Судьбы людские. Пробуждение

Поздно вечером у Козьмы состоялась приватная беседа с клириком Антонием. Речи клирика были успокаивающими, во многом он соглашался со своим строптивым собеседником, но тут же приводил доводы о необходимости задуматься над положением, в котором оказалось православие в Галицких землях. А в конце беседы в его речах Козьма услышал даже нотки угроз. Так, не найдя примирения, они и разошлись.

Назавтра произнес речь игумен. Проникновенными были его слова, что вера и надежда творят дела богоугодные, а отступление от веры творит беззаконие и грех неискупаемый. Предложил он обратиться к епископу и князю с посланием о единодушной поддержке священнослужителями епископии православной веры. Прозвучавшие в тишине слова настоятеля монастыря во многих сердцах слушающих его породили гнев против отступников, а у других – радость с надеждой. «Бог милостив и этот грех простит», – такую мысль высказал клирик Антоний, вселяя в заблуждающихся свою веру.

Разъезжались участники совещания с необъяснимой тревогой в душе, а в монастыре царило воинственное настроение. Монахи считали, что им удалось сплотить священнослужителей к решительным действиям против униатов. Неведомо им было о тайной встрече клирика Антония с представителями князя, киевского епископа и двумя монахами, на которой он доверительно поделился соображениями епископа о том, как в сложившихся непростых условиях сохранить православную веру на Галицких землях. Из его слов выходило, что надо поступиться некоторыми не совсем важными атрибутами богослужения в церквях и формально принять управление понтифика, иначе все церкви и монастыри с землями будут силой переданы католикам, а православные священники и монахи изгнаны или им придется принять другую веру; защиты ожидать неоткуда. Представитель киевского епископа молча кивал, соглашаясь с этим. Он получил в патриархии наставления не выказывать прямой поддержки желания некоторых галицких служителей перейти под управление папы римского, но и не отговаривать их от этого шага, намереваясь таким образом отвести от посягательства понтифика и польской королевской власти на киевскую епархию. Молчали и монахи, зная решительный настрой остальной братии отстаивать православную веру, хотя среди них были склонные переметнуться к отступникам. Антоний ощущал настороженное отношение к его речам и решил действовать более открыто. Он напомнил о греховных деяниях известных священников, об их стяжательстве, не упоминая епископа Елизара, и призвал более широко распространять среди прихожан правду о поведении пастырей и обличать их на фоне благочестивых дел служителей Католической церкви.

Прощаясь, Антоний попросил задержаться представителя князя. Не сказав ничего существенного, он негативно высказался о священнике Козьме, вспоминая его прегрешения в молодые годы, с предложением приструнить ретивого попа. Ему же четко ответили, что это дело епископии.

2

Возвращаясь на свое подворье из монастыря, Козьма постепенно забывал споры и переживания в ходе совещания. Образы спорщиков расплывались, зато чаще приходили на ум мирские дела и заботы. Среди них возникал неблагоприятный образ попадьи Степаниды, принося с собой греховные мысли. Слова клирика Антония «Бог милостив и всякий грех простит» вносили в душу Козьмы сумятицу и тревогу. Унылой показалась попу деревня, заброшенной и убогой – церковь, в которой он столько лет проводил богослужения.

Окончательно испортилось настроение, когда его заспешила встречать у ворот неряшливо одетая попадья. Та расплывалась в улыбке, отчего глаза ее сужались, образуя щелочки, а лицо приобретало форму овечьего пузыря. Козьма на миг дернул к себе руку, к которой попадья силилась приложиться для приветствия, и она тут же заговорила чуть нараспев, выражая радость:

– С возвращением, батюшка! Заждались тебя, родимый. Удачно ли прошли дни твои?

От таких слов отступили поганые мысли от Козьмы, он даже улыбнулся. Тут же появилась, кланяясь и произнося приветствия, Аксинья.

Изменилось настроение у хозяина подворья, да ненадолго. Из сбивчивых слов дьякона, который прибежал поведать церковные и деревенские новости, выяснилось, что ксендз сманил еще двух прихожан, пообещав уладить их распри со шляхтичем, который задолжал им за работу. И добился своего: теперь стали эти две семьи ходить в костел.

Вскипел от такого известия Козьма, на весь двор раздался его крик:

– Отлучить этих богоотступников от нашей Церкви! В это же воскресное богослужение предать анафеме и лишить их всякой поддержки от церковных земель!

