
Полная версия
Бес лести предан
Она взметнулась черной волной. Расплылась, закрыв полнеба. Потянулась к нему жадными щупальцами.
Он обнажил клинок, но не побежал – не мог.
– Что ты такое?
«Твоя судьба».
– Нет. Что ты такое?
«Твоя жизнь. Призрак твоего прошлого. Отзвук твоего будущего. Эхо твоих шагов. Подоплека твоих слов. Изнанка твоих желаний. Твой повелитель. Твой слуга. Ты».
Он гневно рассек пустой воздух.
– Нет! Что ты такое?
«Шторм, который захлестнет землю. Гроза, которая накроет мир. Великая смута, в которой увязнет весь свет. Пожар, который выжжет жизнь. Тьма, которая поглотит солнце. Хаос».
– Нет, – прохрипел он. – Не бывать этому!
Смех. Глубокий, утробный, повергнувший в дрожь саму землю.
«Ночь нельзя остановить. Темноту нельзя запереть. Силу нельзя уничтожить. Ее можно только обрести».
Клубы тьмы подобрались так близко, что почти можно достать острием. Но он боялся податься вперед, боялся поскользнуться на оседающей земле и полететь вниз, на дно воронки.
«Прими ее. Подчини ее. Стань ее хозяином и используй по собственному разумению. Отомсти. Разрушь. Правь».
Ощущение силы затрепетало на кончиках пальцев. Искушение. Сладкое спелое яблоко перед носом голодающего. Вода, плещущаяся под подбородком изнывающего от жажды Тантала.
«Протяни руку. Сорви. Овладей мощью, которая неведома никому из ныне живущих».
Заполучить силу… Использовать ее так, как считаешь нужным – перестроить весь мир с основ, разметать гниющие остатки прошлого и все переделать как надо…
Кто, если не он? Ленивые разбалованные аристократы? Важные вояки, которые уже в четыре года – полковники? Императрица, которую прихоти фаворитов занимают больше, чем государственные дела? Он бы все сделал правильно! Он навел бы порядок! Он…
Нет.
Это все тот же шепот бесов, только громче и настойчивее. Он знал, как с таким справляться: холодный рассудок и железная воля. Он – выше своих соблазнов. Он – выше тьмы.
Тьма заклекотала, давясь весельем.
«Ты не отвратишь неотвратимое».
Хруст и скрежет вокруг. Он в панике закрутил головой: скелеты, скелеты поднимались из земли.
Океан тьмы вырвался из проломленного купола, накрыв мир от земли до неба. Он ничего не видел. Не мог дышать. Руки увязли в густой патоке, под ногами захлюпала трясина, заглотив его по колени, по пояс, по грудь. Он зашелся в беззвучном крике.
Густая черная масса хлынула в рот, взбухла в легких обжигающими пузырями и, отчаянно барахтаясь…
… он слетел с кровати, запутавшись в простынях.
Какое-то время лежал на ковре, судорожно хватая воздух. Щеку щекотали мягкие ворсинки. В доме тихо.
Наконец, Алексей встал, измученный и мокрый от пота. За окном его петербуржской квартиры брезжил рассвет.
Он засобирался. Поутру надлежало являться к Мелиссино, у которого он теперь служил старшим адъютантом.
Кошмары снились все чаще. Алексей не так часто бывал на Изнанке, но из его снов она не уходила. Что это? Предупреждение? Искушение? Наказание? Он старался не зацикливаться, но как вымыть из памяти такие яркие краски? Океан тьмы, армии скелетов, орды бесов, рвущиеся наружу сквозь набухающий нарыв…
Город на костях. Отец в детстве рассказывал легенду, как Петр Великий дважды отстраивал город и дважды тот за ночь тонул в трясине – только на третий раз и вышло. Детская сказка, но… Он покачал головой. Нечего забивать голову глупостями перед службой.
Несмотря на ранний час, Мелиссино уже был в кабинете. За прошедшие четыре года он изменился мало, только морщин на лбу прибавилось.
– Проходи-проходи, – замахал он. – Есть для тебя дело.
Алексей приблизился.
– Чем могу быть полезен?
– Что думаешь о переводе по службе?
Алексей напрягся. К любым переменам он относился настороженно.
– Куда?
– В Гатчину.
Этого он никак не ждал.
