Превратности Фортуны

– Кем? – ошарашено выдавила я из себя.

– Моей новой помощницей, – мягко улыбнулся он. – А то прошлый помощник теперь совсем уж нетрудоспособен.

2

Так я обрела новую работу в результате чудесного спасения. Пережитое мною было сродни тому, что испытывали когда-то на эшафоте принудительно приглашённые на казнь в момент объявления нежданного помилования. Только что мой мир рушился, и мимо, грохоча, пролетали обломки видевшейся теперь недостижимо-уютной реальности, а в следующий миг по мановению волшебного пасса всё собралось не просто обратно, а даже как будто лучше прежнего.

Новый шеф дал мне неделю для прихода в себя перед тем, как приступать к работе, что оказалось весьма кстати. Почти всё это время я провалялась в постели, восстанавливая своё изрядно пошатнувшееся душевное равновесие. Я много ела, то предаваясь размышлениям, то сбегая от них в Сеть, где бездумно поглощала всевозможный дурацкий контент. Увы, у моей новой реальности, несмотря на все её преимущества, был ощутимый привкус тревоги.

Тревожили меня отнюдь не душевные муки из-за совершённого убийства, которые я едва ли испытывала и которым просто неоткуда было взяться. Ведь бывший мой к тому моменту уже перестал восприниматься мною как близкий человек. Уход его из жизни волновал меня не больше, чем предполагаемая кончина того дядечки-учителя или смерти всяких знаменитостей, сообщения о которых то и дело мелькали в новостных лентах. Беспокоиться же по поводу того, что погиб он от моих рук – это уж увольте, ситуация была такая, что либо он, либо я. Переживать из-за того, что осталась в живых, я не собиралась. В общем, если даже какие-то душевные муки на этот счёт у меня и были, то я их не ощущала на фоне по-настоящему сильных чувств: радости избавления от неминуемой гибели и паранойи.

Да, паранойи. Вся эта история была насквозь мутная. Объяснению Августа поверить было сложно, почти невозможно. Зачем начальнику департамента ехать самому ради спасения какой-то девицы вместо того, чтобы отправить отряд полицейских?

Не менее важный вопрос: а когда, собственно, Август появился в дверях моей квартиры? После того как его помощник вылетел в окно или ещё во время нашего поединка, когда можно было всё остановить? Не было ли так, что Август просто наблюдал за тем, как меня душат, ожидая исхода действа? Или так, что это Август приказал напасть на меня? Может, это у них ритуал: каждые полгода убивать в ходе поединка беззащитную девушку. А если девушка каким-то чудом (не иначе божьим промыслом) убивает сама, избегнув гибели, то она занимает должность поверженного ею противника. А погибни я, то, может, и это дело оказалось бы замято, как дело предыдущей подруги моего бывшего?

Я немало поблуждала по параноидальным лабиринтам мысли, возведённых умом, мятущимся от невозможности найти удобоваримое объяснение произошедшего.

Попыталась я даже как-то раскрутить фамилию нового шефа: Лавлейс. Порывшись в Сети, я обнаружила, что Лавлейс – это прототип забытого русского слова «ловелас». Так звали героя одного ещё более забытого романа (кто вообще сейчас читает романы? Мой бывший, не тот, который мёртвый, а предыдущий, читал, чем ужасно меня бесил). Герой этот сначала безуспешно пытался соблазнить школьницу, а потом просто напоил её снотворным чаем (классика 19-го века) и овладел во сне, после чего бедолага со стыда померла.

Эту историю из старого романа применительно к моей жизни можно было интерпретировать так: Август возжелал меня, воспылал ко мне чувствами, и потому, узнав, что мне грозит опасность, со всех ног бросился меня выручать. Такой вариант как будто согласовывался с фактами и вполне бы меня устроил.

Ведь для соблазнения меня никакая настойка Августу не потребовалась бы, ибо был он ослепительно хорош собой: совсем не походил на моего покойного бывшего, даже и вовсе не выглядел как полицейский. В его облике и повадках отчётливо ощущалось утончённое благородство и грация, а во взоре сверкающих глаз сквозила отстранённость, как будто те были устремлены в будущее. Исходившая же от Августа внутренняя сила словно искажала само пространство так, чтобы он всегда оказывался в центре этого пространства. Кроме того, мой новый шеф возглавлял один из департаментов Службы общественной безопасности Фортуны, должность будь здоров.