Дьякон начал рьяно креститься, произнося:

– Верные ваши слова, батюшка. Так им и надо, богоотступникам; другим неповадно будет от веры православной отступаться.

Помрачнел Козьма, вспомнились ему речи в монастыре. Оказывается, вон как оно поворачивается. У кого сила, у того и власть; а князь, видно, силу теряет, раз не могут его управляющие такое дело уладить с мирянами и шляхтой. Больше неприятных новостей, можно сказать, и не было, разве что Аксинья попросила повлиять на ее непутевую дочь Варвару – в церковь она не ходит и продолжает вести себя непристойно. Хотел Козьма сказать, что надо бы ее предать анафеме, да взглянул на несчастную вдову и пообещал принародно приструнить дочь.

Побежали однообразные по своей круговерти дни, не принося особых радостей и огорчений. В один из таких дней вспомнил батюшка об обещании, данном вдове, призвал к себе ее дочь Варвару для проповеди. Смиренно подошла к нему Варвара в сарафане, который отчетливо обозначал округлости ее грудей, глаза опустила, голову наклонила и ждала, чему ее сейчас поучать будут. Козьма взглянул на нее, екнуло его сердце, не знает, как разговор начать. Взора своего от вожделенной округлости оторвать не может. Видно, почувствовала этот взгляд девица да как засмеется.

Вздрогнул Козьма от того смеха и смог только произнести:

– Сгинь, окаянная, с глаз моих, – и перекрестился.

Крутнулась Варвара, словно вихрь, и убежала. Глубоко в душу Козьме проник стан девицы, и как только прикладывался батюшка к браге по какому-либо поводу или без него, обязательно сон ему снился греховный.

Продолжалась такая напасть аж до глубокой осени. Потускнел батюшка, неразговорчивым стал. А тут пошли затяжные дожди с ненастьями, и на тебе, еще одна напасть сотворилась, связанная с церковным старостой. Спроси церковного старосту, как его величать, он засмеется и ответит: «Козел, – и добавит: – Викентий». Посмотрит на него человек да и отойдет от такого шутника. Больше всего доставалось его детям от сверстников. Каких только шуток и прибауток ни складывали они по поводу этой странности их отца, а окончательно прицепилась к ним и отцу кличка Рогатый. Можно было слышать и Бодатый.

Не только в деревне, но и на той стороне речки среди шляхты этот Викентий слыл мастеровитым мужиком, знатоком разных необычных и диковинных дел. Только не чувствовалось в нем открытости и доверчивости; взгляд его при разговоре с собеседником блуждал по сторонам, словно скрывал что-то тайное, и тогда хотелось скорее с ним разойтись. Люто не терпел он евреев. Ревностным он был церковным старостой, любил порядок, но не мог снискать расположения к себе служителей и помощников при церкви, отчего наведенный порядок вскоре рушился, а то и совсем начинало невесть что твориться на церковном дворе. Настороженно относился к старосте и Козьма; возникало в нем желание избавиться от Викентия, да его мастеровитость останавливала от такого шага.

В ту осень произошло одно не совсем громкое событие, связанное со старостой и с дочерью Аксиньи Варварой. Уже который год в такую пору на той стороне речки в своем поселении шляхта устраивала празднество по случаю завершения осенних работ, и непременно туда приглашали Викентия. Многие жители шли без всякого приглашения, особенно молодежь. Оказалась там и Варвара. Обычно празднество длилось дня два, иногда значительно дольше. Нередко приходилось деревенским искать дочь или сына после такого веселья, потом долго шли пересуды насчет тех гуляк. Порой все заканчивалось свадьбой, и почему-то всегда девиц забирали в жены за речку, а местные женихи оставались ни с чем. На этот раз Викентий сыскался только на пятый день, и пошел слушок о неблаговидном поступке Варвары, дочки Аксиньи – мол, была она уличена в краже утвари в костеле да и вела себя непристойно. И пришлось это дело улаживать Викентию. Учитывая его золотые руки, шляхта пошла ему навстречу, милостивым оказался и ксендз. Недобрая загуляла по деревне молва о Варваре, с намеком: смотри, мол, у нас от шляхты приплод будет.

