Звезды под твоим окном

– Не совсем… Но ведомства заметно активизировались. К тому же у меня возникли нежелательные свидетели из милиции. В Ленинграде. Я постарался иcчезнуть, и очевидно это привлечет внимание, однако пока они узнают где искать, надеюсь я уже пересеку границу. Вот мои документы.

Незнакомец раскрыл корочки.

– «Сухов». Нищета оригинальности!

– Тебя, конечно же, не информировали ни о чем кроме меня?

– В Мюнхене? O, Ja! Кстати, сие место напоминает мне тамошние кабаки. Помимо тебя мне еще порекомендовали великолепного оружейника…

– Меня это не касается. Свою часть задания я выполнил.

– Свидетели устранены?

– Сделал все что смог. У них бардак здесь неимоверный в верхушке. Это поможет и тебе.

– Ничего не изменилось…

– Вот что бывает, когда приводишь в своей стране к власти коммунистов. Я так понял, ты не будешь? – Готтлиб потянулся ко второй бутылке и, отпив, начал брифинг – На счет твоей части: Военная элита базируется в Ленинграде и Москве. Как можно быстрее выудить информацию о военных наработках и планах на предстоящую конфронтацию с нами.

– Так и витает в воздухе что-то такое, да? – живая половина исказилась в чем-то вроде улыбки.

– И если удастся спровоцировать панику среди генерального военного состава. Но делать это тебе придется на расстоянии, так как все попытки внедриться в их ряды после меня успехом уже не обвенчаются. Я и без того долго гнездился в НКВД.

– Что будет после?

– Постараемся тебя встретить на границе, если доберешься. Нужно тебя еще познакомить с… партнерами, если можно так выразиться.

– Ты еще кого-то привлек? Или это скоординировано с командованием?

– Проявил инициативу, оказалось не сложно. Скорее местные рычаги влияния… – Готтлиб осушил последнюю бутылку и, закурив папиросу, повел гостя к заброшенной сгоревшей церкви чуть в стороне от села. Изъеденное когда-то пламенем, здание хранило в своем основании выцветший купол, проломивший собой крышу. Иногда солнечный луч еще мог проникнуть к куполу и на миг озарить церковь былым сиянием. Случайный посетитель в такой момент не отличил бы этот миг от красивой иллюзии. Внутри их встретили местные воры в законе в количестве двенадцати человек. Снаружи охраняла еще дюжина.

– Давненько от тебя новостей нету, начальник! – посередине длинного стола сидел один из уважаемых авторитетов. Белая рубаха широким воротником вторглась на плечики пиджака. Все они выглядели как иссушенные мощи святых в современной одежде. Посиневшие блеклые рисунки на их телах практически стерлись временем. Однако вялые почти беззубые улыбки выдавали в них еще живых людей.

– Я пришел объявить вам, что со дня на день вы будете работать на вот этого человека… – Готтлиб представил гостя. Некоторые коршунами сидели на корточках и рассматривали его с ног до головы: аккуратный костюм не вызывал у них ничего кроме еле скрываемого презрения.

– Фуфел какой-то! – сказал пахан – не доверяю я ему, начальник!

– У этого цирка есть название? – спросил гость достаточно громко. В сравнении с хриплым шипением воров громкий его гортанный возглас нарушил вечную церковную тишину. За спинами воров чуть выше виднелась частично облупившаяся византийская фреска с Иисусом, которого крестит в воде Иоанн в окружении златокрылых ангелов.

– Пятушара, с уважаемым человеком говоришь! – сказал один у края стола – Представься хоть!

– Уважаемые недобитки Советской власти, меня зовут Курт Вилдестир. Насколько я понимаю, вы величаете себя на территории этой недоимперии хранителями традиции дореволюционной России. Будьте уверены, что в случае победы белых в гражданской войне, после коммунистов под нож пустили бы вас… Но учитывая что я здесь выполняю важную миссию, вам предоставляется честь послужить мне добрую службу. Если принесете мне хоть какую-то пользу, проповедники смерти, возможно, ваш Бог наградит вас сполна. Да, да, вон тот – гость кивнул в сторону фрески – В некоторых из вас я уже вижу томимую внутри жажду крови. Если что я пробуду здесь еще с денек, поэтому буду ждать вас в одном из домишек. Может быть, какие-нибудь вопросы?

Воры обменялись недоуменными взглядами. Большинство вскочило с мест, гневно вскрикивая и готовя заточки. Охрана зашла внутрь и обступила гостей.

– Ты кого привел, начальник?! Гони-ка его нахуй отсюдова, пока жив. Я за это говно в лагерях сгнить не побоюсь! Но из уважения к тебе уж прощу на первый раз…

– Заткнись, Вильдестир! – шепнул Готтлиб и обратился к ворам – Ладно, человек из-за границы прибыл не обессудьте…

– Моих ребят менты порешили, когда отдел брали, вот о чем потолковать хотел – прервал его урка с искривленной шеей стервятника – ты обещал что обойдется как-нибудь. Не порядок, начальник!

