9 граммов свинца

Расследование замедлило то, что Дмитрию Михайловичу совсем стало плохо и с поезда все переключились на него. Пневмония или что-то ещё… новые и новые недуги у Карбышева. Сахаровский и Валухин продолжают вечно ругаться из-за денег, которые они продолжают воровать из казны «Чёрной лиги», но министр иностранных дел таки смог разузнать о тех, кто отправил тот роковой поезд. Они называют себя «Общество Возвращения Российской Империи», подпольная организация в Коми, которая постоянно отправляет такие «сюрпризы» не только нам, но и другим государствам, кошмаря людей. И, главное, наркоманы ведь ещё те. Их лидеры то пьяницы, то употребляют, но власть захватить в Сыктывкаре могут даже и они, к большому сожалению. Безумцы и наркоманы…

– Они, вероятно, под своей наркотой, верят, что Алексей Романов жив, – чуть ли не со смехом говорил Сахаровский, разглядывая фотографию одного из их «манифестов». – И что мы, Чёрная Лига, предали истинную Россию, заключив сделку с дьяволом. Тьфу ты ж…

– Какую ещё сделку? – спрашивал я.

– С немцами, – прошипел Язов, появившись в дверях. – Они считают, что мы слишком мягкие. Что надо не ждать «Великого Суда», а жечь всё сейчас. А смысл, если мы ещё совсем не готовы?

Ирония в том, что эти одержимые царевичем психи куда опаснее, чем кажется. Они не просто террористы. Они верят в своё безумие.

Ещё были неприятные новости в мае. Лазаренко пытался планово дозвониться до наших людей в Сыктывкаре. Два дня – тишина. Третий – трубку взял незнакомый голос:

– Вы ошиблись номером! – кто-то раздражённо крикнул в трубку.

Но Лазаренко не ошибался. Это был кодовый телефон. Значит, либо наши раскрыты, либо… их уже нет.

– Может, президент Вознесенский знает? – спрашивал я.

Язов плевал в угол и набирал номер президента Республики Коми.

Разговор был довольно коротким:

– Николай, ты в курсе, что у тебя под носом имперцы орудуют? – сразу начал Язов, не церемонясь.

– Дмитрий Тимофеевич, я бы знал. – отвечал Вознесенский после короткой паузы.

– Ну а поезд-то откуда взялся? – недоумённо спрашивал Язов.

– Документы были подделаны. Я проверял. – тихо отвечал Николай.

– Проверял? Или тебе доложили, что «всё чисто»? – ещё повысил голос Дмитрий.

Вознесенский замолчал. Потом тихо произнёс:

– Я разберусь, товарищ Язов, дайте время.

И повесил трубку.

Но мы-то знаем: он не разберётся. Потому что Сыктывкар – это гниль. Там все или подкуплены, или запуганы.

Вот так вот прошли месяцы паузы в моём дневнике, сегодня нас всех вызвал Карбышев. Это само по себе было странно – Дмитрий Михайлович уже месяц не вставал с постели, врачи шептались, что лёгкие заполнены водой, а тут – приказ явиться. Немедленно.

Я вновь добирался вместе с генералом Лазаренко. Когда мы вошли в палату, он уже стоял у окна. Не опёршись, не сгорбившись – прямо, как на параде сорок первого года. Мундир на нём был чистый, красные ордена – начищены до блеска. И взгляд… Взгляд был твёрже стали.

– Выглядите бодро, товарищ Дмитрий Михайлович, – пробормотал Сахаровский.

Карбышев хрипло рассмеялся:

– Труп на прогулке – вот как я выгляжу. Но хватит болтать. Пойдёмте.

– Куда? – не понял Язов.

– На завод. Подземный. Тот, что внутри станции «Библиотека имени Пушкина». – ответил Карбышев.

Мы переглянулись. В Омске много заводов, но он – это сердце Чёрной Лиги. Там собирают всё оружие для "Великого Суда". Там хранят чертежи, которые даже немцы не видели. И туда никого не пускают без личного приказа товарища Карбышева.

Спустившись по эскалатору, мы шли по тоннелям метро, которые давно не использовались. Ржавые рельсы, разбитые плиты, запах сырости и машинного масла. Товарищ Карбышев шёл впереди, не замедляя шаг, хотя каждый вздох давался ему с хрипом.

– Вы уверены, что вам стоит… – начал было генерал Лазаренко.

– Нет. Но я всё равно пойду, – отрезал товарищ Карбышев.

