Любовь, которую ты вспомнишь

Диего и Алекс сидели на полу у дивана, обложившись листами бумаги и цветными карандашами. Но не рисовали – они говорили. На испанском.

Рядом на столике теснились тарелки с остатками завтрака и чашка кофе, оставленная, видимо, для меня. Но я сразу же забыла о еде, стоило только понять, что Ди поправляет нашему сыну произношение.

Это выглядело… забавно. Диего произносил какое-то сложное слово, Александр – повторял его, стараясь спародировать манеру отца. Получилось не сразу, но старший Солер терпеливо повторял, на этот раз медленнее, и они пробовали снова.

Я не стала им мешать: прижалась плечом к дверному проходу и смотрела. Именно так я и представляла нашу с Ди совместную жизнь когда-то давно, только отельные стены оставалось сменить на стены нашего дома. Но, кажется, думать об этом было еще слишком рано.

– Мама! – спустя несколько минут заметил меня сын.

Алекс подскочил на ноги, подлетел и обнял меня так крепко, словно мы не виделись целую неделю, а не одну ночь.

– А мы с папой занимаемся! – сразу же сообщил мне малыш, пока я обнимала его в ответ. – У меня уже получается! Вот, смотри: sacapuntas[1]!

Последнее слово Саша произнес по слогам, но без единой фонетической ошибки. Словно испанский – его родной язык.

– Ты умница, – я поцеловала сына в макушку.

– Мне папа помогал! – с гордостью произнес сын и полетел в обратную сторону – к папе.

Диего тоже улыбался – открыто, искренне, счастливо. А потом протягивал руку в мою сторону и пальцами подзывал меня подойти.

А что я? Я – пошла, как пошла бы за ним куда угодно, хоть в жерло вулкана, хоть в морскую пучину.

– Доброе утро, – я собиралась всего лишь поцеловать мужа так же, как поцеловала сына, но у Диего были другие планы: обхватив за талию, он одним рывком утянул меня к себе на колени. И вместо невинного мне достался крайне горячий поцелуй.

– ¡Hola cariño[2]!

И снова улыбка прочно прилипла к моим губам, пока я крепче прижималась к обнаженному мужскому торсу. Вероятно, внезапное пробуждение сына не дало Диего возможности одеться до конца, но я и не думала жаловаться. Я собиралась любоваться.

– Мы заказали тебе завтрак, но он, возможно, остыл, – сообщил мне Ди, неторопливо поглаживая своей широкой ладонью мою спину.

– Тебе стоило меня разбудить, – без претензии проговорила я.

– Ты слишком сладко спала, – тихо ответил Диего, награждая таким взглядом, что мысль вернуться в постель, но на этот раз – вместе с мужем, затрепыхалась с особенной силой.

И вновь Ди увлекал меня в такой крышесносный поцелуй, что я на время выпадала из реальности. Я могла ощущать только его руки и губы, а думать… думать я оказалась не в состоянии.

Хорошо, что у нас был маленький внешний фактор.

– Мам! – раздалось настойчивое откуда-то сбоку, и мы с Диего тут же отстранились друг от друга – впрочем, не сильно далеко. – А мы пойдем сегодня на море?

– Конечно, солнышко, – я перегнулась через листы и погладила сына по голове. – Но чуть попозже, хорошо?

Алекс с готовностью кивнул.

– А Пашу с Лерой возьмем с собой? – тут же поинтересовался сын, собирая бумагу в неаккуратную кучку: знал, что если не уберет за собой все, никакого моря ему не видать.

– Если они согласятся, – выдохнула я, прекрасно понимая, что у родственников выбора особого и нет: если Саша захотел взять с собой крестных, он это сделает.

– О, тогда я пойду позову их! – отложив собранное на телевизионную тумбочку, Алекс бросился в сторону нашей спальни, но остановился на середине пути и кинул на меня хитрый взгляд через плечо: – Можно я возьму твой телефон?

Диего тихонько усмехнулся, не хуже других понимая, как грамотно меня развели. Но мне оставалось только кивнуть, в тайне радуясь, что пока Саша будет занят мобильником, я смогу уделить время его отцу.

– Есть ли у меня шансы уговорить тебя пойти с нами? – переключая внимание на мужа, осторожно поинтересовалась я, когда Александр скрылся за дверью.

