Тьма впереди

Умывшись, Вера перекусила остатками вчерашнего ужина. Убрала за собой. И вышла во двор.

Стоял тихий солнечный день. Вокруг никого. Она провела взглядом по линии гор. Вдохнула всей грудью сладкий воздух. Села на ступеньки крыльца, прикрыла глаза. Воспоминания закружились в голове, как листья, подхваченные ветром.

Выпускной вечер в художке. Ей пятнадцать. Олег Молчанов – меценат, благотворитель, попечитель, чьё имя в школе произносилось лишь с придыханием, почтил их своим присутствием. Она же видела только равнодушный взгляд и дежурную улыбку, костюм, словно вырезанный из бумаги и приклеенный к его фигуре, лёгкую седину на висках. Слышала ненужный пафос в его словах, звучавших со сцены. И вдруг, когда они поменялись местами – она поднялась на помост за свидетельством об окончании школы, а он сидел в первом ряду внизу, – его взгляд остановился на ней и задержался неприлично долго. Словно осветил софитом. Время замерло. Она смотрела на него. Он на неё.

Следующий кадр. Она – выпускница архитектурно-художественной академии. Ей двадцать три. И снова, как дежавю, как фотография из любимого, зачитанного до дыр глянцевого журнала: он в чёрном костюме, чуть старше, серебро в волосах гуще, но на этот раз он приблизился, она услышала горьковатый, дурманящий запах его одеколона и густой, как свежая гуашь, голос: «Я видел твои работы, ты одна из лучших студенток академии. Предлагаю отметить это событие скромным ужином. А потом я отвезу тебя домой. Согласна?»

Она отказала. Откуда только взялась смелость? И побежала со всех ног домой по тёмным закоулкам, уже зная, что никуда от него не денется. Рисовала, рисовала, рисовала. Что дальше – непонятно. Как выбраться из ада, который вокруг? Умирающая мать, гниющий барак, беспробудно бухающие соседи. Денег хватало только на хлеб, макароны, замороженную курицу и дешёвое пиво. Идти работать в школу? Рисовать портреты на набережной? Освоить другую профессию? Где взять деньги на новый комп – старый рассыпался на запчасти?

А потом опять – хоп, словно ничего и не было – тёплые руки Олега на её талии. «Девочка моя упрямая, неужели думала, что сбежишь? От судьбы не сбежишь. А то, что ты моя судьба, я сразу понял. Не надо ни о чём думать. Я всё решу». Первое прикосновение губ к губам. И потом сразу суматоха и маскарад свадьбы. Роддом раз. Роддом два. Галерея. Средиземное море, няня, оливки, хамон, мартини. Первое сентября Алисы, праздник осени в садике у Миланы. Слёзы, поцелуи, крики, ласки, боль, радость.

Картинки всё быстрее мелькали перед глазами, Вера не могла сосредоточиться ни на одной. Её стремительно затягивало в водоворот, из которого уже не выбраться, и вдруг будто вышвырнуло на берег.

– Ты же знаешь, что я люблю тебя, даже когда ненавижу?

Она не видела лица мужа, только отчётливо слышала его голос. Когда, когда он сказал эту фразу? А что было дальше? Что она ответила? Вера не могла вспомнить. Ей почему-то казалось жизненно важным вспомнить момент, когда он это произнёс. Увидеть картинку. Проверить её на истинность. Но перед глазами стояла темнота, а фраза, стократ повторённая, снова и снова раздавалась в ушах, пока наконец не растаяла эхом в бесконечности.

– Я тоже любила вас…

Чувства вернулись разом. Скрип деревянных ступенек крыльца, прохладный ветерок в лицо, птичье пение. Вера открыла глаза и увидела, что наступил вечер. Раз, и солнце село за гору.

Тут же снаружи раздалось протяжное «му-у-у-у». И следом ласковый старушечий голос:

– Вот и пришли, Васёк, вот и дома.

