Явление Героя из Пыли Веков

Филя, стоявший чуть поодаль и внимательно наблюдавший за развитием событий, услышав про топор, благоразумно сделал еще пару шагов назад, прикидывая, куда бы спрятаться в случае чего. «Вот тебе и Леший, – подумал он, – сейчас этот «дух лесной» нам тут такую «богословскую» баню устроит, что мало не покажется».

Но Богдана так просто было не сбить с его героического настроя. Угрозу топором он воспринял как «испытание», а грубость «Лешего» – как «проявление его дикой, необузданной натуры, еще не озаренной светом истинной веры». Он решил, что его долг – не только разузнать о «злых силах», но и «изгнать нечистую силу» из самого дровосека. А «нечистая сила», по его мнению, явно проявлялась в плохом настроении, сквернословии и нежелании вести конструктивный диалог о судьбах мира.

– О, не гневайся так, страж лесной! – с отеческой кротостью (как ему казалось) произнес Богдан, поднимая руку в умиротворяющем жесте (что дровосек воспринял как попытку отвлечь его внимание). – Я вижу, что дух твой омрачен заботами мирскими да тяготами телесными! Но не отчаивайся! Я помогу тебе! Я изгоню из тебя… э-э-э… эту… эту хмурость твою богатырскую! Я озарю тебя светом… светом познания! Ибо сказано…

Что именно было сказано и кем, Богдан договорить не успел. Дровосек, окончательно убедившись, что перед ним либо опасные сумасшедшие, либо очень хитрые мошенники, решил перейти от слов к делу. Он шагнул вперед, грозно поигрывая топором, который в его мозолистых руках выглядел весьма убедительным аргументом.

– А ну, заткнись, блаженный! – рявкнул он. – Изыди сам, пока я тебя не «изгнал» отсюда! И советчика своего прихвати, пока он цел! Я тебе сейчас такой «свет познания» покажу, что своих не узнаешь!

Начиналась перепалка, которая явно грозила перерасти в нечто более серьезное. Богдан пытался увещевать «Лешего» цитатами из своих свитков, перемежая их с собственными «прозрениями» и обещаниями «духовного исцеления». Дровосек же отвечал ему отборной лесной бранью, перемежая ее с весьма недвусмысленными намеками на возможности своего топора. Филя уже прикидывал, какое дерево поблизости толще и сможет ли он на него забраться быстрее, чем этот «Леший» добежит до него с топором. «Богословский диспут» явно зашел в тупик. И топор в этом тупике играл решающую роль.

Часть 4: Дипломатия Фили (и бутылка).

В тот самый момент, когда «богословский диспут» между Богданом и «Лешим» достиг своего апогея, а топор в руках последнего начал описывать в воздухе весьма недвусмысленные круги, Филя понял, что пора спасать ситуацию. И свою шкуру, в первую очередь. Потому что перспектива быть «озаренным светом познания» с помощью дровосековой секиры его совершенно не прельщала. А уж Богдан, со своей верой в «изгнание нечистой силы» с помощью убеждения, явно доигрался бы до рубленых дров из собственных «доспехов».

– Эй, эй, почтенные! Да погодите вы топорами-то махать, да словами бранными кидаться! – внезапно раздался примирительный голос Фили, который, сделав самый миролюбивый и заискивающий вид, выскочил из-за ближайшего куста (где он уже примеривался, как бы побыстрее слинять). – Мир вам, добрые люди! Аль недобрые, это уж как посмотреть… Но все ж таки люди!

Дровосек, уже замахнувшийся топором (скорее для острастки, чем для реального удара, но кто ж его знает), на мгновение замер, переключив свое внимание на этого нового, вертлявого персонажа. Богдан тоже удивленно обернулся, не понимая, почему его «оруженосец» вмешивается в столь важный процесс «изгнания духов».

Филя же, не теряя времени, нырнул рукой за пазуху своего потертого сюртука и извлек оттуда… нет, не тайное оружие и не охранную грамоту, а нечто куда более действенное в подобных ситуациях – плоскую, тускло поблескивающую фляжку. Откуда она у него взялась – загадка. Возможно, это были остатки той самой «слезы Перуновой», которой они скрепляли союз в корчме. А может, он предусмотрительно выменял у Богдана какую-нибудь очередную «бесценную реликвию» (вроде особо ржавого гвоздя или дырявой пуговицы) на этот стратегический запас «дипломатического напитка», пока тот предавался своим героическим размышлениям.

