Помните, мистер Шарма

Решение отца в первый же день состояло в том, чтобы найти Ма замену. Он предложил удвоить жалованье тете Рине, если она будет проводить у нас весь день, заботиться об Амме и содержать дом в чистоте. Но это слишком тяжело, чтобы справиться в одиночку. Аммы было много для кого угодно, даже для Ма. И мешала еще одна проблема: тетя Рина принадлежала к слишком низкой касте, то есть была слишком «нечиста», чтобы подавать еду Амме, так что у Ади не было выбора, кроме как кормить ее самому.

– Бабу? – позвала она.

Он бесшумно вошел и неподвижно, как мертвый, лежал на диване едва дыша, но она все же могла понять, что он дома. Разве старики не должны быть глухими? Слух Аммы был еще острее, чем у самого Ади, и он понимал, что прятаться бесполезно. Как только она заплачет, то начнет битву, в которой он просто не сможет победить. Он пошел на кухню, положил еду в ее тарелку, принес в комнату.

– Бабу? Тохар Май? Каб аавела?

Она повторила это еще дважды, прежде чем он понял. Она хотела знать, когда Ма вернется. Ади захотелось швырнуть тарелку ей в лицо. Это ведь она была во всем виновата, разве нет? Если бы она не появилась спустя столько лет и не заняла его комнату, их дом, всю их жизнь, ничего бы не случилось. Почему она не вернулась в свою деревню? Почему не умерла? Он закрыл глаза и вновь открыл, и гнев прошел.

Может быть, это была ее вина, но не совсем. Демоны, которых она разбудила, всегда были здесь, шевелились под простынями, вытягивали пальцы ног. Теперь она была в том же положении, что и он – в доме, в котором ей быть не хотелось, – и понимала даже меньше него.

– Куш дин баад, – медленно произнес он, ставя тарелку на кровать. «Через несколько дней», – это все, что сказал ему отец в воскресенье, когда Ади перестал рыдать.

Амма посмотрела на него снизу вверх, ее глаза были пусты, как будто она ему не верила. Он не мог ее винить – он и сам не верил.

* * *

Отец вернулся домой поздно, когда тетя Рина уже все приготовила и ушла, когда Амма уже поела и легла спать. Ади услышал шаркающие шаги, прежде чем отец нажал кнопку звонка в своей обычной манере, как будто злился на дверь, что она не открылась сама по себе. Ади выключил телевизор и подбежал к двери. В гостиной он накрыл чайный столик, поставил две тарелки и разложил еду, стал ждать, изо всех сил стараясь не обращать внимания на бурчащий желудок.

Запах проник в дом раньше, чем вошел отец – резкая, затхлая, кислая вонь, так что Ади пришлось задержать дыхание. Это был запах тех ночей много лет назад, когда проклятия отца наталкивались на молчание мамы, ссоры часто заканчивались грохотом, пощечиной, приглушенным рыданием. Битва длилась годами, и в конце концов тишина, медленно просачиваясь в стены их дома, осталась. С одного взгляда на отца – галстук развязан, мятая рубашка выправлена из штанов, ни дать ни взять школьник после потасовки – он понял, что делать. Ади вновь упал на диван и открыл маленькую красную книжку, стараясь скрыть обложку. Подзаголовок на языке урду мог стать для отца красной тряпкой. Хотя ей могло стать все что угодно, от растрепанных волос до неуважения, которое чудилось ему в самом невинном взгляде. Это как в «Парке Юрского периода», подумал Ади – когда тираннозавр смотрит прямо на тебя, надо оставаться неподвижным, не дышать, не моргать, просто ждать, пока он не двинется дальше. Малейший признак жизни, и ты мертв.

Как только Ади понял, что отец не выйдет из спальни, он убрал еду со стола – самому есть уже не хотелось. Какое-то время лежал в постели, пока храп отца не достиг полной громкости, посылая вибрации по полу, вверх по кровати и в его копчик. Потом поднялся и с тапочками в руке побрел отпирать входную дверь.

