Тьма впереди

Приехав домой и загнав машину за ограду, Илья пикнул сигнализацией, сделал два шага к крыльцу и услышал, как Чёрт низко злобно зарычал. Оглянулся. Висок пронзила боль. Красная редиска рассыпалась по чёрной земле. Лай превратился в жалобный скулёж и затих.

***

– Молодец, городская. Первый шаг сделан.

Они сидели за пустым и чистым столом после ужина и, как повелось, разговаривали. Но сегодня, Вера чувствовала это, она заслужила одобрение бабы Таши, а значит, та расскажет что-то важное и, может, даже соблаговолит ответить на вопросы.

– Это какой же? – спросила Вера, стараясь поддержать беседу.

– Избавиться от вещей из прошлого. Шмоток это не касается – нужно же тебе в чём-то ходить. Авот машины, телефоны, набитые воспоминаниями, дорогие сердцу вещи должны исчезнуть. После твоего ухода в печку полетят документы, деньги, тряпки и всё, что останется. Но первый шаг, он самый трудный. И самый важный. Знаешь, как я оказалась здесь? – не делая паузы, спросила баба Таша.

Вера покачала головой.

– А то ж. Я сама почти не помню. В таком бреду приползла. Ну слушай. И мотай на ус.

Я родилась в маленьком селе, да в большой семье. Здесь, на Алтае. Мать и отец, сестры и братья, бабушки и дедушки, тётки и дядьки. Как старший ребёнок, я постоянно всем была должна. «Наташка, заправь постели! Наташка, успокой Айдарку! Наташка, накорми собак!» Всё, о чём я мечтала, – побыть одной. Почти как ты. Иногда мне удавалось сбежать в лес, там была чудесная полянка, укромная, тихая. В июне она цвела жарками и клевером, в середине лета устилалась подорожником и лопухом, к осени разрасталась высокими травами, которые прятали меня от посторонних взглядов надёжнее самых высоких стен. В первый раз это случилось со мной именно там.

Я моргнула и вдруг оказалась в другом мире. Он был совершенно такой же, как этот, но другой. Вокруг меня была та же поляна, те же пихты, тот же ручей бежал рядом, но я была не я. Дома меня ждал покой и уют. Любящий муж. Полный холодильник продуктов. Красивая постель. Откуда-то я это точно знала. Вскочив с места, бросилась навстречу чуду. Но стоило вернуться в деревню, меня словно колуном по голове ударили. Мозг раскололся надвое. Я в жизни такой боли не испытывала. Упала на четвереньки, поползла. Кто-то увидел, помог. Я отключилась, а когда пришла в себя, дома всё было по-прежнему. Ор, грязь, суета.

С тех пор у меня регулярно случались приступы. Сначала всё вокруг менялась. Приходили восторг и счастье. Потом начинала болеть голова, и хорошо, если я теряла сознание, но чаще часами металась в агонии. Врачи сказали, что у меня опухоль в мозге, и жить мне осталось недолго. Не знаю, что меня держало на этом свете, но я не умирала.

В деревне поползли слухи о моих припадках, меня прозвали чокнутой. В школу ходить я почти перестала, потому что одноклассники стали издеваться. То коровью лепёшку в пакет с учебниками подложат, то изобьют в раздевалке. Лечить меня пытались по-своему. До сих пор помню, как бабка запирала меня в тёмной и холодной бане, заставляла раздеваться донага и хлестала чертогоном. Его колючки раздирали кожу до крови, а она всё не унималась: «Кричи: алмыс! Кричи!» Считала, что во мне поселился злой дух.

Поляна в лесу оставалась единственным местом, где я могла поплакать, помечтать, что вылечусь, полежать на траве, глядя в небо. Но и там меня настигли.

Мужик из соседней деревни, охотник, проходил мимо, когда я была там одна. Подошёл. Увидел, что я плачу. Стал утешать, говорить, что я красивая, что он заберёт меня к себе, поможет, защитит, а потом прижал к земле и задрал мне юбку. Было почти не больно. Что мне боль? Но потом он встал и, трясясь как с похмелюги, бросился бежать. Больше я его не видела.