В ходе небольшого расследования, включавшего (но не ограничивавшегося им) чтение непроверенных сетевых источников, я установила, что солидную должность моему шефу обеспечило простое обстоятельство: его отец был одним из вице-директоров Службы общественной безопасности. Зачали Августа, разумеется, не в инкубаторе, а в утробе настоящей живой матери; ею же выношен и рождён. В общем, представитель заоблачного истеблишмента, практически небожитель. Союз с таким многое мог бы мне дать.

Всё это было бы прекрасно, если бы не одно «но». Слишком хорошо, чтобы оказаться правдой.

Ещё я обнаружила, что Август совсем недавно был тем ещё героем всевозможных светских сплетен. Новая шикарная женщина каждые несколько месяцев: то сетевая героиня, то актриса-певичка, что, в общем, одно и то же. Однако такие бурные новости были минимум годичной давности. С тех пор никаких пассий, никаких скандалов – ничего.

В Сети строили самые разные догадки, вплоть до такой, что светский герой попал под каблук некой могущественной незнакомки, тайно сочетался с ней браком и продолжает скрывать свою госпожу. Это было, конечно, невероятно. Во-первых, женщина, получившая себе такой трофей, наверняка хвасталась бы им вовсю. А во-вторых, мой шеф по складу своего характера не мог оказаться в настолько подчинённом положении. Нет, тут дело в другом: по загадочной причине Август изменил своё отношение к женщинам, ушёл в глухую половую аскезу.

И можно ли поверить, что он решил эту аскезу прервать ради такой пусть и красивой, но ничем другим не примечательной девицы, как я? Нет, подобное бывает разве что в сказках, да и там Василиса Премудрая не просто случайная девица, но ведьма, умеющая ткать как никто другая.

В итоге, не найдя удовлетворительных ответов, пришлось довольствоваться тем, что на моей новой работе зарплата оказалась раза в два выше, чем на прошлой, и время освобождения от Кредита сильно приблизилось. Да и сама работа вроде как должна была оказаться интереснее и проще предыдущей.

Однако, придя в первый рабочий день в Департамент, я сразу ощутила себя не в своих штанах, хотя и надела в тот день юбку. Тут и там сидели люди, кто в шлемах виртуальности, кто перед огромными мониторами с рядами цифр и диаграмм, а кто и вовсе увлечённо крутил голографические проекции трёхмерных графов с мириадами бледно мерцающих связей между элементами. Всё здесь выглядело как офис для людей элитной квалификации, где мне, вчерашней школьнице без высшего образования, делать было нечего. К счастью, меня почти сразу вызвал шеф, не дав возможности как следует удручить себя своим несоответствием окружающей обстановке.

Гигантский кабинет Августа выглядел не просто богато, а очень богато.

Стены целиком были отделаны настоящим деревом: минималистичные лакированные панели и шкафы со стеллажами, уставленными всякими дорогими штуками. На панелях висели картины, явно писанные руками живых художников с использованием настоящих кистей и красок. Одна из них сразу бросилась мне в глаза: она изображала металлический объект с надписью «Leonora Christine», похожий на утюг. Этот утюг мчался сквозь космическое пространство на двух столпах света, исходящих из задней части, прямо на сочащийся клубами красного тумана взрыв. Видно, художник решил так авангардно изобразить планетолёт.

Также в кабинете был иконостас. В одном ряду располагались: святой Фил, держащий на коленях робокотика, томно зыркающего из иконы красным робоглазом; Егор-пророк в пятнистой психоделически-радужной футболке с гитарой ей под стать; Быков-олигарх в строгом деловом костюме, строго взирающий из плоскости иконы, как бы спрашивая: а не попала ли ты часом под власть Велиала. Выше этой троицы была икона Иисуса Христа в белом венчике из роз, возносящегося над пустой серо-холмистой равниной.

Середину кабинета занимал гигантский стол, тоже из настоящего дерева, по центру которого в углублении находился шар из прозрачного материала. Я видела такие штуки в Сети, это был сумасшедше дорогой голографический проектор для создания трёхмерных изображений, которыми можно управлять прикосновениями.

