Мы всего лишь осколки

Егор Смирнов, Алина Смирнова

Мы всего лишь осколки

Глава 1

Я уверенно тяну за руку Машутку, и она послушно семенит ножками за мной. Знаю, она еще маленькая и поездки в центр для нее утомительны, но за ее ангельски голубые глаза мы получим приличную горсть монет от наших покупательниц, а деньги, как известно, никогда не бывают лишними.

Я поудобнее перехватываю тяжелую корзинку и грозно смотрю на нищенку со свертком, похожим на ребенка, в руках, которая буквально бросается к нам в ноги, выпрашивая милостыню. Топаю ногой, прогоняя женщину, как собаку, и та в миг отскакивает и уже высматривает следующего прохожего.

– Почему ты не дала ей даже монетки?

– Нужны деньги – пусть работает, – отвечаю я.

– У нее же младенчик, куда же она пойдет работать?

Я хмыкаю и точно знаю, что на это ответить.

– Я ношу товары сюда уже третий год, и знаешь что?

– Что? – глаза Машутки становятся больше от любопытства.

– Она стоит тут все время и всегда со свертком. Как думаешь, ее малыш совсем не растет?

Машутка задумывается всего на секунду, а затем ее лицо озаряется пониманием:

– Его там нет!

– Правильно, – хвалю я и добавляю, – деньги нам и самим нужны.

Маша снова кивает и дальше молчит. Мы доходим до нужного жилого комплекса, и я нажимаю номер на домофоне. Калитка тут же открывается, нас ждали.

Заходим во двор и будто попадаем в другой мир. Дорожки аккуратны и чисты, уложены плиткой, а не разбитым асфальтом, как на улице. Газон стрижен и зелен, а деревья не попилены на дрова, как в большей части города, и дают такую нужную, спасительную тень и прохладу.

Здесь живут те, кто смог сделать деньги на этой треклятой войне. Но я их не виню, и не мне их судить. Скажу лишь спасибо за то, что они есть: на нищих мне не заработать.

Мы идем к десятиэтажному центральному зданию, отделанному мраморной плиткой. Дверь нам услужливо открывает молодой консьерж, и мы обмениваемся ничего не значащими фразами: "Привет", "Как дела?", "Жарко сегодня", и он провожает нас к лифтам. Вообще-то это не входит в его обязанности, но я ему нравлюсь, и это не голословное заявление: он уже не раз звал меня на свидание, но мне не до развлечений. Вот и сейчас боюсь, что он предпримет такую попытку. К счастью, телефон на его стойке звонит, и он бежит отвечать, а мы с Машуткой заходим в лифт. Машутка сразу же бросается к зеркалу и встает на цыпочки, пытаясь разглядеть свое отражение, а я улыбаюсь, малыши такие смешные!

Мы выходим на седьмом этаже, дверь в квартиру уже открыта. Подходя к ней, я расплываюсь в теплой улыбке при виде женщины в шелковом халате, и улыбка совершенно искренняя. Это моя лучшая клиентка. Она всегда всем довольна, не торгуется, дает щедрые чаевые и делает заказы почти каждый день. Она улыбается мне, показывая ряды ровных и неестественно белых зубов, и наклоняется к Машутке, треплет сестренку по щеке, а затем протягивает леденец. Машутка благодарит ее:

– Большое спасибо, – а дальше, как я научила, рассказывает про нашего котенка:

– А у нас теперь есть котеночек! Он такой маленький и пушистый и любит бегать за веревочкой.

Такая милая, ни к чему не обязывающая болтовня, но я знаю, как важна она для таких женщин, как Александра Алексеевна. У нее нет своих внуков, а дети давно выросли и месяцами находятся на фронте. Вероятно, они заседают в штабе и планируют сложные операции и поставки, а не бегают с автоматом на передовой, но все же… Их матери, хоть и имеют хороший достаток, но непременно нуждаются в чем-то большем, чем просто деньги.