А потом стало ясно, что я понесла. Никто даже и не удивился. Что взять с чокнутой? Никого не волновало, кто отец. Дурочка могла под любого лечь. Никто не спрашивал, как я собираюсь жить дальше. Они ждали, что я умру вместе со своим ребёнком во чреве. Но я не умерла. Больше скажу, приступы прекратились. Я поверила в то, что смогу вылечиться. Решила родить и уехать с малышом как можно дальше отсюда. Туда, где никто меня не знает. – Баба Таша замолчала, глядя куда-то за спину Веры невидящим взглядом. Морщины на её лице как будто разгладились, а глаза расширились, и сквозь маску старости проступила сила юной женщины: красивой, смелой и умеющей прощать. Дальше она заговорила быстро и сухо: – После родов приступы вернулись. Только теперь я переносилась не в рай, а в ад. Меня преследовали чудища, которые рвали мозг и тело на части, пили мою кровь, заживо сдирали с меня кожу. Сколько бы я ни кричала, ни дралась, ни убегала, бесполезно. Раз за разом кошмары наяву повторялись. И вот однажды я очнулась. Вокруг ночь. Я стою у кровати и сжимаю горло своего сыночка. А он не дышит. И не двигается. И вдруг слышу за спиной: «Чокнутая! Ты что наделала?!»

Мать орала так, что перебудила всех. А я… я просто выскочила на улицу, в чём была, и побежала. За мной погнались все чудища разом. Огненным дыханием обжигали мою спину. Стоит хоть на секунду замешкаться – разорвут на части.

Не знаю, как я оказалась здесь, в Каракаргане. Кажется, скиталась. Кажется, голодала. Меня подобрал Темир, тот, кто был привратником до меня. Приютил, выходил и рассказал о переходе.

Баба Таша снова замолчала, достала из кармана халата сигарету, прикурила дрожащими руками и, сделав несколько глубоких затяжек, сипло произнесла:

– Остальное завтра. Иди спать.

Глава 14. Это война

Илья открыл глаза, и тупая боль впилась в голову, словно кто-то ковырял толстым пальцем прямо в мозгу. Перед глазами сначала запрыгали красные пятна, затем всё расплылось вязкой темнотой. В памяти вспыхнули обрывки: шорох гравия под чужими шагами за спиной, чьё-то смазанное лицо, которое он не успел разглядеть, а потом – глухой удар по виску и провал в темноту.

«Где Чёрт?» Внутри вспыхнула паника. Он был рядом. Рычал. А потом… заскулил. Сука! Илья дёрнулся, но понял, что руки и ноги крепко связаны. Он лежал на диване в своём доме. И не понимал, что происходит.

В комнате стояла глухая, непроницаемая тьма. Ни одного блика, как будто мир проглотила вечная ночь. Догадался: кто-то задёрнул шторы. Чтобы ничего не было заметно с улицы. И тут же услышал незнакомый голос.

– Очухался? Вот и молодец. А теперь слушай сюда. Забудь о том, что видел в лесу. Продолжишь лезть не в своё дело, будет худо. Усёк, чувак?

Голос был низким, прокуренным. Как назло, Илья не мог разглядеть лица говорившего. Только почуял запах застарелого пота, смешанный с вонью от грязной одежды. А ещё тянуло соляркой. Ощущение собственного бессилия подняло волну бешенства.

– Да пошёл ты, – прошипел Илья.

– Зря.

Удар кулаком в живот заставил его согнуться пополам.

– Пса сейчас кончить или ты передумаешь?

Кровь прилила к лицу, в висках застучал пульс. Значит, жив! И тут же снова накатил страх. Илья стиснул челюсти и попытался восстановить дыхание.

– Не надо. Я понял.

