Рейс в одну сторону 5

На следующий, после атаки, день, старый следователь увидел в пришедших ему откровениях, как разделяется их «Цитрон», будто кто-то полоснул невидимым ножом по гигантскому пирогу, и куски того «пирога» мгновенно разошлись в разных направлениях – каждый двинулся в определенную сторону света…

Примерно через сорок восемь часов после этих видений, всё как раз и случилось, правда, понять, что именно произошло, было невозможно. Кругом стоял такой грохот и треск, что следователю показалось, будто одна из тех ракет, виденных им в его воображении, влетела прямо сюда, в госпиталь. Самого взрыва Горелкин не видел, но вот его последствия были довольно ощутимы – наступившая в один миг разруха и свалка из живых людей по правую стену госпиталя, который накренившись, так и стоял, будто его подцепили с одного боку огромными крюками, а потом рванули куда-то в сторону стрелу невидимого подъемного крана, да так и удерживали этот госпиталь на толстенных цепях под углом в сорок пять градусов, боясь его уронить…

Потом свет погас окончательно, и весь госпиталь наполнила угольная чернота. Горелкин закрыл глаза, и ему показалось, что он уснул, и что ему опять снятся знакомые вспышки света, выхватывающие из темноты пугающе знакомые лица. Один за другим перед его взором вдруг предстали те, кого он не встречал на «Цитроне» очень давно, например, Валерий – тот самый куратор новичков, пропавший несколько месяцев назад: он лежал на кровати, видимо, чудом задержавшись на ней во время тряски, и молча смотрел на следователя.

Еще Горелкин увидел медсестру Могильного, исчезнувшую примерно в то же время: она выглядела так, будто ее несколько дней нещадно били.

Потом перед ним возник тот, про кого он и думать забыл, а именно, Рокотов, его подчиненный. И что ему здесь понадобилось, непонятно: молодой, здоровый – ему вообще болеть не к лицу, если можно так выразиться? По-хорошему, это место, больше похожее склад, чем на госпиталь, вообще не годилось для людей – ни для больных, ни для здоровых…

Горелкин вновь открыл глаза, ощущая, как пульсирует кровь в висках – начинала ныть голова, а он терпеть не мог этих болей – они рождали чересчур яркие вспышки, в которых рисовались абсурдные картинки вроде ящериц с человеческими головами, бегающих вокруг, или говорящих акул с тупыми уродливыми мордами…

Он устало выдохнул: надоела ему эта кутерьма, когда все вдруг превратилось в какую-то кашу. После того, как госпиталь тряхнуло в первый раз, все кровати сдвинулись в одну сторону. Кто-то из пациентов чудом удержался на тех кроватях, а кто-то с них слетел, и теперь, лежа на полу, не в силах был подняться.

Следующие толчки только усугубили ситуацию, сбросив с кроватей тех, кто на них чудом удержался после первой тряски.

Потом, с чудовищным скрежетом, госпиталь встал на место, тряхнув напоследок левой своей стороной, словно ее отцепили от крюков, бросив на твердую поверхность. Зубы Горелкина стукнулись друг о друга, и он сильно прикусил язык. Следователь даже выругаться не смог от боли, а ведь так хотелось.

Свет снова включился, но никак не желал гореть ровно: постоянные вспышки, какие-то щелчки, хруст, будто кто-то над ухом жевал чипсы… Все эти звуки настолько раздражали Горелкина, что он хотел просто оглохнуть. Да, вот такое обычное желание больного усталого человека, оказавшегося в неприятной обстановке, из которой, казалось, не было выхода. Если б такое случилось с ним, когда он был моложе, тогда бы он смог пережить это спокойно. Но вот сейчас, когда он заболел неизвестно чем, и все рушится буквально на глазах, когда, того и гляди, весь госпиталь либо потонет, либо провалится в бездну – вот в такой обстановке Горелкину хотелось, чтобы исчезли все его чувства, все ощущения, которые говорят человеку только об одном: о страхе неминуемой близкой смерти.

Следователь сидел на кровати, держась за ее железную спинку, и все слушал и слушал нескончаемый грохот. И тут в нем проснулась надежда: когда-то это должно закончиться! Не бывает так, чтобы всё, даже самое плохое и страшное длилось бесконечно. И даже если оно будет продолжаться очень долго, то и к этому можно привыкнуть – человек ко всему привыкает…

Эти беспокойные мысли пронеслись в его голове и тут же улетучились, уступив место другим, более светлым: что он будет делать, когда все уляжется? Ответ пришел тут же: будет выбираться из этого дурацкого госпиталя, ведь ему стало намного лучше. Или же подождет, пока… А чего он, собственно, будет ждать: когда сюда вновь придет с наручниками тот самый Геннадий Винверович, чтобы приковать его к кровати, как того бедного слесаря, или вернется Могильный, и вколет ему чего-нибудь странное?