На террасе было тихо, если не считать гула кулеров и кондиционеров, установленных на окнах внизу, и легкого ветерка, несущего сладкий, пьянящий запах мокрой земли.

Вот что он раньше любил больше всего на свете: дожди. Особенно муссонные. Они были самым захватывающим явлением природы, лучше даже, чем желтые зимние туманы. Когда они приходили, небо рассекали плотные пули и били по макушке с удивительной силой, словно камешки, брошенные шаловливыми богами, и ощущалась тяжесть долгого подъема к пику лета. Даже когда небо опускалось полосами, стенами воды, которые превращали дороги в реки и автомобили в острова, которые отключали электричество, он любил дожди и спокойствие, которое они приносили, на какое-то время, на несколько часов замедляя мир до полной остановки, заглушая весь шум, который никогда не прекращался. Теперь он впервые пожелал, чтобы дождь закончился. Это лишь напоминало о прошлом воскресенье.

Перебравшись на невысокую стену, отделявшую их террасу от террасы соседей, Ади взобрался на уступ над дверью. Перекинув ноги через край, оглядел многоквартирные дома вокруг. Долго искать не пришлось – стервятник был именно там, где он видел его в последний раз, на крыше дома напротив, возле черного бака с водой.

Да что осталось терять-то?

– Ты правда умеешь говорить? – спросил он чуть громче шепота или желания.

Тишина.

– Хорошо, беру свои слова обратно. Ты не чутия. Пойдет?

Птица отвернулась, как маленький ребенок, который скрестил руки на груди и хотел казаться сердитым.

Что он творил? Всерьез пытался поговорить с птицей? Он покачал головой и усмехнулся. Черт его знает, но почему-то ему было стыдно, что он назвал птицу непечатным словом. Он вспомнил, как однажды называл чутией Санни, а Ма услышала. Ему казалось, это просто смешное глупое слово, но Ма в жизни так не злилась. Она даже повторила отцовскую угрозу отправить его в школу-интернат и успокоилась, лишь когда он извинился и поклялся жизнью, что больше не произнесет ни одного гаали. И вот именно сейчас он решил нарушить эту клятву!

– Ладно. – Он вздохнул. – Сэр, примите мои искренние извинения за грубость. Обещаю впредь следить за своими манерами и говорить с величайшим уважением…

– Это еще что такое? Письмо английской королеве?

– Что? – Он вздрогнул, вновь поразившись тому, что услышал голос, звучавший четче и реальнее, чем его собственный.

– Что значит «что»? Вздумали надо мной посмеяться, мистер Шарма? Эти фокусы мне хорошо знакомы. Говорите нормальным языком, только, пожалуйста, без мата.

– Окей.

– Теперь, отвечая на ваш вопрос, позвольте вам сказать…

– Какой вопрос?

– Вопрос, который вы мне задавали, мистер Шарма. Вряд ли у вас настолько слабая память?

– А, ну, типа того.

– Что за «типа того»? Отвечайте «да» или «нет». И не перебивайте, когда говорит старший. Это плохая привычка.

– Старший? – он не смог сдержать усмешки.

– А что не так? Разве я не старше вас?

– Хм… ну не знаю…

– Вы действительно не знаете. Вы ничего не знаете, верно? Я не только старше вас, я старше и всех остальных, кто старше вас. Я стар, как…

– Подождите-ка! Про стервятников я читал, их срок жизни меньше двадцати лет. Так что очень уж старым вы быть не можете. Вы все врете!

– Срок жизни – неоднозначное определение, мистер Шарма. Его можно понимать по-разному. Мы не такие, как вы, мы не взрослеем медленно-медленно, не сидим в школе по двадцать лет. Для нас время устроено иначе. Мы можем прожить семь сроков жизни раньше, чем вы научитесь говорить свое имя.

