Мы всего лишь осколки

Мы останавливаемся перед домом и стоим пару минут.

– Может, завтра в кино сходим?

Я киваю и только потом понимаю значение его слов.

– Отлично, я заеду за тобой в восемь, – он наклоняется и целует меня в щеку, а затем быстро уходит. Я толкаю калитку и захожу во двор. На автомате закрываю дверь на ключ и прижимаюсь к ней спиной, улыбаясь как дура. Что же я творю?

Глава 2

На следующий день Снежана со мной не разговаривает. Еще бы! Всем все можно, а ей одной ничего нельзя! Она не понимает и отказывается слушать, что с глупостями «всех» будут разбираться другие, а последствия ее придется расхлебывать мне.

Мама тоже недовольна, уж не знаю, что ей наболтала Снежана, только весь день она выговаривает мне за мой скверный характер.

К счастью, дома я нахожусь мало. Я снова беру тяжёлую корзинку, большую коробку с пирожными, а также домашнее печенье и, конечно, Машутку. Она не возражает, она привыкла и знает, для чего это. Обе мои руки заняты, и Машутка привычно держится за корзинку своей маленькой ручкой. Я тащу ее с собой еще и потому, что дома ее просто не на кого оставить. Все наши дни расписаны, и у каждого свои задания. Снежана печет торты и пирожные, Саша уходит утром пасти коз и заготавливать им корм на зиму, Карина и Натусик полют грядки и убирают в доме. Их маленькие ручки неплохо справляются с этой работой, но если пустить в огород Машутку, то жди беды.

Мы относим заказы, и я ловлю себя на мысли, что сегодня хороший день и настроение у меня превосходное. Я улыбаюсь широко и искренне и с охотой болтаю с клиентками и сестренкой. Мы возвращаемся домой к ужину, и первым делом я купаю Машутку, а дальше принимаюсь раскладывать сухое белье.

Мама снова ворчит. Она просто не понимает, что сейчас походы на танцы, свидания – это недержание за руки и робкие поцелуи, как это было во времена ее молодости. Я пытаюсь наладить с ней отношения и потому говорю о погоде, расписываю, какой сегодня свежий воздух и что сегодня не так жарко, как вчера. Но она лишь вздыхает:

– Ты уехала и опять про меня забыла. А я ведь не могу сама в сад спуститься!

И это становится последней каплей. Я взрываюсь:

– Что ж ты любимую дочь не попросила?

Снежана мигом прилетает к нам в комнату из кухни, и мы все трое орем друг на друга. Я останавливаюсь только тогда, когда вижу, как Машутка закатывает глаза, показывая, как ей это надоело. Я закатываю глаза вслед за ней и иду в нашу со Снежаной спальню.

Мы орем друг на друга последние полгода практически постоянно. Все началось, когда Снежана стала интересоваться модой, красить губы и настойчиво проситься на танцы. А возможно, тогда, когда я поняла, что в начале июля мне предстоит уехать и этого мне не избежать. Не буду об этом думать, не сейчас.

Я беру чистое белье и достаю платье, то самое, в легкомысленный цветочек. Красивых платьев у меня по-прежнему два, и оба он уже видел, так что надену то же, что и вчера. Я иду в душ, и меня накрывает осознание происходящего.

Что я делаю? Я же не легкомысленная девица, вроде Снежаны, которая только и мечтает о свиданиях. Это просто глупо! Я и так после вчерашних танцев еле встала. С чего я вообще взяла, что он придет? Дурочка! Он, вероятно, хотел посмеяться надо мной, а я и поверила. Дура, глупая дура!

Тем не менее, я выхожу из ванны в платье в цветочек и с поднятыми вверх каштановыми волосами. Беру сумочку, надеваю ее через плечо и прохожу на кухню. Снежана так и ахает, догадавшись. Мама пару раз раскрывает рот и снова захлопывает его.

– Так ты собралась на свидание?

Я скрещиваю руки на груди.

