Бегущая от Тьмы

– Забудьте, – произношу я быстро, слишком резко, чтобы это прозвучало по-настоящему убедительно. – Это правда глупость. Давайте лучше… потанцуем, а?

Я говорю это с неуклюжей улыбкой и как могу заминаю эту тему, потому что не знала, как ещё удержать весь этот раскрошившийся вечер в целости.

Но мне, пожалуй, это даже удалось: всё было почти безупречно, даже когда праздник начал рассыпаться в светлую суету; кто-то уходил с новыми знакомыми, кто-то – с бутылкой вина. И наша компания тоже собиралась уходить.

И именно тогда я впервые увидела, как Данте создаёт телепорт. Без заклинаний, без громких жестов, как будто просто приоткрыл дверь в другой мир. Один – и сразу для пятерых.

Пусть я и сама спустя десятки часов, потраченных в прокуренном кабинете ректора, уже могла вызвать портал, но всё равно тогда моё сердце на миг сбилось с ритма.

Ведь я знала, как дорого даётся эта лёгкость. Знала, как тяжело держать под контролем стихийную структуру перехода, особенно на нескольких человек сразу. И я внимательнее всматриваюсь в лицо того, кого знала уже достаточное количество времени, чтобы считать, что неплохо его знала.

…Или думала, что знала.

Однако мы уже вернулись в Академию, и её приглушённый свет и знакомые тени на полу обняли нас без слов. Ребята расползались по своим крыльям. Я прощалась с ними легко – с улыбками, с парой объятий и нарочитой беззаботностью. Но внутри уже пульсировал вопрос: «А стоит ли сегодня ему говорить?»

Я не знала. И пока всё во мне ещё колебалось, Данте, не спрашивая, взял меня за руку и повёл за собой в ванную, где зеркало вскоре запотело от пара, а воздух стал тёплым и влажным, как дыхание.

Он не стал расспрашивать. Не стал торопить. Просто начал снимать с меня одежду – неторопливо, с мягкой уверенностью человека, который знал моё тело наизусть, но всё равно касался его с благоговейной нежностью.

Его губы ложились на кожу – на плечи, на шею, на изгиб спины – как обещания, не высказанные вслух. И с каждым прикосновением, с каждым дыханием, с каждым горячим выдохом я забывала, кто я. Где я. Кого боялась.

И ради кого хотела начать разговор.

Мы опускаемся в воду – горячую, пахнущую чем-то цветочным, с пеной и шёпотом потока из-под крана. И в этой воде он заставляет меня забыть всё. Касается меня так, будто хотел выжечь мою усталость.

Я изгибалась, сгорала, и, когда стон всё же сорвался с губ, он просто накрыл его поцелуем – нежным, глубоким, сладким настолько, что я больше не думала. Не чувствовала вины. Не выбирала.

И, возможно, я бы так и осталась – растворённой, размякшей, приглушённой, – если бы он не заговорил. Но только тогда, когда вода вокруг нас уже успела слегка остыть, а моё дыхание вновь стало ровным. Данте выдержал идеальную паузу. И тогда его голос разрывает тихую негу между нами всего одной фразой:

– Ну так и с кем ты собралась идти на свидание втайне от меня?

Его голос всё тот же – спокойный, ровный и лёгкий, как морской бриз, что ласкает кожу в разгар лета. Но именно этот его тон и заставляет меня замереть. Он словно тишина перед бурей, когда в воздухе ещё держится иллюзия покоя, но вокруг уже стягиваются тучи.

– Ты… ты всё слышал, да? – выдыхаю я, а голос мой непроизвольно окрашивается в тон лёгкой обиды. – Надо же. А я даже недодумалась проверять на жучки.

Мои губы кривятся в ироничной полуулыбке, но я тут же отворачиваюсь, как будто боюсь, что он прочтёт за этой маской большее. Ухожу глубже в воду, позволяя себе утонуть хотя бы по плечи – не то от стыда, не то от бессилия.

Просто эта ванна казалась мне единственным щитом между мной и его взглядом. И, наверное, только сейчас я начинаю понимать, почему остаток вечера Данте молчал чуть больше обычного.

– Я не следил за тобой, если тебе важно это знать, – произносит он спокойно, но с той непоколебимой уверенностью, в которой всегда было что-то пугающее. – Однако… моего вопроса это не отменяет, Эдель.