– Не думаю, что меня нужно будет уговаривать, – с улыбкой признался Ди, оставляя быстрый поцелуй на моих губах. – Но через час у меня встреча, которую я никак уже не смогу отменить. Кажется, даже домой не успею заехать, чтобы переодеться.

Чувство вины острой иголкой кольнуло изнутри. Это ведь из-за меня Диего вынужден был зависнуть здесь вместо того, чтобы заниматься своими делами.

– Прости, – попыталась было извиниться, но Солер быстро оборвал меня, уткнувшись носом в мою шею.

– Все в порядке, – прошептал он куда-то в район моей яремной вены. И тут же обжег кожу очередным прикосновением губ. – Я хотел провести утро с вами, и я его провел.

От таких слов изнутри затапливало теплотой, а эмоции отчаянно требовали выхода, поэтому я обхватывала лицо Диего ладошками и покрывала поцелуями, заставляя сурового босса Солер тихонько смеяться.

– Я закончу до обеда, – спустя минуту пообещал Диего, заправляя волосы мне за ушко. – Если ты меня, конечно, отпустишь.

Я сразу же поднялась на ноги, давая мужу возможность и самому встать. Но моя поспешность его больше насмешила, чем обрадовала.

– Мне нужно в душ, – чмокнув меня в нос, признался Ди. – Позволишь воспользоваться вашим?

– Конечно, – не раздумывая, согласилась я. – Все полотенца чистые, бери любое.

– Спасибо, – и еще один поцелуй, прежде чем Солер отстранился от меня. – А ты позавтракай, пока все окончательно не замерзло.

Я кивнула, соглашаясь, и Диего сразу же направился в ванную. Почти сразу я услышала шум льющейся воды.

В соседней комнате, судя по голосам, Саша разговаривал с крестными. Рядом со мной, на столике, ждал остывающий завтрак. А я продолжала стоять и наслаждаться каждой минутой этого чудесного дня.

Я не верила, что это ослепительное, волшебное счастье может внезапно закончится. Не для нас, не в этот мире, не в этот раз – ведь мы уже прошли через потерю и воссоединение. Мы заслужили это, правда?

Мы заплатили сполна. Диего – своей памятью. Я – своим одиночеством. Наш сын – долгими годами без отцовской любви. Теперь нам оставалось только держаться друг за друга, не давая никому вновь нас разлучить.

Звучало совсем несложно, верно?

[1] Точилка (исп.)

[2] Привет, милая (исп.)

Глава 59

Ничто не могло заставить меня стереть улыбку с лица. Я смотрела в закрытую дверь ванной и чувствовала себя по-детски счастливой. Будто все мои мечты исполнились в эту секунду, а проблемы остались где-то за пределами этого мира.

Резкий стук в дверь вырвал из эйфории. Я не успела даже обернуться, как он повторился вновь.

Служащие отеля так не стучат. Они боялись лишний раз побеспокоить постояльцев, поэтому их стук хоть и звонкий, но робкий, будто неуверенный, с легким сомнением и извинениями сразу.

Тот, кто сейчас стоял по ту сторону двери, стучал не так. Его удары по дереву были серьезными, даже внушительными. Не ради замены полотенец или уборки номера. В его действиях чувствовалось напряжение и самую капельку – угроза.

Затянув потуже пояс халата, я двинулась к двери. Может, Лера карту забыла? С ней такое бывало.

Но в коридоре стояла не моя сестра, а незнакомый мужчина в желто-синей форме почтальона. Несмотря на раннее время, он уже выглядел уставшим.

– Анна Солер?

Кивнула, пытаясь угадать, кто решил прислать мне письмо через испанскую почту, да еще и в номер отеля. Не так много людей знало, где именно я остановилась, и каждый из них мог пообщаться со мной по телефону или лично.

– Да, это я.

Мужчина утвердительно махнул головой, словно и не сомневался ни секунды, и протянул мне конверт вместе с планшетом.

– Распишитесь в получении.

Послушно подписала и забрала бумажный пакет. Почтальон, не попрощавшись, что за испанцами замечалось не часто, резко развернулся и быстрой походкой устремился к лифту. Явно тяжелая почтовая сумка била его по бедру с каждым новым шагом.

Проводив мужчину взглядом, переключила внимание на конверт. Судя по символике, какое-то официальное уведомление, но я не особо вычитывалась в отправителя, сразу залезая внутрь.

Notificación de la demanda.

