9 граммов свинца

Жуков ничего не ответил, только лишь нехотя согласился со словами Михаила Николаевича.

Чекист вошёл и кашлянул.

– Виноват, товарищи маршалы, а что с арестантами делать прикажете? – спросил он, кивнув в сторону арестованных.

Жуков и Тухачевский переглянулись.

– В штрафбат, – сказал Тухачевский.

– На передовую. Расстреливать сейчас никого нельзя. Нам люди нужны, пусть и такие. – уточнил Жуков.

Они вновь были едины, как только перестали быть на виду у окружающих. А за окном, в темноте полярной ночи, Архангельск продолжал загнивать.

…

…

…

В кабинете генерального секретаря стоял тёмный дубовый стол, покрытый картами и донесениями. За окном – ледяной ветер бился в стекла. Маршал Александр Ильич Егоров, седой, с глубокими морщинами, сидел в кресле, закуривая папиросу. Интересная судьба была у Александра, в 39-ом году, ещё при Бухарине у руля СССР его почти казнили по обвинению в шпионаже, но в последний момент он был оправдан лишь маленькой улике, опровергающей обвинения, которую нашли за час до назначенного расстрела.

В дверь вошёл Георгий Константинович Жуков – тяжелой походкой, с лицом, закаленным войной. Егоров сам вызвал маршала.

– Здравия желаю, товарищ Генеральный секретарь, вызывали? – поздоровался и спросил Жуков, отдав честь Егорову.

– Здравствуй, да, вызывал. Присаживайся, Георгий. Закрой дверь. – сказал Александр, довольно, спокойным и мудрым голосом.

Жуков сел на стул, расположенный напротив места генерального секретаря. Затем, последовали минуты какой-то неловкой паузы, но, через пару минут, Егоров, наконец, заговорил:

– Ты знаешь, Георгий, я иногда думаю… а что, если мы уже окончательно проиграли?

Жуков напрягся.

– Проиграли? Мы ещё дышим. Значит, воюем. – сказал он.

– Дышим – да. Но воюем ли? Вот в чём вопрос. – говорил Егоров.

За стеной слышались шаги патруля. Где-то далеко звучал скрип снега под сапогами.

– Вы о чём, Александр Ильич? Если сомневаетесь в каких-то своих приказах, то скажите прямо, прошу вас. – недоумевал Жуков.

– Нет. Не об этом. Я о… природе войны. О том, когда она действительно заканчивается. – рассуждал Александр.

Жуков налил в стакан спирт, бутылка с которым стояла на столе у Егорова, и отпил. В горле «загорелось».

– Война заканчивается, когда последний враг падает в грязь. Или когда падаешь ты сам. – сказал Георгий после минутной паузы.

– Прямо как в учебниках. Но жизнь сложнее. Война – это не только фронт. Она… в головах. В душах. – сказал Егоров.

Александр Ильич медленно встал и подошёл к карте Европы, висящей на стене. Затем он ткнул пальцем во Францию.

– Ты слышал о том, что там происходит, Георгий Константинович? – спросил Егоров.

– Где? Во Франции? Там же всех из «наших друзей» давно перебили. – уверенно ответил Жуков, будто, знал наверняка.

– Да. Но сопротивление ещё живо. – тихо, почти шёпотом сказал Александр Ильич.

Георгий замер от удивления.

– Но французов всех перестреляли ещё в сорок седьмом… – вспоминал Жуков.

– Официально – да. Но подполье работает до сих пор. Диверсии. Убийства офицеров. Они называют себя "Тени Свободы". Говорят, ими командует какой-то старый коммунист… бывший наш, из Коминтерна. – рассказывал Егоров.

– А как же де Голль? – поинтересовался Жуков.

– Хах, если честно, то это эксцентричный чудак, который рассказывает небылицы о возможностях «Свободной Франции», например, об убийстве немецкого чиновника пару дней назад… но это всё «пшик». – сказал Александр Ильич.