Данте не даёт мне сбежать. Ни словами, ни телом. Его руки крепче обнимают меня, не сжимая – удерживая. Его губы скользят к моему уху, и в этом прикосновении нет ни упрёка, ни насмешки – только нежность, только попытка вытянуть из меня правду не угрозой, а лаской. И эта ласка – коварная, тёплая, обволакивающая – всегда действовала безотказно.

– Мне правда интересно знать, кто же этот смельчак… и стоит ли мне волноваться по этому поводу.

Он говорит это тихо, почти насмешливо, и всё же я чувствую: за этой насмешкой стоит больше, чем просто ревность. Там – страх. Там – сомнение. Там – неуверенность в том, что я всё ещё его. И именно это знание пронзает меня хуже любого обвинения. Потому я лишь качаю головой и честно произношу:

– Не стоит, – слова выходят почти шёпотом. – Смельчак просто нашёл способ поймать меня на слове. И теперь я, увы, в должниках. Вот и всё.

Я умышленно приуменьшала всё произошедшее с ленивой небрежностью. Слова срывались с губ легко, почти с равнодушием, но я чувствовала, как пальцы Данте напрягаются на моей талии, как незаметно становится крепче его хватка, словно его тело выдавало то, что голос по-прежнему так умело прятал за вуалью спокойствия.

– Очередная игра на желания? – произносит он, почти не проявляя эмоций. Почти.

Я невольно начинаю играть пальцами с оседающей пеной в ванне – медленно, рассеянно, не потому, что мне вдруг стало интересно, а потому, что хотелось хоть как-то отвлечься от разговора, который вдруг стал слишком тесным для столь узкого пространства. Я вздыхаю и наконец признаю хоть часть:

– Если бы было всё так, то, наверное, не было бы так обидно… – медленно вытягиваю я из себя слова, что так ужасно горчили на языке. – Я прокляла одного зарвавшегося идиота. Без особого раздумья, просто в порыве. А он… решил отомстить мне моим же оружием.

Я небрежно взмахиваю руками, перечисляя последствия:

– В итоге пришлось договариваться. Компромиссы. Условия. И вуаля: теперь у меня в календаре записано одно свидание, которое я не могу отменить.

Я говорю это легко – или делаю вид, что легко. Так, будто ничего страшного и не произошло. Но тон мой всё равно невольно сползает с нейтрального склона к откровенному раздражению. И если бы кто-то другой слушал, вряд ли уловил бы эту перемену.

Но не Данте. Он молчит ровно одну секунду. Достаточно, чтобы я ощутила, как в этой тишине формируется решение.

– Эдель, просто скажи мне, кто это. И я разберусь с ним. Без твоих компромиссов и «уплаты долга».

И вот это его «разберусь» звучит почти как угроза. И всё внутри меня отзывается дрожью. Потому что оно очень живо напоминает мне мрачный голос Лиама, обронённый на празднике: «Если ты согласишься – тебе станет больше не с кем идти».

Глупо, но мне почему-то было жаль заколдованного принца. И потому, вместо того чтобы поддаться, я ерничаю:

– Не стоит, – произношу с усмешкой, вставая и позволяя воде стекать с плеч, с бёдер и живота. – Я взрослая девочка. Разберусь, пожалуй, и без рыцаря. К тому же… – я протягиваю фразу, делая акцент нарочито лёгким, – это просто одно маленькое свидание. Я развлекусь. Немного поиздеваюсь над беднягой. И, кто знает, может, отобью у него навсегда охоту связываться с тёмными ведьмами.

Мои ноги ступают на холодный мраморный пол, и от резкого контраста с горячей водой я вздрагиваю, как от пощёчины. Закутавшись в мягкое, тяжёлое махровое полотенце, я почти машинально вытираю плечи, но руки дрожат оттого, что я всё ещё чувствую на себе его взгляд.

И, конечно же, я не удержалась – бросила на него короткий, но предельно внимательный взгляд. И то, что вижу, заставляет мою грудь стянуться тугим кольцом.

Данте так и застыл в этом сумраке догорающих свечей, которые рисовали слишком уж тёмные картины. Его, раскинувшего руки по бортикам тяжёлой, тёмной чаши, можно было принять за лениво отдыхающего бога. Однако, несмотря на внешнюю расслабленность плеч, я видела ту углубившуюся бездну в его взгляде, в которой исчезли все огни до одного.

И эта бездна молча обещала мне многое.

И, вероятно, испугавшись не его, а того, на что я его толкала, я подхожу ближе – мягко, на подушечках пальцев, как будто боялась потревожить хищника, уже решавшего: нападать или нет.