Александра Алексеевна долго расспрашивает Машутку о котенке, домашних и сестренка с удовольствием рассказывает. Клиентка снова смотрит на меня, забирает тяжёлую корзинку и протягивает деньги. Я не пересчитываю, это ее обидит, к тому же у нее все всегда правильно, и быстро прячу их в сумку. Александра Алексеевна переводит взгляд на Машутку и высыпает ей в раскрытые ладошки горсть монет:

– На молочко котенку.

– Спасибо, – расплывается в довольной улыбке Машутка.

Мы прощаемся и заходим в лифт. Двери закрываются, и я приседаю и быстро высыпаю из Машиных ладоней монеты в свою сумочку, и на лице сестренки гаснет улыбка и появляется недоумение. Я оставляю ей пятак, она его заслужила, но сестренка на удивление не радуется монете.

– Насть, а это плохо, что мы врем?

– Мы не врем, – отвечаю я.

– Но у нас же нет котенка?

– Но кошка же есть.

– Зачем врать про котенка, когда у нас есть кошка?

Ее вопросы с каждым днем становятся все интереснее и интереснее. Наверное, она просто становится разумнее.

Я не отвечаю, так как мы уже выходим из лифта и проходим мимо консьержа, который терпеливо отвечает какой-то пожилой женщине с маленькой собачкой на руках. Я улыбаюсь ему и машу рукой на прощание. Выйдя на улицу, решаюсь ответить сестренке, предварительно посмотрев по сторонам: когда врешь, надо быть всегда на чеку.

– Понимаешь, маленьких больше любят. Вот смотри, когда я отношу наши товары клиенткам, почему я беру тебя, а не Снежану? – Снежана вторая после меня по старшинству среди детей в нашей семье.

– Потому что она печёт тортики и кексы, когда не в школе.

– Нет же. Потому что ей уже шестнадцать, а тебе всего пять, и ей бы не дали горсть монет.

Машутка морщит лобик:

– Поэтому та женщина просит милостыню со свертком, будто там малыш?

– Именно!

– Ты раньше брала Наташу, – эта моя сестренка вторая с конца по возрасту, – но с тех пор, как ей исполнилось семь, стала брать меня.

Мы подошли к выходу из двора-сказки, дверь пищит, и мы возвращаемся в суровую серую реальность с разбитым асфальтом, нищими вдоль дороги и треснувшими стеклами в окнах.

– Через два месяца мне будет шесть, – продолжает Машутка, – а потом и семь. Кого тогда ты будешь брать?

Хороший вопрос, и я не успеваю найти на него ответ, потому что Машутка отвечает сама.

– Тебя же здесь не будет! Ты уедешь, и мы останемся одни!

Вот она, правда жизни! Я действительно уеду и оставлю их одних. Я не отвечаю, и по моему телу бегут мурашки. Не хочу говорить об этом. Не сейчас, вообще никогда!

Дальше мы идем молча. Когда я уже вижу вывеску метро, Машутка начинает меня тянуть в другую сторону.

– Мороженое! Давай купим мороженое!

Как же быстро ее можно отвлечь! Я не сопротивляюсь, мне самой надо отвлечься, чтобы не накручивать себя еще больше.

Машутка быстро протягивает продавцу свой пятак и меняет его на стаканчик сливочного. Конечно, пятачок она могла бы оставить себе и попробовать накопить на что-то стоящее, но я не возражаю. Пусть полакомится, она заслужила это, проделав такой долгий путь со мной, развозя товары. Сегодня жарко, и мы устраиваемся на небольшой скамейке рядом с киоском в его тени. Машутка лижет мороженое и зажмуривается от удовольствия, а затем тычет им мне в лицо, уговаривая попробовать, и я не отказываюсь и чувствую сливочный вкус на языке и прикрываю глаза. Вкус детства! Сейчас я себе такого не позволяю, а тогда…