Глава 9. Легенда о переходе

– Ну так садись и слушай. – Баба Таша завела Васька в коровник, а сама зашла в дом. Умылась, вскипятила воду в чайнике, заварила какую-то ароматную травяную смесь и, только когда та настоялась, разлила по кружкам. Заговорила: – Раз осталась, буду с самого начала рассказывать. Многое тебе придётся узнать, многое выслушать. Каждый вечер вот тут будем садиться и разговаривать. Только сначала ты молчи, спрашивать потом станешь, когда я разрешу. Надо, чтобы у тебя в голове всё постепенно укладывалось, слой за слоем, как глина на дне речки.

Вера села за круглый стол у окна. Смахнула с затёртой клеёнки несуществующие крошки и посмотрела на бабу Ташу. Слушать её было и любопытно, и жутко, как в детстве, когда кто-нибудь из старших начинал рассказывать страшные истории.

Старуха отхлебнула чаю, прикрыла глаза и заговорила тихим, ровным голосом, способным кого угодно ввести в транс. Вера к своей кружке не притронулась. Боялась снова попасть под воздействие бабкиного зелья.

– В незапамятные времена возвышалась в этом диком краю одна-единственная гора – Алтынташ, Золотой Камень. Та самая, что сразу за домом. В её тени простирался могучий лес, наполненный первобытными тайнами и духом четырёх стихий. И хозяевами этих мест были только звери да птицы.

Но даже горы иногда содрогаются. Однажды на рассвете земля застонала, затряслась, и у подножия Алтынташа разверзлась расселина. Она была страшна и глубока, будто сам Эрлик, повелитель нижнего мира, разорвал почву, чтобы выпустить зло наружу. Но тогда некому, кроме тварей лесных, было испугаться, некому было понять, что явилось на свет.

Шли века. Дожди размывали расселину, ветра заносили её землёй и песком, камнепады засыпали булыжниками. Она становилась уже, мельче. Сначала на её дне проклюнулась трава, потом полезла молодая кедровая поросль, и только самый внимательный взгляд мог заметить, что земля в той расселине иная – не такая, как всюду. Она была темнее, жиже, даже в самую сухую пору. А порой мелко булькала и толкалась вверх, словно кто-то пытался выбраться наружу.

Первыми сюда пришли охотники и кочевники, которые искали новые пастбища в долине Талсу и удачу на промысле в лесах на склонах Алтынташа. Они заметили, что звери, подойдя близко, шарахаются от расселины, хотя могли бы перейти её, а птицы не садятся на ветки растущих по краям деревьев.

Потом кто-то упал вниз – то ли по глупости, то ли по злому умыслу. И исчез. Ни криков о помощи, ни тела, ни костей не осталось. Пошёл слух: гиблое это место, если спустишься в расселину, пропадёшь без следа. Но однажды поднялся со дна её человек и сказал: «Тот, кто спустится до самого дна, попадёт в иной, светлый мир. Там поля богаче, вода слаще, свет ласковее. Но главное, там живы те, кого мы любим».

С той поры повелось считать расселину дверью в лучший мир – мир предков и духов. Проходить туда решались лишь избранные – от великой нужды или от безмерной тоски. Люди глядели на это дело с опаской, без крайней надобности не тревожили место.

Поселилась тогда у подножия Алтынташа шаманка. Она понимала шёпот ветров и видела вещие сны. Умела путешествовать между мирами и лечить болезни. Только ей дозволялось помогать живым перебираться на другую сторону. Она стала первой привратницей и охраняла это место от людей.

Скоро в эти края пришёл иной люд – русские. Узнали они про расселину, но, когда несколько сородичей ушли и не вернулись, рассердились они, убили старую шаманку и начали сторониться этого места, а всё, что случилось, держать в тайне. Говорили: «Не ропщи на Господа, не ищи ни лёгких путей, ни лучшего мира, неча уходить от греха через потаённые двери. Дьявольское это место».