– Да, и что?

В случае, если он не придет, надо будет сходить куда-нибудь одной, чисто для вида, их злорадства я просто не выдержу.

– А как же то, что это легкомысленно, глупо?

Я закатываю глаза, а Снежана с особым остервенением начинает взбивать белки венчиком.

– Почему ты все запрещаешь Снежане, а не себе? – вопрошает мама.

– Потому что я старше, умнее и осторожнее.

– Ты всегда считаешь себя самой умной! – кричит Снежана.

– Тебе напомнить, как ты ехала платить за дом и купила туфли?

Белок выплескивается из миски, и Снежана швыряет её на стол.

– Ты мне теперь всю жизнь будешь это вспоминать?

– Это было не так уж и давно!

– Я же уже тебе объясняла, что такие туфли сложно найти, и они были мне по размеру, и к тому же со скидкой! Это было выгодно!

– Выгодно? – кричу я ей в ответ, совсем как в тот день, когда она вернулась домой невероятно счастливая.

– Я знала, что у тебя еще есть деньги, ты же заплатила за дом на следующий день!

– А ты выкинула чек специально, что бы я не могла вернуть эти треклятые туфли!

– Ты меня уже просто достала! Ничего нельзя! Я жду не дождусь, когда ты уже уедешь!

Я знаю, что она говорит это с горяча, но меня уже не остановить.

– Да? Вот и славно! Надеюсь, ты понимаешь, что мой билет в один конец, и, если тебя кто-то напоит и трахнет под кустом, с последствиями будешь разбираться сама! – кричу я и тычу в нее пальцем.

Мама ахает от моих слов, а Снежана неестественно замирает. Она мне не отвечает, и это кажется странным. Сестра стоит, открыв рот, и смотрит куда-то за меня, и я оборачиваюсь узнать, что же её так поразило.

Наш дом устроен так, что сразу напротив входной двери находится кухня. Сейчас лето, жарко, и двустворчатые двери в кухню открыты настежь, но даже если бы они были закрыты, мы орали слишком громко.

Я просто идиотка, и так стыдно мне еще, пожалуй, никогда не было.

– Добрый вечер, – произносит мужчина в прихожей, и я чувствую сарказм в его голосе.

– Привет, – неуверенно бормочу я.

– Здрасьте, – лепечет Снежана, щеки которой становятся невообразимо красными.

– Как ты вошёл? Ты же должен был позвонить в калитку.

– Я его впустил, – говорит Сашка, и тут только я замечаю младшего брата рядом. – Снежана сказала, что кто-то тебя провожал с танцев вчера, а я встретил его у калитки и впустил. – Брат видит недоумение на моем лице и произносит гениальную фразу: – Что ты так смотришь? Это не он, что ли?

Мой брат просто идиот! Я прикусываю язык, чтобы не сказать этого вслух.

Похоже, мое первое и единственное свидание завершено, так и не успев начаться. Даже интересно, что на это скажет Константин. Да-да, я вспомнила его имя, но язык не повернется сейчас назвать его Костей.

Я надеваю туфли, и мы выходим на улицу и молча идем к калитке. Я не знаю, что сказать. Надо, наверное, извиниться. Мне было бы проще, если бы он был грубым солдафоном, у которого мат через слово, но, на удивление, он хорошо воспитан и придерживает калитку передо мной. Я выхожу и мое сердце бьется как бешеное. Надо извиниться, сказать, что я не такая, что обычно я не ору на младшую сестру и так не выражаюсь.

Мы подходим к машине, которая в лучах закатного солнца блестит ослепительной чистотой, и Константин, как галантный кавалер, открывает передо мной дверцу. Мысленно я матерюсь на него, проклиная его манерность. Было бы проще, если бы он дал мне дверью по ногам, но он просто молча садится в машину и заводит мотор.

Я собираюсь с духом и говорю:

– Извини за это. Обычно я так не кричу.