О Гатчине ходили самые разные слухи. Резиденция наследника слыла местечком суровым и неприветливым, с совершенно чуждым укладом жизни. Большинство офицеров, зная о строгости тамошних правил и тяжелом характере цесаревича Павла, боялись перевода туда как огня. А как же не бояться? Истина, усвоенная Алексеем еще в корпусе, оказалась верной и за его пределами: люди не умели и не хотели служить, а просто мечтали, чтобы все доставалось даром.
– Его высочество просил меня порекомендовать хорошего артиллериста. Я собираюсь послать тебя. С обязанностями ты справишься, и что еще важнее – ты видишь бесов.
Алексей вздрогнул. А это здесь при чем?
От Мелиссино его недоумение не укрылось. Он прищурился.
– Что ты вообще знаешь о цесаревиче?
Что при дворе в открытую говорят, будто он глупец и безумец – ну прямо как его отец, если он, конечно, вообще сын Петра Федоровича. Это даже Алексей слышал, хотя во дворце бывал редко – его связи с высшим обществом ограничивались поручениями Мелиссино и преподаванием точных наук сыну графа Салтыкова. Вопросы престолонаследия и сложных отношений в императорской семье Алексея не занимали.
Мелиссино вздохнул.
– По лицу вижу – ничего хорошего.
– Я никогда с ним не встречался, что я могу знать?
– Ну, ты явно знаешь, что о нем болтают. Не притворяйся, все знают. – Мелиссино откинулся на спинку кресла. – Про его безумие – это ерунда. Он не более безумен, чем мы с тобой, и уж точно не глупее нашего. Просто очень обеспокоен нынешней ситуацией с бесами и этого не скрывает. Знаешь же, что раньше разломы так часто не образовывались?
Алексей кивнул. Даже за те годы, что он служил в Петербурге, в экспедиции на Изнанку его стали отправлять раза в два чаще, чем поначалу. И это при том, что он был далеко не единственным офицером, которого могли сорвать посреди ночи, переодеть в черно-белую форму и отправить бороться с очередной разломной тварью.
– В столице с этим особенно тяжело, но в других городах тоже не гладко, да и из-за границы приходят кое-какие тревожные вести. Что-то нехорошее носится в воздухе. Понимаешь, о чем я?
Он вспомнил сегодняшний кошмар. Кивнул.
– Проблема в том, что люди не верят в то, что не видят. Или верят, но списывают со счетов. Мы их никогда не переубеждали – зачем панику сеять? Так и оказались в положении, когда всем, кто у власти, дела нет до наших предупреждений. Конечно, человек, который в такой обстановке начнет твердить, что проблему с бесами нужно решать немедленно, всем покажется страшным сумасбродом. Понимаешь?
Он кивнул в третий раз, чувствуя себя немного глупо. Но что он мог сказать? Что ему страшно менять привычную жизнь под крылом генерала Мелиссино на новую и неизведанную? Что не может отделаться от ощущения, будто генерал выставляет его за порог под первым же удобным предлогом? Нелепо и неблагодарно. Он не мальчишка уже…
– Вот и славно, – Мелиссино протянул ему подписанный приказ. – Тогда собирайся и выезжай в Гатчину, да поскорее. Это для тебя большая возможность. Служи как следует, и цесаревич оценит тебя по заслугам.
Мелиссино встал, обошел стол и крепко сжал плечо Алексея.
– Ну, ступай с богом. Докажи всем, что я в тебе не ошибся.
Глава 11. Цесаревич
Первое свидетельство гатчинской дотошности поджидало уже на пути туда. Посреди дороги стояла внушительная застава, на которой пришлось останавливаться и объяснять, кто он и зачем едет. Офицер, прежде чем пропустить его, трижды проверил бумаги, пристально разглядывая подпись и проверяя подлинность печатей. Можно подумать, он держит путь не в загородное имение, а пробивается в чужую державу…
Конечно, настроения это не улучшило. Тревога охватила Алексея еще в начале пути и с каждой верстой лишь усиливалась. Какое впечатление он произведет на цесаревича? В Гатчине происхождению придавали мало значения, его худородность бросаться в глаза не будет, но Алексей редко нравился людям – даже Андрей жаловался, что от него вечно веет какой-то тяжестью. Всю дорогу Алексей твердил себе, что это неважно. Он знаток своего дела. Даже если как человек он будет цесаревичу неприятен, главное – как следует выполнять свои обязанности, тогда и стыдиться будет нечего.
