Рейс в одну сторону 5

Иногда помощник раздатчицы подвал голос, но то был лишь хрип, перемежающийся иногда легкими вскриками, будто его кололи иглами.

– И все-таки, как там, интересно, наш Альфред Семенович? – спросил Аркадий, когда они и впрямь прошли два километра.

– Не знаю, – ответил Рыльский, – но, думаю, что ему гораздо хуже, чем нам.

– Это почему же?

– Да потому что он больной человек. По-прежнему больной.

– Но он же ходит на своих ногах!

Рыльский коротко глянул на него, и в полумраке туннеля молодому человеку показалось, что доктор при этих словах так нехорошо усмехнулся, что Аркадию стало не по себе. Однако, это ощущение, схожее с непонятной тревогой, почти сразу же исчезло, как только Рыльский, покачав головой, с горечью в голосе произнес:

– Нет, к сожалению, Аркаш, без моего личного присутствия Трясогузову недолго стоять на ногах – примерно сутки.

– А что потом?

– Странные вопросы вы задаете, товарищ Приозерский. Ваш приятель резко прибавит в весе, так как воздействие кубика прекратится; мышцы ног и спины ослабнут, потому что не тренированы, а потом он просто рухнет, и будет лежать где-нибудь посередине туннеля, пока ему не помогут.

– Так значит, вы и на Трясогузове использовали силу своего кубика?

– А вы как думали? Конечно, я его применил, иначе грош цена моему лечению…

– И вы так просто в этом признаетесь?

– В чем именно, Аркаш?

– В своем собственном бессилии, и в могуществе какого-то кубика!

Рыльский остановился.

– Ну, вот что, товарищ Приозерский, если вы думаете, что все в руках человека, то очень на этот счет ошибаетесь. И потом, вы же не станете отрицать пользу от лекарств, которые иногда лечат?

– Нет, не стану.

– Так и в чем же дело? Кубик – это то же самое лекарство, только более совершенное. Короче, давайте не будем терять силы на разговоры – нам еще вот этого субъекта до какой-нибудь комнаты дотащить нужно. А по поводу Трясогузова вы не переживайте: найдем мы его, тем более, что этот кубик не просто лечит.

– Что вы имеете в виду?

– Он оставляет свой «след».

– Как изотоп что ли?

– Примерно. Так что, Трясогузова мы отыскать сможем, если нам ничего не помешает. В противном случае, мы можем не успеть, и тогда…

– Да, та еще участь, – только и сказал Аркадий, всматриваясь вдаль мрачного коридора.

– Вот тут я с вами полностью согласен, – ответил Рыльский и встал на месте. – Давайте передохнем: наш пациент, похоже, снова начинает прибавлять в весе.

– И что будет, если он доберет свои килограммы?

Рыльский посмотрел на Аркадий, как на тупого:

– Потом мы рухнем точно так же, как и товарищ Трясогузов. Хватит уже валять дурака, Приозерский: не спрашиваете меня ни о чем!

– Но как же…

– Я вам говорю – помолчите! Решать проблемы будем по мере их поступления, ясно вам?

– Ясно.

– Не верю! Так, похоже, мы отдохнули – пойдем-ка дальше.

С этими словами Рыльский снова подхватил свою ношу, и, дождавшись, пока Аркадий приладит руку Геннадия к себе на плечо, медленно двинулся вперед.

– Вот теперь и я за вами не поспеваю, – прохрипел Аркадий: работник столовой стал будто еще тяжелее, чем минуту назад.

– Так и должно быть, – ответил Рыльский, чуть замедлившись.

– Сколько же он теперь-то весит?

– Не знаю, но килограммов пятьдесят, наверное, прибавил. И это еще не конец.

– Да, ладно! – удивился Аркадий, – сколько же, по-вашему, должно быть в реале?

– Сто двадцать минимум – мужик он здоровый, – ответил Рыльский. – Кроме того, в нем могут произойти еще кое-какие изменения.

– Звучит пугающе. Ну, и что с ним случится?

– Рога, хвост, копыта могут вырасти… Шучу. Не знаю я, Аркаш: влияние кубика бывает иногда непредсказуемо. Поэтому, мой вам совет – будьте начеку с этим субъектом, когда он окончательно придет в себя.

– Вы меня, прям, напрягли, доктор, если честно, тем более, что и место подходящее подобралось для нашего путешествия.

– Да, уж, – сказал Рыльский. – А все потому, что кто-то вовремя не заметил диверсантов, когда они были уже на самых подступах к нашему «Цитрону».