– Не страшно, – мы трогаемся с места, и он снова молчит.

– Я пойму, если ты теперь не хочешь никуда со мной идти.

Он отрывает взгляд от дороги и смотрит на меня.

– Из-за семейной сцены? Поверь мне, я могу орать и похуже.

Его это что, не волнует? Я мнусь и просто для поддержания разговора спрашиваю:

– И с какого места ты слышал?

Он сводит брови и говорит:

– И если тебя кто-то напоит…

– Не продолжай, – перебиваю я.

– Ок, – говорит он.

До кинотеатра ехать недолго, и, глядя, как он сжимает челюсти всю дорогу и молчит, мне становится не по себе. Он паркуется, и я решаюсь произнести:

– Если не хочешь, можем никуда не идти.

– А-аа? – он смотрит на меня недоумевая, но быстро понимает, о чем я, – Не волнуйся, ты тут ни при чём. У меня просто небольшие сложности на работе.

– Можем сходить в другой раз, – ляпаю я, не подумав.

– Знаешь, чего я хочу сейчас? Напиться и трахнуть кого-нибудь под кустом, – он вроде шутит моими же словами, но не смеется. Вздыхает и продолжает: – И что бы мне потом не пришлось разбираться с последствиями моих глупостей… Так что давай просто пойдем в кино.

Я киваю. Это он сейчас так шутил? Да или нет?

Мы заходим в кинотеатр. Тут собралась целая толпа, как обычно по вечерам в выходной. Я знаю это не потому, что так люблю кино и хожу смотреть фильмы, нет. Фильмы я давно не смотрела, и в кино тоже не была.

Мы протискиваемся сквозь толпу, и я вижу знакомую женщину. Она ходит между влюбленными парочками с охапкой цветов, замечает меня, и ее глаза округляются. Затем она улыбается беззубой улыбкой, перехватывает свою ношу поудобнее и показывает мне большой палец. Я улыбаюсь в ответ, а она отворачивается и продает букетик прыщавому парнишке. Раньше я тоже здесь торговала цветами, но бросила эту затею, нашла дело повыгоднее.

Мы заходим в зал и садимся в самом центре. Костя все это время молчал и сейчас спохватился.

– Ой, извини, надо было взять попкорн или газировку. Я схожу сейчас, – он встает, но я останавливаю его.

– Все в порядке, ничего не надо.

– Точно?

– Да, – я киваю, и он садится обратно, берет меня за руку, переплетает наши пальцы и молча смотрит на пока еще пустой экран, сжимает челюсти, и мне не уютно, хочется забрать руку, но я почему-то не решаюсь.

Свет гаснет, и гомон смолкает. Начинается фильм, и рука сжимает мою руку сильнее, а затем хватка ослабевает. Снова сжимается и снова ослабевает. Я смотрю на сидящего рядом мужчину и не понимаю, что это с ним? Он по-прежнему сжимает челюсти, так что на шее проступает узор из мышц и вен, точно так же как делал это в машине, и смотрит на экран. Я могла бы поспорить, что фильма он не видит.

Меня охватывает паника. Я больше не хочу сидеть здесь, рядом с ним в темном зале, не хочу, чтобы так странно сжимали мою руку, но не ухожу, парализованная страхом. Пытаюсь отвлечься и смотрю на экран и вижу там фильм. Это какой-то очень старый фильм про большой корабль, девушку Розу и юношу. Настоящее настолько пугает меня сейчас, что я предпочитаю сосредоточиться на действии на экране, и мне это удается на удивление легко. Меня уже здесь нет, и ни одной из моих проблем тоже, я там, на корабле, вместе с Розой.

Только когда на экране появляются титры, и зрители неохотно встают со своих мест, я понимаю, что плакала. Я выдергиваю руку, лезу в сумочку, достаю платок, наспех вытираю слезы и только потом поворачиваюсь к Косте. Он внимательно наблюдает за мной.

– Пойдем?