Когда тяжёлые стальные двери завода открылись, нам в лицо ударил горячий воздух, звон металла и рёв станков. Десятки людей в промасленных комбинезонах крутили гайки, варили броню, собирали то, что очень скоро должно было убивать немцев и не только. Карбышев поднялся на импровизированную трибуну – ящик из-под снарядов – и взглянул на рабочих. Тишина наступила мгновенно. Все дружно прекратили работу. На этом заводе также работали ребята из, так называемых, «Искупительных бригад».

– Вам не нужно отдавать мне честь, – тихо сказал Карбышев, – в конце концов, формально вы не являетесь частью Лиги.

Бригадир-украинец, стоявший перед ним, медленно опустил руку, его глаза, казалось, пульсировали нервной энергией. Десятки покрытых сажей людей стояли позади него, ботинки рабочих наполовину утопали в смеси талого снега и грязи. Они столпились вокруг Карбышева и его немногочисленной свиты телохранителей, глядя на старого солдата с настороженностью и неописуемым чувством, почти похожим на голод.

– Я здесь не для того, чтобы наказывать вас, – громко сказал Карбышев, – хочу дать вам шанс на искупление. Раздался голос из толпы.

– В последний раз, когда вы предлагали нам "искупление", пятнадцать человек погибли под обвалом. Начинает казаться, что между этим нет большой разницы. – громко произнёс он.

Лицо бригадира побледнело, руки рефлекторно сжались. Он уже приготовился к наказанию, которое так и не последовало.

– Настоящее искупление, – ответил Карбышев, – это уже не та старая ложь, которую вы слышали от офицеров. А настоящая свобода.

В толпе послышалось бормотание.

– Что бы вы ни сделали, чтобы попасть сюда, это будет стёрто, и вы будете равны нам. Многие из вас даже не совершили ничего серьёзного, чтобы попасть сюда. Мы собираемся изменить систему. Но мне нужна ваша помощь. – уверенно говорил Карбышев.

– Зачем мы вам нужны, товарищ Карбышев? – спросил бригадир. После этого вопроса последовала минутная пауза.

– Братцы… – голос Карбышева дрогнул, но не сломался. – Я не буду врать. Мне осталось мало. Но вам – нет.

Кто-то в толпе сглотнул. Кто-то перекрестился. А кто-то усмехнулся.

– Вы думаете, мы строим оружие для войны? Нет. Мы строим его для правды. Чтобы один день – один чёртов день! – нацисты поняли, что мы не простили. Ни Москвы. Ни Ленинграда. Ни детей, которых сожгли в их концлагерях.

Молчание. Слышно было только гудение вентиляции.

– Поэтому, – Карбышев выпрямился, – если скоро я умру – вы не останавливайтесь. Если Омск падёт – вы прячьте чертежи. Если немцы или кто-то ещё придёт – вы берёте винтовки и стреляете. Пока можете дышать. Пока можете держать оружие.

Тишина. Потом – один хлопок. Другой. Третий. И вдруг – грохот аплодисментов, крики, слёзы.

Карбышев слез с ящика, отдышался и повернулся к нам:

– Теперь вы поняли? Это не я держу Лигу. И не вы. Это они. – говорил он.

Мы молча шли обратно. Сахаровский кусал губу. Язов стиснул зубы. Лазаренко смотрел под ноги. А Карбышев… Карбышев улыбался.

– Скоро, – уверенно сказал он, – скоро мы начинаем "Великий Суд". С немцами или без немцев. Со мной или без меня.

С того момента я решил остаться при Карбышеве в больнице, как и лейтенант Сергей Дежнёв.

Дневник следователя Марка Шестаковича

16.08.1962

Я провёл много дней с Дмитрием Михайловичем. Мне и молодому Сергею он высказывал очень многое… все свои печали и боли, о которых я не осмелюсь рассказать даже в своём личном дневнике. Пока товарищ Дмитрий Михайлович ещё держится, но уже встаёт с кровати раз в день, чтобы прогуляться.