Ещё прошло время. Русские перестали уповать на бога. Начали рубить и вывозить лес. Полысела земля. Обмелели реки. Звери ушли за перевал. Провал сровнялся с землёй, а сверху выросла изба.

Людское поселение медленно отползало от подножья горы Алтынташ, оставляя избу в одиночестве. Село раскинулось ниже, в трёх километрах, а дома, стоящие тут, давно опустели.

Но подпол – ага, вон там, сзади тебя – по-прежнему хранит тайну и силу перехода. В него можно спуститься и попасть в другой мир. Он похож на наш, но там всё по-другому. Однако не каждый способен совершить переход. Некоторые люди исчезали в провале, некоторые – нет. Только тот, кто полон страдания и сожаления об утраченном, только тот, кто готов оставить всё, что было дорого, к чему он привык, отказаться от мирского, плотского, суетного, может попасть на ту сторону. Поэтому и существует правило или испытание, как хочешь назови. Три месяца готовиться, живя в уединении и смирении. Если за это время твоя скорбь не утихнет и желание лишь ярче разгорится – ты сумеешь совершить этот последний шаг.

Для того и нужны привратники и привратницы. Чтобы помочь и проводить. Они сменяют друг друга веками. Обычно ими становятся те, кто сходил по ту сторону, да не смог остаться, вернулся. Но лишь единицы знают о том, что здесь творится.

Так и я пришла сюда однажды. Сходила и вернулась. Стала новой привратницей. Но это уже другая история. А теперь давай укладываться.

***

Вернувшись домой, Илья снова оказался на связи. Телефон запиликал, посыпались сообщения, пропущенные вызовы. Поселившись в глуши, он не думал, что придётся так много взаимодействовать с людьми. Но с каждым годом туристов становилось всё больше. Если раньше они ехали в Чемальский район или путешествовали вдоль Чуйского тракта, то теперь начали проникать в самые отдалённые места. Такие, как Чарык и окрестности. Зато заработанных за лето денег хватало на весь год. Так что хочешь жрать – умей общаться.

Илья демонстративно отложил телефон – кому надо, тот подождёт – и затопил баню. Не то чтобы за сутки на него налипло много грязи, больше хотелось смыть с себя дурные предчувствия и ощущение неудачи. Ещё ни разу никто из туристов не сворачивал поход раньше срока. Он как будто облажался, хотя не сделал ни одного неверного шага.

Пока топилась баня, Илья разобрал вещи, осмотрел ногу – рана полностью затянулась. Как на собаке, довольно хмыкнул он. Когда дымок над трубой стал прозрачным, почти незаметным на фоне голубого неба, Илья, прихватив полотенце, пошёл париться. Но ни горячая вода, ни сладко пахнущий берёзовый веник, ни смолистый жар не сумели совершить чуда – очистить его мысли от образа худосочной женщины у костра.

И тогда он решил попробовать другое средство – прокатиться до поляны, на которой орудовали лесорубы.

К вечеру лес притих, налился прохладой, потемнел. По земле поползли тени. Запахи стали ярче, слаще. Птицы смолкли. Илья не мог бы сказать, в какое время суток или года ему отраднее блуждать по тропинкам, разговаривать с могучими кедрами, живущими на склонах этих гор сотни лет. Эти прогулки делали его живым и дарили минуты желанного забвения. Часто, когда не было работы, он просто садился в свой уазик, ехал, пока была дорога, потом глушил мотор, выбирался наружу и шёл наугад, пока мог идти. За последние годы он облазил здесь всё, но точно знал, что дальше, за перевалом, лежит неизведанная земля, в которой он однажды непременно побывает.