Я киваю и шмыгаю носом, и он снова берет меня за руку, переплетает пальцы, но, к счастью, не сжимает. Мы выходим из зала, и я с облегчением замечаю на щеках других девушек дорожки от слез.

Мы выходим из кинотеатра, по-прежнему держась за руки, и Костя отпускает мою, лишь открывая дверцу машины. Сажусь на сиденье и не знаю, что сказать, назад мы едем тоже молча. Останавливаемся перед домом и проходим к калитке.

– Прости, я совсем тебя не развлекал. Надеюсь, фильм компенсировал мое угрюмое настроение?

Я киваю и легко улыбаюсь:

– Да.

– Я заеду завтра за тобой около девяти.

Он не спрашивает, а утверждает, и потому я даже не отвечаю. И Костя наклоняется и целует меня в губы. Просто легко касается своими губами моих, а затем отстраняется, бросает «пока» и идет к машине. Я смотрю, как он садится в машину и уезжает, и только тогда подношу свою руку к губам, не ошиблась ли я?

Я тихонько пробираюсь в дом, захожу в спальню и беру халат с ночной рубашкой, а затем отправляюсь в ванну. Я включаю воду, собираюсь умываться, но вместо этого долго смотрю на свое отражение в зеркале. Он меня поцеловал! Не так, как в фильме, а просто легко коснулся своими губами моих. Настоящие мужские губы коснулись моих девичьих. Поцеловал. Об остальном я и забыла, помню лишь то, что его губы коснулись моих!

От непрерывного созерцания своих губ в зеркале меня отвлекает только одна мысль, украдкой пробравшаяся в голову. Наш счетчик крутится как сумасшедший, считая бесцельно потраченную воду. Я вздрагиваю и быстро умываюсь, чищу зубы, надеваю ночную рубашку и халат, сняв наконец легкомысленный цветочек. Крадусь в комнату и понимаю, что Снежана не спит. Она меня ждала и сейчас в своей кровати лежит без сна, разрываемая между любопытством и обидой.

Я отворачиваюсь от нее к стене и снова трогаю свои губы. Возможно, он даже не придал этому поцелую значения, но это имеет значение для меня, и я позволяю себе помечтать.

Будильник звонит предательски рано, но с первым же сигналом я вскакиваю, иначе провалюсь в сон опять. Сегодня воскресенье – мой любимый день недели. Сегодня выходной у всех, а это значит, я снимаю с себя роль надзирателя и позволяю каждому члену моей семьи делать, что вздумается. В разумных пределах, конечно, но все же. Каждый может встать, когда захочет, позавтракать, когда вздумается, у нас нет никакого четкого плана на день. Обычно я расписываю день для каждого члена семьи, и все живут по этому графику. Никто не возражает, ведь разделение обязанностей и правильное их выполнение просто необходимо для нашего выживания. Иначе, клубника засохнет, торты и пирожные не испекутся, козы не получат достаточно корма и не дадут молока, а мы останемся без денег.

Сегодня выходной, и я позволяю себе забыться. Я неустанно вспоминаю вчерашний вечер и рассказываю моим сестрам в красках сюжет фильма. Трем самым младшим, конечно же. Я делаю его более простым, и в конце у меня главные герои, Роза и Джек, спасаются. Девочки слушают, раскрыв рты, а после целый день ходят за мной хвостом, прося рассказать еще раз.

Ближе к вечеру мои бусины, так мне нравится называть троих младших сестренок, идут в развалины недалеко от нас. Дом там был разрушен при бомбежке, но зато во дворе остались качели и старая скрипучая карусель, к ним-то и устремляются бусины.

А я отправляюсь в наш сад. Здесь, между рядами яблонь, груш и слив, мы устроили грядки. Я надеваю садовые перчатки и усаживаюсь на маленький стульчик полоть. Наслаждаюсь тишиной и покоем, пением птиц, своими мыслями и продолжаю мечтать.