Я вспоминаю, как когда-то давно, кажется, миллион лет назад, в 2069 году папа приводил меня сюда. Здесь, прямо через дорогу, находился зоопарк, и мы частенько проводили в нем выходные. Смотрю в ту сторону и вижу воронку от снаряда, а сразу за ней развалины, когда-то представлявшие собой замок. Я помню его так отчетливо, будто это было вчера. Там висели разноцветные флажки, и я воображала себе, что в замке живет сказочная принцесса. Сейчас-то я знаю, что в замке находилась администрация зоопарка, а фасад был призван заманивать посетителей, но тогда… Тогда я с любопытством заглядывала в окна, пытаясь разглядеть ее. Помню музыку, которая играла, те самые забавные детские песенки, которым мы подпевали, стоя со Снежаной в очереди за билетами. Папа оставлял нас стоять, как самых старших и ответственных, а сам с младшими отходил в сторонку, что бы никто ненароком не пустил слезу. Мы совсем не возражали, нам нравилось быть «взрослыми», и в зоопарке, нам со Снежаной покупали по сладкой вате, как большим. Конечно, мы сразу же делились с младшими, но это чувство, что она твоя, было восхитительно.

Я закрываю глаза и чувствую не сливочный вкус Машуткиного мороженого, а сахарный, как тающая во рту вата, улыбаюсь и вздыхаю.

– Чему ты так улыбнулась? – спрашивает Машутка. И я во всех подробностях описываю ей вату, и она забавно улыбается, представляя ее себе. Только представляя, настоящей она никогда и не видела.

Всю дорогу до дома я рассказываю сестренке про животных: слонов, обезьян, забавных козликов, которые могли стоять на совершенно маленьких уступочках в вольере, и, конечно, про жирафа. Он был моим любимцем в зоопарке, и первым делом я всегда шла к нему. Жираф свешивал свою голову через забор вольера и давал прикоснуться к длинной теплой шее. Помню, как в тот последний год, когда зоопарк еще работал, а Машутка не родилась, я ездила к нему одна после уроков и тренировок, сбегая от домашних заданий и обязанностей. Я садилась напротив и рисовала, пытаясь передать безумно добрые глаза, маленькие рожки и каждое пятно на длинной шее. Интересно, где сейчас эти рисунки?

Вспоминаю даже, что мы с папой придумали традицию приезжать сюда и показывать жирафу медали после каждых соревнований, что бы их цвет был всегда золотым, как его шерсть. Позже меня ждало жестокое разочарование: ни одна из них не оказалась по-настоящему золотой, и в расстройстве я выбросила их в ближайшую к ломбарду урну. Сейчас мне их немного жаль, но надо быть честной, они абсолютно бесполезны, были тяжелы, а я слишком голодной и уставшей, чтобы тащить их обратно домой.

Надо сказать «спасибо», сейчас многое изменилось с того дня. Я сыта, здорова и полна сил. Мой брат и сестры тоже. Мама… ну, ей намного лучше, чем тогда. В нашем доме есть свет, газ и вода. У нас есть коза, куры, старая облезлая кошка и сад с огородом, а главное свой собственный бизнес, которым я так горжусь. Бизнес, который способен прокормить нашу большую семью: меня, маму, Снежану, Сашку, Кариночку, Натусика и Машутку.

Мне есть чем гордиться, и я горжусь этим. Горжусь, что сумела выбраться и вытащить всех, чего бы мне это ни стоило, а чего стоило, лучше не вспоминать вовсе. Я сильная, я могу все!

Приезжая домой, я вспоминаю, что далеко не все. Через месяц мне нужно уезжать, и я никак не влияю на это, и мое настроение портится. Нет, не стоит думать об этом, но я уже не могу остановиться. Я огрызаюсь на маму, которая снова жалуется на жару и не работающий уже так много лет кондиционер:

– Так почини его! Нет? Тогда пора бы уже привыкнуть и смириться с тем, что кондиционер не будет работать никогда!