– Это вы сейчас на что намекаете, товарищ Рыльский?

– Ни на что я не намекаю, Аркадий – я говорю прямо: ваш отдел наблюдения проворонил флотилию врага, и теперь она преследует не только нас, но и другие сектора.

– Откуда вы знаете про сектора?

– К вашему сведению, Аркадий, я на этом объекте работаю больше десяти лет, и уж кому, как не мне знать не только о самом факте разделения «Цитрона», но и обо всех тех нюансах, которые вам всем, непосвященным, так и останутся недоступны.

– Ой, да ладно, – усмехнулся Аркадий, – вы, прям, такого мудреца из себя корчите, что мне даже за вас немножко неудобно.

– Не корчу я ничего, Приозерский – я и есть мудрец.

Аркадий хихикнул, а Рыльский, строго на него посмотрев, слегка улыбнулся, отчего на душе у молодого человека стало чуть легче, правда, почему вдруг пришла эта легкость, сказать было трудно.

Прошел еще час пути, прежде чем Аркадий воскликнул, пристально уставившись вдаль туннеля:

– Посмотрите, док, там, по-моему, что-то есть!

Рыльский присмотрелся и увидел, что неподалеку от них было что-то, напоминавшее широкую стальную дверь: она матово блестела в полумраке то гаснувших, то вновь загоравшихся ламп, и было похоже, что там, вдалеке, стоит маяк, который только и ждет, когда к нему подойдут.

– Что это, как вы думаете? – спросил Аркадий.

– А сами как считаете?

– Дверь какая-то, наверное. Пойдем туда?

– Пойдем, – ответил Рыльский, – тем более что идти нам больше некуда, разве что назад вернуться.

– Вот этого я точно не хочу, – мотнул головой Аркадий.

– Ну, тогда, вперед – на мины.

– Ага.

До той двери было метров сто, не больше, но им обоим показалось, что с таким весом, который они на себе тащили, эта дорога заняла целый час: Геннадий вернул, в конце концов, свои «законные» килограммы.

Когда они подошли, наконец, к той двери, Аркадию вдруг почудилось, что за нею кто-то стоит. Как он это ощутил, объяснить было невозможно, но он вдруг с опаской посмотрел на Рыльского и сказал:

– Я, кажется, передумал туда заходить.

– Ну, прекратите же, товарищ Приозерский – вы ведете себя, как ребенок, честное слово!

– Да и пусть, – ответил Аркадий шепотом, – но я вам говорю, что там мы ничего хорошего не найдем.

Рыльский, устав стоять на одном месте с тяжкой ношей на плече, отодвинул от себя Геннадия, отчего тот стал заваливаться на бок, но Аркадий его удержал.

– Вы с ума сошли, что ли? – чуть не вскричал он, – задавите же!

– Не переживайте, Приозерский: сейчас мы прислоним его к стене и оставим так, в сидячем положении.

Посадив Геннадия около стены, они подошли к двери.

– Я, лично, не вижу тут никакой щели для приемника, – сказал Аркадий, стараясь получше осмотреть косяки, приближая к ним подслеповатые свои глаза на максимально близкое расстояние.

– Если вы не видите считывателя, это не значит, что его там нет.

– Как вы сказали?

Рыльский вздохнул:

– Я говорю, что это старая модель: здесь считыватель спрятан в едва видимую щель, чтобы, враг, так сказать, не сразу обнаружил. Глупость, конечно, но все же, один раз она меня уберегла.

– Это как?

– Потом, потом, Аркадий. Ну, что, кажется, я что-то нашел.

С этими словами, Рыльский наклонился ближе к полу и вытер пальцем толстый слой пыли.

– Вот она, видите?

Аркадий присмотрелся: действительно, в металлическом порожке на сантиметровой высоте от бетонного пола виднелась темная полоска. В глазах его стояла такая муть, что эту полоску можно было принять за толстый разлохмаченный шнурок, но, прикоснувшись к тому месту пальцем, молодой сотрудник согласно кивнул, подтвердив, тем самым, что перед ними находится часть нужного им устройства.

– А пропуск вы не потеряли? – спросил он доктора.

– А вы? – в свою очередь поинтересовался Рыльский.

– Всё свое ношу с собой, – с этими словами Аркадий достал из кармана брюк пластиковую карточку и сунул ее в щель приемника. Никакой реакции не последовало.