Я наклоняюсь и, не дожидаясь, пока он скажет что-то ещё, сама тянусь к нему. И целую его со всей своей нежностью, будто этим поцелуем хотела вернуть его с того края, на который сама его поставила.

Его губы – горячие, мягкие, и в них – всё: и сдерживаемая злость, и любовь, и боль, которую я не могла залечить.

– Поверь мне, – выдыхаю я, отстранившись всего на пару сантиметров, позволяя своему дыханию всё ещё касаться его губ. – Тут не место никаким сомнениям. Мне нужен ты. Только ты. Так что не ревнуй, когда это в высшей степени ни к чему.

Я неотрывно смотрю ему прямо в глаза. И в этой немой схватке нет победителя, но слишком многое поставлено на кон. Потому что я могла выдержать всё – и злость его, и горечь, и обидное молчание, даже крик.

Всё, кроме одного – сомнений в моем выборе.

И он знает это. Чувствует. Потому и рычит так сдержанно, глухо, как зверь, которого загнали в угол. Но в итоге Данте всё равно отдаёт мне это важное обещание – не вмешиваться.

Но после, уже в темноте, в глубокой, почти растворяющей тишине спальни, Данте не мог уснуть. И пока я, укрытая теплом и усталостью, уже начинала погружаться в вязкий полусон, он наклоняется ко мне и, едва касаясь губами моих волос, шепчет:

– Хотя бы имя его мне скажешь?

Но моё молчание – не каприз. Это щит. За ним я держала то, что не могла объяснить ему так просто. И потому я качаю головой – медленно, сухо и почти виновато.

Данте же замирает, точно превращаясь в статую. И больше ничего не спрашивает.

Просто поднимается наутро, будто тень от себя прежнего. И, уходя, не целует, не улыбается. Даже не смотрит мне в глаза. Лишь у двери, на границе между мной и всем остальным миром, на миг останавливается и бросает через плечо короткое, почти чужое:

– Хорошего тебе дня.

Смотря ему вслед, я замираю, точно скованная льдом. И в этой тишине, что растекалась по комнате медленно, я лишь до боли впиваюсь ногтями в собственные ладони.

И упрямо пытаюсь убедить себя, что голос совести – это просто тягучий гул. Однако всё, что мне оставалось, – это лишь беспомощно качнуть головой и принять всё как данность, молча обещая себе, что позже, со временем, я обязательно во всём разберусь.

Лишь бы у меня было то самое драгоценное «время».

Глава 30

Этим утром я отправила принцу короткую записку прямо в класс – без лишних слов, без объяснений. Просто дата, время и место. Я заранее знала расписание его группы, знала, где он должен быть, и знала, как он вечно любил игнорировать занятия, которые считал скучными.

Именно на это я и рассчитывала – на его самоуверенность. Я надеялась, что он снова решит прогулять утреннее занятие. И тогда всё будет до безобразия просто. У меня появится официальный повод пожать плечами, развернуться и сказать, что он сам всё упустил. Что сам добровольно не пришёл. И тогда с меня будет снята любая вина.

У него было три часа. Всего три жалких, незначительных часа на подготовку.

И всё же, несмотря на свой собственный расчёт, я нервничала. Слишком сильно, чтобы этого не замечать.

Уже после изматывающего занятия с Лиамом, когда я стояла перед зеркалом, приводя себя в порядок, внутри меня нарастала тупая, бессмысленная тревога. Она не имела слов, не имела формы, но сжимала грудную клетку так, что каждый новый вдох становился короче.

Наверное, потому что я знала.

Знала, что за этим стояла Она.

И непонимание причин, по которым Она так настойчиво толкала меня в объятия другого, становилось пыткой. Я перебирала в голове варианты, строила догадки, выстраивала цепочки возможных мотивов, но ни одна из них не складывалась в целое. Всё рассыпалось в прах, как только я пыталась придать этому смысл.

Тем временем Тьме, раздувшейся внутри меня, точно напившемуся крови клещу, уже было тесно в созданной мной клетке. Она скользила под моей кожей, как невидимое платье, натянутое поверх оголённых нервов.

А я неподвижно стояла перед зеркалом и смотрела в глаза своему отражению – тому, которое вскоре перестанет быть моим.

И мне казалось, что она уже начала пожирать меня изнутри ещё до того момента, когда Тьма действительно получит всю власть надо мной. До того, как Она займёт моё место.

Но пока эта страшная мощь ещё была моей.