Когда моя работа подходит к концу, в саду появляется Снежана. Она ластится и хочет помириться. Мне не устоять, я снимаю перчатки и обнимаю сестру. Сегодня у меня слишком хорошее настроение.

Снежана придвигается ко мне ближе, и я вижу озорной блеск в ее глазах. Сестра шепчет мне:

– Ну расскажи…

– Что рассказать? – спрашиваю я, будто не понимая.

– Ты и сама знаешь.

Я молчу, и эта плутовка продолжает:

– Современные молодые парни, а этот мужчина тем более, хотят не просто держаться за руки и разговаривать. – Она говорит моими же словами, без труда копируя интонацию моего голоса, и если она продолжит, я ее убью! Снежана, конечно же, продолжает: – Уже напоил и трахнул в кустах?

На последнем слове она отскакивает в сторону быстрее, чем я успеваю среагировать, но я все же кидаю в нее свернутые клубком перчатки. Снежана уклоняется, хохочет и прячется за старой яблоней, а затем выскакивает из-за дерева и кидает перчатки в меня. Я тоже уклоняюсь, перепрыгиваю грядку, хватаю перчатки и бегу за Снежаной по саду. Она визжит и ныряет в виноградные заросли и оттуда хохочет. Я обегаю их, и кидаю – в этот раз попадаю в цель, и теперь убегать приходится мне.

Мы носимся по саду друг за другом добрых полчаса, а затем валяемся на том небольшом клочке газонной травы, который у нас еще остался не засаженным, и я делюсь с сестрой тайной.

– Он меня поцеловал.

Снежана мигом переворачивается со спины на живот и смотрит на мое лицо.

– Правда?

Я морщусь.

– Ну, не прям поцеловал. Просто коснулся губами моих губ. Легко коснулся, – поясняю я. Почему-то это легкое прикосновение кажется мне самым важным, из того, что было вчера. Но я рассказываю сестре и про переплетенные пальцы, а вот про сжатые челюсти – нет. И про то, как он сжимал и разжимал руку, и какое жутковатое у меня появлялось ощущение при этом, тоже. Ей не рассказываю, зато вспоминаю сама.

Наконец Снежана вскакивает и с криком «Запеканка!» бежит в дом. Если она ее сожгла, наш ужин будет не ахти, но я не бегу за ней решать проблему ужина, а лежу одна и думаю.

А что, если он маньяк? У меня бегут мурашки при этой мысли. Разве я не слышала всех этих жутких историй? Что, если он сошел с ума на этой треклятой войне? Ведь сколько людей за пятнадцать лет просто сошли с ума, и убийства, и насилие для них стали нормой.

Сжимал и разжимал руку, будто хватался за меня. Или же нет? Может, я зря себя накручиваю? Может, у него просто какие-то неприятности, и это все нормально? И сжатые челюсти, и руки?

Я совсем не знаю мужчин. Папа погиб более пяти лет назад, и больше мужчин в моей жизни нет. Мои клиентки в основном женщины в годах, конечно, я люблю и офицеров, они приезжают в отпуск на две недели и, желая поразить любимую девушку или жену, обычно заказывают цветы, клубнику с шампанским или торты, а чаще все разом. Но они не постоянны, молчаливы, появляются и исчезают, и, по сути, я не знаю о них ничего, кроме того, что можно задрать цену повыше.

Я нечаянно вспоминаю тех двоих, их безумный блеск в глазах и руки, шаркающие по моему телу… Нет, не буду их вспоминать! Это было давно! Я уже обо всем забыла. Мои руки трясутся совсем как тогда, и пока воспоминания не накрыли меня с головой, иду в дом.

Ближе к девяти я уже готова. Сегодня легкомысленный цветочек остался висеть в шкафу, не хочу, чтобы Костя обманывался на мой счет. Я не легкомысленна. Совсем нет.