Чужак резко приблизился. В нос ударил смрадный жар, словно это был не человек, а плотоядное чудовище. Между запястий проскользнуло холодное лезвие. Пара грубых движений, и руки освободились. По полу из комнаты до двери прокатились быстрые тяжёлые шаги. Хлопнула дверь.

Кое-как поднявшись на ноги, Илья допрыгал до комода, достал из верхнего ящика охотничий нож и перерезал верёвку, связывающую ноги. Руки крупно дрожали. Давай, давай! Дотянулся до выключателя, зажмурился от ярко полыхнувшего света. Бросился искать Чёрта.

Тот лежал на крыльце, под дверью. Из пасти текла кровь. Грудь тяжело вздымалась. Но главное, он был жив.

Илья упал на колени, прижал его к себе и начал гладить, тихо приговаривая:

– Всё будет хорошо… Всё будет хорошо…

Глаза резали злые слёзы. Кто-то вторгся на его территорию. Дом перестал быть безопасным местом. Когда уровень адреналина в крови упал, его накрыло словно тяжёлой бетонной плитой одна-единственная мысль: это война.

***

Таблетки не помогали. Лоб Миланы оставался сухим и горячим. Она спала, свернувшись калачиком на родительской кровати прямо поверх покрывала, и хрипло дышала. Вера лежала рядом, в полной темноте, не отнимая рук от дочери, чтобы в тот же миг почувствовать, когда на её коже выступит спасительный пот. Скорая всё не ехала. Олег задерживался в офисе, готовился к каким-то важным переговорам, хотя уже перевалило за полночь.

Дверь открылась, в спальню проскользнула Алиса, тихонько легла сзади, обняла мать тонкой ручонкой и зашептала:

– Мам, ты не переживай. Мила поправится. А когда я вырасту, придумаю лекарство. Такое, чтобы выпил – и сразу выздоровел.

Вера закивала головой и беззвучно заплакала.

Скорая всё-таки приехала, девочке поставили укол, и жар спал прямо на глазах. Все трое наконец спокойно уснули, так же лёжа в обнимку на одной кровати.

Под утро, проснувшись от того, что хлопнула входная дверь, Вера выскользнула в коридор и увидела мужа. Он бросил на тумбочку ключи, повесил пиджак, разулся, поцеловал её в щёку и пошёл в ванную, не говоря ни слова. От него слишком резко пахло одеколоном, словно он пытался заглушить какой-то другой запах. Пота? Алкоголя? Чужого тела?

Не соображая, что делает, Вера бросилась следом.

– Почему тебя никогда нет дома, когда ты нужен?

Олег уже снял рубашку и умывался. При ярком холодном свете потолочных ламп его лицо выглядело серым, одутловатым, на лбу и под глазами темнели заломы глубоких морщин. А ведь ему уже за пятьдесят, подумала она.

– Ты издеваешься? Я устал, как собака. Давай поговорим, когда я посплю.

– На нашей постели спят девочки. Не знаю, где ты собираешься лечь. Может, там, где провёл ночь?

– Вера, не начинай. Я тебе сто раз говорил: найми няню!

– А я тебе сто раз отвечала: не хочу, чтобы о моих детях заботилась чужая тётка!

– Прекрати вести себя как колхозница, ты давно уже не живёшь в своём вонючем бараке среди алкашей! Пора менять привычки и убеждения.

Ей захотелось его ударить. Она отчётливо помнила, как закололо правую ладонь. Но вместо этого она сжала её в кулак. Со всей силы, до боли впившись ногтями в кожу. Проглотила жгучие слёзы и ответила:

– Ты прав. Я постараюсь. Постелю тебе в зале.