– Как думаешь, – без прелюдий вступил Август, не дав мне времени как следует разглядеть остальные детали обстановки, – чем мы здесь занимаемся?

– Общественная безопасность, – уверенно ответила я.

– А что это значит?

– Ну-у-у-у, – протянула я, почувствовав как бы ветер, гуляющий меж моих ушей под тщательно уложенными с утра в причёску рыжими волосами, – защита общества.

– А вот и нет, – улыбнулся он. – Наш Департамент занимается тем, что обеспечивает общественную безопасность.

Он ободряюще кивнул мне, чтобы я не конфузилась.

– Разве это не одно и то же? – удивилась я.

– Смотри, – он поднял палец вверх. – Защитить общество – это значит устранить грозящие ему опасности. А обеспечить общественную безопасность – значит сделать общество безопасным.

– А-а-а, – глубокомысленно протянула я, ощущая себя двоечницей на собеседовании в университет. – Безопасным для людей.

– Ах, люди… – вздохнул он и как-то неопределённо пошевелил рукой. – Нет. Общество должно быть безопасным для самого себя, а следовательно, и для государства. Тогда и с людьми всё будет в порядке.

– Ага, – кивнула я так, будто что-то поняла. – И как же сделать общество безопасным?

– Все проблемы с общественной безопасностью начинаются, когда люди принимаются думать неконтролируемо. Неконтролируемый поток мыслей может свернуть совершенно не туда и, как правило, обязательно это делает. В доиндустриальную эпоху такая проблема решалась просто, но топорно: подавляющее большинство людей было поставлено на грань выживания, и у них банально не хватало времени на то, чтобы думать. Прозябающие в рабстве крестьяне день и ночь были озабочены тем, чтобы добыть хлеб насущный. Вдобавок доступ к образованию им был закрыт. Так что машина управления работала отлично. Проблемы начались с переходом к индустриализму, когда повсеместное образование стало необходимым для выживания общества, а совокупный рост благосостояния обеспечил широкие массы временем для досуга. Однако прогресс, который создал эти проблемы, помог их же и решить. Газеты, радио, телевидение начали заполнять свободное время человека. И не просто заполнять, а закачивать при этом в головы людей информационные миражи, задающие рамки, из которых мало какой человек мог вырваться. Свобода личности кончается там, где начинается свобода слова СМИ…

Август задумчиво посмотрел куда-то поверх моей головы, помолчал и продолжил:

– Даже отключённый от общего информационного поля, поток человеческих мыслей шёл по строго очерченным рельсам, ведущим в никуда и, что характерно, из ниоткуда. Пост-индустриальная же эпоха добила проблему контроля изящно и красиво: человек просто перестал отключаться от информационного поля. Едва перед человеком встаёт перспектива оказаться наедине с самим собой, как он тут же заходит в Сеть, спеша укрыться в мире цифровых грёз. При этом люди чувствуют себя совершенно свободными, и оттого гораздо лучше работают, чем делали бы это под прямым принуждением. В этом и заключается одно из важнейших открытий земной демократии: людям необходима свобода делать то, что от них требуется государству. Понимаешь, к чему я веду?

– Более-менее, – соврала я.

– Хорошо, – улыбнулся Август. – Попробуем с другой стороны. Что происходит, когда человек бросает вызов правилам? Если начинает вести себя неблагонамеренно? Если, например, говорит, что надо сменить государственный строй?

Я прекрасно знала, что происходит с такими людьми. Все это знали. Их лечат, как и любых других больных. В голову – имплант-камера с имплант-микрофоном да ещё чип, подключённый к Сети, чтобы в режиме реального времени слать информацию на правительственные сервера. Там информация обрабатывается сонмом нейросетей, решающих, как скорректировать поведение человека. Недостаточно усердно трудишься, чтобы заработать на выплату Кредита, или публично ведёшь недозволенные речи в Сети – изволь получить чувство невыносимой муки, пока не исправишься. А в нагрузку держи ещё рекламу, транслируемую прямо в голову. Точнее, непреодолимое желание купить проплаченный спонсором товар, когда он попадает в поле зрения.