Сегодня на мне джинсы и тонкая шифоновая блузка со спущенными плечами. Снежана нацепила на меня свои бусы из лжежемчуга, мне они кажутся безвкусными, но я их оставляю, более изысканных украшений у меня нет. Мои каштановые волосы распущены и лежат волнами по голым плечам. Снежана предлагает меня накрасить. У нее есть тушь и тени, но я отказываюсь.

Тянусь к сумочке и на всякий случай проверяю ее содержимое. Просто что бы убедиться, все ли на месте. Платок, зеркальце, ключи, пилочка, несколько купюр. Но кого я обманываю? Мне просто необходимо убедиться, что нож на месте. Маленький складной ножичек – мой верный друг. Не вынимая руки из сумки, я нажимаю на кнопку, и лезвие легко выскакивает. Это меня успокаивает. Наверное, сошла с ума я, а не он.

Я прячу лезвие и застегиваю сумочку. Около девяти – это во сколько? Я люблю точность, не люблю эти «около». Но жду совсем не долго, не больше пяти минут, и он заходит за мной. На этот раз звонит в звонок, и мы встречаемся у калитки. Сегодня у него хорошее настроение и смеющиеся глаза.

– Я сегодня позвонил в звонок, – бросает он вместо приветствия и целует в щеку.

Все мои волнения мигом утихают. Мы идем к машине, и он снова открывает мне дверь и эта галантность сегодня мне нравится. На нем простая белая футболка без рукавов, и я могу созерцать мускулы, а внизу джинсы и кроссовки. Сегодня Костя сама расслабленность и беззаботность. Мы весело болтаем, едем буквально пять минут и останавливаемся во дворе- колодце из многоэтажек.

Я замечаю компанию нетрезвых парней. Они горланят что-то невразумительное, и Костя решает припарковаться от них подальше, видимо опасаясь за машину. А я не понимаю, зачем мы сюда приехали? Здесь же ничего нет! Просто жилые дома! Вот в том, с другой стороны, есть магазин, я хожу в него за продуктами, есть еще аптека, но она так же не место для свиданий с девушкой. Что мы здесь делаем?

Тем временем Костя паркует машину в стороне от компашки и бросает мне:

– Идем?

Я не двигаюсь с места, чувствуя, как сердце бьется уже на уровне шеи, и спрашиваю:

– Куда?

Мой вопрос его удивляет:

– Ко мне, конечно.

Я не знаю, что сказать, поэтому просто смотрю на него. И он решает пояснить, хотя лучше бы он этого не делал:

– Служебная квартира у меня в этой дыре, но не боись, внутри весьма прилично, и кровать крепкая, не скрипит.

Я поражена, открываю рот и снова закрываю его, точно рыба.

– Что не так? – грубовато интересуется он, и мне хочется кричать, но вместо этого я произношу тихо:

– Вот так просто?

Костя закатывает глаза:

– Нет, давай сложно. Ты мне так нравишься. У тебя такие красивые глаза. – Он делает издевку в голосе еще более заметной. – Пойдем ко мне, и я покажу тебе свою коллекцию домашней пыли. Да в чем проблема-то? Мне казалось, ты нормальная, и мы можем вполне обойтись без этой всей ерунды для наивных дурочек. Все просто: я взрослый, ты взрослая, я доставлю удовольствие тебе, а ты мне. Так в чем проблема?

Я качаю головой, не веря своим ушам. Мне хочется его ударить, разорвать в клочья! Сжать горло и душить! Я всегда говорила, что я не наивна, но теперь поняла, насколько я наивна. Насколько я хочу быть наивной. Я хочу, чтобы мне сказали про красивые глаза, что я нравлюсь, что он влюблен в меня…

– Извини, у тебя сложилось не верное представление обо мне. Я наивная и верю в любовь.

Пусть и не в любовь, а хотя бы во влюбленность. Когда двое поглощены друг другом, забывая обо всем. Я хочу почувствовать себя объектом восхищения, симпатии, а не средством для удовлетворения физиологических потребностей.