– Что еще за черт! – возмутился Аркадий.

– Бывает, – ответил Рыльский. – Дайте-ка я попробую.

Он просунул свой пропуск, и тот же результат – полное молчание считывателя.

– Ну, и как нам теперь быть?

– Обыкновенно, – сказал Рыльский. – Всегда есть, что называется, хирургический способ.

Он достал из кармана кубик и приложил его к щели.

– Вы всерьез считаете, что ваша игрушка сработает? – хмыкнул Аркадий.

– Посмотрим.

В это время где-то далеко позади них раздался шум, похожий на упавшие бревна, или леса, на которых работают строители.

– Что это? – испуганно спросил Аркадий.

– Не знаю, – ответил доктор, – но, мне кажется, это и есть наш вход.

– Ничего не понимаю…

– И не надо, – сказал Рыльский. – Я же вам говорю – это старая модель.

– Да, чудеса какие-то на ровном месте!

– Именно так, товарищ Приозерский. Ладно, пойду, гляну, а вы тут пока постойте, тем более, что и компания здесь подходящая, – он кивнул на Геннадия, который стал двигать руками, будто стараясь что-то нащупать в темноте.

Доктор тут же пошел в ту сторону, откуда они пришли десять минут назад, а потом вдруг свернул за угол, которого Аркадий вообще не помнил – всю дорогу были ровные стены без всяких поворотов, а тут – на тебе!

– Защита от врага, значит? – прошептал он и оглянулся: Геннадий открыл глаза и посмотрел на Аркадия так, будто увидел перед собой призрака.

– Вы кто? – тихо спросил он.

– А вы?

Геннадий не ответил, очевидно, пытаясь вспомнить, кто он, но кроме его тупого взгляда, Аркадий ничего не заметил. Работник столовки, не отрываясь, смотрел на молодого сотрудника, и это начинало раздражать.

– Вы помните свое имя, уважаемый? – чуть громче спросил Аркадий. Но тот смотрел стеклянными глазами куда-то в сторону двери, чуть выше плеча Приозерского и что-то мычал, силясь произнести хоть одно понятное слово.

– Да, кубик сыграл свою роковую роль – лишил дара речи и мозгов заодно, – вздохнул Аркадий, но тут же почувствовал, что его спину будто обдало жаром. Он резко обернулся:

– Что еще за…

В этот момент он заметил слабое голубое свечение – точно такое же, какое видел, когда сидел в темном зале столовки. Аркадий инстинктивно отшатнулся, но кто-то схватил его за руку и незнакомый низкий голос злобно сказал:

– Не шевелись, малец, а то зашибу.

Аркадий хотел, было, тут же отойти подальше от невидимого обладателя этого голоса, но тот рванул молодого человека на себя и ударил головой о стену.

– Я же сказал стоять на месте, сопляк.

Но Аркадий его уже не слышал: в голове все помутилось, и он упал рядом с Геннадием.

– Вот и ладненько, – сказал незнакомец и подмигнул работнику столовой, который все это время не отрывал глаз от увиденного. – А теперь, дружок, давай-ка со мной пройдемся.

С этими словами он легко взвалил себе на плечо Геннадия, и, подойдя к стальной двери, прошел сквозь нее.

Глава 3

Трясогузов открыл глаза. Он лежал в полной темноте, а под полом не умолкал знакомый гул, бывший чуть сильнее, чем там, в туннеле, когда он убегал от убийц из отдела видеонаблюдения. Потом… А вот потом он мало что помнил. Был, вроде бы, Аркадий, с которым он столкнулся в туннеле; был еще Рыльский… При этой мысли о докторе он похлопал себя по ногам, с затаенной радостью ощущая легкие удары по бедрам – это было приятно, и, самое главное, ощущал он себя в этот момент как-то по-другому – не так, как долгие годы, когда был прикован к инвалидному креслу. Он не мог до конца объяснить себе всех этих ощущений, но много часов назад что-то новое и здоровое влилось в его тело. И произошло это после того, как доктор с ним о чем-то поговорил… А о чем был тот разговор, толстяк тоже не мог вспомнить, впрочем, он и не старался: к чему вся эта трепотня, когда результат уже есть.

– Прекрасный результат, – тихо произнес он и улыбнулся.