Затем подхожу к столу в гостиной и вижу, что он завален какими-то бумажками, книгами, а на стуле валяется смятая футболка, и кричу брату:

– Саша! Почему тут опять такой срач? Сейчас же убери все, мне нужен стол!

Сашка появляется в комнате со стаканом воды в руках:

– Мне он тоже нужен, я задания к школе делаю. Ты можешь сесть на кухне.

Мне хочется закричать на него громче, но это бессмысленно. Он не виноват, стол нужен ему для учебы, и я действительно могла бы сесть на кухне. Мне просто нужно успокоиться.

Ближе к вечеру, пока я секатором обрезаю лишние листочки винограда, представляя, как режу не стебельки, а головы каждого, кто придумал эту треклятую войну, которая длится уже больше пятнадцати лет, то слишком активно, то лениво, ко мне подходит Снежана. Она ласково обнимает меня за плечи и шепчет:

– Успокойся, все будет хорошо.

В отличие от меня, Снежана добрая, ласковая, где-то наивная, но только не сейчас. Сейчас я знаю, чего она хочет, и это бесит меня еще больше. Она привыкла всего добиваться улыбками, нежными объятьями и лаской, и в этом ее хитрость. Не мудрено, что мама ее так обожает и потакает во всем. Я же, наоборот, холодна и расчетлива, порой даже слишком, и я не могу себе позволить быть нежной и доброй ни на минуту. Я никогда не пойду обнимать сестру или кого-либо, чтобы добиться своего; скорее, я поставлю перед фактом, прикрикну или просчитаю действия и добьюсь своего. Но, как бы то ни было, сейчас мы идем в дом, где я принимаю душ и переодеваюсь.

Снежана уже надела кремовое платье в горошек, оно красивое и благородное. Нарядных платьев, подходящих к случаю, у нас всего два, и оба когда-то принадлежали маме. Мне досталось белое в нежный цветочек. Рисунок наивный, легкий, и горох мне нравится больше, но у Снежаны наивности хоть отбавляй, так что пусть лучше идет в серьезном горохе. Сестра достает бусы, имитирующие жемчужины, и надевает на себя. Бусы – дешевая бижутерия, и не мне судить, на что Снежана тратит свои карманные деньги, но мне кажется, это бесполезное приобретение, и я чуть поджимаю губы.

Снежана крутится перед зеркалом, и все домашние с восторгом смотрят на нее.

– Какая же ты у меня красавица! – замечает мама, и так оно и есть. По части красоты Снежана унаследовала от родителей все самое лучшее: большие голубые глаза с длинными кукольными ресницами, аккуратный курносый носик, пухлые губы и густые вьющиеся волосы, тонкую талию, грудь, до которой моей, пожалуй, никогда не вырасти, хоть я и старше. Я не завидую ей, но ее внешность меня немного пугает, вернее то, как реагируют на нее окружающие. Парни и мужчины всегда провожают ее взглядом, пытаются познакомиться, пристают. Снежане с ее характером легкомысленной кокетки было бы намного безопаснее родиться похожей на меня. Я смотрю на мир строгими серыми глазами, мой носик острый, а губы тонкие. В целом мое лицо благородно и даже красиво, но только если не сравнивать меня со Снежаной. Я худее, мои формы не столь выражены и выгляжу, пожалуй, даже младше, несмотря на то что рост у нас один. И такая внешность делает меня незаметной, позволяя не привлекать особого внимания, показываясь на улицах и в людных местах.

Наконец сеанс самолюбования окончен, и Снежана поворачивается ко мне. Она буквально светится от счастья:

– Настя, ты такая красивая! Мама, скажи, ей так идет это платье!

– Была бы еще красивее, если бы чаще улыбалась и не поджимала губы. Тебе же всего восемнадцать, а не восемьдесят.