Когда она расправляла складки на чистой простыне, аккуратно разглаживая её по дивану, в голове пульсировала только одна мысль: «Он даже не спросил, что случилось. Даже не спросил…»

Вера часто заморгала и обнаружила себя сидящей на стуле и неотрывно глядящей во двор. Почему она вспомнила об этом именно сегодня, после рассказа бабы Таши? Почему провалилась в прошлое, устав выглядывать в окно и прислушиваться: не показались ли на дорожке два знакомых силуэта? Не зазвенит ли колокольчик Васька? Её снедало желание узнать, что же было дальше. Как баба Таша оправилась от убийства собственного дитя и душевной болезни? Как стала той странной, но совершенно вменяемой, прагматично-практичной, саркастичной, злобной старухой? Может, и она, Вера, когда-нибудь окончательно засохнет, превратится в похожую на камень корягу, и перестанет чувствовать боль, вину и стыд?

И тут же одёргивала себя. Зачем ей это? Зачем вообще она здесь? Почему всё глубже погружается в эту странную, незнакомую, чужую жизнь, если даже не верит в то, что переход существует? Не верит, что крышка подпола, которую она на всякий случай обходит мимо, боясь наступить, скрывает мрачную бездну, портал, ведущий в параллельную реальность? Конечно, нет. По полу вечно, даже в самую жару, ползёт холодок, дом слишком старый, без электричества и каких-либо удобств, хозяйка, долго живя в одиночестве, разумеется, немного слетела с катушек и общается с телёнком как с кошкой или с собакой. Да, здесь такая тишина, что никакие «Битлз» её не заполнят, не заглушат. Только беспрестанные песни лесного конька и кукушки, только тревожный звон колокольчика и воркование ручья. Тут всё не так и в то же время совершенно обычно. Никаких аномалий.

Однако услышать продолжение истории ужасно хотелось. И ничего с этим не поделать.

Только солнце спряталось за горой, Вера услышала тихое пение колокольчика и ласковый говор бабы Таши. Вздрогнула. Плюхнула на стол тяжёлую чугунную сковороду, полную гренок, – жареный хлеб, пропитанный молоком и взбитыми яйцами, ещё не успел остыть, – положила две вилки и поставила на печку чайник.

Баба Таша степенно вошла, омыла руки и лицо, молча села и принялась за еду. И только когда сковорода опустела, Вера осмелилась спросить:

– А дальше расскажете?

Старуха не спеша закурила и начала:

– На чём же я остановилась? На Темире, кажись. Ну да. Он был отличным мужиком. Я таких и не видывала. Невысокий, худой, но сильный и добрый. Ему тогда около пятидесяти было. А мне девятнадцать. Первые дни мы почти не разговаривали. Он меня кормил. Вкусно и много. Заставил в бане отмыться. На ночь заваривал пустырник и мяту. Ничего не требовал. Я много спала. Будто осыпалась за всю прошлую жизнь в этой тиши и благости.

И только потом он начал спрашивать, что да как. Я всё как на духу поведала. Про ребёночка, про болезнь, про насильника, про семью… И честно призналась: мне не жить. Или вот-вот сдохну от опухоли, или в петлю полезу. Темир слушал. И не осуждал. Когда я выговорилась, стало легко. Ведь меня никто никогда не слушал. Он только сказал: «Оставайся, если хочешь. Будешь помогать по хозяйству. Я тебя пальцем не трону, как к дочери буду относиться». И я осталась.

Это были лучшие дни в моей жизни. Желая отблагодарить его, я не только мыла, стирала, готовила и ухаживала за огородом, но и однажды, чего греха таить, предложила ему себя. Он сдержал слово, отказался. А я в тот же миг поняла: мне никто кроме него никогда не будет нужен.

Приступы случались всё чаще, и когда это происходило, Темир всегда был рядом. Его присутствие, ласковые прикосновения к моей голове, травяные отвары, которые он буквально вливал в меня, облегчали муки, но, конечно, не могли излечить. Видя, что мне становится хуже, он рассказал про переход. Я сразу, не раздумывая, уцепилась за эту возможность.

«Нет мне места на этом свете, ты же знаешь. Хочу уйти. И если вдруг повезёт попасть туда, где я смогу избавиться от боли, забыть то, что сделала, значит, буду счастлива. Счаст-ли-ва. А ты был счастлив, Темир?»