– Значит, вы волшебные существа? У вас, типа, есть суперспособности?

– Ишь ты. – Птица покачала головой и раздраженно цокнула – Ади задумался, есть ли у стервятников язык. – Для вас все волшебное, верно? Все, в чем вы не разбираетесь. Такие простые у вас у всех умы. Нет, мистер Шарма, я не волшебник.

– А кто вы?

– Я дополнительный совместный секретарь и заместитель генерального директора Департамента исторической корректировки, отвечающий за ожидающие разрешения дела.

Как ни старался, Ади не смог сдержать смех.

– Что это вообще значит?

Стервятник вздохнул, как учитель, уставший отвечать на глупые вопросы.

– Вы, люди, – сплошная головная боль. Вы без остановки творите беспорядок за беспорядком на протяжении всей истории. А потом забываете об этом всем, пускай себе гниет. Само собой, что убирать за вами должны мы, стервятники, да?

– Но… если это человеческий беспорядок, какое вам до него дело?

– Ах, да, в этом-то и проблема. Вы, люди, идете по этому миру так, будто он создан для вас, но не в соответствии с вашими запросами. Как будто все, что здесь происходит, исключительно вам одним доставляет неудобство. Нет. Вы делите этот мир со всеми остальными, и когда оставляете беспорядок, это и наша проблема. Итак, наши великие предки, бактерии, они должны есть пластик и бороться с вашими антибиотиками, чтобы сохранить нам всем жизнь. И посмотрите на это старое дерево гульмохар там внизу – оно должно вырастить цветы больше и ярче, чтобы вы его не срубили и не испортили воздух еще хуже. И подумайте о бедных собаках, потомках великих волков, – им приходится унижаться, чтобы вы были спокойны, потому что все мы страдаем, когда вы теряете рассудок. Видите ли, на этой Земле все заботятся об остальных. Кроме вас, людей. Вы даже о себе не заботитесь. И какой у нас выбор? Мы должны делать это для вас, верно? А поскольку мы, стервятники, уже давно наблюдаем за вами, мы помогаем разобраться с вашей самой большой проблемой: запоминаем ваши прошлые ошибки, чтобы вы их не повторяли. Вот почему при ХАХА был создан Департамент исторической корректировки.

– Хм-м… ХАХА?

– Хронологическая Адаптация Хаотических Актов. Это не повод для смеха, мистер Шарма. Согласно закону, мы обязаны вести надлежащий учет всего происходящего в хронологических архивах. Так мы помогаем вам помнить. Помогаем рассеять туман прошлого, скрывающий от вас настоящее, помогаем разобраться – в одном деле за раз.

– Ну ладно, – пробормотал Ади, как будто понял, и стервятник глубоко вздохнул.

– И моя работа, как ДСС и ЗГД, связана с видеофайлами – очень запутанными записями – такими, как дело вашей семьи. Итак, если сложить сто ответов в один, мистер Шарма, это означает, что я здесь, чтобы решить ваши семейные проблемы.

– Ой. Хорошо.

– Я знаю, о чем вы думаете. Почему такое ответственное лицо выполняет такую ослиную работу, да? Не в обиду нашим друзьям-ослам, хр-хрр, – стервятник издал звук, нечто среднее между карканьем и хихиканьем.

– Э-э, я не…

– Что я могу сказать, мистер Шарма? Таково состояние Департамента в эти дни. Нехватка кадров, сокращение бюджета, климат ухудшается день ото дня… но давайте сосредоточимся на работе, – стервятник дернул головой, словно отбрасывая собственные заботы. – Вернемся к вашему первоначальному вопросу: что мне нужно? Об этом вы хотели меня спросить, да? Позвольте мне ответить: я хочу только того, чего хотите вы.

– И… вы знаете, чего я хочу?

