Сухинские берега Байкала

– Ты прав, как славно было бы прижиться на сухинских берегах Байкала, но я не сомневаюсь, нам все равно скоро придется покинуть их…, а там, в Баргузине, это как-то может быть в моей опале и зачтется перед властями – и, скрывая слезу, скупо навернувшуюся в его, повидавших глазах многое и не такое, резко отвернулся от Тыгульчи.

Глава 4

Антип в это утро, проснулся привычно рано, когда предрассветная полумгла утренняя уже полно растворилась за окном, а восточную окраину небесную изящно окрасило в мягкий золочено-розоватый цвет лучисто восходящее солнце. Но стремительно нарастающий божий свет слабо проникал сквозь стекольную зелень маленьких оконцев избы из-за чего почерневшие от времени грубо отесанные стены, потолок холодно и знобко отблескивали в медленно тающей темени избяной. В переднем углу виднелся неясно-различимый по той же причине небольшой стол, обставленный с двух сторон такими же грубо сколоченными из дерева лавками, выше которого так же расплывчато маячил иконостас, перед которым каждое утро старательно отбивала богомольные поклоны жена Пелагея. Проснувшись ранее, она поднялась, очевидно, недавно, постель все еще сохраняла тепло и запах ее тела. Сладко потянувшись спросонья, Антип повернулся на спину. Из-за запечья спело и густо шибанул дрожжевой запах хлебного теста из ржаной муки, а следом оттуда же, донеслось до слуха, обугливаемое потрескивание дров топившейся печи. «Хлеб ить с вечера наладилась печь» – вспомнилось Обросеву и он, пружинисто оторвавшись от постели, уселся на краю кровати. Облачившись, поднялся на ноги, поправив сползающее одеяло с детишек, беззаботно разметавшихся во сне, шагнул он к столу, на краю которого лежала в черной обложке массивного, старинного переплета Библия. Взяв увесистую эту толстую в руки книгу святого богочестия, Антип вдруг вспомнил, как когда-то давно еще в юности дед пытался приобщить его к ежедневному ее чтению. Он не прекословил, но как не вчитывался старательно в величие мудростей святого писания, так и не сумел постичь понятливо смысловой нагрузки многих божественных его толкований. Не прикипел к богословскому чтению Обросев и позднее, когда женился на Пелагее. В самом начале совместной жизни их, жена из очень религиозной семьи пыталась всячески вырвать мужа из страшно грешного для нее безбожия, но вскоре узнав, к чтению каких книг он имеет пристрастие, супруга отступилась. Так с той поры он не перечил ей в божественном восприятие бытия людского на земле, она взглядов его атеистических на то же самое. Лишь занимаясь уборкой по дому, доставала иной раз она из-под кровати небольшой деревянный сундучок с запрещенной властями к чтению литературой, бережно перебирала крамольные для нее боговерующей такие книги и возвращала обратно, старательно и аккуратно смахивая малейшую с них пыль. По первости Обросев читал по ночам, запоем напролет, извлекая из них, то могучую уверенность в непогрешимости текстового их содержания, то напротив, горькое сокрушение, если не соглашался с чем-то изложенным там. Потом мучительно, долго размышлял над непонятным, или неприемлемым для него, а через какое-то время садился вновь, перечитывал их. Но, так и не получив удовлетворительного ответа на многое терзавшее пытливый его ум об ужасающей несправедливости жизненного устройства простого народа, как понимал он, то прекращал чтение и подолгу не прикасался к книгам. Ворохнув память, Антип, тяжеловато вздохнул, возвратил Библию на прежнее место и, отдернув полог занавески, разделяющий маленькую и старую его избенку на прихожую и переднюю половины, прошел в куть. Красный, пламенный отсвет жарко топившейся печи теплыми бликами весело плясал на противоположной от нее стене, на колодах окна выходящего в хозяйственный двор, на выскобленных морским песком до глянцевой желтизны широких, плаховых половицах пола. Поравнявшись с хлебной кадушкой, стоящей вплотную придвинутой к предпечью, приподнял краешек полотенца укрывающее ходившее в ней тесто и с удовлетворением заметил: «Пузырится, пышет справно, мастерица Пелагея хлебы печь, знает, кавды квашню правильно ставить, своевременно месить».