И эта мысль всё чаще заставляла меня думать о том, что я могла сделать с этой силой, одолженной мне напрокат.

Силой, которая была причиной всей этой короткой, но ужасной войны. Той, где нападения монстров были не хаосом, а частью большого плана. Где волны тварей шли через лес не ради победы, а ради собственной жертвы.

Всё, чтобы пропитать землю кровью. Чтобы насытить Её до нужной концентрации.

Теперь же, достигнув нужного результата, Она распустила своё войско не потому, что проиграла. Просто Тьме не нужны были лишние глаза в лесу, когда действительно придёт время.

Ведь Её жертвенные алтари были готовы. Её последователи ждали назначенного часа.

А я… Я просто стояла перед зеркалом. Выбирала наряд. Расчёсывала волосы. Готовилась к проклятому свиданию.

Свиданию, на которое шла не с тем, с кем хотела провести остаток своих дней.

И пусть я растягивала время как могла – подолгу собираясь, копаясь в мелочах, отвлекаясь на заведомо ненужное, – но проклятый час всё равно настал.

Потому я, выйдя во двор Академии, пустилась в неторопливую прогулку по обширным территориям замка, точно в последний раз желая насладиться ими.

Но только дойдя до самого глухого уголка сада – тенистого, немного заброшенного, давно забытого даже студентами, – я наконец позволила себе облегчённый выдох. Потому что меня там никто не ждал. Ни теней, ни силуэта, ни даже следов присутствия принца.

Лишь рубиновый мак, выросший из трещины в каменной дорожке на моём пути, так насмешливо смотрел на меня. И я крепче стиснула зубы, но после мысленно отмахнулась: слишком много значения придаю этому сорняку.

Ведь всё шло так, как я и планировала: моё свидание срывается – прямо по графику.

Я уже развернулась, чтобы уйти – быстро, решительно, как будто просто случайно оказалась не в том месте, – но в тот же миг, как я резко развернулась на пятках, в трёх шагах от меня с тихим хлопком раскрылся портал.

Из него шагнул он.

Чёрные волосы – распущенные, чуть растрёпанные – свободно рассыпались по плечам, придавая ему странную, почти дикую небрежность. Ни тебе парадной формы, ни выглаженных зелёных манжетов, ни привычного лоска.

Лишь простая серая футболка, мягкие штаны без намёка на строгость – и всё это так резко выбивалось из выверенного до последней пуговицы образа принца, что я на миг даже не знала, как реагировать.

Он выглядел… не то чтобы нелепо. К моему сожалению, нет. Даже в этом образе он каким-то загадочным образом всё равно умудрялся выглядеть неплохо. Но, что хуже всего, – по-настоящему обаятельным. Его улыбка была широкой, открытой и даже слишком искренней. С этими проклятыми ямочками на щеках.

И в этом моменте меня пронзило что-то острое. Потому что в этой улыбке – в том, как она появилась, в том, как он смотрел на меня, – вдруг на миг отразился не он.

А Данте.

И от этого узнавания, от этой нечаянной параллели по спине пробежал настоящий холод. Я сглатываю с трудом и убеждаю себя, что эти двое не могли иметь ничего общего. Просто не могли.

– Я уже и не надеялся, что день нашего свидания действительно настанет. И тем более не думал, что оно будет в полдень.

Голос Томаса – лёгкий, а улыбка всё такая же лучезарная, будто между нами вовсе не было ни проклятий, ни угроз, ни бесконечного сопротивления. Хотя он так просто продолжает:

– Но, знаешь, это даже к лучшему. Успеем больше увидеть.

– Увидеть что? – спрашиваю я, не сдерживая раздражения, которое булькало под кожей после утра, полного тяжёлых слов, недомолвок и боли.

Я всё ещё смотрела на него и убеждала себя: показалось. Конечно же, показалось.

Я скрестила руки на груди, демонстративно не принимая его протянутую ладонь. Принц же как ни в чём не бывало сверкнул сапфировыми глазами и, не теряя своей показной лёгкости, усмехнулся.

– Сделай шаг в портал – и увидишь.

Его голос – бархатный, низкий, уверенный – лишь сильнее выводил меня из себя. А я уж точно не планировала играть с ним в ответ в притворную любезность. Времени на это не было. Желания – тоже. Я просто хотела поскорее закончить этот фарс.

Потому, смерив Томаса холодным взглядом, я сделала шаг вперёд – в неизвестность, с тем выражением лица, с каким идут на эшафот.