– И это после двадцати лет оккупации?! – переспросил Жуков.

– Да. И не только во Франции. В Италии, в Норвегии… даже в самой Германии есть ячейки. Маленькие, разрозненные, но – есть. – ответил Егоров.

Георгий замолчал. Затем он резко встал и начал ходить по кабинету.

– Значит… значит, мы не одни, товарищ Егоров? – с надеждой спросил Жуков.

– Никогда и не были. Просто… мы слишком долго смотрели только под свои ноги. – ответил Александр и улыбнулся Жукову.

Георгий остановился и посмотрел на карту. Его голос стал чуть тише.

– И что? Вы предлагаете связаться с ними? Координацию наладить, так сказать, товарищ Генеральный секретарь? – сказал он.

– Нет. Слишком далеко. Слишком рискованно. Но… это значит, что даже под сапогом проклятого Рейха – огонь ещё не погас. А раз так… то и у нас есть шанс. – ответил Егоров.

Жуков снова сел и налил ещё спирта. Он выпил содержимое стакана залпом.

– Значит, сейчас война… она не в окопах. Она – в идее. – говорил Георгий.

– Идея не умирает, пока есть хотя бы один человек, готовый за неё сражаться. – сказал Егоров и, призадумавшись, посмотрел в окно.

Вновь стояла тишина. Где-то завывал ветер. Лампа коптила, отбрасывая тени на стены.

– А что, если… это не конец? Что, если мы – просто… пауза в истории? – задал риторический вопрос Георгий Константинович.

– Возможно. Но паузы рано или поздно заканчиваются. – задумчиво ответил Александр Ильич.

Они посмотрели друг на друга. Без улыбок. Без надежды. Но – с взаимным пониманием.

– Значит… будем ждать… так, а чего же вы меня позвали, товарищ Генеральный секретарь? – поинтересовался Жуков.

– Нет. Мы будем готовиться… – тихо сказал Егоров.

– Товарищ Генеральный секретарь?… – ожидал ответа на вопрос Жуков.

Егоров медленно выдохнул дым и отложил свою папиросу.

– Выборы – фикция. Фронт развалится, если мы позволим этому цирку продолжаться. – перешёл к делу Александр Ильич.

– Значит, вы уже решили? – спросил Георгий, сжимая кулаки.

– Да. Но не так, как думаешь ты. – спокойно ответил Егоров.

Жуков наклонился вперед, его глаза были сужены.

– Объясните, пожалуйста. – попросил Жуков.

– Товарищ Тухачевский – гений тактики. Но он не удержит власть. Не сейчас. Людям в Архангельске нужен… молот. А не шахматная доска. – объяснил Егоров.

Жуков усмехнулся, но в его глазах не было ни капли веселья.

– Вы хотите, чтобы я стал вашей «дубинкой»? – спросил Георгий.

– Я хочу, чтобы ты спас то, что осталось. Товарищ Тухачевский – мой друг. Наш друг. Но он не понимает, что война уже другая и, нет, не партизанская. – резко ответил Александр.

Жуков вновь встал и подошёл к окну. За ним виднелся город, замерзший, измученный ударами снарядов и свистом пуль.

– И что? Вы объявите меня Генсеком? Без голосования партийцев? – спросил Жуков.

– Нет. Это должно выглядеть… правильно. Ты победишь на выборах. Но только потому, что я сделаю так, чтобы никто не мог голосовать за него. – холодно сказал Егоров.

Жуков резко обернулся.

– Вы собираетесь его устранить, товарищ Генеральный секретарь? – спросил он с надеждой.

– Я собираюсь его отправить на фронт с Онегой. Подальше от Архангельска. А когда выборы закончатся… он вернется. И будет твоим первым заместителем. – ответил Егоров.

Жуков замолчал, а потом хрипло засмеялся.

– Вы думаете, что он согласится? – вновь спросил Жуков.

– А ты думаешь, у него будет выбор? – ответил Александр Ильич.