Карбышев недавно начал чаще думать о днях, когда зарождалась Чёрная Лига. Возможно, потому что он знал, что дело идёт к концу – для него-то уж точно. Он улыбнулся при мысли об этих ранних днях, когда его видение было таким ясным, а путь к национальному искуплению казался таким очевидным. Он был вне себя от радости, когда множество его офицеров и старых товарищей решили записаться добровольцами в Лигу и помочь ему спасти Родину. Если бы только они остались верны своей клятве и не сбились с истинного пути Возможно, они просто скрывали от него свой цинизм и всегда планировали использовать Лигу как средство личного обогащения и усиления. Старый генерал молился, чтобы это было неправдой. Он не хотел признавать, что такое множество его старых друзей всегда были такими коррумпированными и властолюбивыми. Но с другой стороны, если их такими сделала Лига, разве это лучше?

Он вчера говорил с генералом Хархардиным о растущей коррупции в рядах Лиги и что с этим можно сделать. Как всегда, когда он говорил об этом с Александром, ему мягко намекали на то, что он раздувает из мухи слона, в то время, когда есть более важные задачи, на которых следует сосредоточиться. Он не набрался достаточной храбрости, чтобы сказать Александру, что ему известно о том, что он ворует деньги из бюджета ради своих частных проектов, как и Валухин, как и Сахаровский… Но даже если бы он это и сказал, это ничего не поменяло бы. Как и все прочие старые друзья Карбышева, Хархардин думал о нем сейчас больше как о марионетке, чем как о союзнике, думал о нём, как о подпорке для Лиги, чтобы продолжать наживаться за счёт её членов.

Карбышев вставил лист бумаги в свою печатную машинку и начал печатать очередной меморандум, в котором излагал план по искоренению коррупции в рядах Лиги. Он знал, что его проигнорируют. Все прочие могли сдаться, но не он. Его Родина нуждалась в нём, и он не бросит её, даже если все остальные сделают это. Нет покоя усталому человеку, конечно…

Дмитрий Михайлович решил вчера провести беседу с командованием Лиги на счёт коррупции, которая росла с каждым днём. Это были его последние усилия хоть что-то с этим сделать.

Скрип пружин койки раздавался особенно громко, когда Карбышев пытался перевернуться на бок. Больничная палата тонула в полумраке – лишь тусклый свет фонаря за окном выхватывал из темноты очертания стола, заваленного бумагами. Дмитрий Михайлович провел ладонью по липкому от пота лбу. Сегодня ночью снова не спалось.

На тумбочке лежала папка с докладом Дежнёва. Тонкая, но убийственная. "Недостача 47 ящиков патронов… 12 тонн угля, списанных на "испытания"… Два грузовика, якобы уничтоженных при обстреле, замечены в приграничной деревне…" Каждая строчка жгла глаза. Но хуже всего были подписи – знакомые, родные подписи его соратников. Сахаровского. Валухина. Даже Хархардина.

– Как же так? – спросил у самого себя Карбышев сжал простыню костлявыми пальцами. Они же вместе прошли Маутхаузен. Вместе создавали Лигу из пепла поражения. Разве ради этого?

За окном завыл ветер, гоняя по двору колючий снег. Карбышев вдруг ясно представил, как этот же ветер гуляет по пустым цехам подземного завода, где рабочие впроголодь собирают винтовки для "Великого Суда". Винтовки, которые кто-то уже продал налево.

Он резко потянулся к тумбочке, опрокинув пузырёк с лекарствами. Пилюли рассыпались по полу с сухим стуком.

– Хватит. Завтра же соберу их всех. Последний разговор по-хорошему. – сказал он нам с Дежнёвым, которые ни на минуту от него не отходили.

На следующий день товарищ Карбышев собрал всех генералов, в том числе и меня с Дежнёвым, Лиги в одном кабинете, в «Центре». Хархардин не появился.

– Товарищи, пожалуйста, садитесь. Я вызвал вас, чтобы обсудить сегодня очень важный вопрос и мне требуется ваше внимание! – начал он.

Карбышев сидел во главе стола, наблюдая за тем, как Сахаровский и Валухин орут друг на друга, обвиняя в коррупции, измене и десятках других преступлений. Они были в помещении не больше пяти минут и ситуация уже начала выходить из-под контроля.

– Товарищи, пожалуйста, прекратите ругаться хотя бы на секунду! – Карбышеву удалось отчаянными усилиями встать и перекричать их ругань, хотя это так утомило его, что он бессильно опустился на стул. Нехотя оба человека успокоились и повернулись к Карбышеву.

– Кто-нибудь знает, когда Хархардин намерен прийти? – спросил Карбышев, пытаясь перевести дыхание после своей вспышки.

– Он не придёт, – ответил Валухин, – он сказал, что у него важное дело, что он просит кратко сообщить ему, что мы обсуждали.