Добравшись до места, Илья бросил машину и пошёл в сторону поляны. С каждым шагом в груди холодело. Лес поредел. Открытое пространство увеличилось почти вдвое. Тут и там сплошняком стоял пеньки, подёрнутые сладким соком. Трава едва виднелась под слоем влажных опилок. Стояла тишина, но пахло бензином. И тут он увидел их.

Один – плотный мужик с короткой бородой в грязной майке – заправлял бак пилы, второй – в спортивном костюме с золотой цепью на бычьей шее – лениво курил, сидя на корточках, а в кабине старого «Газона», на месте водителя, сидел третий – самый щуплый на вид.

Ни одного из них, как и машину, Илья раньше не видел. Значит, не местные.

– Вечер добрый, – поздоровался Илья тихо, но решительно. – Устали, мужики? Смотрю, славно потрудились…

– А то. Тебе чего надо? – не успев ни напрячься, ни оборзеть, спросил тот, который курил.

– Документы на вырубку есть?

– А у тебя есть? Ты кто такой, шоб интересоваться?

– Я-то? Свой. Из Чарыка.

– Ген, чё ты с ним лясы точишь? Видно, что не из этих он, – встрял мужик с бензопилой и на всякий случай подошёл ближе к товарищу.

– Я понял, – сказал Илья и достал из нагрудного кармана телефон. Связи здесь не было, но стоило сделать несколько снимков.

– Убери камеру, падла. – Курящий резко вскочил.

– А то что?

– Ген, забей. Сворачиваемся.

Но Гена не хотел забивать. Он отбросил бычок и начал медленно надвигаться. Руки растопырены, один уголок рта приподнят в кривом оскале, только что слюна не брызжет. Сделав резкий рывок, он выбил телефон из рук Ильи.

– Гена, поехали!

Закашлял мотор грузовика.

Илья едва сдерживался, чтобы не выплеснуть наружу свою звериную злобу. Руки и ноги налились тяжестью, казалось, один удар – и от соперника останется мокрое место. Но нельзя. Его тут же завалят, и тогда некому будет рассказать о том, что здесь происходит.

Мужик с бензопилой схватил Гену за плечо и потянул к «Газону», что-то бормоча. Тот, до последнего не отрывая налитых кровью глаз от Ильи, нехотя подчинился. Через минуту они загрузились в машину и, неловко потыркавшись между деревьев, рванули прочь с места.

Илья поднял разбитый телефон и с досадой засунул его в карман. И только сейчас понял, что номера грузовика были намертво замазаны грязью.

Глава 10. Ромео и Джульетта

Эту ночь Вера спала на раскладушке, которую баба Таша достала с чердака и поставила в спальне к противоположной стене от своей кровати. Бросив спальник на старое, скрипучее ложе, Вера была уверена, что не уснёт. Уж лучше на полу. Но едва вытянула ноги и закрыла глаза, тут же утонула в глубоком сне. Кажется, даже ни разу не перевернулась: как легла на спину, так и очнулась утром.

На завтрак баба Таша нажарила оладий – пышных, золотистых, жирных. Они сами, макнувшись в густое прошлогоднее варенье из крыжовника, залетали в рот и незаметно проваливались в желудок, наполняя его, а заодно и душу каким-то детским восторгом.

Вера вспомнила, как по воскресеньям жарила оладьи для дочерей. Алиса ела их только со сгущёнкой, а Мила – со сметаной и никак иначе. Перед каждой стояло по огромной и, конечно же, одинаковой розовой кружке с горячим шоколадом. В эти дни они подолгу засиживались на кухне. Завтракали, смотрели любимые мультики, обсуждали планы на день (торговый центр, кинотеатр или каток? А может, позовём гостей и устроим пижамную вечеринку?) Мила обожала гостей и вечеринки, а Алиса, наоборот, предпочитала уединение и могла в любой момент уйти в свою комнату, чтобы почитать или поиграть в компьютерную игру.