Умывшись, Обросев сел в прихожей на лавку-лежанку, обулся в летние ичижки и, накинув на себя курмушку, вышел в сени, где по левую сторону от входной двери располагалась казенка с неистребимо-застоявшимися запахами хранившегося продуктового съестного в ней. Вдоль противоположной стены от входа в дом громоздилась разная хозяйственная необходимость и прочего вещевого немногого, давно залежавшегося и не очень. В той же стене, в маленькое оконце густо затянутое паутиной, едва пробивался свет, снаружи высвечивая слабо массивные контуры, окованный проржавевшим от времени железом сундук, высившийся на большой и пузатой, давно не используемой, бочке. Нащупав привычно рукой в полу темноте дверную щеколду, Антип распахнул и, ступивший на крыльцо запахнул за собой скрежетнувшую дверь визгливо, обветшавши покосившуюся полотном и от того сильно провисшую в притворе.

Солнце золотисто весело блистало в пронзительно голубеющем безоблачной чистотой небе, на линии горизонта которого в сизоватой пелене маревой синели зазывно, привлекательно вершины дальних сухинских гор. Белесо струясь, медленно сползала с них туманная стылость ночи, хорошо заметная в более близко расположенных к деревне распадках. С северо-востока дул холодный, сильный ветер. Под порывисто стебающее его стенание высокие горы зеленовато-серых волн штормового моря, свирепо беснуясь в прибое, накатывались далеко на берег, и в шумном гуле том, отступая назад, оставляли на песке за собой медленно стекающий, точно тонко разглаженный, остаток пузыристо-шипящей воды.

Спускаясь с крыльца, Антип невольно коснулся глазом Топкинского плоскогорья с небольшими полосками хилых зерновых всходов, еще только зарождающегося сухинского земледелия, часто межеванного между собой, стенисто лесистыми границами. Затвердевшая земля, ссохлась неплодородно как камень, более как месяц лишенная небесной влаги.

На окраине неглубокой ложбины сосед Макар Вторушин пахал пары. Свежее перевернутая черновина вспаханной земли контрастировала, на фоне вядшее поникшей листвы межевого осинника начинающего уже желтеть от засухи, за которым лежала и его пашня.

Прошлой осенью он ее распахал, а по весне текущего года впервые засеял рожью. Освобождая земельную полосу от леса под пахоту, заготовленной при этом дощатой дранью обновил он крышу дома. Огорчительно, доски хватило всего лишь на избу, за то куда более важно, Антип присмотрел там же кондово-деловую древесину, чтобы среди полуразвалившихся строений ограды этой, поставить давно желанную мастерскую столярную. С такими горячими мыслями Обросев скользнул задумчиво по ограде глазами и, придирчиво, точно впервые ее изучая, принял окончательное решение: «А вот сюда, пожалуй, и воткнем» – уперевшись в сарай с провисшими стропилами, связующий амбар и завозню.

Старое, трухлявое дранье, беспорядочно сброшенное кучей при перестилке крыши так и продолжало лежать у покосившихся от времени ворот возле лицевое скособенившегося дома, хоть и с недавних пор обновлено глядевшего двумя маленькими окнами на улицу со стороны фасада и двумя такими же с тыльной стороны на хозяйственный двор. Справа от избы тянулись выстроенные в линию: амбар, тот самый полуразрушенный сарай, завозня и дровяник, соединяемый бревенчатым заплотом с теплыми скотными стаями и ворота в нем в огород. За стаями жердевое огороженный сенник, в задах огородных топящаяся по-черному баня. Перед ней ближе к дому, над замшелым срубом колодца, на привязанном к журавельной перекладине шесту, качалось на ветру, точно охваченное пламенем ржавое жестяное ведерце. Сплошным ковром устилая, в ограде густо зеленела мелкорослая трава-мурава. На покатых заметно прохудившихся крышах придомовых строений, поверх мшистой зелени пышно охвативших их, худосочно топорщилась случайно ветром занесенная, разная, сорная трава. В пошатнувшемся заплотном ограждение два прясла с улицы из нетолстых бревешек вот, вот готовы вывалиться из пазов, основательно подгнивших в земле и повалившихся набекрень столбов. За него безотлагательно и решил он сегодня взяться.

Со скотного двора с полным подойником молока, тускло отблескивающим в лучащемся свете высоко выкатившегося из-за гор небесного светила, вышла жена подоившая корову:

– Ето бяда, который день как ветрище садит, уже ль не надует и в етот раз дождика, хошь бы маленько смочило землицу – сказала она, поравнявшись с мужем, и продолжала – А чо в эдаку рань-то опеть поднялся? Воскресенье ж Христово мог бы и подолее седни поваляться в постельке. Я ить, стараясь, не тревожа тя, как можно тише поднялась.