Но это не помогало. Кадетский корпус на всю жизнь оставил Алексею мучительное желание нравиться вышестоящим. От мысли, что он может чем-то прогневать или разочаровать наследника престола, желудок сворачивался узлом, а горло удушливо сжималось.
Наконец, впереди показался бежевый полумесяц гатчинского дворца. Он располагался на возвышенности, обрываясь к озеру резкими каменными террасами. Зеленевшие кругом деревья ласково перешептывались, кутая глубины парка в шелестящий сумрак, но сам дворец вздымался над окружающими землями сурово и неприступно. Перед тремя этажами главного здания с двумя короткими башенками и блекло-зеленой крышей развернулся широкий плац. Его окаймляли два каменных крыла, дугами отходящие от центральной постройки и перераставшие в широкие каре со своими внутренними дворами. Через ров, отделявший плац от дороги, были переброшены два коротких моста с низкой оградой.
«Разве же это дворец? – подумал Алексей, разглядывая строгий, лишенный излишеств фасад, – Больше похоже на замок».
Встречал его комендант: опрятный, подтянутый и прямой как палка, – точно застывшие у дворца караульные. Он тоже несколько раз проверил бумаги Алексея, после чего велел следовать за ним.
– Я покажу, где вас расквартировали. С завтрашнего дня приступите к своим обязанностям – будете тренировать других артиллеристов. В шесть утра нужно быть на плацу. Великий князь лично наблюдает за разводом войск, смотрите, не опаздывайте. У нас в Гатчине свои порядки, служить придется как следует. Уяснили?
– Точно так, господин комендант.
Алексей сам уже понимал, что Гатчина не похожа ни на что из того, что ему доводилось видеть прежде. Пускай слишком маленькая, чтобы зваться городом, она могла похвастаться тем, о чем в столице и не помыслишь: здесь не было ничего лишнего. Аккуратные чистые улочки шли прямо и правильно, чинные ряды домов равнялись друг под друга, будто солдаты в строю. Казалось, он шагает не по поселению, а по ладно склеенному макету.
Небо заливалось багрянцем. В окнах зажигался свет, но кроме несущих службу караульных снаружи не было ни души.
– Где же все люди? – удивился Алексей.
Комендант вытащил из кармана часы и продемонстрировал ему положение стрелок: четверть девятого.
– Комендантский час начинается в восемь. Вечером по улицам шататься нечего. Знаете почему?
Стремительно сгущались сумерки, и под гребнями крыш уже собиралась копошащаяся тьма. Алексей повел подбородком в сторону ближайшей стайки бесов, внимательно следя за реакцией коменданта. Тот кивнул:
– Точно.
Потом выхватил из-за пояса пистолет и выстрелил. Мелкие твари брызнули во все стороны и с шипением бросились прочь, очистив облюбованное местечко.
– Всех не изничтожишь, но мы пытаемся. Порядок их пугает, а в дома они лезут еще неохотнее – ну да это вы и так знаете.
– Что же, тут все видят бесов?
– Не все, но многие. Великий князь отдает таким людям предпочтение.
Они остановились перед приземистым строением – одно из зданий в комплексе казарм крепостного городка. Прошли внутрь, навстречу свету и голосам.
– В шесть на плацу, – еще раз напомнил комендант, подводя его к затворенной двери. – Форму найдете внутри и смотрите, за неопрятный вид тут спрашивают строго. Есть еще вопросы?
– Никак нет, господин комендант.
У Алексея слегка кружилась голова. Он пока не понимал, что чувствует, но уяснил одно: здесь жизнь будет совсем не похожа на то, к чему он привык в Петербурге.
На следующее утро Алексей впервые увидел цесаревича. Великий князь Павел Петрович стоял на балконе дворца, наблюдая за разводом войск. Еще толком не рассвело, но, как и солдаты внизу, он был при полном параде: в военной форме прусского образца и со шпагой за поясом. В Гатчине вместо нарядных мундиров петербуржских военных носили темно-зеленые кафтаны с кирпично-красными воротниками и обшлагами. Одежда была узкая, непривычная, но Алексею нравилось, как она давит тело, – сразу хотелось расправить плечи и держать спину ровнее.
Однако поразили его не военная выправка цесаревича и даже не то, что тот встает в одно время со своими солдатами. Должно быть, всему виной поднимающееся солнце, отраженное в окнах дворца, но Алексею показалось, будто несгибаемая стройная фигура цесаревича соткана из света – такого яркого, что глаза защипало.