«Девочки мои милые, как бы я хотела снова кормить вас оладьями и смотреть, как вы размазываете сгущёнку по столу и спорите о том, куда пойти…» Вера схватила кружку и сделала большой глоток чая, чтобы протолкнуть комок в горле, от которого перехватило дыхание.

Баба Таша, всё это время молча наблюдавшая за ней, вдруг выбросила руку вперёд и щёлкнула пальцами перед её глазами. Вера отпрянула.

– Главное, что тебе нужно знать, – как ни в чём не бывало начала старуха, – тут не курорт и не санаторий. До перехода тебе даётся три месяца. Будешь работать и думать. Думать и работать. Ежели к концу лета не передумаешь, я тебя провожу. Но ты должна быть готова и уверена. Обратно лучше не возвращаться.

– Это как?

– Каком кверху. Поела? А теперь давай. Пора огород в порядок привести. У меня сорняки прут как не в себя.

– Какой ещё огород? – удивилась Вера.

– А ты что думала, я тут святым духом питаюсь? А вас, дармоедов, чем кормить? В старые времена у меня и тепличка была. Пошли покажу.

Вере послушно последовала за шустрой бабкой, не до конца понимая, что происходит. Она словно завязла в абсурдном сне, где не было ни логики, ни смысла, ни ориентиров. Единственное, что пришло в голову, – это плыть по течению, не сопротивляться и посмотреть, куда её вынесет.

Огород был больше похож на заросшее лебедой и чертополохом поле. Через час прополки заросших грядок, на которых непонятно что, кроме укропа, росло, Вера поняла, что едва может разогнуться. Непривычная к физическим нагрузкам, она буквально валилась на землю.

Баба Таша, видя, как она потирает поясницу, только посмеивалась:

– Слабые все стали. Ты видела, какие в Чарыке девки? Толстые и ленивые. Никто огород не садит, по грибы, по ягоды не ходит. Тьфу. Всё в телефонах своих сидят. Будто там жизнь какая есть. А там что?

Старуха подошла и со всего маху заехала ей по заднице. Вера от неожиданности вскрикнула.

– А ну смотри на меня, когда я с тобой говорю. Там ничего! После вашей такой жизни вы воете и ко мне прётесь. Думаешь, всё случайно произошло? Рок, фатум, судьба? Думаешь, бог тебя за грехи покарал? А вот это видала? – Она скрутила дулю и подсунула под нос Вере. Грязные ногти и потрескавшаяся кожа. – Сами, сучки, виноваты. Неча фигнёй старадать. Пошли уж. Хорош на сегодня.

Вера выпрямилась, чувствуя, как от злости пылают щёки. Начала стягивать мокрые изнутри резиновые перчатки. Те не поддавались. Зарычав, она сделала рывок и, содрав их с рук, швырнула на землю. С неё хватит.

***

Илья вернулся из полицейского участка, где равнодушный лейтенант принял его заявление и выдал уведомление о регистрации, буркнув, что о решении ему сообщат. На крыльце ждала Лара.

– О, привет! Ты где шлындраешь с больной ногой? – Она как обычно сразу ринулась в атаку. – Пошли в дом, посмотрю.

Он не хотел, чтобы Лара заходила. Не хотел снимать при ней обувь, носок. Не хотел, чтобы она прикасалась к нему своими пальцами с ярко-розовыми ногтями. Застав его врасплох, она вдруг показалась слишком настойчивой, неискренней, отталкивающей. Воспоминания о её теле потеряли соблазнительность. Илье стало стыдно. Он стиснул зубы и кивнул.

Через открытую дверь навстречу ломанулся радостный Чёрт, который всё утро просидел взаперти. Илья присел на корточки, потрепал пса по холке, а Лара обошла их стороной, сморщив нос, и расположилась на диване в комнате, которая служила и столовой, и гостиной, и кабинетом. Затараторила:

– Тут какая-то фифа на крутой тачке проезжала. Вроде на «Хонде». Я из окна видела. Лица не разглядела, только блондинистые волосы мелькнули. Не к тебе?