– Да, мистер Шарма. Вы хотите перестать жить в постоянном страхе, как маленький мальчик, верно? Хотите вырасти, стать мужчиной, да?

– Ну… типа того. То есть… да.

– Конечно. В конце концов, это вполне естественно. К вашему возрасту большинство животных уже достигают полной зрелости, а некоторые считаются старыми. Даже вы, люди, прежде взрослели быстрее. Ваш Акбар Великий[15] был всего на год старше вас, когда стал императором Индии. Теперь вас родители ничему не учат. Обращаются с вами как с детьми, даже когда у вас уже есть свои дети.

– Это правда, – пробормотал Ади. – А иногда уходят и даже не говорят нам куда.

– А, вы имеете в виду вашу маму, верно?

– Подождите, так вы знаете, куда она ушла? И знаете, когда вернется?

– Этой информацией я не обладаю, нет. Но если вы хотите выяснить, куда она ушла, вам нужно начать с того, откуда она пришла.

– Хм-м… что?

– Ох, мистер Шарма, – стервятник вздохнул. – Придется нам начать с самого начала.

– О чем вы говорите?

– Вы знаете, когда человек взрослеет?

– Когда перестает разговаривать с птицами?

– Когда у него открываются глаза, мистер Шарма. Когда он начинает видеть. И вы будете рады услышать, что это действительно одна из ваших областей знаний. Без сомнения, вы уже это знаете, поскольку прочитали о стервятниках все, да?

– Да, я знаю, у стервятников отличное зрение, они могут разглядеть дохлую крысу или что-то еще с высоты в несколько миль.

– Верно. И у меня как высокопоставленного чиновника есть дополнительные полномочия. В то время как большинство моих коллег могут видеть только в пространстве, я могу видеть и во времени.

– Еще скажите, что и путешествовать во времени, – он не мог скрыть скепсиса. О таких путешествиях он знал все. «Назад в будущее» входил в пятерку его самых любимых фильмов на все времена.

– В техническом смысле во времени мы не путешествуем. Мы только видим подлинные воспоминания, как их записали наши чиновники, без трещин. Вы можете это воспринимать как воспоминание о чем-то, чего не видели.

– Но ведь это же бессмыслица. Как можно вспомнить то, чего не видел?

– Воспоминаниями можно поделиться, мистер Шарма. То, что забывает один человек, помнит следующий. И то, что вы все забыли, мы помним до сих пор. Только потому, что бережно храним все записи в нашем…

– Подождите, – сказал Ади. – Вы сказали, что мы это увидим? То есть вы можете мне это показать?

– Ну разумеется! Что я, по-вашему, пытаюсь объяснить? Но должен вас предупредить: существуют строгие правила доступа к Историческим архивам. Первый: вы можете видеть файлы, имеющие отношение только к одному человеку, в данном случае к вашей маме, миссис Таманне Шарма. Второе: вы можете получить доступ к каждому файлу только один раз, поэтому, пожалуйста, уделите ему стопроцентное внимание. И третье: вы должны вести себя прилично.

– Что значит прилично? И почему только один раз? Кто установил эти правила?

– Я вас умоляю, мистер Шарма. – Стервятник покачал головой, и Ади легко представил, как он закатывает черные сияющие глаза. – Это ценные исторические записи, память Земли, и мы должны относиться к ним с уважением. Воспоминания очень хрупки, их нужно сохранить для всех. Увидев слишком много раз, вы можете их повредить. И вмешательство в оригиналы может повлиять на копии, которые люди носят с собой, – может изменить то, что они помнят о своем прошлом. – Стервятник умолк, его голова резко дернулась вверх, будто он понял, что совершил ошибку, и Ади задумался, что бы это могло значить. – Как бы то ни было, – проворчал он, – правила устанавливаю не я, я просто им следую. Если им готовы следовать и вы, мы можем приступить к первому файлу.

– Но… Что мне нужно сделать?