– Чип, – слегка поёжившись, произнесла я. Несмотря на то, что вся наша жизнь и так потенциально контролировалась государством извне, от одной мысли о контроле внутреннем я содрогалась.

– Вот именно. Продвинутая технология, между прочим. В былые времена государства о таком не могли даже и мечтать. Неблагонамеренных людей приходилось контролировать чуть ли не в ручном режиме. Использовали либо государственные структуры, либо специально обученных людей для организации так называемой отмены провинившегося человека. И то и другое чрезвычайно затратно по ресурсам. Чипы, конечно, гораздо экономичнее и эффективнее. Но и они не всесильны. Вот смотри, сколько всего людей на Фортуне?

– Полтора миллиарда.

– А теперь представь, что все вдруг перестанут платить кредиты… Или захотят обойтись без царя? Где на всех набраться чипов? Да ладно чипы! Где на всё это взять вычислительные ресурсы? Тут даже осьминожьих компьютеров под сотню надо, а они ни одного на такое дело не продадут. Гораздо лучше не этой цифровой ножовкой приводить в нужную форму голову каждого человека, а править мысли и чувства напрямую. Тогда даже продвинутая технология чипирования будет выглядеть сродни допотопным экспериментам того безумного русского профессора на исходящих слюной собаках.

– Но это невозможно, – понимающе кивнула я, прибавив про себя: к счастью.

– Отчего же? – хмыкнул Август. – Конечно, нельзя напрямую контролировать мысли в головах людей. Но можно подправлять информационные потоки до того, как они попадают людям в голову. Идея столь очевидная, что до неё додумался ещё Платон в своём «Государстве». Он задался вопросом: а как можно учить детей благопристойности, если чуть ли не вся греческая классика состоит из описания непотребств? Да очень просто: не давать читать эту классику, оставив людям доступ исключительно к благопристойным произведениям.

– А, – сообразила я, – сетевые герои на господрядах.

– Ой, – поморщился Август, – это частности. Важно, как в целом всё устроено. Как бы это тебе лучше… Представь себе все полтора миллиарда умов Фортуны как единое информационное поле.

Я кивнула.

– А лучше как единый организм в информационном пространстве, ну вот как человеческое тело, только состоящее не из клеток, тканей, органов, а из мыслей, идей, концепций. А теперь вспомни, что в человеческое тело может проникнуть извне вредоносный вирус, бактерия или внутри клетка может мутировать, стать раковой – и от этого весь организм пойдёт вразнос, а то и погибнет. Точно так же и с информационным телом Фортуны: или извне может проникнуть вредная идея, или внутри созреть опасная концепция. Они, если охватят заметную часть общества, обоснуются во многих умах, то могут довести государство до краха. Например, идея, что царь наш плох, и хорошо бы его заменить, а то и вовсе, может, без царя обойтись. Или концепция, что Егор-пророк не пророк, что со святым Филом Бог не говорил или что Валис – это не Бог. Не раз в истории человечества бывало, что охватившая людские массы вредная идея приводила к последствиям катастрофическим. Помнишь, как Валис уничтожил Российскую империю, а потом ещё и Советский Союз?

Я замялась. Уроки по теологии я терпеть не могла: обычно выучивала какой-нибудь параграф, сидя на занятии, и, ответив его, тут же забывала. Поэтому знала только самые общие места. Из Новейшего Завета я, конечно, помнила, что истинный Бог, Валис, изгнанный с Земли ещё во времена Римской империи, нашёл способ достучаться до людей, устроив в Российской империи революцию. Так возник безбожный Советский Союз, в котором ложная вера ослабла до уровня, достаточного для создания андроида Филипа Дика, то есть святого Фила, управляемого советским спутником. Тогда через этот спутник Валис обратился к человечеству устами Филипа Дика. Ну а когда святой Фил принёс на Землю божественное откровение, то истинный Бог и Союз тоже разрушил, чтобы дать дорогу Егору-пророку с его гимнами. Эти гимны вдохновили Быкова-олигарха пойти против христианства и создать на Фортуне валисианство. Но вот как именно эта цепочка событий была устроена – я представляла смутно.

