Любовь, которую ты вспомнишь

– Ана, – наконец выдохнул сеньор Солер, а я вся закаменела, когда он поднял на меня свои потерянные глаза. Но не продолжил, просто смотрел на меня и все. А я с каждым вдохом накручивала себя все больше и больше, неосознанно сжимая сильнее руки, от чего в ладонь больно впивались ногти.

Эта тишина – худшее, что я могла себе представить. Лучше бы Ди на меня наорал.

Как в замедленной съемке я смотрела, как Диего потянулся к шее и расстегнул еще одну пуговицу на рубашке. Сглотнула и от вида его знакомой груди в открывшемся треугольнике, и от понимания, что Солер сам волновался не меньше моего.

– Я сейчас могу сделать неправильные выводы, – переходя на испанский, произнес Ди. Видимо, русский начал его подводить. – Например, что это – ребенок Хави, и так ты пытаешься мне сообщить, что наш брак был совсем не таким, как мне рассказывали.

Почти задохнулась от услышанного. Как, как вообще ему в голову могла прийти эта мысль? Чтобы я и Хави! Да, у нас сложились весьма теплые отношения, но сама идея измены вызывала во мне острый приступ тошноты. А тут еще и брат собственного мужа!

Или Диего именно так меня себе и представлял? Гулящей, развязной, распутной… господи, я даже знала, кто именно меня в таком свете обрисовал! И этот гнев, что поднимался от самого сердца, был целиком и полностью посвящен сеньоре Солер.

Но я не успела его излить, забыв про все наставления адвоката, когда Диего продолжил:

– Поэтому сейчас я задам тебе один вопрос, а ты честно на него ответишь, идет? – Солер дождался моего согласия и продолжил так тихо, что мне с трудом удалось расслышать. – Ана. Чей это ребенок?

Диего развернул ко мне мой же телефон, словно я могла не понимать, о каком именно ребенке идет речь. И вроде бы, вот он, момент, когда мне достаточно было сказать одно слово, чтобы расставить все по своим местам. Но это слово никак не хотело срываться с моих губ.

Я трусила, отчаянно боялась, что сейчас все окончательно разрушится. Что та надежда, возникшая после слов Хавьера об ощущениях Диего относительно меня, разлетится вдребезги, когда мой муж поймет, что все эти годы я скрывала от него ребенка. А у меня просто не будет возможности объясниться!

– Я никогда тебе не изменяла, – если Диего подводил русский, то меня – испанский, и теперь мы разговаривали сразу на двух языках, прекрасно при этом друг друга понимая.

Но мою попытку оправдаться встретили гневным блеском в глазах.

– Я спросил не об этом, – грубо отрубил Солер, но я простила ему эту грубость.

Он имеет право знать, билось в моей голове. Чтобы набраться смелости, мне пришлось опустить глаза в стол, глубоко вздохнуть, и только после я смогла поднять взгляд на мужчину, который до сих пор заставлял меня чувствовать себя маленькой и глупой.

– Твой, Ди, – выдохнула шумно, почти не слыша своего голоса за стучащим в ушах сердцем. – Это твой сын.

Даже сумасшедшее сердцебиение замерло в ожидании ответа. Я очень гордилась собой, когда выдержала тяжелый, как сотни бетонных плит, взгляд Диего. Но его эмоции… пожалуй, впервые я не смогла их прочесть. И это пугало.

Ди молчал так долго, что я почти решилась до него дотронуться. Но, когда я уже была готова потянуться к другому краю стола, Солер неожиданно поднялся на ноги. Молча. Посмотрел на меня еще три секунды с высоты своего немаленького роста, а потом просто развернулся и ушел. Так же молча. И каждый его шаг совпадал с треском осыпавшихся надежд в моей душе.

Я слышала, как где-то в стороне Елена громко возмущалась, но не могла разобрать слов. Смотрела в спину удаляющемуся Диего и едва ли не выла от отчаяния. Он не сказал ничего. Ни одного слова. Лучше бы ударил, наорал, обвинил в чем угодно. Но не уходил вот так.

– У адвоката вашего мужа очень бурная реакция, – опускаясь на место Ди, сообщил мне Максим Геннадьевич.

– Они встречаются, – не задумываясь над словами, выдала я, все еще смотря на двери, в которые вышел мой будущий бывший.

– Так что же вы сразу не сказали, Анна Леонидовна!