Запах соли ворвался в лёгкие, обжёг горло и заполнил грудную клетку до отказа. Я сделала вдох – резкий, полный. А с выдохом… я невольно упустила ту ноту злости, которую хотела нести в себе до конца.

Потому что взгляд уже скользнул по водной глади, по залитому солнцем горизонту. И сердце отозвалось. Сжалось. Пропело внутри короткую беззвучную оду любви… Но не успела я позволить себе на самом деле оттаять, как рядом появился он – и я всё же замечаю кое-что, кроме моря.

Ведь мы оказались с ним на пирсе.

На том самом пирсе из видения, которое я старалась забыть. Соль, шум волн, близкий маяк – всё совпадало до тошноты. И задушенная шумом волн злость вспыхивает во мне вновь, как спичка.

– Очень смешно, Томас. Другое место выбрать не мог? – бросаю я с раздражением.

Но принц в ответ только смеётся и, закачав головой, отвечает:

– Не мог. Это ведь самый большой пирс в городе. Отсюда удобнее всего отчаливать, Эдель. – Томас кивает в сторону. – Ты любишь лодки? Надеюсь, да. Потому что нас ждёт вон та красавица.

Я оборачиваюсь и вижу: позади, аккуратно приткнувшись к пирсу, качается яхта. Но не та, которую можно назвать просто «лодкой». Ведь полированная обшивка блестит на солнце почти ослепляюще, а высокие укреплённые паруса из плотной парусины выдают в ней скрытую мощь.

И у меня закрадывается подозрение, что до встречи со мной принц явно не на занятиях сидел, а был здесь. И как при этом умудрился всё же получить мою записку – загадка без ответа.

Но главная загадка была не в этом. А в нём самом.

В том, как Томас ступает на качающийся трап – легко, будто каждый день проводит между водой и небом, – и вновь протягивает мне руку, ожидая, что я её приму.

И я никак не могла сложить в голове две версии одного человека. Принца – наглого, хищного и упорного, который выбил из меня это свидание, не оставив даже шанса для отказа.

И вот этого – спокойного, почти нормального парня, стоящего передо мной без какой-либо брони. Между ними зияла трещина, в которую можно было провалиться. И я не могла перестать в неё смотреть.

Возможно, где-то в этой трещине и был настоящий Томас, чьи чувства были его собственными, а не навязанными моей Матерью.

Где проходила эта грань – я не знала. Да и не пыталась её нащупать. Ведь мне это было просто незачем.

И всё же было одно но.

Море. Это было моё слабое место. И он попал точно в цель. От этого в груди вдруг стало неуютно. И отказать ему – не протянуть руку – сейчас казалось уже не просто сопротивлением, а чем-то… мелочным.

Поэтому я, задержав взгляд на волнах, вдохнув солёный, пронизанный солнцем воздух, всё же поднимаю свою ладонь и вкладываю её в его.

И, всходя на палубу, я с неохотой ловлю себя на мысли: что-то внутри дрогнуло. Мелко, незначительно, но дрогнуло. И ведь это было только начало.

Дальше – больше.

Томас спокойно вывел лодку в море, ориентируясь по стрелке компаса. А я, стоя рядом, всё больше теряла ощущение времени и расстояния. Мы отдалялись от берега стремительно, легко, как будто весь мир остался за кормой.

А наша лодка с каждым порывом шла быстрее, подскакивая на упругих волнах и рассекая воду на белую пену. Усиленный магией ветер с трепетом набрасывался на парус, раздувая его до границ.

И я не могла устоять на месте. Ходила по палубе, бесконечно разглядывая тросы, узлы и отблески солнца на белоснежных балках. И чем дольше я наблюдала, тем труднее становилось мне играть в незаинтересованность.

Море размывало мою маску.

Томас же всё чувствовал и потому взял паузу. Дал мне пространство и долгое время действительно не навязывался. Просто управлял лодкой и изредка поглядывал на меня с тем самым лёгким прищуром. А в какой-то момент я сама шагнула к нему ближе и будто невзначай заговорила первой:

– А куда мы плывём?.. А это что?.. Покажи, как ты это делаешь…

И всё пошло по нарастающей. Мои вопросы сыпались один за другим – искренние, сдержанно-нетерпеливые, с тем оттенком живого, почти детского интереса, который редко выбирался наружу.