Потом было еще какое-то событие, не связанное ни с Аркадием, ни с Рыльским, но вот какое? Он только помнил, что некоторое время ему было неприятно, и что-то делалось против его воли, но, как бы он ни напрягался, его память не могла возродить необходимых деталей для построения хотя бы примерной картины того, что произошло несколько часов назад…

Трясогузов пытался сосредоточиться, но этого не давала сделать какая-то каша в голове, словно в его череп засунули мощный миксер и перемешали мозги до однородной массы, то есть точно так, как рекомендовано в кулинарных рецептах. Трясогузов подсознательно ждал, что раз он случайно вспомнил слово «кулинарный», то сейчас с ним заговорит собственный желудок. Однако, тот оказался «крепким малым»: желудку было не до еды – он был готов выбросить все наружу, только бы его хозяину полегчало.

Толстяк с усилием приподнял голову, чтобы найти хотя бы один источник света, но все пространство поглотила непроглядная тьма. Единственное, что говорило в пользу того, что он все еще находится на «Цитроне», так это всё тот же неумолкающий гул, который, как якорь, надежно держал сознание толстяка в той твердой уверенности, что место его присутствия не изменилось, и что нужно, не впадая в панику, лишь подождать, когда включится свет, и тогда он все сам увидит.

В чем еще можно быть уверенным в данный момент, так это в том, что несколько часов назад он крепко уснул прямо на полу в каком-то помещении. Сейчас он лежал на спине, и если развести руки в разные стороны, то пальцы его ни на что не наткнутся. С одной стороны, это радовало – много простора, но с другой – возникала необъяснимая тревога: что это за место такое? Был момент, который его успокаивал, а именно то, что здесь тепло и даже жарко. Трясогузов попытался объяснить себе это тем, что в комнате очень мало воздуха, оттого, наверное, и жара. Конечно, это тоже не очень хорошо, но толстяку ужасно надоели сквозняки, достававшие его, как в огромном зале отдела видеонаблюдения, так и в комнате отдыха. В последний раз он ощутил на себе все «прелести» противного ветерка всё в том же туннеле, и было это болезненно и для костей, и для кожи, и для глаз, в которых от сквозняка стало появляться неприятное жжение… Сейчас же он чувствовал себя более или менее комфортно, если не считать полной тьмы, где возилась какая-то живность.

Он вновь начал было задремывать, как неожиданно включился свет, ударивший по глазам холодным лезвием неона. Трясогузов зажмурился. И когда он снова разжал веки, то оказалось, что комната снова погружена во тьму. Толстяк плюнул в сердцах, жалея, что не смог сдержаться и разглядеть все, как следует, но, в то же время, ему показалось, что его глаза, когда они были открыты лишь одно мгновение при слепящем свете, успели выцепить кое-какие детали.

И пусть даже ему всё это померещилось, тем не менее, он был твердо уверен, что за тот миг, когда моргнул свет, он успел заметить каких-то людей, находившихся в тесном помещении в паре метров от него. В другое время это бы его испугало, но сейчас толстяк не испытывал ни малейшего страха, перебившегося дикой усталостью – она так и не прошла, несмотря на крепкий сон, однако появилось дикое любопытство: где же он, черт возьми, оказался?

И только сейчас до него стало доходить, что те звуки, которые он изредка слышал, издавались теми людьми, сидевшими напротив него среди каких-то обломков.

Тут снова включился свет, и Трясогузов опять не смог сдержаться, зажмурившись, как можно сильнее. Про себя он успел подумать, что чему, мол, быть, того не миновать: если он не успеет ничего разглядеть – ничего страшного. По большому счету, если его до сих пор никто не тронул – не тронет и сейчас.

Он спокойно открыл глаза, стараясь бурно не реагировать на всякого рода неожиданности.

То, что он увидел, развеяло всякие опасения: действительно, он находился в тесной комнате, похожей на лабораторию, бывшей в таком виде, словно здесь прошел ураган. И да, она была битком набита людьми, как он и предполагал, доверившись мгновенному отпечатку картинки на сетчатке своих глаз. Повсюду валялась сломанная мебель; сваленные в кучу покореженные аппараты; куски бетона. Трясогузов инстинктивно посмотрел наверх: ну, так и есть – рухнула часть потолка.

Люди сидели вдоль этих обломков напротив него, а рядом, по правую руку, дремал какой-то старик. Значит, вот куда он попал! Только одно оставалось неясным: сам он сюда прийти не мог – это точно, но тогда получается… Ну, и что же получается? Трясогузов озадаченно потер лоб, стараясь хоть что-нибудь вспомнить, но все было тщетно. Надо хотя бы воскресить в памяти то, что было незадолго до того, как он оказался тут, на полу среди обломков. Вот для этого нужно напрячься чуть сильнее, чем, если бы ему пришлось вспоминать свое славное имя. Трясогузов плюнул три раза через плечо: в его состоянии немудрено было и позабыть собственное имечко, а шутить с такими вещами – опасно для жизни.