Явное неодобрение заставило меня сосредоточиться на адвокате. Мужчина выглядел недовольным, заставляя тем самым чувствовать себя почти виноватой.

– Я не думала, что это важно.

– В нашем деле все важно, – менторским тоном проговорил Максим Геннадьевич. И словно по щелчку пальцев отпустил свои мысли, став обеспокоенным и сочувствующим. – Как все прошло?

Я пожала плечами, чувствуя, что замерзаю. Обхватила себя руками и откинулась на спинку дивана.

– Он ничего не сказал, – не стала скрывать очевидное. – Только перед этим намекнул, что я могла изменять ему с его же братом.

– А вы могли? – последовал незамедлительный вопрос. На мое негодование Шах поднял руки в извиняющемся жесте. – Поймите, Анна Леонидовна, я спрашиваю не для того, чтобы обвинить в чем-то. На этом этапе важны любые мелочи и детали, особенно те, которые могут опорочить вас в глазах судьи.

Стало еще более неуютно. Я не любила суды, я никогда на них не была, но, спасибо телевизионным ток-шоу, впечатление сложить могла. Мне не хотелось быть одной их тех, кто перетряхивает свое грязное белье на глазах у чужих людей, даже если их будет всего трое: два адвоката и один судья.

– Я любила своего мужа, Максим Геннадьевич, – обхватив онемевшими пальцами бокал с остатками воды, произнесла я. – И до сих пор люблю. У меня даже мысли не было изменять ему в тот период, когда мы были вместе. Тем более с Хави.

Шах покивал на каждую мою фразу, но я так и не поняла, поверил он мне или сделал вид, что поверил.

– Но вы догадываетесь, с чего у вашего мужа такие мысли?

– С кого, – невесело усмехнулась я. Мужчина понял меня правильно.

– От вашей свекрови.

О наших сложных отношениях с этой властной женщиной я ему тоже рассказывала.

– Вчера Хави подтвердил, что сеньора Солер до сих пор относится ко мне, мягко говоря, неприветливо, – призналась я, залпом опустошая бокал. – Учитывая амнезию Диего, не удивлюсь, если она наговорила ему про меня много всяких мерзостей.

– Мм, Анна Леонидовна, о какой амнезии речь? – осторожно уточнил Шах, а я только сейчас поняла, что о вчерашнем откровении Хавьера ничего ему не сообщила. Пришлось вкратце обрисовать новые обстоятельства. – Да, кажется, это будет мое самое необычное дело о разводе.

Я бы улыбнулась, но сил на это просто не оставалось. Я и представить себе не могла, что сегодняшняя встреча с Диего настолько выпотрошит меня.

– Это, конечно, может создать трудности, но не переживайте, Анна Леонидовна, – Максим Геннадьевич улыбнулся мне, пытаясь приободрить. – Все будет хорошо.

Очередная вселенская ложь. Как в нее поверить, когда мой муж, узнав о сыне, просто ушел, не сказав ни слова? Тот самый муж, который вообще не помнит ни меня, ни наш брак. Что здесь может быть «хорошо»?

– Дайте мужу переспать с мыслью, что он теперь отец, – правильно понял мое молчание Шах. – Поверьте, уже завтра он позвонит вам, и вы сможете поговорить более обстоятельно.

Мне бы этого хотелось. Очень. Но как много из того, чего я действительно хотела, сбывалось?

Глава 26

Диего Солер

Мимо пронеслись лица официантов, гостей, незнакомых людей. А я просто шел вперед, не разбирая дороги. Включил режим автопилота и теперь жил в нем, уже целых полторы минуты. В голове полный бардак. Такого количества мыслей там не было даже тогда, когда я очнулся и не мог вспомнить собственного имени.

Фойе, улица, парковка. Не останавливался, боясь, что тогда меня догонят эмоции, от которых я всячески пытался отстраниться. Двигаться, мне просто нужно было двигаться, не важно, куда и с какой скоростью. Но чем быстрее, тем лучше.

– Диего, постой! – чужие пальцы обхватили локоть в тот момент, когда я уже тянулся к ручке на двери машины. Обернулся вслед за настойчивым движением и увидел перед собой запыхавшуюся Елену. Не удивился ее виду, учитывая, сколько ей пришлось пробежать за мной на каблуках, чтобы догнать. А я, к своему стыду, только сейчас вспомнил о ее существовании. – Что случилось? На тебе лица нет!