Вновь наступила долгая пауза. Жуков снова сел, призадумавшись, тря свою переносицу.

– А если народ взбунтуется? Если скажут, что это подстава? – обеспокоенно поинтересовался Жуков.

– Народ устал, Георгий. Они хотят сильную руку. А не вечные споры. – ответил Егоров.

Жуков посмотрел на карту, лежащую на столе у Генерального секретаря партии. На ней были красные флажки, отступающие к северу.

– Хорошо. Но если он узнает, что это ваша… то есть, наша игра… – снова обеспокоился Жуков, но его перебил его собеседник:

– Он не узнает. Потому что ты будешь вести себя так, будто действительно борешься за власть. А я… скажем так, буду нейтрален.

Жуков медленно кивнул и снова задумался.

– Значит, мы лжем… – тихо сказал Георгий.

– Мы спасаем революцию. – уверенно сказал Егоров.

– И когда будем начинать, товарищ Генеральный секретарь? – спросил Жуков. Егоров уже стоял у двери.

– Завтра же. – сказал он и покинул помещение, не попрощавшись с маршалом Жуковым.

Дверь закрылась. Жуков остался один. На столе была недокуренная папироса Егорова. Георгий взял её и затянул, решил докурить. Впервые с того момента, как 41-ом поступили вести о том, что Бухарин бесследно исчез из Кремля – ему страшно.

…

…

…

Архангельск. Подземный бункер штаба Западнорусского Революционного Фронта. 31 января 1962 года. 23:17.

Жуков стоял у карты, вцепясь в край стола так, что костяшки побелели. За спиной скрипнула дверь – без стука заходить осмеливался только один человек.

– Опять не спишь, товарищ маршал? – Тухачевский бросил на стол потрёпанную папку с документами. – Третий день.

– А ты? – Жуков не обернулся.

– Не до сна. Принесли донесение из Онеги. Немцы перебросили туда свежие дивизии. – обеспокоенно сказал Тухачевский.

Жуков резко развернулся и произнёс:

– И ты всё ещё веришь, что Егоров случайно отправил тебя туда?

Тухачевский медленно достал из кармана смятый листок – приказ о назначении, подписанный Егоровым.

– Я не идиот, Георгий. Но если я откажусь, он объявит меня предателем. А если пойду – умру как герой. Выбор-то какой? – сказал Михаил.

Жуков швырнул на карту карандаш.

– Выбор в том, чтобы не играть в его игру. Ты же сам говорил – мы проиграли, когда начали грызться друг с другом. – повысил голос Георгий.

– А что предлагаешь? Устроить переворот? – Тухачевский усмехнулся.

– Предлагаю вспомнить, ради чего мы здесь. Не ради Егорова. Не ради власти. – Жуков ткнул пальцем в карту. – Ради них.

За окном бункера, в кромешной тьме полярной ночи, слабо светились окна казарм. Там спали те, кого завтра бросят в мясорубку под Онегой, а послезавтра на вылазку под Людендорфом – мальчишки, не видевшие ничего, кроме войны.

Маршал Тухачевский вдруг сник.

– Ладно. Допустим, ты прав. Но если Егоров решил меня убрать, он не остановится. – тихо сказал Михаил.

– Значит, надо сделать так, чтобы твоя смерть ему была невыгодна, – сказал Жуков и налил в стакан воды.

– Завтра я объявлю тебя командующим операцией под Людендорфом. С моей подачи. – с горечью произнёс Георгий.

– Это же… – начал Тухачевский, но Жуков его перебил:

– Самоубийство? Да. Но если ты выживешь – вернёшься героем. А если нет – Егорову придётся объяснять, почему он саботировал мой приказ.

Тухачевский замер, потом резко встал:

– Чёрт. Ты хочешь поставить на кон свою голову? – прикрикнул Михаил.

– Нет, – произнёс Жуков и хлопнул его по плечу. – Я ставлю нашу.

…

…

…

Окрестности Людендорфа. Рейхскомиссариат Московия. 2 февраля 1962 года. 8:56 утра по местному времени.