– О, это легко. Вам просто нужно закрыть глаза, мистер Шарма, и увидеть.

ДИК/ХА/ТШ/1947(1)

Она на террасе, совсем одна, свет струится с неба. Она стоит спиной к заходящему солнцу, держа в руках стопку одежды, и смотрит в сторону уже потемневшего горизонта. Вдалеке простираются равнины, усеянные мерцающими оранжевыми огнями, простираются так далеко, как не может видеть глаз, и даже обладающий сверхзрением глаз стервятника. Ади наклоняется ближе, чтобы лучше рассмотреть лицо женщины, и обнаруживает, что его взгляд приближается, как кинокамера. Ее лицо он сразу узнает – острая челюсть, поджатые губы, добрые лучистые глаза, – хотя и видел лишь на черно-белых фотографиях. Это Нани[16], бабушка, мамина мама. Сейчас она молодая, красивая и цветная, ее зеленая курта, расшитая розовыми цветами, сияет, несмотря на темноту вокруг.

– Тоши! – кричит женщина. – Иди сюда, да поживее, помоги своей дерани.

– Не понимаю, – шепчет Ади, изо всех сил стараясь вспомнить все известные ему слова на панджаби.

– Прошу вас, мистер Шарма, – шепчет в ответ стервятник. – Чуточку внимания, и вы все поймете.

– Но кто такая дерани?

– Жена брата мужа вашей бабушки, ее невестка, как еще говорят. А теперь, пожалуйста, помолчите.

Нани приседает под бельевой веревкой, чтобы пересечь террасу, и смотрит вниз, во двор, где на плетеной кровати, чарпаи, сидит, опираясь на трость, старуха, похожая на мудрую волшебницу или ведьму. Посреди двора стоит и светится, как тандыр возле ресторана, глиняная круглая печь, и невестка Нани ставит в нее пресные лепешки. Две маленькие девочки носятся по двору кругами, гоняясь друг за другом по очереди.

Ади чувствует шок и жар взрыва прежде, чем слышит грохот. Сначала ему кажется, что это взорвался тандыр, но, задержав дыхание на долгое и тягучее мгновение, он видит, что ночь сменилась днем, что двор осветился и все стоят, застыв на месте, в растерянности глядя вверх, в пустое небо.

Потом раздаются звуки – рев, треск, крики. Нани перебегает террасу и смотрит в сторону, зажав рот рукой. На другом конце улицы горит большое здание – какая-то фабрика, во дворе которой сложены деревянные бревна. Сам воздух вокруг него, кажется, пылает ярким ореолом, а оранжевое пламя становится все выше с каждым ударом сердца. Оно выпрыгивает из разбитых окон, щелкая, как пасть голодной собаки.

Прислушавшись, Ади понимает, что это не крики боли. Кричат мужчины, идущие по улице плотной группой и скандирующие: «Па-ки-стан Зин-да-бад[17]». Теперь он их видит, и они напоминают ему болельщиков, которые во время матчей по крикету с Пакистаном так же ходят по улицам и орут «Ин-ди-я, Ин-ди-я». Только эти мужчины несут не корявые плакаты, а горящие факелы, и машут не флагами, а мечами, блестящими красным и желтым в свете костра.

Нани сбегает по винтовой лестнице во двор и берет на руки одну из маленьких девочек. Невестка хватает вторую. Старуха встает с чарпаи, двойные двери дома распахиваются, и во двор выходит, опираясь на костыль, хозяин дома, сардаар-джи. При виде него женщины как будто чувствуют облегчение, но лишь ненадолго.

– Тусси ките си? – спрашивает Нани: «Где ты был?», но мужчина не отвечает. Он хромает на левую ногу, однако высокий и сильный, широкоплечий и мощный, как рестлер. На нем военная форма, но не камуфляжные штаны, а широкие шорты цвета хаки и длинные носки, в которых он выглядит немного нелепо, как взрослый мужчина в детской одежде. Как британский солдат из учебника истории, понимает Ади. Через плечо у сардар-джи висит длинная винтовка, а в руке он держит меч, тускло сияющий в бледной ночи.