Хочу огрызнуться, сказать, что будь она моей клиенткой, то видела бы мою улыбку чаще, но одергиваю себя. Мои губы растягиваются в широкой улыбке, она фальшивая и искусственная, но мама этого не замечает. Она улыбается мне и всего на минуту забывается.

– Подожди, к этому платью у меня были красивые серьги.

Она встает с кресла, опираясь на клюку, и даже успевает сделать один шаркающий шаг, как память возвращается к ней, и её улыбка гаснет. Но все же она натягивает ее снова, пятясь назад в кресло. Бьюсь об заклад, сегодня ночью она вновь будет плакать об ушедшей жизни.

Раздается звонок, это пришли подружки Снежаны, и мы выходим из дома. Снежана целует обеих в щеки, я лишь бросаю «Привет!». Они идут вперед, и я слышу, как Полина, самая неугомонная из подруг моей сестры, шепчет ей:

– Зачем ты взяла её?

Снежана тихо ей отвечает:

– Она одну меня не отпускала!

– Ну что за глупость! – восклицает Юля. – Все ходят на танцы без взрослых.

«Взрослых», – повторяю я про себя. Я всего на два года старше каждой из этой троицы, но в каком-то смысле она права. Я знаю, все воспринимают меня как взрослую, в их глазах мне скорее восемьдесят, чем восемнадцать, ведь я всегда командую, указываю, что делать, и принимаю решения, и ответственность за все и всех лежит на мне.

Я уже простила Полину за родителей, которые не дали мне и куска хлеба, когда мы так нуждались. В каком-то смысле они были правы, я бы тоже сейчас не дала. Нет никакого смысла в помощи семье, потерявшей кормильца с матерью, которая прикована к постели, и шестью малолетними детьми. Сейчас я тоже понимаю, что кусок хлеба не поможет, тогда как работящим рукам он будет не лишним. Это было давно, и нет никакого смысла в обидах, тем более что, по словам Снежаны, Полина делилась с ней обедом в школе, а это не мало, особенно если это правда.

Девчонки смеются, им не терпится прийти на танцы, а мне скорее страшно и не уютно. Я знаю, что большинство девчонок от пятнадцати и старше бегают по танцулькам, и слышала, что в этом нет ничего хорошего. Сегодняшние танцы – это не только музыка и движения на танцполе, но и кое-что еще.

Нет, это приличное место, самые приличные танцы во всей округе. Они проходят на открытой веранде хорошего кафе, и если девушка выглядит симпатично, то ее пускают бесплатно. О возрасте никто и не спрашивает: тут все старше восемнадцати, и всех это устраивает.

Мы проходим к танцплощадке, и Снежана с подругами идут вперед, туда, где находится бар. Я немного волнуюсь, но денег у нее все равно нет, так что ей вряд ли удастся выпить, и потому остаюсь у входа, намереваясь простоять здесь весь вечер, не сводя глаз с сестры.

Мне есть о чем волноваться: сразу находятся молодые люди, которые подходят к троим подружкам, а затем приглашают танцевать. Сестра улыбается до ушей, и я невольно улыбаюсь тоже. Как мало ей надо для счастья! Всего-то что бы однажды тебе разрешили пойти на танцы.

Снежана танцует один танец, второй, третий, и я перестаю считать и все чаще поглядываю в сторону столиков. Я рано встала и к вечеру уже не чувствую ног от беготни по городу и работы в саду. Столик мне не светит: сев за него, нужно сделать заказ, а мне это не по карману.

Возможно, мне можно было бы присесть за стойку бара и заказать воду. Вода даже здесь стоит не дорого, верно же? Но группа шумных вояк, расположившихся там, меня пугает. Так что решаю остаться здесь, в тени.