У него перехватило дыхание. В ушах зазвенел чистый звук, ровный и правильный, как нота камертона, и еще черное на западе небо вдруг сделалось голубым и безоблачным.
Он моргнул, и наваждение исчезло. Цесаревич стоял на прежнем месте, далекий и царственный, а Алексей, еще одна фигурка среди сотен таких же, должен был приниматься за работу.
В его распоряжение поступило тридцать пять артиллеристов – кто сносный, кто не очень, но дрессировке поддавались все. Алексей собирался как можно скорее вышколить их во что-то приличное.
В Гатчине сам воздух, казалось, требовал рьяно браться за дело и работать без продыху. Он будто вернулся в кадетскую пору: тяжелый труд, муштра, четкий распорядок дня, и после полуночи, если его черед идти в ночной патруль, безжалостное изничтожение бесов. Комендант не солгал: здесь этих тварей водилось намного меньше, чем в Петербурге. Отряды, в состав которых всегда входил хотя бы один бесогон, прореживали их, как сорняки на грядке.
В один из таких патрулей Алексей, прежде видевший цесаревича только издали, впервые встретился с ним лицом к лицу. Тот шагал по освещенной рыжими фонарями улице в сопровождении коменданта – инспекции он проводил часто и без четкого расписания, но чтобы ночью…
Патруль замер, вытянувшись по стойке смирно, и Алексей вместе со всеми отдал честь. Комендант кивнул им, не сбавляя шага, но цесаревич, прищурившись, остановился.
Он оказался очень невысок – Алексей возвышался над ним на полторы головы, – но держал себя так, что сразу хотелось упасть на колени или согнуться в три погибели. Черты лица у него были мелкие, только стальные серые глаза выделялись глубокими омутами. Цесаревич пристально оглядывал солдат, точно ища, к чему бы прицепиться, и лишь убедившись, что все в порядке, расслабил сжатые в тонкую полоску губы. Его взгляд остановился на Алексее.
– А, вы мой новый артиллерист. Видел вас на плацу. Как продвигается обучение ваших подопечных? – хотя сейчас цесаревич не выкрикивал приказы, его голос не потерял уверенной властности.
Неужели наблюдая за своими солдатами, он сумел выцепить из темно-зеленой массы одну ничего не значащую фигурку?
– Я делаю все, что в моих силах, чтобы в скором времени они показали достойные результаты, ваше высочество, – проговорил Алексей, едва сдерживая трепет. Больше всего на свете он боялся ляпнуть что-нибудь глупое.
Комендант одобрительно кивнул, но цесаревич смотрел все так же холодно. Алексей почувствовал, как выступает на лбу пот. Он что, уже в чем-то провинился?
– Хорошо. Надеюсь скоро эти результаты увидеть.
И цесаревич зашагал прочь, звеня шпорами. Комендант, кашлянув в кулак, бросился его догонять.
Алексей вытер лоб и прерывисто выдохнул.
На душе было муторно. Что он успел сделать, чтобы заслужить такую холодность? Он принялся перебирать в памяти последние дни, выискивая, где мог оплошать, но на ум ничего не шло.
Другой патрульный толкнул его локтем.
– Ты не робей. Его высочество ко всем новичкам сперва относится с подозрением. Продержись пару месяцев, и он подоттает.
– Если только не выгонит взашей за криво застегнутую пуговицу, – пробормотал еще один.
Но Алексей уже зашагал вперед – они все-таки не на прогулке.
Одно ясно: с завтрашнего дня нужно будет гонять своих подопечных еще исступленнее.
Глава 12. Обед во дворце
Воздух разрывал грохот пушечных выстрелов. Ядра со свистом рассекали полупрозрачную завесу дыма.
– Целься! – рявкнул Алексей, смаргивая жгучий пот. – Пли!
Шесть из семи ядер попали в цель. Сносно для такого расстояния.
Он дал приказ двигаться вперед, и артиллеристы потащили тяжелые орудия по полю, путаясь ногами в густой траве, но не сбиваясь с курса.
– Стоять! Целься!
Алексей покосился на холм. Оттуда, сложив руки на груди, за ними наблюдал цесаревич. Слишком далеко, чтобы разглядеть его лицо, да и отвлекаться нельзя…
– Влево забираете! – крикнул Алексей расчету крайней пушки.
