Любовь, которую ты вспомнишь

Наверное, виной алкоголь, иначе я бы не стала так глупо хрюкать в ладошку, пытаясь удержать смех. Но вместо ожидаемого неодобрения в ответном взгляде я вдруг увидела озорные огоньки.

– Такое у нас уже было, да? – верно понял мое состояние Ди, протягивая купюру. То, что он действительно слушал весь мой рассказ, приятно согрело сердце.

Но, увы, на этом хорошие впечатления закончились. Диего поднялся с места, и я поняла, что наш вечер подошел к концу. И в этот раз Ди так же не зайдет ко мне в номер, а я так же глупо от этого расстроюсь, даже зная, что сейчас у нас имелось куда меньше поводов оставаться наедине.

И все же Солер вызвался меня проводить до двери, но в лифте мы ехали молча. Диего не пытался продолжить прерванный приходом официанта разговор, а я не решалась вновь намекнуть на знакомство с сыном. Так и дошли до нужного номера в полной тишине.

– Знаешь, – я все-таки не удержалась и обернулась, опередив прощание Ди всего на пол секунды. – Ты можешь зайти и посмотреть на него. Саша, конечно, спит, но…

– Нет, – категорично перебил меня Солер, и его отказ прошил меня насквозь, словно выстрел из снайперской винтовки. Наверное, мне не удалось сдержать нейтральное выражение лица, раз Диего вдруг подался вперед, точно собирался меня успокоить, но сам же себя одернул, резко подавшись назад. – Черт!

Он запустил пальцы в волосы и оглянулся по сторонам, словно искал помощи у пустых отельных стен. А я стояла и смотрела на него, мужчину, от которого когда-то была без ума, и чувствовала, как одно его слово вновь разбивает мне сердце.

– Не подумай, что я не хочу, Ана, – в итоге набрался сил Диего и посмотрел на меня. Я видела, как сложно ему давались слова, и уговорила себя не лить слезы раньше времени. – Я очень хочу. Это ведь мой сын! Но не так, ночью, украдкой, словно я какой-то вор. Когда я пьяный и растрепанный, а он сонный и ничего не понимающий.

– Он даже не проснется, – попыталась то ли оправдать свое предложение, то ли успокоить Ди, но он лишь отрицательно покачал головой.

– Вот именно. Я хочу, чтобы все было правильно, понимаешь? Насколько это вообще возможно в данных обстоятельствах, – выдыхал Солер и грустно улыбался. – Мы можем выбрать какой-нибудь день, и…

– Завтра, – неожиданно для самой себе перебила я, и тут же отвесила себе мысленный подзатыльник. Прозвучало так, будто я хваталась за последнюю соломинку и навязывала общество сына и свое собственное. Диего предлагал вполне логичный и обоснованный план, в котором и у меня, и у него появилось бы время собраться с мыслями, да и самого Сашу было бы неплохо подготовить. Но я уже говорила, и никак не могла заставить свой язык заткнуться. – Мы собирались в океанариум завтра. Вдвоем, без Леры, у нее какие-то очередные курсы, она останется в номере.

Я тараторила, словно у меня была всего секунда до того момента, как Диего уйдет навсегда, и мне кровь из носу нужно было его уговорить во что бы то ни стало согласиться провести время со мной и сыном. Но Солер никуда не уходил, и к моему очевидному волнению отнесся более чем спокойно, поэтому я дала себе возможность выдохнуть и продолжить более ровно:

– В общем, мы собираемся туда к двенадцати. И будем рады, если ты сможешь присоединиться.

С замиранием сердца я ждала ответа. Считала про себя секунды, прикидывая, в какую из них нужно будет сдаться и уйти, чтобы окончательно не упасть в своих глазах.

Но это не потребовалось. Ведь Ди, бросив взгляд на наручные часы, вдруг произнес:

– Двенадцать? Думаю, я могу успеть. Скинешь мне адрес?

Не веря, что он так просто согласился, я смогла лишь кивнуть. Но словно мало мне было удивлений на этот вечер, как Солер вдруг выдал:

– Спасибо, Ана. Спасибо, что все рассказала мне.

А потом шагнул и вот так просто обнял, прижав к себе лишь на мгновение. Одно малюсенькое и ничего не значащее мгновение, которое перевернуло мой мир с ног на голову и заставило вернуться туда – в то время, где нам не нужно было трястись весь вечер и гадать, позволительно ли будет такое проявление чувств.