Моего уровня испанского хватало для того, чтобы читать деловую корреспонденцию, но то ли мозг еще не включился в работу, то ли отвлекающий фактор в виде шума льющейся воды из ванной не давал сосредоточиться, а я скользила глазами по строчкам и никак не могла ухватиться за суть.

Может, попросить помощи у Ди?

Взгляд метнулся к закрытой двери в правой части номера. Нет, если я войду туда прямо сейчас, никакого разговора не получится. Точно не в ближайшие полчаса.

Бумажка жгла пальцы – не понятно, почему, но это чувство – что я держала в руках нечто важное – не отпускало. Пришлось обменять у Александра телефон на пульт от телевизора, чтобы сделать снимок и отправить фото адвокату с просьбой объяснить, не ошибка ли это. Ведь у меня не было никаких дел с официальными учреждениями Испании.

К моему удивлению, Шах перезвонил мгновенно – я даже не успела вернуть мобильник на стол.

– Анна, – голос Максима Григорьевича звучал напряженно, что само по себе было необычно, ведь за все время нашего общения адвокат только и делал, что демонстрировал хладнокровие: он и новость о том, что я скрыла сына от мужа, воспринял с титаническим спокойствием. – Откуда у вас эта бумага? Вы расписывались в уведомлении о вручении?

Мы не так хорошо были знакомы с мужчиной, но сейчас я почувствовала, что мой адвокат взволнован, и это волнение несло негативную окраску. Видимо, оно оказалось заразным, потому что я сама начала волноваться в ответ.

– Ее принес почтальон прямо в номер, – призналась сразу же, мельком отметив, что в ванной перестала шуметь вода. – И попросил расписаться. Я вскрыла конверт, когда он уже ушел.

В ответ до меня донесся шумный вздох (или выдох?) на том конце трубки, но я никак не могла разобрать, что именно в нем – облегчение? Разочарование? Да еще эта напряженность в голосе адвоката… поняв, что начинаю нервничать все больше, задала единственно возможный сейчас вопрос:

– Максим Григорьевич, что это за уведомление? – взгляд зацепился за конверт, и в этот раз мозг четко справился с возложенной на него функцией, с ходу определив, какому именно учреждению принадлежал герб на лицевой стороне письма. – Я ведь правильно поняла, что это из суда?

– Анна Леонидовна, – вот теперь в адвокатском выдохе четко слышалось сожаление. – Это уведомление о подаче иска против вас. Диего Солер обратился в суд по семейным делам с просьбой установить его опекуном Александра в ходе бракоразводного процесса.

Ничто не могло заставить меня стереть улыбку с лица. Ровно до этого момента, когда слова моего защитника дошли до затуманенного счастьем разума. Будто в насмешку, дверь в ванную распахнулась, являя моему взгляду довольного Диего.

Но теперь мне не хотелось улыбаться, глядя на него в ответ. В моих глазах слезы, а на языке – горький привкус разочарования и предательства.

Какая же я наивная дура.

Я доверилась ему. Я открыла ему свою память, свои чувства и свое сердце, а он решился на самое страшное: забрать у меня ребенка.

– Ана? – улыбка медленно сползала с лица Диего, когда он делал шаг ко мне. – Что-то случилось?

Его голос, еще минуту назад такой ласковый, теперь резал слух фальшью. Каждое движение, каждый шаг Ди ко мне казался частью спектакля, режиссера которого я легко могла угадать. И даже услышать ее пронзительные ремарки, появляющиеся в моей голове точно так же, как и пять лет назад.

Я видела, как таяло благодушное настроение Диего, и мне казалось, я заметила облегчение под маской обеспокоенности.

Он знал. Он точно знал, что письмо придет.

Но я не могла ему ответить. Стояла, сжимая одной рукой – огненную бумажку, а второй – телефон, и пыталась протолкнуть в легкие воздух.

Проигрывала раз за разом.

– Анна Леонидовна, послушайте меня очень внимательно, – словно через прижатую к уху подушку я слышала голос адвоката. – Я прекрасно помню, что вы просили притормозить работу над делом, но сейчас терять время нам нельзя. Важ муж выступил против вас, даже не имея на руках данных о своем отцовстве. Вы ведь не делали тест ДНК?

– Нет, – тихо, с легкой запинкой ответила я, но, кажется, Ди воспринял это на свой счет: нахмурился, стянул с плеч полотенце, которым до этого вытирал волосы, и шагнул вперед. Ко мне.