– Вот, добрый человек, хозяин лесной, – Филя протянул фляжку дровосеку, и в глазах того мелькнул огонек интереса, вытеснивший на мгновение гнев. – Ты уж не гневайся на друга моего сердешного. Он у нас малость… того… впечатлительный. Книжек старинных начитался, вот ему везде и чудятся то змеи, то лешие. А на самом деле – он парень добрый, мухи не обидит… ну, если муха не окажется переодетым бесом, конечно. Так, может, по стаканчику, для мира да для знакомства? А то лес большой, тропок много, вдруг еще пересечемся, так лучше уж друзьями, чем… ну, сам понимаешь.

Дровосек опустил топор. Вид фляжки, да еще и предложенной с таким заискивающим видом, явно произвел на него впечатление. Он был уставший, злой, да и горло пересохло от работы и ругани. Перспектива «промочить» его чем-нибудь покрепче родниковой воды показалась ему куда более привлекательной, чем дальнейшие разборки с этими двумя чудаками.

Он недоверчиво взял фляжку, понюхал содержимое (аромат был ядреный, но знакомый), и, не говоря ни слова, сделал хороший глоток. Крякнул, утер губы тыльной стороной ладони и вернул фляжку Филе.

– Ладно уж, – пробасил он уже не так грозно, хотя и не слишком дружелюбно. – Наливай, раз принес. Только чтоб без фокусов. А этот твой… – он кивнул на Богдана, который с недоумением наблюдал за этой сценой, не понимая, как простой самогон может быть эффективнее его «заклинаний», – пусть язык-то прикусит, а то у меня и на него терпения не хватит.

Филя тут же подсуетился, найдя пару щербатых чашек (или просто крупных листьев лопуха, если чашек не было), и разлил остатки «напитка».

Дальнейшее развитие событий могло пойти по двум сценариям. Либо дровосек, слегка смягчившись от выпивки и окончательно устав от этих «блаженных», просто махнул на них рукой, велел убираться подобру-поздорову и вернулся к своей работе, бормоча что-то про «наслали же на мою голову».

Либо же, если самогон оказался особенно хорош, а Филя – достаточно искусным собеседником (что ему было не занимать), дровосек мог и разговориться. Усталость и одиночество иногда делают людей словоохотливыми, особенно под влиянием «горячительного». Он мог бы даже поделиться с Филей какой-нибудь лесной байкой – про то, как он однажды встретил в чаще огромного медведя, или как заблудился на три дня и питался одними кореньями, или про то, как его сосед Митька пытался украсть у него дрова, да попался в им же самим поставленный капкан на зайца.

И уж конечно, Богдан, услышав эту байку, немедленно «дешифровал» бы ее, найдя в ней очередной «глубокий сакральный смысл». Медведь оказался бы «перевоплощением Велеса», заблудившийся дровосек – «символом поиска пути к истине», а сосед Митька – «мелким бесом, наказанным за свою алчность». И пока Филя с дровосеком мирно допивали остатки самогона, Богдан уже строчил бы в своем воображении очередную главу «Летописи Великих Свершений», где встреча с «грозным, но справедливым Хозяином Леса» заняла бы почетное место, полное аллегорий, символов и, разумеется, его собственной героической мудрости, которая (по его мнению) и привела к столь благополучному исходу.

Дипломатия Фили, подкрепленная магической силой простой бутылки, в очередной раз спасла ситуацию. По крайней мере, от топора. А это уже было немало.

Глава 8: Битва с Водяным на Мелководье (или Просто Очень Грязная Лужа).

Часть 1: Обнаружение "логова Водяного".

После «умиротворения» (или, скорее, временного усыпления бдительности) «Хозяина Леса» с помощью дипломатических талантов Фили и остатков самогона, наши путники продолжили свой путь. Богдан был весьма воодушевлен: встреча с «Лешим», по его мнению, не только подтвердила правильность его миссии, но и дала ему «тайные знания» (в виде бессвязных баек дровосека, которые он тут же переиначил в пророчества). Филя же, хоть и лишился стратегического запаса «горючего», был доволен тем, что остался цел и невредим, да еще и прихватил с собой пару грибов, которые дровосек по пьяной лавочке отдал ему «на закусь».

Дорога (если это можно было назвать дорогой, а не просто еле заметной тропинкой, заросшей бурьяном) вывела их из леса на открытое, слегка заболоченное пространство. Солнце уже перевалило за полдень, и жара становилась ощутимой. И тут, в низинке, перед их взором предстало нечто, сразу же привлекшее внимание Богдана и вызвавшее у Фили приступ глубокой тоски.