Мало-помалу мозг его просыпался, подкинув толстяку первое яркое воспоминание – его детскую кличу «Весельчак». Ну, и на том спасибо!

Тряхнув головой, Трясогузов, откашлявшись для приличия, да и для голоса, спросил тех, кто сидел в трех метрах от него:

– Ребят, а куда тот чувак делся?

Эти слова вылетели у него машинально: неожиданно его память снова услужливо дала одну из тех ниточек, за которую можно было осторожно потянуть.

Люди, сидевшие напротив, никак не отреагировали на его вопрос, будто толстяк и не говорил ничего.

Трясогузов не стал повторять этого вопроса, отметив про себя, что спросонья ему лишь показалось, что здесь много народа, а на самом деле – всего-то пятеро сотрудников, плюс он сам.

– Вы про кого говорите, товарищ? – отозвался, наконец, старик, тот, что сидел по правую руку.

Трясогузов с трудом повернул шею и прохрипел:

– Ну, мы вместе с ним сюда пришли. Наверное. Я плохо помню…

Старик пожал плечами.

– Не знаю: кроме вас, я, лично, никого не видел.

– Вы в этом уверены?

– Уверен.

Тут вмешался еще один:

– Да ладно вам, Николай Степанович, не помните, что ли, как он тут стрелять начал?

Старик бросил злобный взгляд на сотрудника, упрекнувшего его в плохой памяти. Он хотел, было, сказать, что тот лезет туда, куда его не просят, но ничего не ответил.

Вместо этого старик спокойно спросил толстяка:

– Вы, очевидно, имеете в виду того, с перегаром?

Трясогузов неуверенно кивнул.

– Да, такого я помню, – продолжил старик. – Вот только он пропал куда-то. А вы-то сами, откуда будете?

– Сверху, кажется, – ответил Трясогузов. – А мы вообще, на каком уровне?

– На минус первом.

– Понятно. Ну, тогда я, значит, тремя этажами выше живу. И как у вас тут обстановка?

– Сами же все прекрасно видите, – ответил Николай Степанович, – прыгаем, веселимся.

Трясогузов заметил в голосе старика еле скрываемую злобу, но не стал лезть в бутылку, тем более, что чувствовал он себя сейчас препоганейше: еще бы – мало кому понравится спать на полу несколько часов подряд, если только человек не пьян вусмерть.

Прошло еще какое-то время, прежде чем старик сам заговорил с Трясогузовым, спросив, как его зовут.

– Альфред, – ответил толстяк.

– Тоже мне имечко, – тихо отозвался старик. – А я Николай Степанович.

– То есть, ваше имя намного лучше? – не преминул подколоть старика Трясогузов.

Николай Степанович покосился на него, но оставил вопрос толстяка без ответа.

– Так и кто же этот ваш знакомый, от которого перегаром несло? – спросил старик, делая вид, что его никак не задели слова Трясогузова.

– Сам не знаю, – пожал плечами тот. – Я наткнулся на него в столовке. Мне нужно было поговорить с одной… Ну, короче, с одной знакомой, а он будто из стены вылез и, значит, хрясь меня по башке! Потом – не помню. Очнулся я в туннеле, а этот «крендель» рядом стоит и усмехается. Я ему говорю: чего, мол, лыбишься? А он: посмотри вдаль. Я посмотрел… Лучше бы я тогда его не слушал, хотя… Короче, там, в конце туннеля было какое-то чудовище, и оно медленно шло в нашу сторону. Я заорал, что, мол, надо отсюда убираться. А он, значит, опять усмехнулся и говорит какую-то белиберду: сейчас я этой твари, говорит, сюрприз устрою. Потом нажимает какую-то кнопку на своем костюме… Странный у него костюм, между прочим – я таких и не видел… Ну, ладно. В общем, нажал он кнопку, и тут смотрю, окутался он свечением, будто молнией, и стал прямо в воздухе таять. В общем, пропал он. А потом как схватит меня за руку! И тут же она, рука моя, то есть, покрылась такими же молниями, как и он сам. Потом, значит, потащил он меня за собой – прямо в ту стену, около которой я стоял. Я обалдел, если честно, а вырваться не могу – силен он, как черт! Ну, и короче, втягивает он меня в эту стену, и в итоге оказываюсь я внутри, даже не знаю, как и назвать… Внутри металла, что ли, или бетона – я так и не разобрал. Но это было какую-то секунду, а потом – одна темень. Но, хоть я больше ничего и не видел, зато чувствовал, как шел, будто сквозь масло: и скользко и тепло, как в море, только вязко очень и воздуха не хватает. Продолжалось это недолго. А потом меня словно вынули на свет Божий – по глазам ударили вспышки, треск какой-то в ушах…