– Доброй ночи, Ана.

Так же быстро, как приблизился, Диего отстранился, а после развернулся и ушел, не изменяя своими привычкам: по лестнице, не обернувшись.

А я стояла посреди коридора, чувствуя, как по лицу катились слезы, как в легкий до сих пор оставался запах Ди, и шептала:

– Пожалуйста, Ди. Для тебя – всегда пожалуйста.

Глава 35

Диего Солер

Я никогда не понимал, как можно проводить в магазине игрушек так много времени. Зачем ходить мимо полок, изучать всё, что на них выставлено. Ведь ты приходил сюда за чем-то конкретном, верно? Как за продуктами – ты знал, что тебе нужны молоко и фрукты, поэтому сразу строил маршрут так, чтобы получить именно их.

Подобный рационализм – часть моей натуры. Поэтому, когда племянники, дети Сары, просили подарки на дни рождения или Рождество, я требовал с них конкретный список: что именно, кому и в каком количестве. Да, мне приходилось бывать в детском магазине, и обычно поход в этот филиал родительского ада заканчивался за какие-то несчастные десять-пятнадцать минут.

Но сегодня я провёл здесь уже полчаса, пытаясь выбрать подарок сыну, и мои руки всё ещё были пусты.

Я совершенно не понимал, что можно подарить четырехлетнему парню при знакомстве. Машинку? Всё мальчишки их любят. Робота? Кажется, это более современный подарок. Мягкую игрушку? Альбом для рисования? Ана упоминала, что сын любит рисовать.

Я брал что-то с витрины, крутил в руках и убирал обратно, раз за разом натыкаясь на одну и ту же преграду: а вдруг не понравится? Не хотелось испортить первое впечатление о себе нелепым презентом, и я шел дальше, выискивая среди радужного многообразия что-то, на что откликнулось бы сердце. И когда в пятый или шестой раз я нарезал круги по магазину, ко мне подошёл консультант и предложил помощь, задав всего два вопроса: кому нужен подарок и что он любит.

Вот тогда я и понял, что не имею ни малейшего представления, что любит мой сын. И эта мысль выстрелом в упор пробила дыру в сердце.

Я потерял четыре года. Не свои, четыре года маленького человека, который рос, учился ходить и говорить, кататься на велосипеде и бог знает что еще – но без меня. Да, я помню, как Анна говорила, что Александр не считает, будто отец его бросил, но это нисколько не умоляло моей вины в своих же глазах. Я мог позвонить. Мог написать. Мог набраться смелости и хоть раз за это время выяснить, как дела у моей жены, о которой я ничего не знал. И ведь я хотел! И позвонить, и узнать, но поддался на уговоры, сомнения и малодушно перелистнул эту страницу своей жизни, похоронив ее вместе с другими потерянными воспоминаниями.

А теперь не мог выбрать подарок собственному сыну, которого видел лишь один раз, да и то – на фото в чужом телефоне. Вчера меня так и подмывало попросить Ану перекинуть мне все имеющиеся у нее фотографии и видео, но я понимал, что сделаю этим только хуже. Что толку смотреть на то, как мой сын рос без меня?

Поэтому я принял решение наверстать все. Накануне на предложение Анны я соглашался больше от безвыходности, побоявшись обидеть ее своим отказом. Она выглядела такой трогательной в тот момент с этим своим пробирающим взглядом, полным немой мольбы и плохо скрытого страха, что я не смог уйти, не пообещав эту встречу. Но сегодня утром, проснувшись по будильнику, я решил, что не имею никакого морального права еще хотя бы на один день увеличивать срок разлуки со своим ребенком.

И так бездарно растрачивал минуты, разглядывая миллионы разноцветных машинок!

А ведь Анна много рассказывала о сыне, но я, стыдно признаться, почти все пропустил мимо ушей – не потому, что тема была неинтересной или потому, что был слишком пьян. Нет, просто в какой-то момент я поймал себя на мысли, что мне нравилось слушать голос моей жены. Нравилось просто сидеть, смотреть на нее и не думать ни о чем, получая наслаждение от самого процесса. Нравилось наблюдать, как она улыбалась, говоря о нашем сыне. Как у уголков ее глаз собирались маленькие, едва заметные морщинки. Как сияли ее глаза, когда она увлекалась очередной историей, и как она, забывшись, начинала говорить громче от переполняющих ее эмоций, а после, опомнившись, смущенно опускала глаза и заправляла прядь волос за ухо.