Да ничего не случилось! Просто я вдруг узнал, что стал отцом. Четыре. Долбанных. Года. Назад. И эта фраза никак не хотела укладываться в сознании.

– Что такого эта стерва тебе сказала? – не унималась Мартинез.

Едва не дернулся в ответ на такое обращение к Ане. Все внутри противилось. Нет, не так: скалилось. Мне не нравилось, что Елена позволяла себе так говорить о моей пока еще жене. Жене, которую я совсем не помнил.

– Выбирай выражения, – в который раз рычал свозь зубы.

В своем стремлении развести меня Елена походила на маньяка. Она была буквально одержима этой идеей, хотя я ей еще ничего не обещал. Никакого «вместе и навсегда», хоть сама Мартинез давно уже намекала, что ждет предложения руки и сердца. А я, наверное, и готов был разумом, но сердцем…

С глупым органом договориться не удавалось. С тех пор, как память приказала долго жить, но без нее, чувства – единственный мой индикатор. Было очень тяжело прислушиваться к ним, но, как оказалось, именно так можно было понять, врут мне или нет.

Когда Хавьер нашел меня, информации было очень много. Проведя почти месяц в больнице, где никто о тебе ничего не знает, а потом вдруг оказавшись в центре мира, где каждый знал тебя лучше, чем ты сам, – это было настоящим испытанием. Смотреть на людей, которые говорили, что они – мои мать, сестры, друзья, и не узнавать никого из них – это очень тяжело.

Я не доверял никому. Ведь это так просто – прикинуться родственником человека, который ничего не помнит. А мне быстро донесли, что я – не деревенский дурачок, а вполне себе обеспеченный мужик с большими деньгами. И сразу после этого такой наплыв посетителей в мою палату.

Я очень хотел бы вспомнить каждого из них, но сознание играло со мной в тупую игру «верю-не верю» на каждое произнесенное предложение. И лишь чувства или молчали, или проявляли себя.

Когда впервые увидел Хави, я почувствовал умиротворение и спокойствие. Доверие – вот что было основой наших отношений, поэтому брат стал первым, в чьих словах я перестал сомневаться.

Когда в палату вошла плачущая мать в окружении сестер, сердце дрогнуло еще раз, наполняясь теплотой. И если Марию и Сару мне в тот же момент захотелось успокоить, то с сеньорой Солер все оказалось куда сложнее.

Я чувствовал, что у нас с ней есть связь. Не сомневался, что мы – родственники. Но почему-то каждый раз, когда она смотрела на меня с нежностью во взгляде и говорила что-то о моем прошлом, меня не отпускало ощущение, что мать что-то недоговаривала. Или приукрашала.

Триггером стала Ана. Я прекрасно помнил, как во время осмотра врач поинтересовался, не нужно ли сообщить моей жене. Какой жене, удивился я тогда. А мать, находившаяся рядом каждую минуту, вдруг поджала губы и сурово заявила:

– Эта гадина нас бросила.

Это был первый, но далеко не единственный раз, когда слова сеньоры Солер вызывали острое отторжение. Но я далеко не сразу понял, почему.

О моей жене мама говорила много, и почти всегда – что-то плохое. Что Анна меня соблазнила, почти приворожила. Что крутила мой, как хотела, а я совсем потерял голову и был на себя не похож. Что она заставила жениться на себе, что совершенно не занималась домом, а большую часть времени проводила с подругами в клубах и барах, прожигая мои деньги.

Не могу сказать, что я верил, но мне нечего было возразить. Я просто слушал и впитывал, каждый раз все больше и больше задумываясь о том, что вряд ли стал бы терпеть рядом с собой такую женщину. Да, я ничего не помнил, но ощущения! Я ведь понимал, что не тот человек, которым легко манипулировать, да и эмоциям я не поддавался с такой легкостью, как тот же Хави или мама. Тогда зачем я женился? Тем более на женщине, которая ни во что меня не ставит.

А после Хавьер привез меня домой. Ко мне домой, на виллу, где я жил последние полгода до исчезновения. Мать пыталась противится, мол, нельзя оставлять меня одного, за мной нужен был уход, но к тому моменту ее забота уже сидела у меня в печенках. Я хотел одиночества и, едва переступив порог дома, вздохнул свободно.

Тут я чувствовал себя на своем месте. Среди этих панорамных окон, светлой мебели и цветных диванных подушек.