– Я сказал ему, что это важно… – расстроенно и злобно сказал Карбышев.

– Я знаю, Дмитрий Михайлович, я только пересказал его ответ. – говорил Валухин.

– Очень хорошо. Тогда я поговорю с ним позже. Мне нужно сказать всем вам о наглой фракционной борьбе, который я заметил в рядах Лиги. Недавно случилось… – начал было Карбышев, но его перебили:

– Дмитрий Михайлович, я не намерен прерывать вас, но прежде чем вы продолжите, я должен сказать кое-что, – вклинился Сахаровский, единственным человеком, ответственным за фракционную борьбу, является предатель сидящий напротив меня.

– Я предатель?! – ответил Валухин, – смелые слова с твоей стороны. Думаешь, я не знаю про твои личные "силы безопасности"?

Двое мужчин снова вернулись к своим бесконечным препирательствам. Карбышев вздохнул с отчаянием и взглянул в окно, на сад, покрытый снегом. Сегодня будет долгий день.

– Они безнадёжны… – попытался сказать Дмитрий Михайлович шёпотом, но вышло так, что услышал весь кабинет.

Тишина повисла тяжёлым саваном. Даже Сахаровский и Валухин замолчали, поражённые не голосом, а тем, что стояло за этими словами – окончательной, бесповоротной усталостью.

Дмитрий Карбышев медленно поднялся, опираясь на стол. Его тень, искажённая керосиновой лампой, захлестнула стену, будто чудовище, пробудившееся после долгого сна.

– Вы забыли, – его шёпот был страшнее крика, – что каждый украденный патрон – это пуля, которой не хватит солдату на фронте. Каждый мешок угля – это день, когда завод простаивает. Вы грабите не казну… – он сделал шаг вперед, и оба генерала невольно отпрянули, – вы грабите Россию. В последний раз.

Валухин попытался что-то сказать, но Карбышев уже повернулся к окну. В отражении стёкол они увидели его лицо – не гневное, а страшно спокойное.

– Товарищ Дежнёв, – позвал Карбышев, и дверь тут же распахнулась. Молодой лейтенант, который вышел из кабинета тремя минутами ранее от нервов, вошёл с тремя бойцами из "искупительных бригад". -

– Проводите товарищей. И передайте Хархардину… что завтра я жду его к восьми. Без опозданий. – спокойно командовал Карбышев.

Когда дверь закрылась за последним из них, Карбышев долго смотрел на оставшуюся на столе папку. Затем взял карандаш и на чистом листе вывел: "Приказ №255". Пальцы дрожали, но почерк оставался твёрдым – как в те дни, когда он подписывал смертные приговоры предателям в Маутхаузене.

О разговоре Карбышева с Хархардиным мы с Дежнёвым ничего не выяснили, поскольку, мы погрузились в глубокий сон после двадцати часов без него.

Дневник следователя Марка Шестаковича

18.08.1962

Сегодня Дмитрий Михайлович позвал меня и Серёжу Дежнёва в палату, закрыл дверь на ключ и сказал то, о чём я давно догадывался, но боялся услышать:

– Мне осталось мало. Месяц. Может, два. Врачи врут, но я-то чувствую. – произнёс дедушка-Карбышев.

Он говорил спокойно, будто докладывал о погоде. Дежнёв стоял, сжав кулаки, а я бессмысленно перебирал страницы блокнота, будто мог записать что-то важнее этих слов.

– Преемника нужно выбирать сейчас, пока я ещё могу гарантировать порядок, – продолжил Карбышев. – Сахаровский – хитёр, но продаст Лигу за пару ящиков коньяка. Валухин – тупой солдафон. Хархардин… – он усмехнулся, – …уже давно считает мою койку вакантной.

– А товарищ Язов? – спросил Дежнёв.

Карбышев призадумался и медленно кивнул:

– Он жесток, но не глуп. Не предаст идею. Но если назвать его сейчас – начнётся резня. Поэтому… – начал он.

Он достал из-под подушки металлическую коробку, похожую на армейский сейф для документов. На крышке было выгравировано: «ОТКРЫТЬ ПОСЛЕ МОЕЙ СМЕРТИ ПРЕЖДЕ ВСЯКОГО ДЕЙСТВИЯ».

– Пародия, конечно, – хрипло рассмеялся Дмитрий Михайлович, – но старик Александр I хоть гроб себе подменный успел подготовить. А у меня даже на это времени нет.