Он ничего мне не ответил. И про себя, про своё счастье или несчастье не рассказал. Наверное, не хотел умножать мои печали.

И вот, через три месяца после этого разговора, я спустилась в подпол. Ты должна знать, что сделать это непросто. Там семь ступенек. С каждой новой ты погружаешься в непроглядную тьму. Тьму мертвящую, засасывающую, живую. Там внизу что-то двигается, колышется, неслышно булькает. Что-то жадное и голодное. С каждой ступенькой твой страх растёт. Это ни с чем нельзя сравнить. Тебя почти парализует. Каждая клеточка тела вопит и молит о пощаде. Желание развернуться и убежать настолько сильное, что ты едва устоишь. Но как только ты спустишься и захлопнешь крышку, тьма проглотит тебя. Чавкнет. И отрыгнёт по ту сторону реальности.

А там…

Баба Таша замолчала, глядя в окно. Вечерний сумрак наползал на дом, поглощая цвета и звуки. Вере показалось, что он сейчас проникнет в окно, лизнёт стол и в следующую секунду от них ничего не останется. Они обе превратятся в безмолвные тени и будут обречены неподвижно сидеть на своих местах, ведя страшные разговоры, до скончания времён. Она вздрогнула.

– И что… там?

– Там рай.

– Как это?

– Ты не поймёшь, потому что рай у каждого свой, как и ад.

– Так почему же вы вернулись? И как это возможно?

– Возможно. Коли поймёшь, что здесь есть что-то поважнее рая. Но просто так вернуться нельзя. Знаешь, сколько мне лет?

Вера непонимающе уставилась на бабу Ташу. Глубокие морщины на круглом лице, пигментные пятна на лбу и щеках. Ввалившиеся глаза. Почти безгубый рот. Восемьдесят? Девяносто?

– Сорок девять.

– Что?

– Плохо сохранилась, да? – Баба Таша каркнула и полезла за новой сигаретой. – Когда я вылезла обратно из подпола, меня встретил Темир. Молча обнял, но в его глазах я увидела такой ужас, какого никогда не видела. Подошла к зеркалу и обомлела. На меня смотрела сморщенная высохшая старуха. За те три дня, что я провела по ту сторону, я постарела на пятьдесят лет. И с тех пор не менялась. Но болезнь ушла совсем, словно её и не было.

Вера сморщилась, пытаясь удержать в уголках глаз наползающие от шока слёзы. Ей не удалось, и щёки защипало от солёной влаги.

– Ну так вот. Уходить страшно. Но возвращаться ещё страшнее.

Глава 15. Озеро Безмолвных

Утоптанная, хорошо знакомая тропа вела вверх через светлый кедрач. Илья уверенно шёл вперёд. Нога зажила. Чёрт оправился. И когда они снова оказались в горах с группкой туристов, жизнь показалась вполне сносной, даже приятной. Нет ничего лучше, чем идти вот так, точно зная, что, сделав два подъёма и два спуска, окажешься в широкой изумрудной долине, устланной мягкой травой и подсвеченной сотнями округлых головок огоньков. Посреди неё идеально круглым глазом в небо смотрит озеро. А небо смотрит в озеро. И ты сначала замираешь, в который раз любуясь этим видом, а потом слышишь, как сзади так же останавливаются и замирают те, кто видит это впервые. Раздаются восторженные ахи и щелчки фотоаппаратов.

Дальше всё просто. Вы спускаетесь к озеру, туда, где под густыми пушистыми кедрами оборудовано место для стоянки, разбиваете лагерь и отдыхаете. Ты разводишь огонь, готовишь тушёнку с гречкой, попутно помогая самым неопытным ставить палатки, и тихо радуешься простым вещам: горячему чаю со смородиновым листом, сорванным по пути, лёгкой спине без рюкзака, предстоящей спокойной ночи.