Я наблюдал за ее мимикой, жестами, привычками, и ловил легкое, но вполне ощутимое узнавание. На грани того пресловутого дежавю, которое иногда меня накрывало. Но в случае с Анной оно не походило на бред воспаленного сознания. В случае с ней я чувствовал, что это узнавание шло изнутри.

Если бы я не знал, что именно эта женщина была моей женой, после вчерашнего вечера я узнал бы ее сам, просто из-за внутреннего ощущения, появлявшегося каждый раз, стоило только Анне Солер оказаться рядом.

Мной она воспринималась как нечто естественное. Как что-то, что было в моей жизни всегда.

Поэтому она говорила, а я слушал, но не слышал. И чем дальше шел разговор, тем меньше мне хотелось его прекращать. Но, увы, я не учел внешние факторы, и вечер пришлось закончить поздней ночью.

А после, добираясь домой, я снова и снова прокручивал в голове все, что узнал от Анны, и сопоставлял с тем, что мне уже было известно.

Она была искренней – вот первое, что я понял, выслушав ее версию нашей истории. Во многом рассказ совпадал с версией Хави, почти никак – с рассказами матери, но последнее уже не удивляло. Только все это меркло перед тем, как эта удивительная женщина говорила о нашем сыне.

Я был удивлен тем, сколько чувств Анна могла транслировать мне одним монологом. И покорен, что все эти эмоции она испытывала к ребенку, которого ей подарил я.

Не важно, какой женой была Ана для меня в те времена, которые теперь похоронены в глубинах моей памяти. Важно было то, что для моего ребенка она была прекрасной матерью – и за это я готов был боготворить эту женщину.

Она настоящая умница, что смогла, что не опустила руки, что не оставила малыша в роддоме или не лишила его жизни еще в утробе. Я искренне восхищался ее смелостью, и все больше недоумевал, почему моя мать не видела этого раньше, приписывая Анне совершенно другие качества. Разве мог человек так кардинально поменять за несчастные пять лет? Из отъявленной стервы превратившись в заботливую и любящую мать?

Я в это не верил. И матери своей больше не верил, собирался предъявить ей все, но позже, когда первые впечатления от ее предательства улягутся в моей душе. Я боялся, что совершу нечто непоправимое, если заявлюсь к Габриэлле Солер в ближайшее время. Поэтому планировал максимально ее игнорировать.

Но что игнорировать я никак не мог, так это собственную беспомощность. И, промучившись с консультантом по детским игрушкам еще минут десять, я сдался и заявил, что просто приду с сыном чуть позже. Пусть сам выберет то, что захочет. Мне показалось, что так будет правильнее, чем сейчас я куплю то, что Александр потом просто выбросит за ненадобностью. А уже в следующий раз я сам выберу ему такой подарок, который моего ребенка порадует.

Вероятно, именно из-за решимости узнать о сыне все как можно быстрее, я и приехал по нужному адресу значительно раньше оговоренного времени. Купил билеты и принялся ждать, расхаживая перед входом и пытаясь заниматься делами. Еще утром я перенес все запланированные встречи и совещания, освободив большую часть дня, хоть и знал, что дольше часа-двух в океанариуме просто делать нечего. Но уверенность, что лишним свободное время не будет, меня не покидала, и я в очередной раз поддался интуиции, ставшей моим лучшим другом за последние пять лет.

Попытка скрасить ожидание хоть чем-то проваливалась: я читал и не осознавал смысла прочитанного, перелистывал сообщения и не мог написать в ответ ни слова, настолько был взволнован предстоящей встречей с сыном. Как он отреагирует? Будет рад или расстроится? Поймет, или в его маленьком сердце уже поселилась обида?

Эти мысли терзали меня, не давали дышать, и каждые несколько минут я поглядывал на часы да входные двери, пытаясь хоть как-то приблизить момент икс. Опоздают ли они? Или Ана окажется пунктуальной? Почему-то мне хотелось верить во второе.

И ровно в тот момент, когда я очередной раз перевел взгляд на циферблат наручных часов, в океанариум вошли двое. Я не столько заметил их краем глаза, сколько почувствовал присутствие: женщина в легком и скромном светло-зеленом платье и малыш в разноцветных шортах и майке, шагающий с ней за руку. Они смотрели друг на друга, улыбались и о чем-то говорили.