Я отвлекаюсь всего на минуту, но теряю Снежану из виду. Где же она? Я выпрямляюсь и иду на кромку танцплощадки, верчу головой во все стороны и не обращаю внимания на нахальный голос, раздающийся совсем рядом:

– Меня ищешь?

Я лишь отмахиваюсь. Раздается новая мелодия, и я вижу Снежану с совсем другим молодым человеком, к которому она прижимается слишком близко и смеется. Она что, пьяна? Мне срочно нужно подойти поближе, и на помощь приходит обладатель нахального голоса:

– Потанцуем?

Я киваю, не глядя, и позволяю вывести себя на танцпол, и вот уже одна рука оказывается на моей талии, а вторая сжимает ладонь. Он пытается сократить расстояние между нами и прижать меня к себе, но я делаю шаг назад и уверенно говорю: «Нет». Я умею говорить очень уверенное «нет». Обладатель нахального голоса лишь усмехается, но больше попыток не делает, а я не свожу глаз со Снежаны настолько, насколько это возможно на танцполе.

– Как тебя зовут?

– Алевтина, – живо вру я, сама не знаю зачем.

– Костя.

«Да мне вообще-то все равно», – думаю я про себя.

– Кого ты там так высматриваешь? – Я не отвечаю, и он продолжает: – Дай угадаю? Парень бросил, и теперь танцует с другой?

Столь нелепое предположение заставляет меня рассмеяться и посмотреть на человека, который его сделал.

Он молод, красив, и искорки в глазах выдают веселый нрав, и потому я решаюсь открыться:

– Нет же! Там моя сестра танцует, и я боюсь, не выпила ли она. Младшая сестра, понимаешь?

– Да, конечно. У меня тоже есть младшая сестра.

– О, сейчас ты скажешь, что тоже следишь за ней?

– Нет же, – смеется он, – она уже взрослая и давно замужем. Какая твоя?

– Та, в платье в горошек.

– Ок, – коротко отвечает он и ведет меня в танце прямо к ней, так что мы оказываемся совсем рядом. Снежана замечает меня, и расстояние между ней и ее партнером становится более приличным. Ее глаза веселые, но совсем не пьяные, я зря волновалась.

– Успокоилась? – интересуется мой насмешливый партнер.

– Да, вполне, – теперь я рассматриваю его более внимательно, и тут сразу же появляется мой второй недостаток. Или достоинство, как хотите. Кроме того, что я маниакально слежу за членами моей семьи, я еще во всех вижу потенциальных покупателей.

Так-так. Он молод, не больше 30, гладко выбрит и не в форме, но на запястье браслет военного. Странно, по-моему, все офицеры любят похвастаться своей формой, а уж танцы – самое место для этого, разве нет? Возможно, он просто отсиживается в штабе, и никакого звания нет, так что и похвастаться нечем. Но рубашка явно дорогая и новая, такую простой солдат позволить себе не может. Значит, офицер. По правде говоря, я не сильно разбираюсь в званиях, для меня кто не солдат, то офицер, а значит потенциально мой клиент. Я чуть передвигаю ладонь на плече и чувствую стальные мышцы через рубашку. Он определенно не сидит за столом в штабе.

– В отпуске? – спрашиваю я.

– Нет, меня выгнали подумать над своим поведением.

Я смеюсь. Очень остроумно. Значит, в отпуске, я знаю такой тип очень хорошо. За пару недель отдыха они хотят получить все возможные удовольствия и готовы потратить все, что заработали.

«Настя! Что ты делаешь? Ты впервые в жизни на танцах, танцуешь с приятным молодым человеком, а думаешь, что ему продать!» – мысленно кричу я себе.

Звучит уже другая мелодия, но наш танец продолжается. Молодой человек видел, как я его рассматривала, и остался доволен, но, к несчастью, видно, оценил этот взгляд по-своему, и его рука с талии поползла ниже.

– Эй! – я быстро возвращаю руку на место.

– Извини, забылся, – кажется, его ничего не может смутить.