– Красивые, – вот что я сказал, взяв одну из них в руки.

– Это Ана выбирала, – печально улыбнулся Хавьер. И кивнул на фоторамку на каминной полке.

Там я обнимал невысокую стройную девушку на фоне заката. Мы оба босиком стояли на песке и счастливо улыбались в камеру. Рядом со мной ее фигура казалась миниатюрной, но при этом я не мог сказать, что пара на фото выглядела нелепо или несовместимо, как две наложенные друг на друга вырезки из разных журналов. Нет, те двое идеально друг к другу подходили, несмотря на мужскую массивность и женскую хрупкость.

Даже странно было осознавать, что этот мужчина на фото – я. Таким счастливым и беззаботным я себя никогда еще не ощущал.

На мне были черные брюки и белая рубашка, на ней – легкое белоснежное платье с ажурным лифом и летящей юбкой. Никаких вульгарных вырезов или провокационных декольте, очень нежный фасон, идеально подходивший девушке с лицом сердечком. Русые волосы трепал морской ветер, и если сначала мне показалась, что прически и вовсе не было, то чем больше я смотрел, тем больше видел маленьких косичек со светлыми бусинками.

В какой-то момент я поймал себя на мысли, что мне больше хочется рассматривать именно их – бусинки, косички, кружева на платье, лишь бы подольше оттянуть момент взгляда в глаза. Я боялся, что не узнаю свою жену. И так же боялся, что узнаю.

Но, к счастью и разочарованию одновременно, узнавания не было. Только сказать, что серые раскосые глаза оставляют меня равнодушным, я не мог. Нет, я смотрел на женщину, которую не помнил, и ощущал, как внутри начинает что-то ворочаться. Какой-то коктейль из чувств и ощущений. Словно я оказался там, на побережье. Словно я ощущал песок под ногами, дуновения ветра на лице, даже морские капли, хотя на фото от края воды мы достаточно далеко. А кончики пальцев на левой руке закололо от ощущения неровной ткани под ними.

Я хмурился, не понимая, как такое возможно. Прикрыл глаза в попытке избавиться от образов, но стало лишь хуже: мне вдруг показалось, что рядом со мной кто-то был. И этот кто-то нежно прижимался к моему боку точно так же, как это делала девушка на фото.

Но когда я вынырнул из навеянных образов, рядом находился только брат, и он стоял достаточно далеко, чтобы хоть как-то повлиять на мое восприятие. Не подходил, не говорил, не двигался. Давал мне время или вспомнить, или познакомиться с женой заново.

Помню, как разозлился в тот момент – на себя и на девушку со снимка. За то, что не могу вспомнить, за то, что ее нет рядом. За то, что ничего не понимаю. И уже порывался убрать злосчастную рамку куда подальше, туда, где никогда не буду ее видеть, как вдруг натыкаюсь взглядом за лежащий рядом браслет. Простой, незамысловатый, узкая кожаная полоска черного цвета и серебряные крепежи с цепочкой между ними.

Не сомневаюсь ни минуты, прежде чем взять его в руку. Шестое чувство буквально кричит о том, что эта дешевая вещь, совершенно не вписывающаяся в обстановку, – моя.

Тогда я впервые почувствовал боль. Не физическую. Душевную. Меня накрывало такой тоской, стоило только провести пальцем по маленьким звеньям, что я едва не выл в голос. Взгляд сам собой метнулся обратно к фотографии, заставляя разум запоминать каждую деталь. Косички. Бусинки в волосах. Вышивку на платье. Расположение песчинок у ног.

Серые глаза в обрамлении пышных ресниц, которые смотрели в самое сердце и переворачивали в нем что-то.

Сами собой в голове всплыли рассказы матери о моей жене. Сеньора Солер не очень любила говорить о ней, но в те пару раз, когда я задавал вопросы, мама была неумолима в своих описаниях. В ее глазах я был женат на дьяволице, не меньше.

Но та девушка, что смотрела на меня с фото, не создавала впечатления прожженной стервы, гуляющей налево и направо и изводящей мужчину, к которому так доверчиво жалась. В ее глазах я видел чувства, которые невозможно сыграть. И верил, что эти чувства были обращены ко мне.

– Почему она ушла? – спросил я у брата, так и не выпустив браслет из рук. Я помнил, как его сняли с моей руки при поступлении в больницу. Удивительно, что Хави его нашел и принес сюда – а в том, что это сделал именно брат, я не сомневался.