Морозный воздух резал лёгкие, как лезвие. Михаил Тухачевский, закутанный в потрёпанную шинель с оторванными погонами, прижался к кирпичной стене полуразрушенного завода на окраине Людендорфа. За ним – два десятка бойцов Западнорусского Революционного фронта, вооружённых трофейными MP-40 и самодельными гранатами.

– Готовы? – маршал Тухачевский повернулся к своему заместителю, капитану Лебедеву. Тот кивнул, белый пар вырывался из-под его маски-балаклавы.

Операция была рискованной: уничтожить склад боеприпасов в сердце нацистской администрации. Но после провала "чистки" в Архангельске, когда Егоров попытался отправить его на верную смерть под Онегой, Тухачевский перестал доверять приказам. Теперь он вёл свою войну и снова партизанскую.

– Пошли. – скомандовал он.

Группа двинулась через мёртвые цеха. Внезапно – хруст снега. Тухачевский резко поднял кулак: передовой патруль СС. Два немца в чёрных шинелях, с фонарями.

– Без шума, товарищи – прошептал он.

Лебедев метнулся вперёд, кинжал блеснул в темноте. Один немец рухнул, захрипев. Второй не успел вскрикнуть – Тухачевский пристрелил его из пистолета с глушителем.

– Труппы в тень. Быстро. – храбро командовал Михаил.

Через десять минут они были у цели: склад №14, охраняемый всего четырьмя часовыми. Слишком просто для таких опытных партизан со стажем в 20 лет.

– Закладки по периметру. Таймер – 5 минут. – сказал Тухачевский, и его подчинённые начали закладывать взрывчатки.

Бойцы поползли вперёд. Но вдруг – рёв сирены.

– Засада! – воскликнул один из советских партизан.

Из-за углов высыпали эсэсовцы с криками «Kommunistische Truppen!». Пулемётная очередь прошила двоих партизан. Тухачевский прижался к земле, выдернул чеку гранаты.

– Огонь! – скомандовал Лебедев.

Последовали взрывы, крики. Немцы отступили, но их была минимум рота.

– Отходим! – маршал Тухачевский крикнул и рванул к пролому в заборе.

Большинство солдат было спасено, последовав за Михаилом. План Егорова провалился. Вместо того чтобы умереть в бессмысленной атаке на Онегу или Людендорф, Тухачевский вернулся героем. Теперь за ним шли не только свои, но и дезертиры из других отрядов.

Архангельск. Штаб Верховного командования Западнорусского Революционного фронта. 2 февраля 1962 года. 20:31 по местному времени.

Жуков сидел за столом, сжимая в руках донесение о рейде Тухачевского на нацистов у бывшего Ленинграда.

– Он уничтожил склад. Убил 20 эсэсовцев. И вернулся с новыми бойцами, товарищ Генеральный секретарь – пробурчал он, глядя на Егорова.

Тот медленно затянулся папиросой в раздумьях.

– Народ уже шепчется. Говорят, что мы – трусы, а Тухачевский – последний настоящий командир, товарищ Жуков. – обеспокоенно говорил Егоров.

– Вы предлагаете его устранить? – Жуков хмуро, но с надеждой посмотрел на пистолет на столе.

– Нет. Теперь это невозможно. Но можно… переиграть. Прости меня за мой провал с Тухачевским… но сейчас нужно оттолкнуться от нынешних обстоятельств. – сказал Егоров и достал свёрток бумаги из шкафа.

Александр Ильич развернул карту.

– Пусть ведёт свой "последний бой". Только не в Людендорфе, а здесь. – начал он.

Он ткнул пальцем в железнодорожный узел под Вологдой – ключевую точку снабжения немцев.

– Штурмовать его – самоубийство. – продолжил Егоров.

Жуков понял. Егоров снова пытался подставить Тухачевского. Но теперь – более изощрённо. Но у Георгия был свой план.