Сзади подходит долговязый мужчина с двумя черными канистрами и ставит их посреди двора. Наверное, думает Ади, это его брат, муж дерани.

– Би-джи, – говорит здоровяк старухе, кланяясь, чтобы коснуться ее ног. – Возьмите их. – Он указывает на канистры. – Вы знаете, что делать.

Ади вдруг осознает, что многое понимает на панджаби. Может быть, эти подслушивания телефонных разговоров Ма были не такими уж бесполезными.

Старуха кивает, хлопает мужчину по спине, и он поворачивается к Нани, которая стоит неподвижно. У него густая черная борода, остекленевшие глаза блестят злобой, и Ади вспоминает глаза отца много лет назад, когда он каждый вечер выпивал по бутылке премиального рома «Старый монах».

Нани, так и держащая девочку на руках, качает головой. Она подходит к мужчине и так быстро кричит что-то на панджаби, что Ади, как ни старается, не может разобрать ни слова.

Мужчина улыбается ей леденящей кровь улыбкой, сверкающей, как меч у него в руках, и с размаху бьет Нани по лицу так сильно, что она едва не падает. Нани смотрит на него пылающим от ярости взглядом, девочка у нее на руках принимается хныкать. Дерани бросается вперед, обнимает Нани и утаскивает прочь.

По-прежнему улыбаясь, здоровяк стягивает тюрбан и распускает волосы; густые кудри доходят ему до пояса. Он передает меч своему брату, который закончил стаскивать посреди двора разбитые деревянные ящики, газеты и простыни и теперь стоит, опустив плечи, и смотрит на другую маленькую девочку, спрятавшуюся за спиной дерани.

– Боле со нихаал, сутт-шри-акаал! – кричит здоровяк, высоко подняв винтовку, как будто он генерал, а женщины – его войска, идущие в бой. Ади слышал эти слова – их произносят после окончания вечерней молитвы, – но он не совсем понимает значение. Кажется, они действительно заряжают энергией младшего брата. Он берет меч и следует за здоровяком, тот, прихрамывая, выходит и закрывает за ними двери.

– Чхетти! – Старуха машет рукой в сторону канистр. – Живее!

Дерани хватает одну из канистр и, отвинтив крышку, наклоняет над грудой досок и ткани. Льется прозрачный поток цвета мочи. Нани вновь прикрывает рот рукой – от ужаса или из-за запаха, Ади не знает.

– Сантош? – Старуха подходит к Нани и говорит с ней медленно, как с ребенком. – Мы сикхи. В нас течет кровь Гуру Тех Бахадура Джи. Пусть нам отрубят головы, но нас не заставят склониться перед этими мусульманами.

– Но, Би-джи, – возражает Нани, – мы ведь можем попросить помощи у соседей. Доктор Ахмед нам поможет.

– Посмотри на них. – Старуха указывает на соседний дом. Его двери закрыты, окна заколочены. – Где они? Думаешь, они не видят, что происходит? Они ослепли?

– Но… но доктор Ахмед… – запинаясь, лепечет Нани. – Он… он сказал…

– Они все много чего говорили. – Старуха вытирает глаза. – Сейчас это не имеет значения. Не бойся, дитя мое, Вахе Гуру Джи защитит нас.

Крики снаружи звучат все громче, клубы дыма светятся зловеще-красным. Нани поворачивается к дерани, которая стоит на коленях перед маленькой девочкой и, не отрываясь, смотрит на нее, будто хочет запомнить черты ее лица до мельчайших подробностей. За ее спиной пылает большой костер, пламя с каждой секундой поднимается выше.

– Пойдем, – с тяжелым вздохом говорит старуха. – Время пришло.