А я тут же шагнула назад. От него.

– Прекрасно, – с куда большим удовлетворением заключил Максим Григорьевич, но я не разделала его оптимизма. Мерзкое ощущение обмана расползалось по груди, отравляя все, что еще минуту назад делало меня счастливой. Но мне не хотелось плакать. Мне хотелось кричать, однако из моего рта не доносилось ни звука. – Не делайте, Анна, слышите меня? Никаких тестов, проверок, осмотров. Не оставляйте ребенка одного наедине с отцом, только под вашим надзором. А еще лучше – полностью прекратите общение с сеньором Солер. Ни звонков, ни встреч, ни переписок. Вы теперь по разные стороны баррикад, Анна Леонидовна. Понимаете?

Я кивнула, не задумываясь о том, что адвокат никак не мог меня видеть. И сбросила вызов, не осмысливая, а принимая на веру слова человека, который теперь единственный мог помочь мне сохранить сына.

– Ана?

Я зажмурилась, тряся головой, пытаясь стряхнуть с себя этот кошмар, его прикосновение, его ложь. «Прекратить общение». Да. Это был не план, это был единственный способ выжить.

Я больше не видела перед собой человека, в которого я до безумия влюбилась когда-то давно. Я видела предателя, который покусился на самое дорогое, что у меня было: на моего сына. Мальчика, которого я выстрадала. Которого я отвоевала у судьбы. Которого я заслужила.

Воспоминания о вчерашнем вечере накатывали волной, и теперь каждое слово, каждый взгляд Диего обретали новый, чудовищный смысл. Его ревность – не желание меня, а заявка на собственность. Его «развода не будет» – не признание, а объявление войны. Его страсть этой ночью… Боже, это было прощание. Или тактика. Холодный, расчетливый ход, чтобы я расслабилась, чтобы открылась. Чтобы он мог нанести удар точнее.

Я не хотела верить. Не хотела! Но перед глазами как наяву стояла фигура Габриэллы Солер – точно за спиной своего сына, и победоносно ухмылялась, произнося: «Ничего, сынок. Из тебя отец получится куда лучше, чем из твоей непутевой жены – мать».

Противная горечь осела на языке, горле, упала в желудок, заставляя тот сжиматься в попытке переварить непереваримое. Я пыталась остановить свой разум, пыталась заставить себя не думать. Но не получалось.

Вчера Диего сказал, что найдет, чем сегодня занять мои мысли. Получается, он все это спланировал заранее?

Следующий вздох получился очень шумным, и он совпал по времени с тем, как Ди оказался рядом – я не увидела предшествующих шагов, просто почувствовала, как меня окружил его запах, смешанный с моим гелем для душа.

– Анна, что происходит? – обхватив меня за плечи, с каким-то страхом в глазах поинтересовался Солер.

Его прикосновения обжигали меня даже через тонкую ткань халата. А воздух… его просто не осталось, чтобы я могла сделать хотя бы один вдох.

– Не трогай меня! – мой голос сорвался на хриплый, чужой шепот, полный такой ненависти, что Солер отшатнулся. – Никогда. Не смей прикасаться ко мне.

Я отступила к двери, спина больно уперлась в ручку. Это был якорь. Единственная точка опоры в рушащейся вселенной.

– Объясни, что… – Диего попытался было снова дотронуться до меня, но я легко увернулась и распахнула дверь.

– Убирайся. – Слезы текли по лицу, но я не давала себе права рыдать. Не сейчас, сейчас я просто не могла позволить себе быть слабой. Не перед тем, кто меня растоптал и почти уничтожил. Дважды. – С этой минуты все общение – только через моего адвоката.

Я не отводила взгляда от Диего, пока он стоял в ошеломлении, пытаясь собрать свою маску обратно. Моя рука сжимала судебное уведомление так, что пальцы онемели. Это была не бумага. Это была граната, с которой только что выдернули чеку.

И тогда из спальни, чистый и ясный, прозвучал голосок, от которого заныло все внутри:

– Мама?

Я резко обернулась, заслонив собой дверной проем, словно могла закрыть сына от этого ужаса своим телом. Саша стоял, непонимающе глядя на своих родителей, а у меня все внутри скручивалось в болезненно-тугой узел от осознания, что все было ложью.

Я так радовалась, что у моего сына будет отец, и даже не допустила мысли, будто тот попытается забрать у Александра мать.

