрудный взгляд.

– Ну конечно же. Что же, ладно, будете тогда как раз друг с другом практиковаться, – я перевожу взгляд на удивлённую Еву, которая привыкла к тому, что мы обычно болтали с ней лишь наедине. Её застенчивая улыбка в тот миг стала откровенно натянутой. Она привыкла, что я – её учитель. Только её. А теперь пришлось делиться. Притом выбить из неё привычку называть Кайла «господином» у меня не вышло даже через месяц.

Зато прогресс был в других вещах.

Лион, который жутко ревновал меня к своему брату, решил тоже поддержать идею с тем, чтобы начать изучать и другие языки. И, конечно же, из-за гибкости детского ума у него выходило это легче всех. Кайл делал вид, что злится на брата, но на самом деле был, как и его родители, в восторге. Мне действительно удалось заинтересовать всех их мальчишек в обучении – а это чего-то, но всё же стоило.

Заинтересовывать Еву необходимости не было. Она, окружённая таким количеством внимания, просто расцветала и с удовольствием помогала практиковать парням язык. Те же в ответ помогали ей с общим языком, даже когда меня не было рядом. Но при этом, конечно же, от нас никуда не девалась и другая работа.

Охота и библиотека – две половины одного маятника, на котором раскачивался мой день. Лес и книги. Кровь и чернила. Тишина, в которой можно было убивать, и тишина, в которой можно было познавать новое.