В этот раз с туристами повезло. Две молодые семейные пары: Макс с Ритой и Даня с Ирой. Простые, без понтов. С такими приятно совершить несложную прогулку в горы. Два дня туда, до озера, и два дня обратно, до Чарыка. Да, Лёха немного бесил своим нытьём (стёр ногу, сорвался с бревна в ручей и промочил кроссовки), но в целом всё шло хорошо.

О возвращении думать не хотелось. При мысли о том, что нужно будет жить в постоянном ожидании удара, оглядываться и прислушиваться к каждому странному звуку внутри у Ильи всё холодело. Он не знал, что делать с теми, кто рубит лес, с тем, кто вломился к нему в дом и угрожал убить Чёрта. Ответа от полиции он не получил, но не особо и рассчитывал. После того, как его самооборона превратилась в умышленное убийство, он мало верил в правосудие. Но что оставалось? Прокуратура? У лесорубов вполне может быть какое-то разрешение, которым они в своём беспределе прикрываются. Даже липовая бумажка сильно затруднит дело. Нужно будет доказывать, настаивать на выездной проверке. А если там всё схвачено и куплено, то ему вряд ли удастся добиться правды. Но другого пути нет.

Первым делом нужно будет вернуться на поляну, сделать фото и видео, которые не удалось сделать в прошлый раз и, если из полиции придёт отписка, придать эту историю огласке.

Илья посмотрел на ритмично покачивающийся хвост бегущего впереди Чёрта и вспомнил об угрозе. Придётся быть очень и очень осторожным.

***

Вечером сидели у костра. И когда туристы попросили рассказать какую-нибудь историю с привкусом алтайской мистики, Илья напрягся. Он не пил коньяк, который щедро разливал по кружкам Макс, считавший себя главным после гида, но следил, чтобы его подопечные держали себя в рамках. Пока всё выглядело вполне пристойно, но играть роль тамады он ох как не любил.

– Ну давай. Пощекочи наши нервы. Или пощекоти, как правильно? – хохотнул Макс.

– Пощекотай! – залилась хохотом его жена Рита, шустрая рыжая девушка, похожая на белку.

Вторая парочка шутку не поддержала, и только сейчас Илья заметил, что они сидят на пионерском расстоянии, пьют из кружек молча и не смотрят друг на друга. Вот гадство! Когда успели поругаться? В походе это плохо.

Желая разрядить обстановку, Илья начал на ходу сочинять.

– Знаете, почему в этом озере нельзя купаться?

– Потому что околеть можно? – продолжал шутить Макс.

– Можно. Но не в том смысле, который ты имеешь в виду. – Костёр резко щёлкнул, выпустив в набухающее чернотой небо яркие искры. Ребята притихли. Все до единого уставились на Илью. – Оно называется озером Безмолвных, и его вода не зря кажется волшебной. Издали она ярко-бирюзовая, а вблизи совершенно прозрачная, настолько, что каждый камушек на дне видно, даже в самом глубоком месте.

Говорят, в те ночи, когда туман ползёт со скал и звёзды прячутся за облаками, как сегодня, вода становится чёрной-пречёрной, как зрачок у испуганного зверя. В такие ночи лучше не подходить близко к берегу и уж точно не смотреть в воду.

Много лет назад, ещё в советское время, у этого озера остановилась группа туристов. Их было пятеро, как нас с вами. Они пили водку, пели песни у костра, и одна из девушек решила искупаться, мол, озёрная вода сохраняет молодость. Ночь была тёплая, безлунная, а вода в озере такая тёмная, что её и разглядеть-то было трудно.

Она зашла в воду. Сначала повизгивала от холода, потом застонала от удовольствия, а потом замолчала. Ни звука, ни всплеска, ни девушки. Как будто её стёрли ластиком.

Всю ночь ребята искали, звали, бегали по берегу. Но так ничего и не нашли. Так же, как и милиция, как и местные жители несколько дней спустя.