– Солнышко-то ужо, вот а и где на небе – ответил Антип улыбчиво, позевывая – Заплот на улицу вишь как пошел…, боюсь, не пал бы, да ограда с улицы не разинулась.

– Ох, ты мнечиньки! А я мимо хожу, да и невдомек на огорожу глянуть, чо с ней деется….

– Ладно…, будет горевать, глядючи поруху не поправить, не все ж по охоте ладится, многое и по нужде неволюшке. Пока зачну разбирать заплотишко, ты шагай ка в дом живее, да варгань чаек…, как сгоношится, так кликнешь.

Шагнувшая уже было на ступеньку крыльца, Пелагея приостановилась:

– Слушай Антип, а чо ето Гнедой…, стал, как быдта прихрамывать на левую переднюю.

– Вечёр ишо хотел те сказать об етом…, менять, однако, придется его, хошь и годов не так димно. А, где и на чо, конишку доброго приобресть…, давай ка чуток опосля побаем.

Кажущееся совершенно не походящие по характерам друг дугу супруги Обросевы, как нельзя лучше ладили между собой, не взирая на многие лишения и трудности, сопутствовавшие им с первых лет совместной жизни. Миловидная лицом, возрастом моложе на три года Антипа, низкорослая толстушка Пелагея, до замужества Балдакова, с косой черной как смоль, все еще нередко заплетенной по-девичьи, никогда и ни в чем не перечила мужу. Не потому что совсем уж так безвольно подчинялась ему, а далеко не скандальная, обладавшая миролюбиво простецким благодушием, она всецело доверяла ему во всем. Он же плечистый, плотно сбитого телосложения мужчина, среднего роста, выглядел в двадцать семь своих лет намного старше. Далеко не сладкая жизнь с детских лет заметно отметилась на смуглом и несколько угрюмоватом его лице. В черных, коротко стриженых усах и бороде его, уже тонко серебрилась первая седина, а от карих и чуть раскосых глаз, под гущиной той же черноты бровей, ветвились в стороны мелкие морщины от много пережитого. Но, несмотря на мрачноватую неприветливость, мало когда сметаемую с лица, слыл он человеком довольно рассудительным и притягательно общительным во всяком разговоре с людьми. Может быть, поэтому многие побаивались не только проявления не редко крутого его характера и отменной физической силы, но и завидного острословия.

Она спасла его, как считал Антип, от мучительно-душевного разлада, когда влюблено отвергнутый Еленой Мушековой, покинув Байкало-Кудару, поселился он у двоюродного дяди в Сухой. Именно благостной простотой Пелагея сумела не навязчиво растопить сердечную его заледенелость ко всякому доброму в людях. И с той поры, как стали жить они вместе, он, почти не сомневаясь, что она ничуть не будет ему возражать, все равно держал совет непременно с ней по любому принимаемому им решению после этого житейскому.

Вооружившись ломом, лопатой и топором Антип распахнул калитку ворот и вышел на улицу. Полотно ее, проскоблив обвисшее притвором о землю, острой болью садануло ему по сердцу. «Погоди ж, поправлю огорожу, дойдет черед и до ворот, благо вереи к вам заготовил ишо загодя» – пронеслось успокаивающее в его голове. Поразмышляв с минуту с чего начать Обросев, сбросил с себя верхню курмушку и подцепил ее на заложку ворот. Поплевав на руки, он принялся с не вполне объяснимой для себя усиливающейся ожесточенностью разбирать заплотное прясло, примыкавшее первым справа к верее ворот. Орудовал то топором, то ломом, вынимая поочередно из столбовых пазов трехсаженные листвяные бревешки. Цельные и все еще пригодные для обновления дворового ограждения он оставлял и слаживал тут же одним штабелем, а подверженные гнилостному разрушению и трухлявые, пригодные лишь на дрова, взваливая на плечо, по одному оттаскивал в ограду и кучно сваливал возле дровяника.

Деревня в летнее время просыпается рано и минут через пятнадцать работы его сосед Давид Макельский, открыв оконные ставни дома и торговой лавки своей, подошел к работающему Антипу, точно весь лакировано светящийся благостно умиленной улыбкой:

– Бог в помощь! – бесподобно, учтиво приветствовал он.

– Доброго здоровьица и тебе – глуховато отозвался немного насуплено Обросев, стремясь скрыть недовольство из-за отрыва от работы, возможно и совсем никчемным разговором.