Это была либо очень большая, просто огромная лужа, оставшаяся после недавних дождей, вода в которой уже успела застояться, помутнеть и покрыться зеленоватой пленкой ряски. Либо это был мелкий, заброшенный прудок, который давно никто не чистил, отчего он почти полностью зарос тиной, камышом и прочей водной растительностью. В любом случае, вид у этого «водоема» был не самый привлекательный. Вода в нем была мутная, коричневато-зеленого цвета, и от нее исходил тяжелый, сладковато-гнилостный запах болота и прелой травы. На поверхности плавали какие-то палки, листья и прочий мусор, а по краям, в густой тине, оглушительно и самозабвенно квакали лягушки, устраивая свой нескончаемый концерт. Над водой вились тучи назойливых комаров и мошек, готовых впиться в любого, кто осмелится приблизиться к их «владениям».

Филя, увидев это «живописное» место, только скривился.

– Тьфу, какая гадость, – пробормотал он себе под нос. – Только бы этот чудак не решил тут искупаться или, чего доброго, «знамение» какое-нибудь узреть. Комары тут, поди, злее, чем в той корчме тараканы.

Но его опасения, как это часто бывало, оказались пророческими. Богдан, узрев эту мутную, вонючую лужу (или пруд), замер, как гончая, учуявшая дичь. Его глаза загорелись тем самым, знакомым Филе, фанатичным огнем. Чугунок-шелом снова съехал набок, а рука сама собой потянулась к Громобою-косе.

– Вот оно! – торжественно, почти шепотом, но так, чтобы Филя непременно услышал, произнес Богдан, указывая на «водоем» своим импровизированным мечом. – Филя! Чуешь? Чуешь этот смрад нечистый, что доносится от вод сих стоячих? Это не просто вода испорченная, нет! Се логово его! Логово Водяного, что души христианские невинные мутит, да в омут свой бездонный затягивает!

Он с пафосом втянул носом тяжелый болотный воздух и даже слегка пошатнулся, то ли от избытка чувств, то ли от самого запаха.

– Смотри! И тина эта зеленая – то не трава вовсе, а волосы его русалочьи, которыми он путников доверчивых опутывает! А лягушки эти, что квакают так истошно – то не лягушки, а слуги его верные, что славят хозяина своего темного да жертв ему новых зазывают!

Филя посмотрел на лужу, потом на Богдана, потом снова на лужу.

– По мне, так просто грязь, тина да комары, – скептически хмыкнул он, отмахиваясь от особо назойливой мошки. – И воняет тут так, что и Водяной, если он тут и есть, давно бы отсюда сбежал куда почище. Да и какие души христианские в этой луже утонуть могут? Тут и воробью по колено будет. Но тебе, конечно, виднее, герой. Ты у нас специалист по всякой нечисти. Может, и этого Водяного одолеешь, как того Змея… аль стог сена.

Но Богдан уже не слушал его. Он был поглощен созерцанием «логова Водяного» и уже строил в своей голове планы «великой битвы» с этим новым «исчадием ада». Он даже представил себе, как этот Водяной выглядит – склизкий, зеленый, с рыбьим хвостом и перепончатыми лапами, и как он сейчас, затаившись на дне этой мутной лужи, злорадно потирает свои когтистые руки в предвкушении новой жертвы.

– Не бойся, Филя! – грозно произнес Богдан, поправляя свой самовар-броню. – Я не дам ему надругаться над душами невинными! Я вызову его на бой честный! И очищу воды сии от его присутствия скверного! А ты… ты будешь свидетелем моего очередного подвига! И запишешь все в свою летопись, дабы потомки знали!

Филя только вздохнул. Кажется, ему снова предстояло стать свидетелем весьма сомнительного «подвига». И очень хотелось надеяться, что хотя бы в этот раз ему не придется вытаскивать своего «героя» из какой-нибудь особо глубокой и грязной лужи. Или, что еще хуже, отбивать его от разъяренных лягушек. Ведь кто знает, на что способна нечисть, даже если она размером с кулак и питается исключительно комарами.

Часть 2: Подготовка к "сражению".

Опознав в грязной луже (или заросшем пруду) «логово Водяного», Богдан немедленно приступил к подготовке «великой битвы». Первым делом он решил избавиться от своих «доспехов». Не потому, что они были тяжелы или неудобны (хотя это было именно так), а из стратегических соображений.