А я понимал, что с этой минуты весь мой мир начинал отсчет с нуля.

Глава 36

Диего Солер

Александр действительно был безумно похож на меня, если верить фотографиям из семейного альбома. Но даже не визуальное сходство заставляло меня верить, что это вышагивает именно мой сын. Я его чувствовал. Не знаю, как. Не знаю, почему. Но каждая клеточка моего тела отзывалась на его малейшее действие. На шаг, на поворот головы, на взмах рукой. Улыбку, так похожую на мою собственную.

Я не двигался с места. Не привлекал к себе внимание никаким другим способом, просто замер и смотрел на него – на них обоих, тех, кто по документам был моей семьей. Наслаждался теплом, что разливалось в душе от этой простой, казалось бы, картины. Но вот мой сын сделал еще один шаг, осмотрел все вокруг, скользнул взглядом по мне и дальше.

А после остановился, и мое время остановилось вместе с ним.

Голубые глаза смотрели точно на меня. Цепко, недоверчиво, но при этом уверенно. А тонкие брови чуть хмурились, когда Александр потянул свою маму за руку.

Как отреагировала Ана, я не видел – не мог оторвать взгляда от маленькой фигурки, остановившейся в каких-то двух метрах от меня. Пытался запомнить сразу все – каждую волосинку, залом на футболке, неровно завязанные шнурки. Мне жизненно важно было запомнить все – запомнить, чтобы никогда не забывать.

– Мам, а дед мороз исполняет желания только в новый год? – подняв взгляд на Ану, спросил мой сын.

Она улыбалась. Я не видел этого, но слышал улыбку в ее словах:

– Думаю, если ты вел себя достаточно хорошо, то он может исполнить заветное желание и не только на праздники. А что?

Один удар сердца, и я вновь оказался под пристальным голубым взглядом.

– Я просил у него, чтобы вернул мне папу. Кажется, мое письмо до деда мороза дошло.

Я не имел ни малейшего понятия, кто такой дед мороз и зачем отправлять ему письма, но это точно знала Анна – я слышал, как она всхлипнула, и видел краем глаза, как тут же прикрыла ладонью нос и рот. В ее глазах стояли слезы, но она все же нашла в себе силы, чтобы глухо пояснить явно для меня:

– Дед мороз – это российский Папа Ноэль. Ему пишут письмо, и просят…

Я кивнул, показывая, что все понял. Мой сын загадал на рождество встречу со мной. Даже зная, что меня нет в живых.

Целый ураган чувств в душе! Я даже не знал, что могу испытывать столько всего за раз: злость, презрение к самому себе, счастье, нежность, тоску, сожаление. И лишь одна мысль по этому поводу крутилась в голове: я больше никогда не оставлю сына. Чего бы мне это не стоило.

А пока я шагал вперед и опускался перед ним на корточки, чтобы Александру не приходилось задирать голову.

– ¡Hola!– поздоровался на испанском, припоминая, как Ана вчера рассказывала, что сын занимается моим родным языком несколько раз в неделю. Мой голос звучал так же надрывно, как у моей жены, и пришлось прокашляться, чтобы избавиться от этого глухого призвука.

– ¡Hola!– Александру не составило труда перевести простое «привет», и я невольно отметил, что у ребенка хорошее произношение. Даже лучше, чем у его матери.

Он протянул мне руку для мужского рукопожатия, и я на секунду выпал из реальности, понимая, что сейчас впервые дотронусь до своего сына. Испугался, что все испорчу, но все-таки протянул свою в ответ.

Его ладонь такая маленькая, что сразу утонула в моей. Но пожатие крепкое, чем я невольно возгордился.

– Прости, что так долго пришлось ждать.

У меня была заготовлена целая речь в нескольких вариациях, но с губ срывались другие слова, которые казались более правильными в сложившейся ситуации. И, судя по суровому кивку от парня напротив, я оказался прав.

– Ничего, – снова схватив маму за руку, серьезно произнес мой сын. – Я попросил у деда мороза собаку еще в прошлом году, и до сих пор жду. Так что это не долго.

Ана отчетливо шмыгнула носом и отвернулась, вытирая слезы. А я не понимал, как мне реагировать на эти слова. Грустить, что собаку Александр ждет уже второй год, а меня попросил только на это рождество? Радоваться, что он так легко воспринял мое появление?