В коробке лежало завещание. Я видел лишь первые строки, когда Карбышев перелистывал страницы: Сахаровскому – контроль над внешней разведкой (он и так её давно купил). Валухину – тыловые склады (пусть ворует, но хотя бы патроны считает). Хархардину – ничего. Если возмутится – напомнить о его "частных заводах" под Омском.

А в самом конце, отдельным пунктом, написанным красным карандашом: «Верховное командование Чёрной Лиги передаётся Дмитрию Тимофеевичу Язову. Да хранит Бог Россию. А если не Бог – то хотя бы он».

– Вы уверены? – спросил я.

– Нет, – ответил Карбышев. – Но когда я умру, вы закопаете эту коробку в тайнике под станцией "Пушкинская". И передадите ключ только Язову. Если дадите раньше – он устроит чистку. Если позже – чистку устроят другие. И тогда всё…

Он не договорил, но мы поняли. Всё, ради чего он выживал много лет в Маутхаузене, двадцать лет после войны – превратится в грызню за власть.

– А если Язов не согласится? Как раз на тему завещания Александра I… – пробормотал Дежнёв.

Карбышев посмотрел в окно, где над Омском висели чёрные от гари облака:

– Тогда скажите ему: "Товарищ Дмитрий Михайлович велел напомнить про 1951-й. Про то, как вы вели пленных немцев по Москве. И как потом расстреливали их у Кремлёвской стены". Он поймёт. – уверенно сказал он.

Вечером, когда мы вышли из больницы, Дежнёв вдруг встревоженно сказал:

– Он же знает, что мы прочитали завещание. Значит, это… проверка.

Я не ответил. Потому что Карбышев давно перестал проверять. Он готовился к смерти. А смерть, как и война, не прощает ошибок. В ту же ночь в кабинете Язова горел свет. Через полуоткрытую дверь я видел, как он разглядывает карту Европы, где красным крестом был помещен Берлин. Он ещё не знал о коробке. Но, кажется, уже догадывался.

Внезапно, его вызвал Карбышев. Язов быстро направился в сторону, так называемой «Больницы №1» в центре Омска, которая на самом деле была личным бункером товарища Карбышева.

Дмитрий Михайлович сидел в кресле, укутанный в поношенный генеральский мундир, его лицо, изборождённое морщинами и шрамами, казалось высеченным из камня. Язов вошёл чётким шагом, как всегда, будто даже здесь, в полуразрухе, он маршировал на параде.

– Товарищ Дмитрий Михайлович, вы вызывали? – спросил он.

Карбышев медленно поднял взгляд. Не ответил сразу. Вместо этого протянул руку к графину с водой, но не стал наливать – просто провёл пальцами по холодному стеклу, словно проверяя, реально ли всё происходящее.

– Садись, Дмитрий. – спокойно скомандовал Карбышев.

Язов сел. Ждал. Тишина затягивалась. За стеной гудели вентиляторы подземного завода, где день и ночь собирали оружие для «Великого Суда». Где-то далеко, наверху, падал снег – но здесь, в бункере, не было ни зимы, ни лета, только вечная искусственная осень, пропитанная запахом железа и пороха. На удивление, разговор начался с того, что Карбышев начал общаться с товарищем Язовым в непривычном стиле – на «вы»!

– Товарищ Дмитрий Тимофеевич, у вас никогда не возникало ощущения, что за вами следят? – неожиданный вопрос наставника застал Язова врасплох, слова Карбышева повисли в тёплом, затхлом воздухе бункера.

– Вы хотите сказать, что Директорат Внутренней Безопасности… – начал было Язов.

– Не в этом смысле, – добавил Карбышев, вежливо обрывая его. Старик некоторое время пытался подобрать нужные слова.

– Я имею в виду, что ваши действия в каком-то смысле имеют значение. Что на нас смотрят те, кто будет в будущем. – подобрал-таки он.

– Вы имеете в виду ощущение судьбы? – ответил Язов, – я очень на это надеюсь. МЫ – судьба России, – Язов, казалось, был готов начать новый раунд отработанных лозунгов, но остановился.

– Нет, совсем наоборот, – ответил Карбышев, и глаза его стали далёкими и неподвижными, – вы когда-нибудь чувствовали, что вы не более чем насекомое, на которое смотрят через увеличительное стекло? Что люди в будущем, по ту сторону зеркала времени, оглядываются на ваш выбор как на роковую точку, где всё пошло не так?