Говорят, тому, кто смотрит ночью в чёрную воду, озеро может показать не только его отражение, но и то, что прячется на дне. И если ты продолжишь смотреть, Безмолвные утянут тебя в свой тихий мрак, заставив тем самым замолчать навсегда. Вот почему местные тут не шумят и никогда не купаются, особенно ночью.

По поляне разлилась гнетущая тишина. Её нарушал только ласковый треск смолистых дров в костре.

Рита залпом допила коньяк и тише обычного произнесла:

– Пойду-ка я спать. Макс, ты со мной.

– Но…

– Это не обсуждается.

Когда эти двое ушли, Илья заметил, что Даня и Ирой сидели на бревне уже ближе друг к другу, а ещё через минуту парень подсел вплотную и обнял жену за плечи. Та не возражала.

Это хорошо. Одна-единственная байка достигла сразу двух целей: уберегла весёлых и пьяных туристов от купания в озере и помирила мужа с женой. Теперь можно спокойно лечь спать.

***

Вера проснулась от пения птиц. Дом окутывала сонная тишина, и только за окнами уже во всю гудела жизнь: жужжали пчёлы, трудились муравьи, сновали ящерки, учились летать сорочата. Она не могла привыкнуть, что можно спать с открытыми окнами, без берушей и кондиционера, не просыпаться от рёва автомобилей и визга шин, не страдать от укусов комаров, не хвататься за телефон, едва откроешь глаза: сколько сообщений пришло за ночь, сколько писем, эсэмэсок, уведомлений, пропущенных звонков?

Теперь она жила в доме без электричества, у неё не было ни телефона, ни машины. Деньги она отдала бабе Таше, та перевязала их бечевкой, положила в коробку из-под печенья и спрятала на чердаке. Вера хмыкнула, представив, сколько денег там могло скопиться за последние годы от таких, как она, «постояльцев».

У неё не осталось ничего из прошлой жизни, кроме нескольких тряпок и памяти. Но память нужна, чтобы закончить то, зачем она сюда приехала. А пока… пока впереди целое лето. Её последнее лето.

Вскочив с раскладушки, как будто ей шестнадцать, Вера умыла лицо, наспех почистила зубы и выбежала на улицу. До уличного туалета, пахнущего внутри нагретым на солнце деревом, вела заросшая малиной и крапивой тропка. В сладком утреннем воздухе плыли, прилипая к лицу и голым рукам, невидимые паутинки. Ноги сразу промокли от росы. Вера пристроилась над дыркой и взглянула в вырезанное на двери сердечко – интересно, какое отношение оно имеет к нуждам выделительной системы? Сквозь него виднелось ультрамариновое небо. Краску такого же цвета, сделанную из лазурита, добытого в далёком Афганистане, использовали древнерусские иконописцы и монахи, рисуя миниатюры в рукописных фолиантах.

Вера уже не удивлялась тому, что Сартакпай, побывав в этих местах, нарисовал ту картину.

Она вернулась в дом, доела остатки вафель, привезённых из города, запила водой и решила обследовать дом, пока бабы Таши нет дома.

Ей казалось, что тут нечего и негде прятать. Самое страшное, если верить легенде, спрятано на самом виду – под квадратной крышкой подпола с медным кольцом вместо ручки. Крышка словно была выставлена напоказ. Ни коврика сверху, ни какой-то мебели. Что будет, если она откроет её прямо сейчас? Возьмёт фонарик и спустится. Что она там найдёт? Уж вряд ли живую бездну. Скорее полки, заставленные банками с прошлогодним вареньем да ящик проросшей картошки.

Но проверить Вера так и не решилась. Она обещала бабе Таше, что не притронется к крышке. А вот про остальной дом ничего не обещала.

Шагнула в спальню. Раскладушка, сверху скомканный спальник. Как укор – идеально заправленная кровать хозяйки дома. Почему Вера ни разу не просыпалась, когда она вставала, умывалась, завтракала, уходила на прогулку? Впрочем, умение бабы Таши появляться и исчезать бесшумно поражало её с самой первой ночи, когда они познакомились.