Но пока я гадал и пытался решить, что говорить и делать, ситуацию взял в свои руки мой сын.

– Ты пойдешь с нами смотреть на рыбок?

Я видел в его глазах надежду, и от этого щемило сердце. Не будь у меня в тот момент билетов, после прозвучавшего вопроса я бы выкупил все, что только нашлись в кассе.

– Если ты возьмешь меня с собой, – улыбнулся, понимая, что не я один здесь волнуюсь – вон как малой прикусил губу, ожидая ответа. И я даже знал, от кого он перенял эту привычку – его мать делала точно так же. Но сейчас она упорно отворачивалась и моргала быстро-быстро, пытаясь высушить не пролившиеся слезы.

– Возьму, – с кивком подтвердил Александр и… взял меня за руку.

Чтобы ближайшие полтора часа ее не отпускать.

Мы ходили вдоль аквариумов втроем: я, Александр и Ана. Малыш держался за нас обоих, но периодически тыкал куда-то пальцем, и для этого всегда отпускал не мою ладонь. Он задавал какие-то вопросы, на которые Анна терпеливо отвечала, делился своими мыслями по поводу той или иной рыбы. К своему удивлению, я отметил, что Александр знает достаточно много фактов о морских жителях.

– А ты знаешь, что существуют маленькие акулы, которые светятся в темноте? – подняв на меня взгляд, поинтересовался сын. Мимо нас как раз проплывала одна из живущих в океанариуме карликовых акул.

– Нет, не знаю, – с улыбкой признался я.

Думал, Александр обрадуется, но вместо этого он как-то сник.

– А мама говорила, что ты знаешь все.

Я запнулся на месте и перевел вопросительный взгляд на Анну, но она резко смутилась и отвела взгляд. Похоже, мне все-таки нужно было уточнить перед встречей, что именно моя все еще жена рассказывала нашему сыну обо мне, чтобы быть готовым к таким поворотам судьбы.

Только я боялся разочаровать ребенка неподходящим подарком, а в итоге разочаровал незнанием о светящихся акулах! Разве к такому вообще можно хоть как-то подготовиться?

– Понимаешь, малыш, – мне снова приходилось опускаться на корточки, чтобы быть с Александром одного роста. Моя сестра всегда говорила, что так – глядя ровно глаза в глаза, дети лучше воспринимают информацию. Наверное, от нее нахватался. – Помнить все очень-очень сложно. И иногда, чтобы запомнить что-то новое, приходится забывать что-то старое, чтобы место освободилось.

– Это как с твоим ящиком с игрушками, – присоединилась Анна, правда, присаживаться рядом не стала. – Чтобы положить туда новую игрушку, нужно убрать одну старую.

Наши взгляды встретились – мой благодарный и ее, кажется, довольный. Всего на миг, но этого хватило, чтобы Ана мне улыбнулась – искренне и так светло, что я вдруг забыл, как дышать.

Невольно поймал себя на мысли, что моя нынешняя жена – очень красивая женщина, и пусть я уже успел порассуждать на эту тему, но сейчас вдруг понял, что быть матерью ей очень к лицу. Словно природа задумала Ану именно для этого: для материнства. Она так нежно держала руку сына, так заботливо поправляла ему майку и с таким вниманием слушала его порой смешные вопросы, что я начинал ощущать себя причастным к чему-то особенному. Личному. Сакральному. К таинству, доступному немногим.

И на минуту стало жаль, что я был лишен права наблюдать за этим предыдущие четыре с лишним года.

– Значит, ты забыл про маленьких акул, чтобы запомнить что-то еще? – наконец, спросил у меня Александр. К моему огромному облегчению, разочарование из его голубых глаз окончательно исчезло.

– Чтобы запомнить тебя, – ответил честно и дотронулся пальцем до маленького носа, вызвав счастливую улыбку на лице сына.

Вот таким я бы хотел запомнить его навсегда.

– Расскажешь мне еще что-нибудь о рыбках? – предложил продолжить прогулку, и мой сын тут же потянул меня дальше.

– Вон там, это рыбка-клоун, видишь?

После океанариума мы перекусили в кафе неподалеку, и там я узнал, что Александр, как и другие дети его возраста, обожал пиццу, картошку фри и молочные коктейли. А на все попытки матери угостить его супом уходил в категоричный отказ.

– Я буду то же, что и папа! – в один из витков спора вдруг заявил Александр и перебрался по дивану ко мне.