– Негоже воину света в тяжелых латах в воду лезть! – важно изрек он, снимая с себя самовар-нагрудник и откладывая его на ближайший сухой (относительно) клочок земли. – Ибо Водяной хитер и коварен, может утянуть на дно самое глубокое, где и сам Перун не сыщет! А без доспехов я буду легок и стремителен, аки выдра речная, и увернусь от его сетей тиновых!

То же самое произошло и с чугунком-шеломом, и со щитом из бочечной крышки. Все это «героическое» снаряжение было аккуратно (насколько это было возможно для Богдана) сложено на берегу, под бдительным (и весьма скептическим) взглядом Фили. Остался Богдан в своей многострадальной хламиде и штанах, которые уже не боялись ни грязи, ни воды, ибо видели и то, и другое в избытке.

Затем он взял в руки свой Громобой-косу, который теперь, без громоздких «доспехов», казался еще более нелепым и непропорциональным. Богдан покрутил его в руках, изображая грозного воителя, и произнес:

– Вот им-то, мечом моим верным, я и поражу Водяного в самое его… э-э-э… водяное сердце! Аль жабры ему отсеку, чтоб не мутил воду чистую!

Следующим этапом подготовки стало чтение «заклинания против водных духов». Богдан достал из-за пазухи какой-то ветхий, изрядно потрепанный листок бумаги (кажется, это была вырванная страница из старого рыболовного альманаха, который он нашел на чердаке и «дешифровал» по-своему) и, приняв торжественную позу, начал нараспев читать:

– «Дабы дух водный, зловредный и тиноносный, не приблизился к тебе, о ловец (тут Богдан поправился)… то есть, о воин света! Возьми удило (меч-кладенец!) крепкое, наживку (дух праведный!) насади знатную, и забрось (удар нанеси!) подальше от берега топкого! И как только дух тот (Водяной!) клюнет (нападет!), подсекай (руби!) его немедля, да тащи (изгоняй!) на берег без промедления! А ежели сорвется (увернется!), то не тужи, а снова забрасывай (атакуй!), пока не поймаешь (не победишь)! И да поможет тебе… э-э-э… удача рыбацкая (сила богатырская)! Аминь… тьфу, то есть, гой еси!»

Филя, слушавший это «заклинание», едва сдерживал смех. Инструкция по ловле карася, прочитанная с таким пафосом и переделанная под «битву с Водяным», звучала невероятно комично. Но Богдан был абсолютно серьезен. Он свято верил в силу этих «древних слов».

Закончив с «заклинаниями», Богдан обернулся к Филе, который как раз достал из своей котомки краюху хлеба, предусмотрительно припасенную от ужина (или «одолженную» у Богдана, пока тот был занят своими «прозрениями»).

– Ну что, Филя, верный мой спутник! – бодро спросил Богдан. – Готов ли ты поддержать меня в этой славной битве? Ты зайдешь с фланга, дабы Водяной не смог уйти от моего меча праведного! Вместе мы его одолеем, аки двухголового орла… аль кого там еще вдвоем одолевали…

Филя, откусывая кусок хлеба и запивая его водой из своей фляжки (набранной, к счастью, не из этой лужи), посмотрел на Богдана, потом на мутную, вонючую воду, кишащую комарами и лягушками, и благоразумно решил, что «поддержка с фланга» в данном случае будет заключаться в его полном невмешательстве и нахождении на максимально безопасном расстоянии.

– Ты это, рыцарь, не беспокойся, – сказал он, поспешно дожевывая хлеб. – Я тут, на бережку, тылы твои прикрывать буду. Чтобы, значит, никакой другой Водяной, или там, Леший какой, сзади на тебя не напал. А то мало ли их тут, в этой глуши. А ты уж сам, с главным-то, разбирайся. Ты у нас на это дело мастер, я видел. И помощник, он на то и помощник, чтобы доспехи хозяйские стеречь (Филя кивнул на кучу ржавого железа, сваленную Богданом), да о победах его потомкам рассказывать. А в воду лезть – это не по моей части. У меня, знаешь ли, от сырости насморк бывает. И ревматизм.

Богдан, хоть и был немного разочарован отсутствием у Фили желания лично поучаствовать в «сражении» с водной нечистью, все же нашел и этому «мудрое» объяснение.

– Истинно! – кивнул он. – Каждый должен быть на своем месте! Ты, Филя, будешь нашим тыловым оплотом и неусыпным стражем! А я… я отправлюсь в самое сердце… э-э-э… водной стихии, дабы сразить врага!