– А если он выживет? – спросил Жуков.

– Можешь быть уверен, товарищ маршал, что нет. – уверенно ответил Егоров.

…

…

…

Тухачевский чистил трофейный "Вальтер", когда в землянку ворвался связной.

– Товарищ маршал! Срочно! – кричал он.

– Что такое? – спросил Михаил.

– Приказ из Архангельска. Вам надлежит явиться к Жукову. Немедленно, товарищ маршал. – продолжал связной.

Лебедев нахмурился и произнёс:

– Это ловушка…

Тухачевский медленно встал и сказал:

– Нет. Это проверка, товарищ капитан.

Он знал: если не явится – его объявят предателем. Если явится – может не выйти живым. Но у него не было выбора.

– Готовьте оружие. Если я не вернусь через сутки – начинайте восстание. – шёпотом сказал Тухачевский Лебедеву напоследок.

Ночью того же дня Капитан Лебедев проснулся от топота сапог и ломающихся дверей.

– Тревога! – кричали все.

Он рванулся к окну – двор базы был залит светом прожекторов. Десятки солдат в шинелях НКГБ с автоматами наперевес оцепляли бараки.

– Предатели! – закричал кто-то из бойцов-тухачевцев.

Первая очередь прошила стену. Лебедев упал, вытаскивая наган.

– Где Тухачевский?! – орал офицер НКГБ, ломая дверь.

– Уехал в Архангельск, сволочи! По приказу Жукова! – кричал один из связанных солдат.

Бой длился около семи минут. Без Тухачевского сопротивление было хаотичным – кто-то стрелял до последнего, кто-то сдавался. К рассвету все 47 ведущих человек отряда были в наручниках, остальные были убиты на месте.

Лебедева били прикладами по дороге к грузовику.

– Жукову доложите – Тухачевцы не сдаются! – крикнул он перед тем, как темнота накрыла его.

…

…

…

Михаил Николаевич молча смотрел в окно. Конвой из четырёх чекистов даже не пытался скрывать – его везут не на допрос, а на казнь.

– Куда? – спросил он.

– В штаб. К Жукову. – ответили ему.

Он усмехнулся. Тот же барак, где они когда-то планировали контрнаступление под Москвой. Теперь, похоже, там решалось, кто из них умрёт.

Тухачевский вошёл в помещение, в которое приказали войти. Комната была пуста, кроме стола, двух стульев и графина с водкой. Жуков стоял у окна, не оборачиваясь.

– Садись, Михаил. – сказал Жуков.

Тухачевский не двинулся.

– Ты уже арестовал моих людей? – спросил Михаил.

– Я спас их от Егорова. – Жуков резко повернулся. – Если бы не я – их уже расстреляли бы в подвале.

Тухачевский рассмеялся и произнёс:

– И что теперь? Ты их отпустишь?

– Нет. Но они будут жить. В штрафбате. – ответил Жуков.

Где-то за стеной капала вода.

– Почему? – Тухачевский впервые за вечер посмотрел ему в глаза. – Мы же безукоризненно выполняли все приказы.

Жуков налил две рюмки водки.

– Потому что ты разрушил Фронт. Ты разделил нас всех в тот момент, когда нужно было держаться вместе. – спокойно ответил Жуков.

– А Егоров? Он хотел меня убить, бросая в эти бессмысленные штурмы… – продолжил Тухачевский.

– А ты что сделал? Повёл людей на смерть ради мести! – наорал Георгий.

Жуков швырнул на стол папку. В ней – фото убитых в Людендорфе и Онеге. «Откуда он их только взял?» думал Тухачевский.

– Из-за твоего "подвига" немцы устроили зачистку. 200 человек! Женщины, дети! – кричал Жуков.

Тухачевский побледнел.

– Я не знал… Мне дали приказ… – обеспокоенно говорил он.

– Ты не хотел знать! – Жуков продолжал кричать. – Ты думал только о своей гордости!

Тухачевский медленно потянулся к рюмке.