А сама виновница появилась на поповском подворье как ни в чем не бывало. Аксинья пыталась ее пристыдить, да только залилась слезами. Кинулась она к батюшке за помощью. Помня прежнее увещевание, которое завершилось греховными мыслями, не хотел Козьма еще раз впутываться в историю с Варварой. К тому же староста его озадачил – ничего не сказал о случившемся да и о себе не распространялся; мол, уладил дело, и с концами.

Почуяв неладное, решил Козьма с ним разговор один на один затеять. По такому случаю надумал устроить помывку в курной бане, которую топили три-четыре раза в году. Только дело это хлопотное, надо уметь истопить такую баню, а лучше всего это получалось у Викентия.

Заартачился староста, на занятость свою перед постом намекать начал, хотя до наступления поста было еще почти две недели. А потом вдруг уставился на Козьму и выпалил на одном дыхании со злорадством:

– Не побоюсь, глядя в глаза твои бесстыжие, поведать о молве людской. Ты же богоотступник, при живой жене дочку Аксиньи обрюхатил, в церковь ее водить принуждаешь, требуешь молчания от нее!

Перехватило дыхание у Козьмы, заморгал он, словно собираясь заплакать, а староста, видя, что́ творится с батюшкой, продолжил:

– Нога моя на твое подворье не ступит, и прихожане тоже тебя и церковь твою стороной обходить будут.

Слова «церковь твою» вернули Козьме рассудок. Побагровел он.

– Нечестивый ты человек, Викентий, сатана в тебе сидит и тобой правит. Замечаю, как ты веру нашу православную опорочить намереваешься, со шляхтой якшаешься. Открыл ты лицо свое!

Староста на миг оторопел, не ожидал такого отпора от батюшки, а в висках застучали молоточки: «Ошибочка вышла, раньше времени открылся ты, надо бы помягче с ним обойтись!» – и шипя он произнес:

– Еще посмотрим, чья возьмет. А баню я тебе устрою, надолго ее запомнишь! – повернулся и почти подбежки засеменил по улице.

Козьма стоял в некоторой растерянности, у него родилось предположение: а не угроза ли это ему, о которой говорил тот клирик в монастыре?

Не ведал Козьма о тайной встрече Викентия со знатным шляхтичем в его добротном доме, каковых ни у кого в их деревне не было. Сидели они за столом, уставленным яствами и разными диковинными наливками. Вначале у них шел деловой разговор об обустройстве пристроек возле костела. Дело намечалось прибыльным, но трудоемким, а главное, работу надо было сделать за короткий срок. Викентий всячески пытался срок отодвинуть к весне, а шляхтич, наоборот, его только сокращал, обещая кормление и здесь же проживание.

И староста согласился, предвкушая выторговать еще какую-либо выгоду, а шляхтич прищурился, пристально вглядываясь в глаза собеседника, и так это негромко произнес:

– Ты, Викентий, вижу, человек деловой и хваткий, у нас на хуторах можешь быть нужным. Только ты же не нашей веры.

Сразу понял Козел, куда клонит шляхтич, и по привычке забегали у него глаза, словно отыскивая, куда бы спрятаться от такого трогающего душу вопроса. Собеседник криво улыбнулся и, не дождавшись ответа, вдруг добавил:

– Из вашей деревни одна молодая паненка была уличена в краже дорогой утвари в костеле. Это же большой грех перед Богом и нашей Святой церковью. Оказывается, она еще и блудница. Ее ожидает серьезная кара, этот грех ляжет и на вашу Православную церковь. К греховности ее принуждает священник вашей церкви, заставляя делить с ним ложе.

Заулыбался староста, почувствовав изменение в настроении шляхтича, и слащаво проговорил:

– Так попадья у нашего Козьмы никчемна для супружеских дел, вот он с вожделением и посматривает на молодых паненок. У него на подворье работает одна вдова со своей дочерью, она привабная девица, там и до греха может дойти. Точно как у пресвитера, который при живой жене такой грех совершает, двух наложниц имеет, детей родили.

Заулыбался шляхтич – видно, благодатными оказались слова Викентия.

– Наша католическая вера строго карает такие поступки, такой священнослужитель сразу лишился бы своего сана. Не допускает она и стяжательства. Наша вера распространяется на многие страны, и кто ее принимает, тех наш король заможной Польши поощряет. Такое повеление имеют и воеводы; благосклонно король относится к униатам, которые перешли под управление Его святейшества папы римского.

Опять забегали глаза Викентия. Поддавливал его своими речами этот вежливый шляхтич к принятию другой веры. Встревожился староста: как же на него односельчане смотреть будут? Начнет даже самый никудышний в деревне хозяин пальцем указывать, насмехаться.