С этими словами он еще раз грозно помахал своей косой, едва не зацепив ею Филю (который предусмотрительно отскочил еще на пару шагов), и решительно повернулся лицом к «логову Водяного». Филя же, вздохнув, уселся поудобнее на травку (подальше от самой воды), достал остатки своего вяленого леща и приготовился наблюдать за очередным представлением. По крайней мере, скучно с этим Богданом точно не было. Да и комары, кажется, больше предпочитали свежую кровь «героя», чем его, такого прокопченного и проспиртованного.

Часть 3: Героическая (и грязная) битва.

Слова сказаны, заклинания прочитаны (хоть и с ошибками), тылы надежно «прикрыты» Филей, который с аппетитом уплетал вяленого леща, устроившись на сухом пригорке. Настало время для решительных действий. Богдан, сделав глубокий вдох (отчего в нос ему тут же ударил густой аромат тины и болотной гнили, который он, несомненно, счел «дыханием Водяного»), воздел свой Громобой-косу к небу и издал боевой клич. На этот раз он был особенно зычен и нелеп:

– За Русь Святую, против тины болотной! За души невинные, против жаб квакающих! Изыди, Водяной, на бой честный, аль погибни в водах своих смрадных! Ур-ра-а-а-а!.. э-э-э… гой!

С последним «гой» (или что там у него получилось), Богдан, зажмурив глаза для пущей храбрости (или чтобы не видеть, во что он сейчас влезет), с разбегу прыгнул… или, скорее, неуклюже плюхнулся в мутную, застоявшуюся воду лужи (или вошел по колено в тинистый пруд, если он был поглубже).

Поднялась туча грязных брызг, которые щедро оросили не только самого Богдана, но и ближайшие кусты камыша. Лягушки, до этого момента самозабвенно квакавшие свой концерт, на мгновение ошарашенно замолкли, а потом с удвоенной силой заголосили, приняв это вторжение за нечто из ряда вон выходящее – возможно, за пришествие гигантского аиста или очень голодной щуки.

Богдан, оказавшись по пояс (или по колено, в зависимости от глубины «логова») в холодной, склизкой воде, сначала немного опешил. Дно оказалось вязким и засасывающим, а тина обвивала его ноги, как живые, холодные змеи. Но отступать было поздно. «Водяной», по его мнению, уже был предупрежден и наверняка готовился к атаке из своих «глубинных чертогов».

– Получай, нечисть водяная! – заорал Богдан и начал яростно махать своей косой, разгоняя мутную воду, тину, водоросли, головастиков и все, что попадалось ему под руку (или под лезвие).

Он рубил направо и налево, создавая вокруг себя настоящее водяное безумие. Брызги летели во все стороны, смешиваясь с комьями грязи и тины. Он тыкал своей косой в заросли камыша, надеясь «выкурить» оттуда затаившегося Водяного. Он пытался «рассечь» толщу воды, чтобы «добраться до самого его сердца». Время от времени он спотыкался о коряги, скрытые под водой, падал, барахтался, поднимая еще больше мути, но тут же снова вставал, полный несокрушимой решимости.

– Не уйти тебе от меча моего карающего, о владыка болот! – пыхтел он, отплевываясь от тины и пытаясь удержать равновесие. – Я изведу тебя, как моль из сундука, как таракана из-за печки!

Головастики, потревоженные этим неожиданным вторжением в их спокойную жизнь, в панике метались по луже. Лягушки, решив, что этот странный двуногий представляет для них серьезную угрозу, с громким кваканьем прыгали кто куда – одни на берег, другие – еще глубже в тину. Богдан воспринимал это как «бегство мелких приспешников Водяного, устрашившихся его богатырской мощи».

Филя, наблюдавший за этой «героической битвой» с берега, жевал своего леща и откровенно потешался. Картина была действительно комичной: Богдан, весь в грязи и тине, с безумным блеском в глазах, сражающийся с невидимым врагом в обычной луже, выглядел как персонаж из самого нелепого балаганного представления.

Не в силах удержаться, Филя начал давать «ценные» советы своему «герою», повышая голос, чтобы перекричать кваканье лягушек и плеск воды:

– Правее бери, рыцарь, правее! Там, кажись, самая гуща тины, Водяной твой наверняка там засел, в засаде!