Оттеснил плечом артиллериста из промазавшей команды. Поправил наводку, сверившись с предполагаемой траекторией, и рявкнул:
– Пли!
Его цель была самой сложной – воткнутый в землю флагшток с развевающимся красным полотном торчал так далеко, что нельзя было ошибиться ни на волосок.
Но расчеты и глазомер Алексея никогда не подводили.
Вырвавшееся ядро прорвалось сквозь дым и вмялось в тонкий шест, выкорчевав флагшток из земли.
Отстраненный артиллерист присвистнул.
Алексей выпрямился. Они только что выполнили последний маневр сегодняшних учений. За последний месяц он чуть с ума своих подопечных не свел постоянными нареканиями и придирками, зато вот он – результат.
Окружавшие Алексея артиллеристы вдруг уставились ему за спину, переменившись в лице. Он резко обернулся. К ним направлялся цесаревич.
Солдаты вытянулись в струнку, Алексей – ровнее всех прочих. Желудок тревожно скрутило. Он знал, что сегодня они справились хорошо, но не идеально: всегда есть, к чему стремиться. А чему такой результат равен в глазах цесаревича, заранее не скажешь. В своем стремлении к безупречности его высочество, бывало, заходил так далеко, что даже разделявший это стремление Алексей поражался. Шутка про отставку за кривую пуговицу уже не казалась шуткой – в скверном расположении духа цесаревич за малейшую оплошность накидывался так, что воздух от крика дрожал. Алексею пока не приходилось испытывать на себе бурю великокняжеского гнева, но кто знает, сколько еще он продержится на тонком льду – тоже ведь человек, а не безупречное орудие.
Цесаревич остановился перед застывшими артиллеристами. Его щеки разрумянились от быстрой ходьбы, серые глаза горели. В прогалину средь облаков выглянуло яркое солнце, но светозарная иллюзия, поразившая Алексея в первый день, больше не повторялась. Однако каждый раз, когда он оказывался неподалеку от цесаревича, в груди набухало странное чувство – будто светлая тоска по чему-то безвозвратно утерянному. Так он себя чувствовал, вспоминая раннее детство, до бесов. Что это? Благоговение перед будущим императором? Восхищение человеком, которого единственного заботило, не досаждают ли бесы простым обитателям его владений? Заботило настолько, что он запретил выходить на улицу с наступлением вечера и ночь за ночью посылал солдат искоренять проклятых тварей. Если бы только такие порядки ввели в Петербурге, а еще лучше – по всей стране…
Голос цесаревича рассек воздух, как выстрел из пушки:
– Отлично сработано!
От облегчения у Алексея чуть ноги не подкосились. Доволен. Слава богу, он доволен.
Помолчав, цесаревич добавил, обращаясь уже только к нему:
– Вы лучше, чем я ожидал от человека, четыре года прослужившего в Петербурге. Столица вас не испортила.
– Благодарю вас, ваше высочество, – у Алексея от радости онемели губы. – Вы слишком ко мне добры.
– Напротив, – отмахнулся цесаревич. – Мне следовало раньше разглядеть, на что вы способны. Приходите сегодня с нами обедать. Расскажете, что нынче творится у столичных бесогонов.
Алексей трижды осмотрел свое отражение в зеркале – точно ли одет безупречно? Форма сидела на нем хорошо, вот только был бы еще запасной комплект… А так приходилось стирать ее каждый вечер и с утра досушивать на себе – на зябком-то октябрьском ветру. Что будет зимой, Алексей и думать боялся. Впрочем, предстоящий обед в обществе цесаревича пугал его куда больше. От волнения Алексей дышал-то с трудом, куда уж там есть…
Мраморная столовая располагалась на втором этаже дворца. Это был просторный зал со светло-желтыми стенами, украшенными белой лепниной. Резной потолок с живописными вставками подпирали мраморные колонны, а на краю зала, за балюстрадой, натягивало тетиву изваяние бога любви.
Захваченный непривычным великолепием, Алексей на миг позабыл о мучительной неуверенности. Он и прежде бывал в роскошных залах, но сейчас, приглашенный сюда наравне с другими, впервые ощутил, будто хоть немного, но принадлежит к этому недостижимому миру.