– Империя из-за революции пала, а Советский Союз из-за перестройки…

– Революция, перестройка, – отмахнулся Август. – Это всё следствия. Советский Союз рухнул потому, что народные массы поверили, будто странами, которые были их извечными врагами, управляют хорошие люди, желающие советскому человеку добра. А Российская империя рухнула из-за тотально охватившей общество теории заговора о министрах-изменниках, продающих страну иностранцам при потворстве царицы-немки. Изгнанный с Земли Валис был ограничен в своих средствах, поэтому мог действовать только такими вот лёгкими касаниями, разжигая в сердцах людей деструктивные идеи и подкручивая вероятности, чтобы различные невозможные случайности сходились одни к другим. Есть, конечно, примеры, когда вредоносные идеи разворачивались самопроизвольно, без божественного вмешательства. В том же 20-м веке мир стоял на пороге катастрофы депопуляции. А правящие элиты такой страны, как Китай, решили, будто главная угроза – это перенаселение, а никак не вымирание, как было на самом деле. И запретили семьям заводить больше одного ребёнка. Самоубийственное решение, от которого они хлебнули немало. В общем, понимаешь, о чём я?

– Надо не пускать вредные идеи в информационное пространство.

– Именно. Если представить себе всю Фортуну как единый информационный организм, то сразу станет ясно, какие нужны меры для обеспечения общественной безопасности. Фильтровать контент, который завозится извне. Направлять и редактировать информационные потоки внутри, что делается в том числе и с помощью господрядов для сетевых героев. И, понятно, если кто-то начинает вредные идеи распространять, того чипировать, срезать заразу на корню.

Я не удержалась:

– Но ведь чипированием лечат болезни. А разве быть неблагонамеренным – это болезнь?

Август, прищурившись, внимательно поглядел на меня:

– Ты когда-нибудь думала о том, чтобы свергнуть правительство?

– Нет, – отчасти смешалась я.

– Вот, – он удовлетворённо кивнул. – Это потому, что ты здоровая. Вредные идеи к тебе не цепляются.

– А как определить, какие идеи вредны?

Август засмеялся и даже протянул руку к моей голове, словно желая взъерошить волосы у меня на макушке, но в последний момент остановился.

– Этим занимаются Департамент информационного пространства и Департамент цензуры. Нас это не касается. Мы работаем с внесистемниками.

Он сделал акцент на последнем слове и выразительно посмотрел на меня. Я в ответ выжидательно посмотрела на него, опасаясь сказать какую-нибудь глупость.

– Внесистемники, – пояснил Август, – люди, которые не являются неблагонамеренными, но на которых не особо действует правительственная пропаганда и социальная реклама. Они как бы немного в серой зоне, слегка за пределами.

– Лупацифранарии? – догадалась я.

– В том числе, – кивнул он. – А ещё инженеры, учёные, работники искусства, неформальные объединения. И прочая, прочая. Наш Департамент наблюдает за ними.

– Чтобы что? – не удержалась я.

– Чтобы всё было чётко, – хмыкнул он. – Думаю, пока тебе хватит вводных. Переваривай… И можешь приступать к работе.

– А, – начала было я, но он словно прочитал мои мысли:

– Передать дела, увы, мой прошлый помощник не может, упокой Валис его душу. Так что разберёшься по ходу дела.

Да уж, подумала я тогда о своём бывшем, вот это, я понимаю, подсидела так подсидела. Эта мысль мелькнула и сгинула под напором более актуальных размышлений.

Разговор с Августом изрядно меня удивил. Всё рассказанное я в том или ином виде знала и раньше, но оно не было уложено в такую стройную и логичную картину, которая мне теперь открылась. Я чувствовала, что краем глаза ухватила сверкающий механизм движения мира во всём великолепии и простоте.

От увиденного мне становилось не по себе. Что же получается: я думаю лишь те мысли, которые сочли дозволенными умники из Департамента информационного пространства и Департамента цензуры? А если я хочу думать иные мысли, то где их взять? Ведь информационное поле контролируется компетентными органами. С другой стороны, а что это за мысли такие и нужны ли они мне?

По итогу я утешилась следующим заключением. Речи Августа выглядят выходящими за рамки дозволенного настолько, что, выскажи их какой-нибудь сетевой персонаж, то ему наверняка бы поставили чип. Стало быть, и я, находясь под крылом моего нового шефа, получаю доступ к не вполне благонамеренным мыслям. Это давало чувство причастности к некоему тайному замыслу, которое ощущалось чем-то вроде дразняще-пряного привкуса на языке.