Нани крепче обнимает свою малышку, качает головой.

– Нет. Я не стану этого делать.

Ади внимательно всматривается в лицо ребенка. Он пытается понять, Ма это или нет.

– Ты что? Не знаешь, что с тобой сделают мусульмане? А с твоей дочерью? Этого ты хочешь? Пойдем. – Старуха берет Нани за руку. – Все уже решено. Делай, как говорит твой карвала.

– Кто такой карвала? – шепчет Ади.

– Муж вашей Нани, – говорит стервятник.

– Но этот сардар-джи – не мой дедушка!

– Прошу вас, тише, – шипит стервятник, и Ади прикусывает язык.

Еще один взрыв, слабее первого. Земля вновь трясется. Дерани хватает канистру и поднимает ее над головой.

– Нет! – кричит Нани, но женщина уже облила себя жидкостью, ее длинные черные косы стали мокрыми блестящими лентами, и в этом переменчивом свете они кажутся сине-зелено-фиолетовыми. Она передает канистру старухе, и та медленно повторяет ее действия. В обжигающем воздухе раздается выстрел винтовки, на миг наступает тишина.

– Тоши!

Нани слышит голос и чуть не подпрыгивает. Этот хриплый крик, чем-то похожий на шепот, раздается поблизости.

– Тоши!

Нани бежит к металлической двери в глубине двора, запертой на замок и заваленной мешками с мукой.

– Тарик? – зовет она в ответ.

Еще один выстрел из винтовки, еще одна минута молчания. Она поднимает глаза и видит, как на вершине пограничной стены появляется мужчина. Она смотрит на его силуэт, светящийся оранжевым на фоне дымчатого неба. Когда он поворачивается, ее губы вдруг растягиваются в улыбке. Ади не сразу узнает мужчину. Это лицо он тоже видел на фотографиях – сейчас он моложе, но у него те же длинный кривой нос и ямочка на подбородке. Это Нана, дедушка, мамин отец. Он совсем молодой, похож на студента колледжа. У него пышные волнистые волосы, накрахмаленная рубашка сверкает в бледном свете.

– Скорее! – кричит он. – Сначала подними Каммо.

Каммо. Ади знает, что Ма в детстве называли Манно. Значит, эта девочка – не Ма, а кто-то другой. Может быть, у Ма была сестра?

Бабущка подбегает к стене, держа маленькую Каммо на вытянутых руках. Старуха кричит и ковыляет к ним, но дедушка успевает забрать у бабушки Каммо и теперь протягивает ей руки. Она хватается за них и, поставив ногу на чарпаи старухи, перебирается через стену на дымную улицу.

Они садятся на велосипед: дедушка изо всех сил крутит педали, бабушка по-мужски оседлала багажник, свесив ноги по обе стороны, Каммо зажата между ними. Пока велосипед мчится по проселочным дорогам, объезжая толпу и горящие здания, Ади пытается поближе рассмотреть маленькую девочку. В темноте трудно разобрать, но он почти уверен, что это не Ма. Хотя ее глаза кажутся знакомыми, что-то – форма головы, изгиб ушей, аура – совсем не такое, как у Ма. Не в силах сдержаться, Ади шепчет стервятнику:

– Эта Каммо – не моя Ма.

– Верно.

– Тогда кто она? И где Ма?

– Посмотрите на вашу Нани, – говорит стервятник, – и, прошу вас, будьте внимательнее.

Нани оглядывается на дом, пламя уже начинает подниматься. Вид у нее невозможно грустный, но в ее долгом, медленном выдохе Ади чувствует облегчение. Одна ее рука крепко обнимает Каммо, а другая лежит на выпуклом животе, мягко лаская его. Лишь спустя несколько минут до Ади доходит, что это значит. Ему встречались лишь два типа людей, гладящих свои животы: мужчины, любящие курицу в масле и прилюдно рыгать, и беременные женщины.