Малый двор, окружавший отвергнутого наследника в Гатчине, был куда скромнее столичного общества. Мало кто отваживался демонстрировать расположение нелюбимому сыну всесильной императрицы – так недолго и в опалу угодить. Но Алексей и среди них совершенно потерялся. От волнения лица и имена слиплись в запутанный ком, и первую половину обеда он потратил, пытаясь рассортировать их в правильном порядке. К счастью, большого внимания на Алексея не обращали. За столом царила спокойная дружеская атмосфера: беседа текла легко и непринужденно, перемежаясь всполохами смеха, когда сидевший рядом с цесаревичем Федор Ростопчин с тонкой улыбкой начинал сыпать остротами в адрес большого двора.
Великая княгиня Мария Федоровна больше слушала, чем говорила, но у нее были добрые глаза и мягкая улыбка. Заметив, что Алексей сидит как на иголках, она даже бросила ему пару сочувственных взглядов. Дочери великокняжеской четы обедали отдельно от взрослых, а сыновей здесь, конечно, быть не могло. Мальчики воспитывались в Петербурге, при дворе императрицы.
Наконец, цесаревич вспомнил и об Алексее. Посыпались вопросы о ночных вылазках под командованием генерала Мелиссино. Алексей отвечал обстоятельно и четко, как писал бы в рапорте, и цесаревич, кажется, был доволен, но на каждый ответ у него находилось еще с десяток вопросов. Некоторые из собравшихся откровенно заскучали – обычное дело для тех, кто имеет о бесах крайне расплывчатое представление. Но Алексей заметил, с каким любопытством прислушивается к разговору одна из фрейлин Марии Федоровны – маленькая, смуглая и проворная, как птичка. Рядом с прекрасной великой княгиней она выглядела совсем дурнушкой, но ее живые карие глаза то и дело пересекались с серыми глазами цесаревича и моментально вытапливали из них весь лед.
– Сколько человек вы обычно теряете в вылазках на Изнанку?
От воспоминаний о черных сморщенных телах аппетит пропал окончательно. Близких отношений с сослуживцами у Алексея не сложилось, но каждый раз, когда дьявольским бестиям удавалось заполучить еще одну человеческую душу, его скрючивало от бессильного гнева.
– По-разному, ваше высочество. Иногда – нисколько, иногда – трех или четырех. Бывает, и целые отряды пропадают.
Если разломная тварь оказывалась слишком сильна, под алыми небесами случались настоящие побоища. Прибывая в составе подкрепления, Алексей не раз наблюдал длинные ряды высушенных трупов, готовящихся пополнить чудовищный сад белых костей. Тела падших с Изнанки не выносили – против этого существовал запрет, такой строгий и древний, что никто и не помнил, как он появился. Семьям погибших сообщали, что их сын, муж или брат погиб, выполняя секретное государственное поручение. Алексей не слишком боялся смерти, но сердце ныло, когда он представлял, что подумают мать с отцом, однажды получив такое известие про него.
Цесаревич снова стал мрачен и сердит:
– Это никуда не годится. Люди не умирали бы в таких количествах, если бы у нас было больше бесогонов и им не приходилось совмещать ночные вылазки с обычной службой. – Он поджал губы. – Но, конечно, ее величеству и дела нет до того, что творится под самым ее носом. Когда я стану императором, у меня будет столько вытренированных бесогонов, сколько я только смогу собрать по всей стране.
«Когда я стану императором». В устах цесаревича, которому в начале месяца исполнилось тридцать восемь, это звучало попросту отчаянно.
Не зная, имеет ли право на такие вопросы, Алексей все же не сдержался:
– Почему же ее величество ничего не делает? Она ведь должна знать, какую опасность представляют эти твари.
– «Должна знать»? – лицо цесаревича скривилось в ядовитой улыбке. – Да она их даже не видит. Как и со всеми прочими проблемами, она предпочитает знать, изображать озабоченность и не делать ровным счетом ничего.
Краем глаза Алексей заметил, как нахмурилась Мария Федоровна. Это были опасные слова. Сколько же досады накопилось в цесаревиче, если он не может удержаться от подобных выпадов?
Тот, похоже, и сам решил, что сказал слишком многое.
Со вздохом он встал из-за стола.
– Прошу прощения, если испортил вам всем аппетит. Для обеденного стола это и впрямь не самая подходящая тема.
Вслед за мужем покинула стол и великая княгиня. Начали расходиться и остальные. Все, кроме переглядывавшейся с цесаревичем фрейлины – та продолжала разглядывать Алексея с беззастенчивым любопытством. Он замер, смущенный таким пристальным вниманием со стороны незнакомой дамы.