А когда он поставил меня за штурвал – мой мир дрогнул. А я затаила дыхание, и в это единственное короткое слово, вырвавшееся с губ, вложила всё:

– Вау…

И я забыла, что, вообще-то, не хотела здесь быть. Но стоило только почувствовать под пальцами реальную власть – ветер в парусах, упругую тяжесть штурвала, отклик лодки на каждый малейший поворот, как всё прежнее сопротивление начало медленно меркнуть во мне.

Порывистый ветер беспорядочно трепал мои волосы, а лицо само собой растягивалось в улыбке. Той, которая липла к губам не по воле, а по инерции счастья.

– Держи пока курс на юго-восток, – негромко бросает Томас, подтягивая лишние канаты. Его движения выверены, ловки, он двигается по палубе так уверенно, словно точно был в своей стихии.

Я невольно слежу за ним взглядом – слишком внимательным, чтобы остаться незамеченным. И всё же не могу при этом не съязвить:

– Мне уже стоит волноваться, что ты тащишь меня в открытое море, или пока ещё не время?

– Стоило волноваться, когда ты ступила на палубу, Эдель, – усмехается он, даже не оборачиваясь. – Сейчас уже поздно. Теперь тебе некуда бежать. Считай, я уже взял тебя в плен… Хм, кстати, ты голодна?

Он поворачивается, лукаво вскидывает брови и, не дожидаясь ответа, продолжает:

– Бросай штурвал, магия подхватит. Иди сюда.

Прежде чем я успеваю что-либо возразить, он легко, почти небрежно тянет меня за собой – на другую сторону яхты, где оказывается спрятана зона отдыха, укутанная в белые подушки и балдахин, развевающийся на ветру.

Там уже всё было готово: охлаждённое шампанское, серебряное ведро со льдом и изысканные пирожные на подносе.

Только тогда я вдруг вспомнила, зачем мы сюда, вообще-то, пришли. Что это, между прочим, свидание.

Я пошла на это только потому, что Томас безукоризненно держал дистанцию между нами. И не было между нами ни намёков, ни фраз с двойным дном.

Темы принц выбирал точно, аккуратно, словно всё, чего он хотел на самом деле, – просто узнать меня получше. И, почувствовав некое спокойствие и сытость, я и сама на время опустила свои тяжёлые щиты.

Особенно когда увидела россыпь островов вдалеке.

Я мигом подалась к носу яхты, когда они появились на горизонте – тёмные, заросшие, словно выросшие прямо из воды. Их силуэты всплывали один за другим, как древние звери, решившие показаться миру вновь.

– Мы почти у цели, – говорит Томас, пока с ухмылкой наблюдает за моим неприкрытым восторгом в глазах. – Нас интересуют не сами острова, а пещерная система под ними. Ты ведь умеешь плавать, Эдель? – спрашивает он, затягивая собственные чёрные, завивающиеся от соли кудри в низкий, короткий хвост.

Я не отвечаю, но продолжаю стоять у перил, вцепившись пальцами в гладкое дерево, заворожённая тем, как мы медленно вплываем в узкий, едва заметный проход, который я бы с берега и не различила. Зелёные заросли тут же сомкнулись над нами, а скалы взметнулись вверх, перекрывая солнце.

Но Томас уверенно вёл яхту по узкому тоннелю, вырезанному в скале – такому тесному, что по краям мы почти царапали камень.

– Где мы причалим? – вырвался у меня вопрос, когда сквозь полумрак я безуспешно искала хоть какой-то намёк на берег.

Вопрос отпал сам собой, когда мы сделали поворот – и впереди вспыхнуло сияние.

Пред нами раскрылся грот исполинских, почти нереальных масштабов. Он вознёсся перед яхтой, как гигантская пасть утёса, распахнутая в ожидании. Скалы, влажные и тёмные, были обвиты зеленью, будто сама природа пыталась скрыть от чужих глаз то, что было скрыто дальше.

Настоящий водопад ниспадал и срывался сверкающим полотном, казалось, с высоты небес и струился по стенах, как серебристая вуаль, с гулом обрушиваясь в чашу бирюзовой воды.

Звук его был насыщенным и глубоким, не грохотом, а песней – ритмичной, почти гипнотической. И весь грот словно дышал – влажным паром, солёным ветром и живой, едва ощутимой пульсацией под кожей.

Небо наверху, видимое лишь узкой прорезью, отбрасывало внутрь мягкий рассеянный свет, который преломлялся в каплях и всполохах, танцевал на камнях и воде, создавая ощущение, будто мы встали на пороге древнего и забытого святилища.