– С чего ты взяла, что ко мне?

– Ну так к кому ещё? Явно туристка.

Отвечать не хотелось.

– Лара, со мной всё в порядке. Нога уже зажила. Мне не нужна твоя помощь.

– Давай-давай, разувайся! – Она деловито похлопала по сиденью рядом с собой и полезла в сумку за антисептиком, бинтом и лейкопластырем.

Илья окинул комнату тоскливым взглядом. В присутствии Лары тут стало шумно, неспокойно. Воздух наполнился удушливым запахом её духов – она обожала пряные восточные ароматы, хотя ей, женщине классической славянской внешности, они совершенно не подходили. Как хорошо, что они всё-таки расстались. Он бы не вынес её здесь. В пределах кровати да – но не на кухне, не в гостиной, не в огороде. И уж точно не в лесу. Он не мог представить Лару идущей среди елей, восхищающейся каждой травинкой или цветочком, работой дятла или бобра, песней канюка или бесшумным полётом совы. Она даже от Чёрта всегда шарахалась.

– Не приходи больше ко мне. И я не приду. Хватит притворяться, что мы друзья или что-то в этом роде. Мы просто живём в одном селе. – Он с чувством удовлетворения отчеканил каждое слово. Как же это приятно – говорить правду.

Лара подняла на него круглые глаза, полные укоризны, как будто он воспитанник детского сада, который отказывается есть манную кашу.

– Чего? Живём в одном селе? А ты забыл, как меня трахал?

Илья скривился.

– Я тебя любил. По крайней мере мне так казалось. Но ты выбрала другого.

– А что, нужно было месяцами тебя ждать? – Лара вдруг вскочила. Мягкие воспитательные интонации сменились истерическими нотками. – Тебя, который уходил и приходил, когда хотел? Который и не думал жениться? Смотрел на меня, как на… на прислугу, бабу деревенскую! Тоже мне, нашёлся барин! Сам-то кто такой? Бывший зэк!

Она оказалась совсем близко, и он увидел её покрасневшее лицо, лопнувшие сосуды на крыльях носа, открытый рот и выпученные глаза. Вот-вот выкатятся из орбит. И непонятно было, то ли рассмеяться, то ли разозлиться. Как же он устал.

Сама Лара приехала в Чарык после какой-то мутной истории, случившейся, когда она работала в городе. Ей здесь не нравилось, и она этого не скрывала: «ссылка», «глухомань», «дыра» – только так она называла место, которое дало ей работу, крышу над головой и укрытие. То, что Лариса Андреевна от кого-то или чего-то пряталась, пережидала, было очевидно. Она просто не могла добровольно сделать такой выбор.

«С утра петухи орут, вечером тишина такая, что уши закладывает. Интернет дохнет каждые пять минут – цивилизация, мать её. Развлечений ноль. Скоро в коровник пойду с бычками тусоваться. А мужики-то? Каждый второй считает, что если он на тракторе умеет ездить, то уже герой-любовник. В ФАП ко мне приходят за таблетками, думаешь? Ага, щас. Глазами хлопают, лыбятся по-быдлячьи. У самих семеро по лавкам. И ладно бы, при деньгах – так нет. Чёрт знает, сколько ещё выдержу», – любила то ли жаловаться, то ли хвастаться.

Раньше Илье было жаль её. Лара и впрямь отличалась от остальных женщин в Чарыке. Но потом… потом стало противно.

– Уходи, Лара. Пожалуйста.

Она заблестела слезами, шмыгнула носом и бросилась к двери, обдавая его своим экзотическим ароматом.

Илья выдохнул. Широко раскрыл окна, чтобы впустить в комнату свежий воздух. После отвратительной сцены с Ларой он не чувствовал ничего, кроме облегчения от того, что она ушла.