А шляхтич, видя настроение собеседника, багроветь начал:

– Уговор наш на обустройство построек у костела одобрить должен ксендз, а он ревниво относится к католической вере, и как бы ни благословил он наш уговор, скажет, что иноверцы не должны участвовать в строительстве. А прихожане поддержат его, и мои уговоры не помогут делу.

Понял Викентий: отвертеться никак не получится:

– Так мне же придется перед нашей общиной в деревне ответ держать, чтобы освободиться от посады15 старосты, а это займет немало времени.

Улыбнулся шляхтич и начал разливать наливку.

– Так и постройками мы займемся только по весне, а за это время многое может измениться. Вдруг и вашего попа за его греховные деяния от Церкви отлучат, тогда можно будет просить нашего епископа рукоположить вместо него Викентия. Мы, как доверенные люди воеводы, будем просить его об этом.

Расплылся в улыбке Козел, у него от волнения даже появились капельки пота над верхней губой.

Шляхтич, уже прощаясь и похлопывая старосту по плечу, вдруг добавил:

– Эту паненку из вашей деревни – ее, кажется, зовут Варварой – мы отпустим с миром, пусть помогает тебе в делах.

И они расстались. Викентий при разговоре о воровстве святыни в церкви сразу подумал о Варваре, а сейчас тешил себя воспоминаниями о разговоре со шляхтичем. Но нет-нет да и возвращались его мысли к Варваре.

3

Ничем не выделялась семья Антипа в Повалихе, разве что отличался силой и смирением хозяин да во всем жене подчинялся, зато на подворье был лад. Еще одно обстоятельство удивляло: один за одним рождались у них дети. Шутили в деревне женщины: не успеет Аксинья одного родить, как уже второго носит, да все рождаются такие крепкие, а через год самостоятельными становятся. И правда, дети были хваткими до работы, но очень задиристыми, плачу и крику всегда хватало на подворье. Об Антипе ходили разные слухи, будто бы у него недюжинная мужская сила. Да только ни одна из жительниц вольного поведения не могла похвастаться, что испробовала эту силу: верен был он своей жене.

Пошел по осени Антип с обозом, который ежегодно отправляли в поместье князя, где имелись диковинные строения, винокурня, огромные ткацкие кросны16. Удивлялись приезжие такому богатству, разгружали обоз и быстрее спешили назад. Говорили, что там живут колдуны, наведут на человека порчу, и он навсегда останется там жить и своих никого, кто за ним приезжает, уже не признает.

Нес Антип два увесистых мешка на себе. Мимо шел важный слуга князя, подозвал его. Вина налил, хорошими яствами стол уставил, и стал он Антипа расспрашивать о его житье-бытье. Перепугался вначале небарака17, подумал – это тот колдун, а после совместного распития бутыли вина повеселел. Так незаметно они и вторую опорожнили, тут Антип совсем осмелел. Долго они так сидели. Потом узнали извозчики, что слуга князя под стол свалился, а Антип его все усаживал на место и требовал еще еды и питья. Задержался по тому случаю обоз. Отблагодарил слуга князя Антипа и повел в княжеские палаты, а там такой обходительный пан сидит, присесть разрешил, долго рассматривал горемыку и говорит: «Подойдет нам, возьмем его в поход», – и отпустил Антипа с богом.

После возвращения обоза в деревню долго он рассказывал всем о случившемся. Обеспокоилась Аксинья, слезами залилась да причитала, как бы ее мужа не приворожили. А хозяин только ухмыляется да в печаль иногда впадает – очень ему стол с яствами приглянулся да и вино понравилось, никогда до этого не пробовал.

А ближе к холодам прискакали слуги князя и увезли Антипа, сказав онемевшей от горя жене, что будет ее муж вместе со слугами князя в походе в другие земли сопровождать, а к весне вернется. Такого случая никто из жителей Повалихи припомнить в своей жизни не мог. Одни говорили: пропал человек, а другие восхищались: мол, вот повезло же Антипу.

Осталась Аксинья одна с детьми. Хотя и работы все уже завершились, знай себе за хозяйством присматривай да детей годуй18. Но легко сказать, а пришлось мужской работой заниматься, о которой она и не подозревала. Дети молодцами оказались, во всем матери помогали. Старший сын в отца пошел, стал проводить время на хуторах шляхты и вскоре там остался жить, женившись на дочери шляхтича, которая была лет на десять старше молодого мужа.