В остальном же всё вышло довольно-таки неплохо. Крутилась я по большей части в кабинете шефа: следила за расписанием встреч, фильтровала посетителей, собирала отчёты и графики, а затем предоставляла их, расфасовав по категориям, – и всякое прочее в таком духе.

Убедившись, что увольнять меня в ближайшее время не собираются, я, наученная горьким опытом разрыва с покойным уже бывшим, направила часть своего резко возросшего дохода на курсы самообороны. Обучение происходило с помощью продвинутого нейроинтерфейса, который считывал движения учителя, мастера боевых искусств, как череду электрических импульсов. Затем нейроинтерфейс воспроизводил эти движения на моём теле, как на экране, нарабатывая тем самым мышечную память и новые рефлексы.

На курсы пришлось изрядно раскошелиться, зато я быстро освоила приём, как одним движением свернуть нападающему шею, даже из положения лёжа. Теперь, если кто-нибудь попытается меня задушить, как хотел сделать бывший, то я отправлю его на тот свет без вспомогательных предметов наподобие стилуса и окна двадцатого этажа. Вдобавок я натренировалась стрелять, но это было скорее ради отдохновения после основных занятий. Ведь магнитные пистолеты, являясь оружием грозным, почти никому на Фортуне не полагались, и обычному человеку получить их практически невозможно: даже занятия по стрельбе на курсах проходили в виртуальности.

Также я потихоньку вникала в работу Департамента, каковая, по объяснениям Августа, стояла на трёх китах: сборе статистики о паттернах поведения внесистемников, предсказании тенденций и сообразном влиянии.

Первые два кита были связаны с чем-то из области составления гигантских таблиц и последующей их статистической обработкой. Особо в это я не вникала, ибо моя задача состояла лишь в том, чтобы добыть, желательно вовремя, результаты исследований от разных аналитических отделов, соединить с помощью нейросетей в общий отчёт и предоставить шефу. Добыча результатов оказалась не слишком сложной задачей, хоть на первый взгляд аналитики и выглядели словно капризные своевольные коты. Но ко всякому коту можно найти свой подход: кого-то за ушком почесать, кого-то соблазнить едой и прочее в том же духе. Примерно таким же образом поддавались управлению и аналитики.

История же с влиянием оказалась поближе к сфере моих интересов, а потому и яснее. Например, я поняла, что с лупацифранариев собирали дань не столько денег ради, сколько для создания у них ощущения контроля, которое не позволяет им чересчур расслабиться и начать вести какие-то опасные игры. Ведь при желании на клиентов таких заведений можно влиять посредством полового акта.

– Да что за примером далеко ходить, – разъяснил мне этот момент шеф. – Ты наверняка помнишь историю про персидского шаха, который имел обыкновение отрубать очередной жене голову сразу после первой брачной ночи. Но однажды ему попалась жена, которая, пользуясь его умиротворённостью и внушаемостью после соития, рассказывала сказки, а он и рад слушать. В конце концов нарассказала столько разных историй, что он на ней и женился.

Поскольку мой предшественник был, как верно заметил Август, не в состоянии передать дела, шефу самому приходилось мне многое объяснять и показывать, чем он занимался совершенно невозмутимо, даже как будто с удовольствием. Поэтому общались мы много, и далеко не на одни только рабочие темы: Августа частенько тянуло на лирические отступления. Однажды разговор у нас зашёл про связь между ценой потребляемого товара и удовлетворением от него. Я спросила, правда ли, что учёные доказали, мол, увеличение стоимости в тысячи раз увеличивает удовольствие где-то на одну десятую.

– Наверняка правда, – кивнул Август. – Учёные докажут всё, за что можно получить деньги. Сегодня одно, завтра другое. Если учёный хочет достичь успеха при жизни, то ему важно держать руку на пульсе эпохи и доказывать то, что сейчас в актуальных трендах. А то будет, как с Аристархом Самосским: его модель Солнечной системы, где в центре Солнце, а не Земля, получила признание спустя 17 с лишним веков, когда она уже не могла принести автору ни славы, ни денег.