Он смеется:

– Ну и ну, такая большая девочка и в сказки веришь? Сколько тебе лет?

Я хочу выйти из машины, но он хватает меня за руку.

– Ответь, мне просто интересно.

Я не отвечаю и выдергиваю руку, скрещиваю кисти на груди.

– Имея довольно взрослую младшую сестру и весьма адекватные рассуждения, тебе должно быть больше двадцати. Двадцать один?

– Нет, – я зачем-то ему отвечаю, – мне восемнадцать.

Он смотрит на меня удивленно, а потом хохочет.

– Восемнадцать? Тебе восемнадцать? Значит, меньше чем через месяц ты отправишься в армию. А там любви точно нет. Есть кровь, боль, смерть. Есть секс, но только не любовь. Так что выкинь эту дурь из головы. Расчетливым людям выжить легче.

Я снова хочу выйти из машины, но не успеваю открыть дверь. Он реагирует быстро, нажимает кнопку на ключе, и замки закрываются. Я цепенею, и медленно моя правая рука движется к сумочке и верному другу. Мой мозг лихорадочно соображает. Здесь, на стоянке в колодце домов, он мне ничего не сделает, здесь безопасно. Но он поворачивает ключ зажигания и заводит машину. Я пытаюсь, чтобы мой голос не дрожал и звучал уверенно, произношу:

– Открой машину, я хочу выйти.

– Я тебя отвезу, – Костя пожимает плечами.

– Я сама дойду.

– С ума сошла что ли? Смотри, гопота какая. Вот они-то точно покажут тебе, что любви нет, пустив по кругу в ближайшей подворотне.

– Без твоих забот обойдусь!

Мы отъезжаем, а я медленно и незаметно расстегиваю замок на сумочке.

– Но все же я предпочитаю вернуть тебя туда, откуда взял. А то вдруг меня потом будет мучить совесть, – он усмехается. – Хотя, я больше боюсь, что не будет. Ты как думаешь?

– Никак не думаю! – огрызаюсь я. – Останови!

– Нет, пожалуй, проверять не будем. Я высажу тебя у дома.

Я уже добралась рукой до ножичка, и теперь его рукоятка покоится у меня в ладони, и дышать становится чуть легче, хотя в висках по-прежнему долбит.

– Я тебя боюсь, останови.

Мы уже выехали со двора, и здесь достаточно многолюдно.

– Не боись. Шанс, что я тебя убью и изнасилую, минимален. Насилие меня не привлекает, бессмысленное убийство тоже.

– Это хорошо, – отвечаю я просто потому, что где-то читала, что нужно разговаривать с тем, кто тебя удерживает. – Но мне все же страшно. Не боишься, что я просто от испуга тебя прирежу?

Он хохочет:

– Очень боюсь! Классное предположение.

Я бы на его месте так не смеялась, ведь в моей руке сейчас действительно нож, но он уже паркуется перед моим домом.

– Вот дом, ты зря боялась.

– Спасибо, что довез, – говорю я с явным сарказмом.

– Пожалуйста, – с тем же сарказмом говорит он, а я тупо смотрю на него.

Он вздыхает:

– Уже передумала?

– Что?

Он смотрит на меня как на идиотку:

– Знаешь, если мы сейчас снова доедем до моего дома, и ты скажешь «нет», второй раз я тебя не повезу. Ты выходишь или нет?

– Выхожу, – отвечаю я.

– Ну так… – он делает жест рукой, будто отмахивается от меня и до меня доходит, что он просто не понимает, почему я еще тут.

– Ты закрыл машину. Я не могу выйти.

В ответ какой-то истерический хохот.

– Ну ты и даешь!

А затем Костя наклоняется ко мне так близко, почти касаясь, и от неожиданности я его чуть не пырнула ножом.

– Вот тут такая штучка, тянешь на себя, и дверь открывается.

Дверь действительно открывается, и на ватных ногах я выхожу, а мне вдогонку летит «пока» и еще один смешок.