К весне вернулся Антип, не узнать было его: одет, что твой пан, так и шляхтичи знатные не одевались. Гостинцев разных привез. Набилась у него полная хата людей: не то что сесть, встать негде, всем хотелось посмотреть на гостинцы да рассказы Антипа послушать. Оказывается, был он в княжеской дружине и побывали они в Киевских, а потом аж в Московских землях. Показал хозяин полотнища цветастой материи для сарафанов жене и детям, ахнула женская половина собравшихся. Закивали, зацокали языками, щупая материал и расхваливая на все лады. А когда Антип достал украшение, которые на шею женщины вешают, вот тут поднялся такой галдеж! Мол, такого убранства и жена князя не носит! А Аксинья раскраснелась, вся сияет, по́том покрылась. Ей бы уже с мужем остаться, а тут конца-края не видно обсуждению обновок. Пришлось соседу Антипа, человеку, почитаемому в деревне, голос подать, утихомирить страсти. Перехватили мужики первенство в разговорах. И возник самый важный вопрос: что там за люди живут, чем они занимаются?

Антип ждал этого и начал рассказывать, то втягивая голову в плечи, то охватывая уши руками, про тамошнюю зиму, про лютый мороз, когда дышать невозможно, горло стынет, бревна в хате трещат, а то как повалит снег да как поднимется вьюга… В этот момент вставал рассказчик с места, и затихали люди, ожидая необычного явления. И он выражал его как мог:

– Не поймешь тогда, где земля, где небо, а про дорогу и не спрашивай. Если застала тебя вьюга в дороге, считай, человек пропал. А стихнет такая напасть дня через три-четыре, выйдешь из хаты и не узнаешь Божьего света: кругом белым снегом по крышу хат заметено, аж глаза режет. Кидаются все, кто живым остался, стежки-дорожки прокладывать!

И у рассказчика, и слушателей глаза горят от таких вестей, словно они попали в ту вьюгу.

Не выдержала чья-то сердобольная душа и задала вопрос совсем невпопад:

– Там, наверное, мышей не водится, не то что у нас, за зиму половину урожая зерна съедят…

Тихо стало в хате, даже слышно, как кто-то похрапывает. Никто не знает, что ответить на такой каверзный вопрос, но нашелся человек, который придумал выход из положения:

– При чем здесь мыши? Ты скажи лучше, Антип, как же люди тамошние хоронятся от такой напасти. Как же ты сам схоронился?

Хозяин хаты, многозначительно покашливая, сделал суровое лицо.

– Было так, что еле схоронился, да не от мороза и зимы, а от разбойников тамошних. Ну и лютые там разбойники! Они на конях со всех сторон на нас скачут, что те татары. Давай мы обоз кругом ставить – отбиваться решили. На такой случай у нас тесаки да пики короткие имелись. Меня впереди поставили с трезубцем, как имевшего силу. Перекрестился я, стою и думаю: пусть ближе скачет, я его с конем на дыбы и поставлю. А мне еще помощника дали с тесаком: он и добьет разбойника. Да не пришлось тогда в драку вступить – вдруг крик поднялся, что дружина князя скачет, те и повернули коней восвояси, только хвосты замелькали. Начальник дружины ко мне подошел и говорит: «Смелый ты человек, не знаю, как тебя величать. Заставил ты разбойников замешкаться, а тут мы подоспели. Если что, возьмем тебя в дружину». А я стою, все тело подрагивает, видно от сильного напряжения. Разбойный и вороватый в тех землях народ живет. Чуть отвернешься, сразу что-нибудь своруют. Сколько таких передряг было – не счесть, а особо свирепые и безжалостные разбойники в землях Московских. – Неожиданным вышел поворот рассказа Антипа.

– Так что же это получается, там другие русины живут, не такие, как мы? У нас таких разбойников и не сыщешь, – подал голос сосед.

И народ настойчиво начал интересоваться:

– А другие люди кроме разбойников там есть? Как они живут, как же от морозов хоронятся? – послышались краткие вопросы с разных сторон. Чувствовалось, что собравшиеся подустали.