– Удивляюсь сказать тебе соседушка, как же это ты так ловко, умеешь серьезно работать.

– Да ежли б в охоту, а то ж поневоле…, не видно чо ли? – криво усмехнулся Антип – Но, а ты, как поживаешь, как торговлишка? – справился он встречно.

– Торговлишка, что она…, потребитель прет косяком, выручка валом, что может быть еще лучше, успевай, разворачивайся…, но, а на полном серьезе, иной раз – Давид помолчал – признаться…, и, и не очень – и сморщился, как будто проглотил что-то жутко кислое.

– Как так, ежли эдак у тя все ладом деется? – недоуменно и чуть ехидно произнес Антип.

– Ой, не надо, не трогай мое самое больное место ниже поясницы…, дети, жена, все что-то беспрестанно хотят от бедного еврея…, да и этот бесконечный ремонт…, тебе ли не знать, какой страшно запущенный домишко я приобрел…, да в какую конфетку его превращаю!

Дом Давид Макельский, поселившись в Сухой, приобрел у дочерей Тихона Филонова более года назад ушедшего из жизни. Простоявшее около ста тридцати лет, жилье имело это более чем жалкий вид. Грубо отесанный топором из круглого листвяка потолок, как и стены, рубленные в угол, и просевшие в землю с аршин в окладе, прогнили напрочь, особенно под двумя маленькими оконцами, слеповато взирающими на Байкал. Макельский существенно его подновил, чем при всяком подвернувшемся случае страшно гордился.

Откуда он прибыл, никто толком не знал, одни утверждали, что родом он из Польши и сосланный в Сибирь, другие, уроженец Одессы, вляпавшийся в какую-то контрабандную аферу по крупному, а третьи, из местных евреев, если располагает дружбой и тесными отношениями с кабанскими Эйдельманами, занимаясь, пусть и мелкой, но все ж торговлей.

– Так стоило бы покупать, ежли он тя по рукам ноне беда как вяжет – съехидничал Антип.

– Ну, зачем же так…, не будем очень несерьезно об этом! – отмахнулся брюзгливо Давид.

– И чо же не серьезного такого я те сказанул – в недоумение зыркнул глазами Обросев.

– Да вскинь глаза на мое обличие, я ж без моря жить задыхаюсь, затем в Сухой домишком и обзавелся, но умоляю…, сколько я за него отвалил, интерес бога ради не ко мне! – с театрально-наигранной напыщенностью важно и горделиво подвигал бровями Макельский.

– Да и не пытаюсь я вовсе – расхохотался Антип.

– Замечательно, чудесно…, зато, сколько дел и хлопот. Тебе ли не знать Антип, без больших дел и забот человек путь земной завершает безвременно…, а есть дела, заботы, счастливо и долго живет…, как дедушка мой, мир его праху, прожил много больше ста лет.

– Ужель Давидович и ты метишь не менее – скривился вновь лицом усмешливо Обросев.

– А то как…, скажу тебе с полнейшим серьезом, да и только да! – продолжал театрально возвышенно Давид, как вдруг, точно спохватился по какой-то очень важной неотложке – Боже мой, как заговорился! Пойду я, однако, а то ты меня тут жутко утомил, там может в лавку давно уже кто-то ломится, а я и не знаю, зачем с тобой здесь уши чищу.

– Давай, давай…, народ нонче летний, ранний, может и взаправду кто ужо подошел.

– Х-м, вразуми меня память…, зачем это я к тебе сегодня?.. – приостановился Давид – Ах да, вспомнил! Не могу ли справиться, и за сколько же ты этот домишко? – в масленой ухмылке расцвел в который раз лицом любопытствующий Макельский.

– Дык, в деремне давно ж все знают про ето и ты Давид Ильич, как вижу не без ушей.

– Что так, то так, милейший, но я, не более ж как для уточнения!

– Ну, ежель эдак, то шитай уточнил.

– О, Езус-Мария!.. Да и не в малейшем я сомнение, что ты так дешево его отхватил!

– Сказанул тоже дешево, домишко-то беда как крепко поизношен.

– Всемогущий праведный, что творится на свете белом, если люди твои хотят непременно быть смешными, да разве ж это деньги! – воскликнул Макельский, как из-за угла дома Обросевых вышел неожиданно, точно вынырнул Алексей Власов.