Взгляд Диего скользнул за мою спину, и в его глазах на мгновение мелькнуло нечто новое – что-то, похожее на решимость. Ту самую непоколебимую уверенность, которой так славился сеньор Солер.

Раньше этот взгляд заставлял меня трепетать от уважения и гордости. Сейчас – от страха.

– Алекс… – мягко произнес Диего, но я не могла позволить ему и дальше обманывать нашего сына.

Моего сына.

– Вон! – выкрикнула я, загораживая собой малыша. – Немедленно вон из моего номера! И даже не думай смотреть в его сторону!

И тогда Диего посмотрел на меня. Так, как не смотрел никогда: с недоверием, подозрением и почти ненавистью. И только в этот момент я окончательно поняла, что Ди, которого я знала и любила, в этом человеке напротив давно уже не было.

Я поверила красивой обложке, даже не проверив, что скрывалось внутри. И поплатилась за это.

Он сверлил меня этим тяжелым взглядом с полминуты, после чего развернулся и скрылся в соседней спальне, чтобы вернуться через несколько секунд в накинутой на плечи рубашке. Не попрощался, но бросил, уходя, и его голос прозвучал холодно и отстраненно, будто из другого измерения:

– Я позвоню.

– Я не возьму трубку, – как можно более уверенно произнесла я, прежде чем захлопнувшаяся дверь отрезала нас друг от друга.

И тогда силы меня оставили.

Я рухнула на колени, с трудом загоняя воздух в легкие. Сердце бешено колотилось, выстукивая один-единственный вопрос: «Как я могла быть такой слепой? Как я подпустила волка к своему самому ценному?».

– Мамочка? – Саша тут же прижался ко мне, обнимая за шею так крепко, как не делал этого никогда. – Папа тебя обидел? Почему вы ругались?

Но я не сумела выдавить ни слова, чтобы хотя бы попытаться оправдать себя в глазах сына. Я так хотела, чтобы он был счастлив. Чтобы у него была настоящая, полноценная семья. Не только мать, которая готова была для него на все. Но и отец, который, казалось, полюбил его всем сердцем.

Но в погоне за этой мечтой и желанием вернуть себе мужа я едва не потеряла кое-что куда более важное.

Я обняла Сашу в ответ, прижала к себе, вдыхая его детский запах – шампуня и сна. И поклялась, что никому не позволю лишить меня сына.

Даже его родному отцу.

Глава 60

Я не заметила, в какой момент в номере появились Лера с Пашей. Только я сидела на коленях, прижимая к себе сына, а уже обнаруживала себя на диване, и мне в руку насильно всучили бокал с водой. Но делал это совсем не Саша.

– Давай-давай, пей, – хмуро сообщил Миронов, внимательно следя за тем, как я опустошала посуду.

Где-то в стороне раздавался голос сестры, отвлекающей Александра. Умом я понимала, что напугала его, что сын переживает. Но даже эта мысль не смогла выдернуть меня из текущего состояния.

Страх впился в позвоночник стальными когтями. Весь мир сузился до этого ощущения – пронзительного, парализующего, выжигающего все остальные чувства. Я была не человеком, а сосудом, наполненным до краев ужасом.

В моей жизни было три момента, когда я могла потерять сына. И каждый из них переживался одинаково.

Первый – еще в больнице, когда после нескольких часов в родовом зале подошедший врач проверил результаты КТГ, нахмурился и сообщил, что на лицо все признаки гипоксии. Я читала об этом и знала, что подобное состояние для младенца в утробе – не редкость. Но когда меня экстренно повели на УЗИ, поняла, что все гораздо серьезнее.

Оказалось, что пуповина тремя оборотами обвивала шею малыша. Учитывая анамнез моей беременности, состояние ухудшала хроническая анемия и общая слабость организма. Вот и получалось, что при каждой схватке кровоток, и без того нарушенный из-за обвития, практически полностью пережимался. А моя анемия означала, что у малыша и так не было запаса прочности. Каждое сокращение матки лишало его столь нужного ему кислорода.

Тогда я вновь ощутила это – приступ паники, от которых я лечилась больше полугода. Когда ледяная волна накатывала из самых недр души, промораживая не только тело, но и сознание. Гул в ушах нарастал, заглушая слова врачей, а собственное сердцебиение отдавалось в висках тяжелыми, неровными ударами. К счастью, мой лечащий врач – Виктор Геннадьевич – вовремя заметил изменения в моем состоянии, что помогло избежать серьезных последствий. Но не кесарева.