– Значит, как? Расстрел? – тихо спросил Михаил.

Жуков тихонько достал свой пистолет.

– Нет. Приговор о разжаловании уже подписан. Но… – начал Жуков.

Он положил оружие на стол.

– Выбирай. Или я… или ты сам. – уверенно и с улыбкой произнёс Жуков.

Тухачевский взглянул на ТТ. Потом – в глаза Жукову.

– Ты стал таким же, как они… – тихо сказал маршал Тухачевский.

После этих слов в комнате прозвучал выстрел. Пуля вошла точно между глаз. Тухачевский рухнул на пол, даже не успев ахнуть. Маршал Жуков накрыл его лицо шинелью.

– Входите. – сказал Георгий.

…

…

…

Наступило утро. В тюремном дворе одна за другой проходили казни за предательство и за, вошедший в народ Архангельска термин, «Тухаченство». Бывшего капитана Лебедева вывели к стене. Он ждал расстрела. Все они ждали.

Но вместо команды раздался крик:

– Отставить!

Генеральный секретарь Георгий Константинович Жуков шёл по двору, держа приказ в руках.

– По решению Военного Совета… – начал он.

Он взглянул на солдат.

– В Штрафбат всех. На передовую. Слава Советскому Союзу! – закончил Жуков свой приказ.

Лебедев не поверил.

– А Тухачевский? Что с ним? – спрашивал бывший капитан.

Жуков не ответил. Он уже знал – война за возвращение коммунизма только начинается. Он лишь брякнул про то, что Тухачевский трагически погиб во время боёв в Онеге. Пропаганда это сразу приняла на веру и раскрутила по всему Архангельску.

В этом городе, этом последнем оплоте красного сопротивления, воздух был пропитан запахом махорки, ржавого металла и отчаяния. После казни Тухачевского Жуков понимал – если сейчас не ударить по «Врагам Революции», то шансов не будет никогда. Началась тотальная мобилизация. По улицам рыскали патрули НКГБ, вытаскивая из подвалов и полуразрушенных домов всех, кто мог держать оружие – стариков, подростков, даже женщин. На центральной площади, где когда-то висел портрет Ленина, теперь стоял огромный плакат: "Родина-мать зовёт! За Страну Советов! За Сталина!" – хотя самого Сталина давно не было в живых, а Советы существовали лишь на бумаге. Жуков не хотел даже вспоминать портреты Бухарина, поэтому, решил оставить своего любимого Джугашвили, как символ мобилизации. В казармах не хватало винтовок, патроны выдавали поштучно, а вместо сапог многие обматывали ноги тряпьем. Но люди шли. Не из страха, а из последней надежды. Они помнили рассказы отцов о 1917-м, о том, как горстка революционеров перевернула историю. Теперь они верили – ещё один рывок, и красное знамя снова взовьётся над Москвой.

Капитан Лебедев, бывший заместитель Тухачевского, неожиданно для всех стал главным организатором этого отчаянного порыва. После штрафбата, где он чудом выжил в трёх бессмысленных атаках на онежские укрепления, его вызвал лично Жуков.

– Ты знаешь, как воюют все наши враги. Ты знаешь, как воюем мы. Теперь научи нас побеждать, – гордо сказал маршал, и Лебедев понял – это не приказ, а исповедь.

Он взялся за дело с холодной яростью. Его методы были жестокими, но эффективными. Дезертиров расстреливали на месте. За невыполнение приказа – трибунал. Но он же первым ввёл "ночные школы" – где бывшие учителя, инженеры, даже дворники объясняли молодым бойцам, за что они воюют. Не просто за "победу", а за мир, где не будет ни гетто, ни виселиц, ни голода. И люди слушали. И шли в бой.