Да, тут было о чем подумать. И подумать надо серьезно. Во-первых, что это была за тряска: либо это результат продолжавшейся диверсии террористов, либо последствия подводного землетрясения, или как оно там называется? Во-вторых, как теперь поступят с пациентами горе-врачи, ушедшие из госпиталя в неизвестном направлении, и появится ли здесь вообще хоть кто-нибудь из медперсонала? Ему-то лично все равно – ему и так намного полегчало, но вот те люди, которых бросило в одну огромную шевелящуюся кучу благодаря той чертовой качке – они-то уж точно пострадали, и им требовалась помощь.

А сможет ли он им помочь, если встанет сейчас со своей кровати и, пошатываясь от слабости, пойдет туда, где практически все пациенты лежат вповалку? Нет, такой уверенности у Горелкина не было, и он, снова закрыв глаза, почувствовал, как его голова становится пустой, будто из нее испаряются все мысли. Это странное ощущение длилось недолго, но за это короткое время Горелкину показалось, будто кто-то физически тянул из него все силы. Он посмотрел туда, где в последний раз видел медсестру Могильного, наверное, все еще сидевшую на своей кровати – тьма в тот момент снова вступила в свои права, и глаза следователя никак не могли привыкнуть к бездонной черноте. «Хоть бы еще раз мелькнуло, что ли», – подумал он, вспомнив, как еще недавно его ужасно раздражало мерцание света, а теперь он чуть ли не молил, чтобы на секунду загорелась хотя бы одна дежурная лампочка. Конечно, это не позволило бы ему увидеть, что творится вокруг, но все же, ему нужен был хоть какой-то проблеск надежды, что все наладится. Да, смешно рассуждать о том, что всё, вставшее с ног на голову, вдруг придет в норму. Чудеса, конечно, иногда случаются, но здесь – по истине заколдованное место, куда не проникнет ни одно, пусть даже самое пустяшное, волшебство.

Горелкин встал с кровати, но сделал это так осторожно, чтобы не навредить себе еще больше каким-нибудь случайным движением, вроде того, когда человек оступается и получает либо вывих стопы, либо смещение почки.

– Не хватало мне проблем на ровном месте, – пробубнил он себе под нос, и, помня примерно, где находятся кровати его друзей по несчастью, обошел их, пытаясь пройти к, лежавшим вповалку, людям.

Он шел, иногда обо что-то спотыкаясь, но стараясь держаться воображаемой прямой линии, ведшей его к правой стене. Горелкин делал шаг за шагом, стараясь убедить себя, что делает всё правильно: людям нужна помощь, и как он будет им помогать, это уже вопрос второй: главное – до них добраться.

Госпиталь снова мотнуло в сторону. Следователь упал на что-то мягкое и вдруг оно сказало:

– Куда же вы прётесь, честное слово? Глаза протрите!

Горелкин остановился, обрадовавшись, что хоть кто-то подал голос: за эти несколько долгих часов он услышал первое слово: оно-то и было настоящим чудом – тем самым проблеском надежды, что скоро все наладится. Конечно, в полной темноте невозможно было понять, на кого он наступил, но этот голос, ослабевший за долгое время безуспешного лечения в госпитале, дал следователю хоть какой-то ориентир.

– Извините, – ответил он в темноту, не надеясь, что тот человек его услышит: он и себя-то едва слышал, видимо, тоже ослабев от своего недуга.

– Вы чего тут бродите? – спросили из темноты.

– Вас вот ищу, – сказал Горелкин, не зная, как лучше ответить.

– Считайте, уже нашли.

– Вам помочь встать?

– А смысл, – ответил человек и закашлял, – сейчас опять тряхнет, и я снова свалюсь.

– Ну, знаете – лежать на полу тоже не дело, – сказал следователь, чувствуя, что это замечание должно хоть как-то подействовать на незнакомца.

– Да я и рад бы встать, – ответил человек, – вот только меня кто-то придавил.

Горелкин присел, надеясь, что в такой темноте он что-то да разглядит, но, на сей раз чуда не случилось. Он протянул руки и натолкнулся то ли на своего собеседника, то ли на то, что лежало на нем.

– Вот это вам мешает? – спросил Горелкин.

– Вы трогаете мою ногу. Не могли бы вы проверить чуть левее?

– Да, да, конечно, – ответил следователь, и, вытянув руку туда, куда подсказал ему собеседник, наткнулся на чье-то тело. – Наверное, он мертв?

– Наверное, – ответил человек. – Отодвиньте его от меня – там весу, поди, килограммов двести, не меньше.

– Так, давайте я попробую, – сказал Горелкин, и, напрягшись, отодвинул невидимое ему тело.

– Уф, кажется всё! – сказал человек отдуваясь, будто он только что влез на высокую гору. – Спасибо вам.

– Не за что, – ответил следователь. – Как вас зовут?

– Рогов моя фамилия. Петр Константинович.

– Очень приятно. А я Горелкин Сергей Валентинович.