– Кого это мы видим…, какой человек, какой человек! И куда ж Алексей Васильевич с утра пораньше ты навострился? – словно ласточка, обворожительно учтиво пролепетал он.

– К тебе Давидович, к тебе в лавку наведаться.

– Ага…, в кармане по крупному зашуршала наличность, и ты решил перебросить ее мне.

– Кака в эдаку пору у рыбака наличность может быть, кавды Варгузин еван как боронит море, не нуждишка бы, дык повалил я к те спозаранку.

– Убедил, убедил…, я весь во внимание, рассказывай.

– Топоришко у миня на загляденье добренький был, тока крепостью грешил, но в кузню к Мокеичу и стаскал его. Да тот хватил лишка, перекалил холера, стукнул я им шипчее, щека то и отвалилась. А тут как на грех работенка по дому подоспела, дык без топора ж не обойтись, да и гвоздей фунта четыре не помешало б приобресть.

– Васильевич, ну какая работенка может статься у тебя по дому, ты ж у Васьки Болдагуева лет семь уж как махануло, его сторговал, в Сухую перевез, да и давно там все отстроил.

– Все, да не все, тебе ль Илья не знать, свой дом, это ж никавды не кончаема стройка.

– Топор говоришь, щекой обломился…, так ты съезди в Загзу к Дархану, он те и заварит – вмешался в разговор Обросев. Но его тут же нетерпеливо перебил Давид:

– Скажет тоже, съезди, заварит…, это сколько же хлопот! – сверкнув гневно глазами – Имею изложить куда более важное господа мужики, не лучше ли купить новый! – и, ухватившись за рукав, потянул он Власова чуть ли не силой за собой – Идем, идем Алексей без сомнения, у меня где-то там еще один новенький топоришко завалялся.

– «Вот балабол, натрещал, ижно голова кругом зашлась. И слова-то беда как он чудно одно к другому лепит, адали сеть ячея к ячее мастерово вяжет» – удивленно покачивая головой, смотрел Антип в след удаляющимся. Насмешливый и патетично наигранный эпатаж словесности Макельского, разительно отличающийся от сухинского просторечия вызвал у него прилив хорошего настроения. И он, скидывая с плеча последнее, принесенное в ограду бревешко пригодное не более как на дрова, мысленно произнес: «Ладно, хорош гля началу робить…, сходить, пожалуй, чайку, надо будет, однако, горячего пошвыркать».

Сполоснув лицо и руки у колодца в бочке с водой, из которой обычно поливали огуречные гряды, Обросев вошел в дом и скинул с себя верхнюю одежду. В кути, возле жарко истопившейся печи, деловито хлопотала Пелагея. На столе распространяли вкусно запах: пышная стопка оладий и запеканка, аппетитно дразнящая поджаристой корочкой – испеченные в печи только что в глиняных, печных плошках. В трубе, воткнутой в печной самоварник, гудел басовито, мелко подрагивая конфоркой, закипающий самовар ведерный. Дождавшись кипения, Антип водрузил его на стол свистящее попыхивающий белесыми парами. Наполнив кипятком, заварил он в заварнике вместо чая березовую чагу и, разлив по кружкам, забелил томленым молоком. Пелагея, выкатила из печного устья на шесток печеную в кожуре картошку, сложила ее в деревянную чашку и поставила на стол.

За утренним чаепитием Обросевы говорили в основном, что еще можно успеть сделать до летней рыбалки по обновлению дома, в котором прожили больше года. Построенный сто лет назад Филиппом Филоновым долгое время принадлежал он Кирсантию старшему сыну его, но в 1881 году тот переехал на жительство в Оймур. Имущественный же наследователь Кирсантия сын Григорий, то же оймурский житель, владевший сухинской мукомольной мельницей и этим домом, долго не мог их продать из-за отсутствия покупателей. Но с началом массового заселения Сухой, ситуация изменилась и он не без существенной выгоды продал мельницу Илье Тарбанову, а с домом заминка, затянулась еще на пять лет. Вновь прибывающие сухинцы всеми правдами и неправдами как могли, старались строить себе новые дома, Антип Обросев тоже горел желанием возвести новый. Но, на строительство даже небольшого дома, размером: семь на восемь аршин, по самым скромным оценкам того времени тратилось не менее 300 рублей, да половину такой же суммы нужно было иметь еще и на возведение построек разного хозяйственного назначения, без которых крестьянский быт был просто не мыслим. Но таких денег семья Антипа, прожив в Сухой восемь лет, так и не заимела. Когда же Григорий Филонов предложил ему этот старый домишко со всеми необходимыми постройками за 280 рублей, Обросевы, недолго раздумывая, располагая такими деньгами согласились. И Антип существенное его обновил, окладные бревна нижние, а с северной стороны, где-то и выше, сменил на свежие, оконные проемы увеличил на целую четверть в ширину и в высоту, обустроив фугованными колодами, окосячкой и одностворчатыми ставнями. В числе первых из сухинцев в разборные с пазом рамы вставил зеленоватое стекло. И пусть эти окна все еще слабо пропускали в дом божий свет, но в те годы, это уже являлось одним из самых значимых сухинских нововведений.