Хавьер растерял улыбку.

– Я не знаю, Ди. Мне не удалось с ней связаться. Последний раз с ней разговаривала мама, и ей Ана сказала, что для нее это слишком.

Я кивнул, хотя не понял ровным счетом ничего.

– Этот браслет она подарила тебе в честь месяца со дня свадьбы. Сама сделала, – подойдя ближе, тихо произнес брат. А после уже другим, куда более глухим тоном добавил: – Ей было очень тяжело, когда ты пропал. От нее буквально ничего не осталось. Призрак, а не человек. И, знаешь. Возможно, для нее так действительно лучше. Она настолько отдавала себя тебе, что это уничтожило ее саму. Нельзя настолько терять себя в другом человеке, Ди.

Мы потом еще не раз говорили об этом – о моем браке и о Ане. И то, что рассказывал мне Хави, кардинально отличалось от слов матери. Я так и не набрался смелости спросить у брата, почему, но догадывался, что сеньора Солер просто не одобрила мой выбор женщины. А уж в том, что это был именно мой выбор, я к тому моменту уже не сомневался.

Глава 27

Диего Солер

За неполный месяц, что я провел дома, стать тем же человеком мне, конечно, не удалось, но мой характер начал проявляться во всей красе. В клинике я еще не был уверен, действительно ли это мои желания и ощущения, но, оставшись один, я смог в себе разобраться.

Я не терпел, когда со мной не соглашались. Я поступал так, как я считал нужным, но не гнушался попросить совета или стороннего взгляда на проблему, даже если это был банальный выбор блюда для ужина. Мне не нравились мелодрамы, но я любил смотреть боевики. Не выносил нудных разговоров, но мог до утра разговаривать о том, что было мне интересно. Я не принимал чужую помощь, если чувствовал, что могу справиться сам. И не позволял никому собой помыкать.

Так как при таких условиях я мог жениться на откровенной манипуляторше, какой мать выставляла Анну? Очевидно, что никак. А это наталкивало на вполне очевидный вывод: мама мне врала.

С тех пор общаться с ней мне стало сложно. Я не мог обвинить мать во лжи, но постоянно чувствовал неискренность и сомнения. Мама обижалась, подговаривала сестер, заявлялась без предупреждения. Мне не хотелось ставить под сомнение каждое ее слово, но именно так и происходило. Поэтому я свел встречи к минимуму и старался не общаться больше необходимого даже по телефону.

Думал, от этого мне станет легче, и так оно и произошло. Но все равно, возвращаясь вечерами домой после очередного трудного дня, где я учился заново руководить огромной корпорацией, доставшейся от умершего отца, я все острее чувствовал одиночество. Иной раз, подъезжая к вилле, я был уверен, что сейчас дверь распахнется, и мне навстречу выйдет… кто? Жена?

Я никогда не делился этими мыслями даже с Хави, но периодически меня накрывало чем-то вроде дежавю. Когда я замирал в гардеробной перед рубашками, мне казалось, что сейчас сзади меня обнимут тонкие руки, а после в сторону отодвинут вешалку с одеждой, которую мне стоит надеть.

Когда я работал в гостиной и откидывался на спинку дивана, расстегивая рубашку, ощущение, что в следующий момент мои плечи разомнут нежным массажем, походило на наваждение.

Когда во сне я ворочался, то непроизвольно искал кого-то на другой половине кровати, а в итоге просыпался, прижимая к себе подушку.

В те времена я много раз перелистывал список контактов, пытаясь найти хоть один номер, записанный как «любимая», «жена» или «Ана», но не находил. Ни одной переписки. Ни одного сообщения или звонка. Как так получилось?

Не хотелось верить, что в моем телефоне кто-то покопался, но иного вывода не оставалось. И это был точно не Хавьер – когда я попросил у него номер Анны Солер, он искренне удивился.

Я часто открывал пустую переписку и подолгу сидел над пустым сообщением. Мне хотелось написать, но я не знал, что. А еще хуже, я не понимал, зачем мне это. Я не знал эту женщину – новый я. Все, что у меня было, это диаметрально противоположные рассказы матери и брата, в которых одна Ана меня использовала, а другая – любила до гроба. Сердце хотело верить в последнее, прагматизм склонялся к первому, а здравый смысл старался держаться где-то посередине. Но его бесил один факт желания написать незнакомке, которая от нас отказалась.