– Очень приято. Ну что, Сергей Валентинович, надо нам отсюда как-нибудь выбираться, как считаете?

– Да, надо. Вот только в такой темноте мы с вами никуда не дойдем: госпиталь-то огромный.

– В этом вы правы: чтобы дойти до выхода, тут и при свете-то понадобится минут пять, не меньше, а теперь хоть глаз выколи – вовек туда не доберешься.

– Нам с вами нужно быть оптимистами, Петр Константинович, иначе и впрямь придется тут куковать до конца своих дней.

Рогов одобрительно крякнул, что очень понравилось Горелкину – он всегда любил, когда люди быстро с ним соглашались – это экономило силы и время, которые не нужно было тратить на пустые уговоры.

– Так и куда же мы пойдем в такой темноте: налево или направо? – спросил Рогов.

Горелкин чувствовал, что тот ехидно улыбается, и, решив не нагнетать обстановку, спокойно ответил:

– Вот в какую сторону вы мне пальцем покажете, в такую и пойдем.

Рогов рассмеялся и Горелкин подхватил этот смех, чувствуя, как с каждой секундой расслабляется его напряженное тело, а может, наоборот – заряжается жизненной энергией. Он так и не понял, что с ним произошло в эти секунды, но этот разговор был так ему нужен – с ним, будто в один миг, вернулись его молодые годы, где он был беззаботным и сильным…

– Да, Петр Константиныч, шутки шутками, но нам действительно нужно выбрать какое-нибудь направление…

– А вон – лампочка загорелась! – сказал Рогов.

– Где? – закрутил головой Горелкин.

– Слева от вас: присмотритесь хорошенько.

Следователь напряг глаза, но ничего не увидел.

– Наверное, зрение подсело, хотя до этого я не жаловался, – сказал он чуть поникшим голосом.

– Ничего страшного: мне ее отсюда хорошо видно, – ответил Рогов. – Помогите встать.

Горелкин потянул за собой Рогова. Тот, тяжело кряхтя, поднялся на ноги и сказал:

– Идите за мной. Можете держаться за подол моего халата – он у меня безразмерный.

Следователь нащупал в темноте матерчатую ткань, и, схватившись за нее, пошел вслед за Роговым.

– А как же остальные? – спросил Горелкин, когда они сделали двадцать или тридцать шагов.

– Без понятия, – ответил Рогов. – Вы что, будете всех здесь спасать?

– Ну, как бы, я думал, что надо…

– Расслабьтесь, Сергей Валентинович – всем не поможешь, тем более что в такой темноте нам вряд ли удастся что-нибудь сделать.

– Ну, троих или четверых мы запросто могли бы поставить на ноги, как считаете?

– Не уверен, – недовольным голосом ответил Рогов, – но если мы вдруг, по пути, обнаружим какой-нибудь рубильник, тогда сразу же…

– Какой еще рубильник: тут носа своего не видишь, а вы говорите?

– Это да, – ответил Рогов, – но все равно, мне кажется, что спасать здесь кого бы то ни было – пустая затея.

– Но вам-то я помог?

– Жалеете теперь?

– Нисколько.

Рогов остановился.

– Хорошо, будь по-вашему, но только потом не говорите, что мы зря время потратили.

– Вы о чем сейчас, Петр Константинович?

– Да о том, что мы можем принести больше пользы, если окажемся снаружи – я думаю, что там как раз есть свет.

– И как это нам поможет? – спросил Горелкин, все еще не улавливая сути этого разговора.

– Не знаю, – ответил Рогов, – может, мы найдем какое-нибудь оружие или инструменты…

– Вы не ответили на вопрос, – настойчивым тоном сказал Горелкин, – как нам это поможет в спасении людей?

Рогов замолчал: действительно, как они помогут пострадавшим, находясь снаружи, пусть даже и при свете?

Горелкин понял, что Рогову ответить на это нечего, и, вздохнув, сказал:

– О других тоже иногда надо думать, Петр Константинович – это может оказаться полезным.

– Чего-то я в этом сильно сомневаюсь.

– А вы не сомневайтесь: вы поможете кому-нибудь, а потом и вам помощь придет…

– Сказочки это все, товарищ Горелкин: ни разу еще благодарных людей не встречал.

– Да вы просто были невнимательны. Вспомните любой случай из жизни, когда после вашей самой ничтожной, на первый взгляд, помощи, вы потом получали в ответ от этого человека что-нибудь нужное вам.

– Не было такого никогда, – засопел в ответ Рогов. – И, пожалуйста, давайте замнем эту тему – враньё это все.

Горелкин помолчал, дав ему выдохнуть от нарастающего волнения.

– Ну, хорошо, – тихо сказал следователь, – пусть будет по-вашему, но все-таки, не мешало бы покопаться в памяти.

Рогов не ответил. Горелкин почувствовал, как подол халата, за который он все это время держался, потянулся в противоположную сторону.