Без хорошей рабочей лошади крестьянскому хозяйству неминуемо грозило обнищание, чего Обросевы допустить никак не могли, но купив дом, они израсходовали все имеющиеся у них денежные средства и лишь в надежде, что летняя рыбалка поправит семейный их бюджет, завершая завтрак, решили приобретение ее отложить на некоторое время. Такую уверенность вселяло и то, что к двум имеющимся у них омулевым концам сетей, Пелагея связала новую сетевую дель, Антип посадил ее на тетивы и этим летом, ему можно будет рыбачить, полным долевым паем с любым владельцем большой, морской сетевухи.

Восстановив не менее половины полуразвалившегося уличного забора домовой ограды, Антип, собравшись уже на обед, увидел, подбирая разбросанный инструмент, как к нему со стороны морской приближался прямиком Иван Хамоев. Он шагал, прикрывая лицо ладонью руки, от высоко подметаемой с земли песочной пыли, кружащейся взвихрено под напорами сильных ветровых порывов. Он окликнул Обросева первым:

– Антип, постой-ка…, попредержись…, побаять бы надо безотложно.

Они, хоть и проживали не дальше как в сотне саженей друг от друга, не виделись с той поры как Антип, сославшись на занятость ремонтным обновлением купленного дома, весенними полевыми работами, отказался помогать Филиппу Ненашеву строить Хамоеву новую сетевую лодку. Горячее стремление жить как можно лучше, когда каждый из них уже довольно определенно занял общественно-житейское свое место в сухинской действительности, случалось не редко осложняло непростые отношения бывших друзей с детства, вот и такими недоразумениями. Но все же суровые условия сухинского бытия того времени неизбежно заставляли тянуться друг к другу и они отставляя остывающие обиды, вновь спешили по всякой острой необходимости за взаимной помощью.

Все последнее время Хамоев страшно злившийся на Обросева за отказ в помощи ему построить новую лодку, ругал, как умел Антипа, жутко сквернословя в семейном кругу. Но владелец теперь уже трех больших сетевых лодок, не считая малых, Иван заимел долгожданную возможность выставить этим летом закидной невод. За всем этим, в последние годы сильно разросшимся рыболовством, одному не доглядеть и он, долго ломая себе тем голову, решил лучшего помощника ему не найти и заглянул с предложением к Обросеву.

Подойдя вплотную к Антипу, сунул он мелко подрагивающую руку, приветствуя его:

– Здорово, как живется, можется! – заметно, суетливо кидая от него в стороны взгляд.

– Слава богу, живем помаленьку – слегка насмешливо-улыбающееся ответил Обросев, пристально глядя ему в лицо, стараясь угадать по какой же причине Хамоев подошел к нему.

– Та-ак! – растянул Иван и потянул Антипа присесть на лежащий столб бывшего заплота – Пойдем ка, потолкуем малость, дело есть важнецкое.

– Об чём…, в лодку не берешь? Так не беда, к Осипу попрошусь, надо ть не откажет.

– Погоди…, беда паря, каков гордец, выслушай наперва! – властно вскинул глаза Хамоев – Предложению хочу сделать, пойдешь ли ко мне на невод, поди, слыхал, как заимел я его.

Антип, топыря рукой карман, достал кисет и косо взглянул в смуглое лицо собеседника:

– Мать моя! А кем дозволь знать, возымел честь быть принятым? – протягивая табак.

– Ну, скажем…, навроде как правой рукой моей – заворачивая цигарку, ответил Иван.

– Как, правой рукой? Она ж у тя я вижу справная! – Антип расслабленно усмехнулся – А вот ежели пай мой сетевой в каку либо лодку возьмешь, простым наемным башлыком к те на невод, пожалуй, и пойду – и с плохо скрываемой радостью заискрил кресалом.