Его бесило, что она всегда всё видела и всё знала, могла пролезть в любую дырку, втереться в доверие к кому угодно и страсть как любила коллекционировать сплетни.

Что-то странное происходило с ним в последние недели. Как будто разрозненные события были связаны между собой, но он не мог понять как, не мог сложить кусочки мозаики в единую картину. Чёрные лесорубы. Ночной кошмар. Женщина у костра. Испуганные туристы. Новая гостья бабы Таши. Ссора с Ларой. Во всём этом было что-то неестественное, неправильное.

В одном Илья был уверен: сколько ни ломай голову, исход партии невозможно предугадать. Потому что ты не знаешь, кто сидит по ту сторону шахматной доски и чья рука двигает фигуры. Но он не сдастся и будет играть до конца.

***

– Одной из тех, кого я особенно запомнила – вырезала на сердце – была Яна. – Баба Таша, прикрыв усталые глаза, начала свой рассказ. Вера, продолжая дуться, делала вид, что ей не слишком интересно, но в действительности тут же перестала греметь посудой и прислушалась. – Хрупкая девочка лет двадцати, совсем ещё ребёнок. Её история походила на историю Джульетты, хотя никой вражды и мести там не было. Яна приехала зимой. Ума не приложу, как добралась. Шла пешком по снегу все три километра. Когда в избу ввалилась, была похожа на снеговика, а не на девочку.

В общем, со своим Димой она познакомилась, когда им по шестнадцать было. Москва, гимназия, хорошие родители. Оба были неиспорченными детками. Никаких там наркотиков, алкоголя, ночных клубов. Они вместе делали домашки, готовились к экзаменам, гуляли по набережной Яузы. Я сама-то ни разу там не была, представляешь? Летом ездили на электричке к бабушке Яны в Подмосковье – ловили рыбу, загорали, гоняли на великах. Осенью вместе простужались и читали Чехова в обнимку на диване под пледом. Мечтали шагнуть в большую жизнь. Дима говорил: «У нас целая жизнь впереди, Янка. Всё успеем».

Он хотел поступить в медицинский и гонять на байке. Она – стать журналистом. На восемнадцатилетие родители подарили ему мотоцикл.

В сентябре, когда оба стали студентами и учёба только началась, Яна проснулась от телефонного звонка матери Димы, которая сообщила, что тот разбился на трассе. В его мотоцикл врезался какой-то «мерс». И девочка поплыла. Похороны, слёзы, врачи, таблетки. Она слышала, что время лечит. Но не хотела лечиться. Она хотела только быть с ним.

Яна перестала ходить на учёбу. Каждый вечер садилась на подоконник и ждала: вот-вот раздастся звонок, Дима войдет, махнет рукой, как раньше, засмеётся, скажет: «Я же обещал, что вернусь».

Многие пытались помочь. Мама уговаривала выйти на улицу, друзья вытаскивали в кино, но Яна только качала головой. В их мире Димы не было, а в её – все ещё был, пусть и в воспоминаниях. Прошёл месяц, второй, третий. Она писала ему письма. Припёрла их сюда, целую пачку. Я читала.

Яна таяла на глазах и всё чаще смотрела в окно, будто там, за границей стекла, была возможность встретиться с ним. А потом что-то случилось. Она мне так и не рассказала, откуда узнала про Каракарган. Девочка собрала вещи в маленький рюкзачок: документы, деньги, письма к Диме и прикатила сюда.

Был февраль. Стылый, вьюжный, тревожный. Но как только она поверила, что я её не обману, расцвела. Не побоюсь сказать, что она стала счастлива. И последние три месяца провела в согласии с собой.

Как только на черёмухе распустились цветы, Яна ушла. Я проводила её. Через положенный срок сожгла письма и вещи. Но я до сих пор помню, как это московская рафинированная барышня не только уплетала мои оладьи, но и чистила снег, мыла полы, стирала бельё в ледяной воде. Так что и ты морду не вороти.