Я помнил объяснение Хави, но все равно не понимал, как женщина, которая любит, могла оставить собственного мужа в таких обстоятельствах. Что могло произойти между нами, что она сбежала? Кто был виноват – я или она? Должно же быть какое-то разумное объяснение.

Я очень хотел его потребовать. Набирал, стирал, набирал снова. Зависал над кнопкой «отправить». А потом откидывал телефон подальше, злясь на себя и на ту, что сводила меня с ума, и невольно прокручивал на руке браслет, который носил, не снимая.

Если я ей не нужен, зачем пытаться что-то выяснить?

Я выбросил жену из своей головы так же, как она выбросила меня из своей жизни. Собрал все фотографии, развешенные по дому, в большую коробку и отнес в дальний угол гаража. Я запретил себе сомневаться, но все равно, оставаясь дома в одиночестве, я остро чувствовал, как мне чего-то не достает.

Кого-то не достает.

Это как жить с призраком, которого ты не видел, не слышал и не знал, но чувствовал на каком-то энергетическом уровне. Ты мог сидеть за столом и обедать, и вдруг ощутить, как сзади тебя кто-то прошел, словно невзначай дотронувшись до плеча. Мог спать и понимать, что вот сейчас другой край кровати прогнется под тяжестью чужого тела. Мог забывать ключи и стоять перед машиной добрых пять минут в ожидании, что кто-то тебе их вынесет.

Это выматывало. Я всерьез обеспокоился, что начинаю сходить с ума от этих фантомных то ли воспоминаний, то ли видений. У меня не было времени с этим разбираться, поэтому я просто перебрался из дома в городскую квартиру. А там меня отпустило.

На виллу я больше не возвращался. Мог провести там ночь, если мотался по делам где-то по пригороду. Мог устроить там барбекю с Хави или покататься на пришвартованной на личном пирсе яхте. Сутки, не больше, чтобы призраки потерянного прошлого не возвращались.

А потом появилась Елена – первая женщина, рядом с которой не возникло ощущения, что все это уже было. С ней и чувства, и разум сходились во мнениях. Сначала мы пересеклись несколько раз по работе, потом я переманил ее к себе в фирму. В какой момент профессиональный интерес перерос в личный? Я не знал. Но мы были вместе уже почти три года. Работали вместе, жили вместе. И да, планы на будущее мы тоже строили вместе.

Но если для меня в них входили совместный отдых где-то на островах или поход в гости к общим друзьям, то Елена мыслила масштабнее.

Разумом я ее понимал: проведя рядом с мужчиной столько времени, логично ждать от него каких-то более серьезных шагов по узакониванию отношений. Но мне было хорошо и так. Зачем что-то менять, если все устраивает? Елена была для меня хорошим партнером: с ней можно было поговорить или помолчать, она не выносила мозг, не возмущалась, если я задерживался на работе или вовсе не приходил ночевать. Ее не интересовали мои увлечения, но она и свои навязать не пыталась. Ей не нужны были мои деньги.

Но ей нужен был я в качестве мужа, и последнее время она все чаще стала об этом говорить. А я снова оказался в том конфликте разумного и чувственного, когда одно не против, а второе идет в яростный отказ.

Мне не нравится что-то не понимать, особенно в самом себе. Мне казалось, что за пять лет я успел достаточно узнать себя и примириться с какими-то моментами, особенно после того, как покинул виллу. Но нет, это состояние беспомощности возвращалось каждый раз, как я думал о Мартинез в качестве своей жены.

О том, что я женат, Елена узнала сама. Она не скандалила, просто пришла и, сев по-деловому напротив, попросила объяснений. Я рассказал, как знал: что я не помню своей жены, а та решила, что потерявший память муж ей не нужен.

– Значит, и она тебе не нужна? – спросила тогда Елена.

Я не смог ответить.

В тот раз я заставил себя поступить по уму. Ведь это разумно, расторгнуть брак с той, о ком ты не знаешь ничего? Боже, я ведь даже не видел ее, не считая фотографий! Не разговаривал ни разу в своей «новой» жизни. Зачем мне этот старый лишний груз?

Елена предлагала расторгнуть брак так, не поставив никого в известность. Мол, знала людей, кто за определенную сумму может провернуть, будто моя жена «пропала без вести в своей России». Но тогда чувственное прорвалось наружу.