Ладно, сам напросился.

– Кто ты по званию? – спрашиваю с невинной улыбкой, прикидывая поставить цену по двойному или тройному тарифу, и он вдруг становится серьезным.

– Младший унтер-офицер.

– О-о, – неопределенно протягиваю я. Офицер уже хорошо, а вот первые два слова звучат как-то не очень.

Он начинает смеяться и притягивает меня ближе, а я все еще пытаюсь угадать, что его так смешит, и понимаю это, только когда он начинает шептать мне в самое ухо.

– Я только что вернулся с Бородинского сражения.

Мне так смешно над собой, что я даже не пытаюсь отстраниться.

– Прости, вот я дурочка!

– Если ты не разбираешься в званиях, зачем тогда спрашивала?

– Тебе лучше не знать об этом, – смеюсь я.

– Ага, я тебя раскусил, – его хватка становится пугающе жесткой, и он снова шепчет мне в ухо, – ты вражеская шпионка!

И я снова смеюсь. С ним весело и легко общаться, и я не могу не заметить этого.

На третьем танце мои ноги заплетаются, и этот веселый человек, имени которого я уже и не помню, ведет меня к барной стойке. Я хочу отказаться, но Снежана не собирается уходить, а сиденье стула так и манит.

– Что будешь пить?

Он уже подзывает бармена, поэтому я быстро говорю:

– Я не пью.

Он одаривает меня недовольным взглядом, но продолжает улыбаться:

– Сок?

Я неуверенно киваю.

– Два сока, пожалуйста, – и он протягивает бармену свернутую купюру.

Что я творю! Я же знаю эти негласные правила: если за тебя кто-то платит, то он непременно хочет получить что-то в ответ.

Ладно, это всего лишь сок, как только допью, уйду и утащу Снежану домой.

Передо мной появляется бокал янтарной жидкости с малиновой трубочкой, и я делаю глоток. Сок холодный и сладкий, и этот напиток дает мне так необходимые силы. Господи, как же я устала! Я выпиваю весь стакан, и рядом появляется Снежана.

– Насть, мы домой. Не волнуйся меня проводят, а ты отдыхай.

Она чуть косит глаза на моего спутника и тут же уходит, а я вспоминаю свои обязанности старшей сестры.

– Нет, я пойду с вами! – кричу ей вдогонку, но она даже не оборачивается.

Наверняка попытается уйти Бог знает куда без меня. Я уже хочу идти за ней, но понимаю, что нужно что-то сказать, извиниться, и поворачиваюсь к своему спутнику.

– Ты про меня вспомнила, Настя?

– Прости, я не должна была… Мне пора идти.

Он пожимает плечами:

– Хорошо.

Я знаю, сейчас он отвернется к бару, закажет то, что намеревался заказать вначале, познакомится с другой, более подходящей девушкой. Он имеет на это полное право. Почему же мне так обидно? Я отворачиваюсь и стремлюсь как можно быстрее оказаться у выхода и не сразу замечаю, что он идет следом, а потому вздрагиваю, когда слышу его голос:

– Мне всегда было интересно, зачем вы, девушки, называетесь чужими именами?

– Не знаю, – я улыбаюсь, – это что-то на уровне инстинкта.

Он запомнил моё имя, и то, которое я назвала в начале, и как назвала меня Снежана. А я его нет, и мне немного стыдно от этого.

Я вижу Снежану и компанию впереди. Сестра стонет, обернувшись и заметив меня. Вот так-то! Никаких глупостей сегодня. Главное, самой их не наделать.

Мы с молодым человеком смеемся и болтаем, и я не помню, когда вот так вот просто смеялась с кем-то, и про свой второй недостаток я уже и забыла, и позволила себе расслабиться.

Дорога до дома слишком коротка, и вот я уже вижу, как Снежана скрывается за калиткой нашего дома, даже не взглянув на меня, а вся компания идет дальше.