Или:

– Эй, Богдан! Атакуй тот большой камыш слева! Мне показалось, оттуда рыбий хвост мелькнул! Точно, Водяной! Только он какой-то маленький… размером с карася…

А когда Богдан в очередной раз споткнулся и чуть не ушел под воду с головой, Филя с деланным испугом крикнул:

– Осторожнее, герой! Кажись, одна русалка тебе подножку поставила! Вон, налево уплыла, только хвостом зеленым махнула! Хватай ее, пока не скрылась в глубинах!

Богдан, разумеется, воспринимал эти «советы» как ценные указания от своего «мудрого товарища», который «с берега лучше видит всю диспозицию врага». Он еще яростнее бросался на «указанные» Филей места, поднимая еще больше брызг и шума.

«Битва» продолжалась. Вода в луже (или пруду) становилась все мутнее, запах тины и болота – все сильнее, а Богдан – все грязнее и мокрее. Но он не сдавался. Он был полон решимости «изгнать Водяного» из его «логова», даже если для этого ему придется перекопать всю лужу своей косой и переловить всех лягушек голыми руками. Ведь на кону стояло не что-нибудь, а спасение «душ христианских»! Ну, или, по крайней мере, хорошее настроение Фили, который откровенно наслаждался этим бесплатным цирком.

Часть 4: "Поверженный" Водяной (и злой пастушонок).

Наконец, после долгой и изнурительной (в основном для него самого) «битвы», Богдан почувствовал, что силы «Водяного» иссякли. Вода в луже (или пруду) была взбаламучена до такой степени, что напоминала скорее жидкую грязь, чем водоем. Все лягушки, кажется, разбежались или попрятались в самых дальних уголках. Тина была вырвана клочьями и плавала на поверхности, как останки какого-то морского чудовища после кораблекрушения. И, самое главное, сам Богдан был настолько уставшим, что едва держался на ногах. А это, по его логике, означало, что и враг должен быть повержен.

Тяжело дыша, весь покрытый с головы до ног слоем ила, тины и прочей водной «атрибутики», с прилипшими к волосам водорослями и с Громобоем-косой, который теперь больше напоминал грабли для сбора мусора, Богдан, пошатываясь, выбрался на берег. Он гордо выпрямился, насколько это было возможно в его мокрой и тяжелой одежде, и, обращаясь к Филе (который уже доедал своего леща и подумывал, не вздремнуть ли), торжественно провозгласил:

– Все! Водяной… он… он посрамлен! Логово его… разорено! Я чувствую… я чувствую, как смрад нечистый уходит из этих вод! Души христианские… отныне… в безопасности! – он сделал еще пару глубоких вдохов, от которых его замутило еще больше, но он счел это «остаточным явлением битвы с потусторонними силами».

Филя, лениво похлопав в ладоши (больше от скуки, чем от восторга), собирался уже было съязвить что-нибудь по поводу «чистоты победы» и «героического вида» Богдана, как вдруг…

Из густых зарослей камыша, что росли на противоположном берегу лужи, с громким ревом и всхлипываниями вылезло нечто маленькое, мокрое и очень сердитое. Это был мальчишка лет семи-восьми, босоногий, в заплатанной рубашонке, весь перепачканный грязью и со слезами, текущими по щекам и смешивающимися с тиной. В руках он сжимал самодельную пастушью дудочку.

– Дя-я-яденька-а-а! – заголосил он, увидев Богдана и указывая на него пальцем, измазанным в чем-то зеленом. – Вы… вы чего мою козу Маньку так напуга-а-али?! Она же вас, как увидела, так и сиганула в эти камыши-и-и! А теперь я ее найти не могу-у-у! А Манька у меня одна-а-а! А ну как ее тут волки съедят, или… или этот… Водяной ваш утащит! Вы что наделали, дяденька-а-а?!

Мальчишка подбежал поближе, размазывая кулаками слезы и тину по лицу, и уставился на Богдана с таким укором и отчаянием, что даже Филя почувствовал легкий укол совести (впрочем, очень легкий и быстро прошедший).

Богдан на мгновение опешил. Явление этого заплаканного, мокрого и злого пастушонка как-то не вписывалось в его героическую картину «победы над Водяным». Он ожидал увидеть благодарных спасенных (может, русалок каких, освобожденных от чар), а не разъяренного мальчишку, требующего свою козу. На его лице, покрытом слоем подсыхающей грязи, отразилось замешательство.

Но только на мгновение. Мозг Богдана, привыкший находить «глубокий смысл» и «тайные знаки» даже в самых обыденных вещах, лихорадочно заработал. И, разумеется, нашел «единственно верное» объяснение.