– Даже если папа будет суп? – усмехнулась Ана и хитро посмотрела на нашего ребенка.

Они называли меня папой. Оба. Не договариваясь об этом, не запинаясь перед этим словом. Называли так, будто для них это естественно. Папа. Два слога, четыре буквы. Такие простые, а я все никак не мог поверить, что они предназначались именно мне.

Но мне было хорошо. В этом новом статусе, в этой новой компании. Хорошо так, как не было никогда за эти несчастные пять лет, прошедших с получения амнезии. Словно я вдруг оказался дома.

– Но ты же не будешь, да, пап? – с надеждой посмотрел на меня Александр. И за столь трогательное «пап» из его уст я готов был согласиться на что угодно.

– Думаю, не сегодня, – обнадежил я сына, но добавил, чтобы не растерять расположение его матери: – Но в следующий раз я угощу тебя супом, который я очень люблю. Думаю, ты оценишь.

Вряд ли Александр так просто мне поверил, но мужественно кивнул и уселся ровно, всем своим видом демонстрируя, что готов обедать.

– Один раз он уже пробовал гаспачо, и ему не понравилось, – тихо проговорила Анна.

Я даже не удивился, что она в курсе, о каком именно блюде я говорил. Просто отметил про себя, что эта женщина явно неплохо меня знала, и смирился с этим. Хотя, когда в той же ситуации мать или брат пытались меня в чем-то убедить, я начинал воспринимать их в штыки.

Но с Аной привычное поведение не работало. Точнее, не работало то, что я считал привычным. С ней хотелось быть другим – не таким собой, к кому я привык. И что действительно удивляло, так это то, что я не испытывал от этого внутреннего противоречия никакого дискомфорта. Меня не пытались загнать в другие рамки – я сам в них с удовольствием шел.

– Это просто был неправильный гаспачо, – улыбнулся я и заказал нам с сыном двойную порцию картошки.

Глава 37

Диего Солер

Я никогда столько не улыбался, как за время того обеда. И, наверное, я никогда в жизни столько не умилялся всему. Как Александр пересчитывал картошку в наших тарелках, уверенный, что мне положили больше, но сбивался, потому что умеет считать только до пятнадцати. Как он пачкал руки и губы в кетчупе и уворачивался от матери, пытавшейся всучить ему салфетку. Как сосредоточено вытирал каждый пальчик, когда ту же самую салфетку подал ему я. Как пил через трубочку молочный коктейль и тер глаза, сурово заявляя, что он не устал.

И хотел бы я сказать, что все мое внимание было приковано к сыну, но это была бы ложь. Я не следил за Анной специально, но невольно отмечал каждую ее реакцию. Как нежно она улыбалась, глядя на сосредоточенно считающего сына. Как качала головой и вздыхала, когда он капал соусом на футболку. Как показательно хмурила брови, пытаясь привести ребенка в порядок, а потом отворачивалась, чтобы спрятать улыбку, когда Александр беспрекословно выполнял мою просьбу вытереть руки.

Каждое действие Анны откликалось во мне не меньше, чем действие нашего сына. Не так, как должно было откликаться действие женщины, с которой я собирался развестись. Она меня цепляла – каждым своим взглядом, наклоном головы, поднятыми глазками. Что-то внутри меня, что-то неизведанное и необъяснимое, тянулось к ней снова и снова, стоило только нам посмотреть друг на друга хотя бы на секунду. Я хотел ей улыбаться. Не потому, что она – мать его моего сына. Потому что она – это она.

Вчерашний вечер что-то изменил во мне, и дело было не в рассказе Аны о наших отношениях. Дело было в ней и том, что она вызывала во мне. Это уже не интерес потерявшего память человека, это не симпатия из-за общего ребенка. Мне не хотелось в это верить, но я давно уже перестал врать сам себе, поэтому признавал: это влечение. То самое сугубо мужское влечение, когда сидящая напротив женщина тебе нравится. Нравится настолько, что хочется ее узнавать, проводить с ней время, держать за руку. И не только это.

Разум бунтовал, напоминая, что у меня есть Елена. Но чем больше времени я проводил в компании Анны и Александра, тем меньше этот довод меня волновал. Мысль о том, что моя семья – это сидящие рядом двое, уже не казалась мне сугубо юридическим фактом. И я пока не понимал, как к этому относиться.