К весне 1962 года Архангельск превратился в военный лагерь. На заводах, чудом уцелевших от бомбёжек, ковали самодельные гранаты и ремонтировали танки. В порту тайно разгружали контрабанду от "Теней Свободы" – французских коммунистов, которые через Норвегию переправляли медикаменты и оружие. Лебедев лично объезжал позиции, появляясь там, где его не ждали. Однажды, во время очередного партизанского рейда, он прошёл 20 километров по болотам, чтобы проверить засаду на немецкий обоз – и вернулся с двумя пленными офицерами СС. Его имя стало легендой. Но он знал правду: это был последний бой. Если они проиграют – коммунизм в России умрёт навсегда. И потому, когда Жуков спросил:

– Ты готов?

Лебедев ответил просто:

– Дайте приказ.

Обрыв нити

Дневник следователя Марка Шестаковича

13.06.1962

Даже этим утром было тяжело сказать или понять, что же происходило за эти два месяца. Мы так и не вышли на след тех, кто запустил поезд к нам… И от этой мысли просыпаться так, каждый день… это было просто невыносимо. А ещё я стал вести дневник реже… Когда я прихожу домой после криков Язова, Сахаровского и Валухина между собой, кажется, что я побывал в ещё одном круге ада. Сил писать не остаётся.

Состояние товарища Карбышева вновь ухудшилось, но мы ничего с этим поделать не могли. Врачи уже в третий раз за месяц предрекают его смерть на следующий день, но старый вояка пока жив, даже выходит на прогулки и командует. Он остаётся таким же энергичным, как Наполеон, он даже инициировал строительство подземных заводов в Омске. Милитаризация ради «Великого суда» должна была дойти и до этого.

Шум на оружейных заводах громок. Гул токарных станков, звуки штампования, литья – всё это создаёт нездоровый шум, так же как и винтовки, в которых мы отчаянно нуждаемся. В нормальных обстоятельствах это было бы раздражающим. Но промышленность Омска, подземная промышленность, была расположена так, чтобы её не касались ни немецкие бомбы, ни бандиты на обломках России. Это означает, что каждая вибрация сотрясает весь завод, каждый звук эхом отзывается от больших толстых стен, и боль от пребывания в этом промышленном месиве удваивается. Это было необходимо. Каждому промышленному кадру, прикрепляемому к каждому заводу, говорили это, и они знали это. Если они хотят пережить следующую войну, защитой фабрик нельзя жертвовать ни в коем случае. Они будут двигателем, приводящим Омск в движение.

Вечные снега и суровый климат Сибири имеют мало шансов выстоять против непобедимого русского духа. Под городом Омском началось строительство серии бункеров, которые защитят истинных русских от любого будущего немецкого нашествия или бомбардировок. Однако их главной целью будет размещение нашего руководства и значительного количества войск. В обширном комплексе будут не только бункеры в сердце Омска, но и линии метро, которые протянутся от одного конца города к другому. Хотя некоторые члены Лиги поначалу жаловались на коррупцию и перерасход средств, теперь они перестали этим заниматься. У нас есть меч, теперь настало время создать щит. Весь Омск надеется, что немецкие бомбы теперь не достанут нас… наверное.

Из хороших новостей, поступавших с мира, был конец Алеутского кризиса. Многонедельное противостояние между японским и американским флотами в районе Алеутских островов пару дней назад подошло к концу, поскольку обе сверхдержавы начали запланированный вывод войск из северной части Тихого океана. План, разработанный при посредничестве президента Мексики Лопеса Матеоса, также призывал Вашингтон освободить японского пилота капитана Асо, чей захват над водами США и вызвал этот кризис. Несмотря на предотвращение конфликта, враждебность между двумя сверхдержавами все еще остается на высоте, невиданной со времен Второй мировой войны. Заявления Токио о нарушениях договора о демилитаризованных островах остались без ответа, как и требования Вашингтона принести официальные извинения и компенсацию. Воздушное столкновение близ Атту и многочисленные предупредительные выстрелы, которыми обменялись обе стороны, служат суровым напоминанием о том, насколько близок к ядерной войне был этот мир. Вся планета выдохнула, кажется, что Третья Мировая война была предотвращена.