Стал Антип вещать о путешествии и людях, живущих в тех краях, без особых подробностей. Из его повествования получалось, что живут там бедно; есть города на землях киевских князей с крепкими постройками, зато в Московских землях, особенно в деревнях, подворья никакие, не понять, где хата, а где стойло для скота, всё под одной крышей. Зимой в опочивальнях холод; спят и молодые, и старые, и дети – все вповал; детей имеют помногу, даже не знают, чьи они. Старших, правда, почитают. Церквей много, нашей веры придерживаются; говор их с трудом, но понять можно; они себя тоже русинами называют. Только волос не стригут, бороды носят. У другого она, как у козла паршивого, – так теплее, говорят. Шапки и тулупы овчинные до пят носят, так от холода и спасаются; одеваются так и мужики и бабы.

Пересохло в горле Антипа, попросил он воды попить. Пока пил, пошло обсуждение услышанного, а хозяин не хочет уступать первенство в своей хате и продолжает. Мол, был среди слуг разговор о русинах с далеких земель, которые живут с медведями на одном подворье, приручают их, и те помогают им в хозяйстве; да и сами люди на медведей смахивают. Сам таких не видел, а разговор был.

Уже не один огарок был отложен у подсвечника, а конца беседы не наблюдалось. Да зевнул сосед Антипа и молвил:

– Давайте по подворьям расходиться. Человек с такой дороги вернулся, отдыхать ему надо, да и нам пора спать, завтра день не праздный. Только скажи, а жиды в тех местах проживают?

– А где их нету? Правда, меньше их там – видно, холодов боятся.

Заулыбались, зашевелились люди, и начала пустеть хата Антипа.

Заскучала Аксинья, появилась внутри тревога. «Устала я, – подумала она, а сердце говорило другое: – Изменился Антип, какой-то он не такой, как раньше был, даже не обнял меня, как появился на подворье…» А как забилось сердце, когда увидела мужа! Все внутри запылало, а встреча прошла холодно, как будто они только вчера расстались. «Может, это потому, что сразу люди потянулись сюда? А на людях зачем свое счастье показывать», – так тешила себя Аксинья, пока муж не затушил свечи. Только дальше произошло все обыденно; не почувствовала она силы Антипа, не обнял он ее, как раньше. Неожиданно раздавшееся рядом его посапывание приносило успокоение, а мысли искали оправдание такой встрече. Конечно, он устал. И из глаз почему-то покатилась непрошеная слеза. Только к утру сморил ее сон.

Потекла на подворье Антипа другая жизнь. Каждый день приходили люди послушать хозяина, но постепенно их становилось все меньше. А деревня, словно потревоженный улей, обсуждала сказы путешественника о русинах-московитах, и обрастали они небылицами, дополнялись слухами и своими умозаключениями – мол, от тех людей добра ожидать не стоит. Да и разносились по окрестным деревням и хуторам.

Не все рассказал Антип, видно, память у человека так устроена. Много увиденного и услышанного исчезает, будто и не было.

Намеренно утаил он сказ о Любаше, холопке знатного барина, в подворье которого остановился их обоз. Постройки добротные, из толстых бревен рубленные; красота вокруг невообразимая, солнце светит, морозно, все в снегу, деревья в инее – сказка, да и только. Расставляют коней, раскладывают поклажу куда велено, суета кругом. Только на душе у Антипа радость и восторг, дышится легко, воздух такой, что пить его хочется, а руки дела требуют, работы просят. Помогают обозникам и местные холопы, как их назвал приказчик барина, а среди них молодые девицы. Одна очень приметная своей хваткой в работе, а больше станом своим.

Приглянулась она Антипу, екнуло его сердце, и обмерло все внутри, глаз не может от нее отвести. А она со своими подружками разговаривает и задорно смеется, да так, что смех эхом на всю окрестность разносится. Засмотрелся обозник на холопку. Подошел к нему старший обоза и приказал большой тюк в палаты поместья нести. Тюк тот два дюжих мужика с трудом поднимают, а Антип схватил его, забросил на плечо, несет, словно перину, мимо девицы. Та посторонилась, внимательно посмотрела на силача да и снова смехом залилась. Пошла та девица впереди Антипа, показывая, куда ношу в покоях уложить. Ступает небарака по тесаному полу, не дышит. Уложил тюк, взглянул на девицу, встретились их взгляды… Закружилась голова у Антипа, словно стоит он в небесной выси, как вдруг послышался чей-то голос, который и вернул ему ум и сознание. Оказалось, это их старший требует пошевеливаться да быстрее с обозом управляться.