Второй случился, когда Саше не было и месяца. Он плохо набирал вес, был вялым, и наша участковая, молоденькая и крайне дотошная, направила нас на консультацию к кардиологу. «Просто чтобы исключить врожденный порок», – успокаивала она, но ее глаза говорили об обратном.

Мы исключили. Порока не было. Но был другой диагноз, прозвучавший как приговор: критическая стадия пупочной грыжи с риском ущемления. Мне объяснили, что это не просто «выпячивание», что это опасно для жизни, что нужна срочная, пусть и маленькая, но операция. Для новорожденного. Под общим наркозом.

Я сидела в коридоре клиники, держа на руках свое крошечное, беззащитное существо, и снова чувствовала, как земля уходит из-под ног. Тот же холодный ужас. Та же беспомощность. Мир снова сузился до больничных стен, до запаха антисептика и до тихого, едва слышного дыхания сына. Казалось, сама Вселенная хотела его у меня забрать.

Тогда тоже спасла Лера – из последних сил я успела набрать ее номер, а после титаническим усилием воли удерживала паническую атаку на периферии, пока дожидалась приезда сестры. И лишь в машине позволила себе ей поддаться.

А третий… Третий был самым подлым. Саше было чуть больше двух лет. Я только получила первое повышение – Паша оценил мои навыки и назначил начальником отдела. Вот тогда ко мне и пришли из опеки.

Раньше мой официальный брак служил неплохим прикрытием от статуса матери-одиночки, но тот самый «друг» донес и о том, что мой муж-иностранец давно погиб и не в состоянии заботиться о сыне наравне со мной.Анонимный сигнал. Доброжелатель сообщил, что я, цитата, «нахожусь в неадекватном состоянии из-за психического расстройства, подвергаю ребенка опасности и не способна о нем заботиться». Основанием послужили факты моего лечения у психотерапевта во время беременности.

Две женщины с каменными лицами ходили по квартире, проверяли холодильник и аптечку, выпотрошив оттуда все лекарства. Прощупывали постель, даже в бачок унитаза заглянули. Их прикосновения к нашим вещам были такими чужими, такими грубыми, что по коже бегали мурашки. Они смотрели на меня оценивающим, колючим взглядом, который так и кричал, что мне они не верили ни единому моему слову. И заявления о том, что панические атаки – не шизофрения, что я в ремиссии, что я люблю своего сына больше жизни, на них никак не действовали.

К счастью, вовремя появился Паша, которому я позвонила в тот же миг, как представители опеки переступили порог моего дома. Он привез с собой адвоката, и тот быстро решил вопрос и заверил меня, что проблема не повторится. А Павел клятвенно обещал разобраться с доносчиком.

Но я уже поняла, что можно лишиться ребенка не только из-за болезни или несчастного случая. Его можно просто отнять. По бумажке. По чьему-то злому слову. И этот страх, страх перед системой, перед равнодушием чиновника, оказался самым парализующим.

Каждый раз механизм был один и тот же. Сначала – леденящий душу спазм, будто кто-то выдернул вилку из розетки, и весь мой внутренний свет, вся способность мыслить гасла. Потом – оглушительная тишина в голове, в которой стучала только одна животная мысль: «ТЕРЯЮ». А затем накатывала та самая волна, знакомая до тошноты. Та, что стирала меня как личность, оставляя лишь слепой, первобытный инстинкт бежать, кричать, биться. Врачи называли это панической атакой. Для меня же это было вселенское крушение, в котором не было места разуму, были только слепой ужас и абсолютная беспомощность. В такие минуты я не могла не кричать. Не могла не плакать. Не могла себя контролировать. Мое тело и психика выключались, оставляя лишь древнюю программу выживания, которая выглядела со стороны как истерика.

И вот теперь это письмо. Официальный бланк. Юридические термины. Тот же самый холодный ужас. Та же самая система, но теперь против меня настроен не завистливый аноним, а его отец. И снова эта огромная волна поднималась из груди, сдавливая горло, замораживая изнутри. Кончики пальцев онемели, а в груди колотилось что-то маленькое и перепуганное. Сознание металось, и я чувствовала, как знакомый, ненавистный вихрь паники начинал закручиваться где-то глубоко, сметая все на своем пути – логику, самообладание, достоинство.