И вот – мы уже по ту сторону стены. А этот усмехается и говорит, что мы, мол, только что ушли от того чудовища, и такие фокусы можно проделывать, пока не сядут батарейки. Что он имел в виду, я так и не понял, но, когда мы с ним прошли еще сколько-то километров, он снова вошел в стену…

Трясогузов замолчал, словно воспоминая, что было дальше. Старик не стал ждать и в нетерпении ткнул его в плечо:

– Ну, и?

Толстяк чуть поморщился и продолжил:

– А перед этим, значит, он сказал, чтобы я в эту вашу дверь ломился – через такое железо он, мол, не пройдет… Вот так я к вам и попал.

– Да, интересная сказочка, – сказал Николай Степанович, – тем более что я могу быть тому свидетелем.

– Что вы имеете в виду?

– А то, что здесь было как раз такое же голубое свечение, о котором вы говорите: ушел ваш дружок вон туда, – старик показал на обломки, сгрудившиеся возле стены напротив.

– Когда?

– Да где-то часа два или три назад: вы еще спали.

– Понятно, – кивнул Трясогузов. – А что он сказал?

– Ничего особенного: напугал меня только и всё.

Старик помолчал, будто что-то обдумывая, а потом добавил:

– Да, говорил он и про вас, и про костюмчик свой, а еще стрелял в то чудовище, которое за вами сюда припёрлось: Трифонова, вон, сожрало, как цыпленка.

– Вот этого я не помню, – тихо проговорил Трясогузов, закрывая глаза.

– Ну, еще бы: после таких потрясений всю память отшибет, – согласился старик.

– Да, – вздохнул Трясогузов. Одно было ему неприятно во всей этой истории: чудовище учуяло их, и теперь, наверное, караулит с той стороны двери.

– Знайте что, Николай Степанович, на вашем месте, я бы отсюда вообще не рыпался: эта тварь никуда не ушла – носом чую.

– Ну, вот мы и проверили обстановку снаружи, – кивнул старик. – Да, Королев?

При этих словах Трясогузов вздрогнул:

– Как вы сейчас сказали?

– Что именно?

– Ну, фамилия вот эта…

– А – Королев! Он такой же новичок здесь, как и вы, только с первого уровня.

Трясогузов посмотрел туда, куда старик показывал пальцем, и увидел Петровича, как ни в чем ни бывало сидевшего около двери.

– Как бы мне тихонько отсюда уползти, – прошептал он.

– А что такое? – удивился старик. – Вы его знаете, что ли?

– Знаю, знаю, – пробубнил толстяк и отвернулся, но было уже поздно: Королев неспеша шел к ним.

– Ну, привет! – сказал он, обращаясь к Трясогузову.

– Привет, – ответил тот, втянув голову в плечи.

– Поговорить бы надо.

– Надо, – отозвался Трясогузов. – Наверное.

– Да нет, я точно знаю, что надо, – настойчиво повторил Петрович. – Вот только без свидетелей.

Толстяк согласно кивнул: ему меньше всего хотелось посвящать посторонних в свои проблемы, а они, определенно, у него только что появились.

У Трясогузова вдруг побежали мурашки по всему затылку и запылали щеки.

– С чего начнем? – хрипло спросил он.

– Николай Степанович, – обратился Петрович к старику, – не могли бы вы перейти к той компании, – с этими словами он кивнул на тройку сотрудников, дремавшую около перевернутых столов.

– Как скажешь, Королев, – ответил старик, кряхтя, поднимаясь со своего места.

Как только Николай Степанович сел на пол рядом с Толкуновым, Королев тихо спросил толстяка:

– Ну, и зачем ты меня тогда вырубил?

– Я? – притворно удивился Трясогузов.

Петрович молчал.

– Это не моя идея, Королев, – сказал толстяк и отвернулся.

– А чья тогда?

– Если я скажу – он меня прибьет.