– Откуда информация? – удивился Готтлиб.

– Свои источники… – неестественно мотнул головой урка – в общем, мельчаем мы с каждым месяцем, так что больше мы работать на тебя не будем, хоть убей. Итак, весь воровской коронованный мир уже на нас косо смотрит из-за терок с тобой. Ты ж то же что и мент… Да, баразу ноль выгоду немаленькую ты принес, но пацанов не вернуть умерших.

– Понятно… – с недовольством бросил Готтлиб, осмотрев толпу, собравшуюся за спиной.

– Пропусти! – главарь дал жест охране.

Курт и Готтлиб прошли сквозь темную толпу на улицу.

– Что на тебя нашло?! – Готтлиб порозовел в лице от стыда и неожиданности.

– Меня от одного их вида тошнит. Сам знаешь, мне бы врубить топор в чье-нибудь лицо. Вот и проверим, как их короновали. Челядь уже начала понятия из просвещенного мира воровать.

– Ладно, дело твое. Я за тебя не отвечаю перед командованием… До завтра нужно перекантоваться здесь, а завтра на рассвете пойду твоим путем к границе.

– Тогда лучше занять дом ближе к краю деревни.

– Я сказал «перекантоваться». В гости на ночь зайти понимаешь? Ты же вроде из здешних краев.

– Привычка.

Они подошли к крайнему участку, за которым только через небольшую поляну виднелся лес. Пегий пес из будки лаял на неизвестных. Курт наклонился к нему и провел ладонью по голове, пес радостно высунул язык, глаза его забились жизнью.

– Добрый вечер! – Готтлиб обратился к мужику возле огорода – Я Виталий, а это мой друг Иван! – Курт резко наклонил голову в его сторону – Мы геодезисты и нам бы по-хорошему уже возвращаться домой пора, но задержались так сильно, что коллеги уехали без нас. Мы не могли бы устроиться у вас всего на одну ночь?

– Геодезисты? – удивился мужик, почесав затылок.

– Исследуем почву – уточнил Иван-Курт, зарываясь игривой ладонью в песью шерсть.

– А, это дело святое! Заходите мужики! – хозяин протянул руку обоим по очереди – Я Степка Пичугин. Для двоих-то место найдется.

В доме они обнаружили еще двух женщин. Хозяин познакомил их с женой и дочерью, явно обрадовавшись таким гостям из прекрасного далека.

– Я и сам в городе был, не жил, конечно, но работать работал – начал он рассказывать – давайте хоть чаю выпьем.

Гости осмотрелись друг на друга. Курт вежливо отказался. Жена хозяина стала рассматривать обоих мелкими глазками.

– Геодезисты значит – задумался Степан – так вот че вы в лесу-то делали!

– Именно так… – подтвердил Курт.

– И имя у вас наше русское, а одежда на заморскую похожа! – сказанула жена.

– А я недавно из-за границы и приехал.

– Да вы што!? – жена раскрыла рот, банка с вареньем выпала у нее из рук. Курт мгновенно подхватил ее и поставил на стол – И как же там?

Готтлиб с напряжением смотрел на Курта. До этого момента он ел белый хлеб с вареньем.

– Там по-другому, ни так как здесь… – сказал Курт, заметив внимание дочери хозяина к этим словам. Когда он краем глаза на нее посмотрел, она отвернула робкий взгляд, сделав вид, что убирает крошки со стола – самое точное, что могу сказать…

– А это вас на войне покалечили да? – поинтересовался Степан и добавил, – простите, что спрашиваю про такие вещи…

– Да были схватки боевые! – бодро подхватил Курт, схватив стакан с чаем, – Да вот не повезло… Мне интересно, а ваши односельчане, что обосновались в церкви возле деревни… Как вы к ним относитесь?

– «Разинские»-то? – хохотнул Степан, – Да никак, если честно. Меня они лично не трогали еще… Но другие иногда поговаривают что это темный народ. В городе чего-то вытворяют богохульное.

– Ключевое слово в вашем монологе «еще». Не трогали еще – Курт вцепился в эту фразу и пытался выдавить из нее все соки значений, что сложно отражалось на лице: Теперь оба глаза смотрели в никуда.

– Думаете, что они на мирян нападут? – усомнился Степан, – Все-таки я им ничего не сделал. Сашка Чижиков им еще иногда всякую натуру дарит, они благодарны за это. Им не зачем нападать на нас.

Иван посмотрел поверх него и сказал, убрав кружку в сторонку:

– Людям свойственно придумывать причины поступков задним числом. Особенно если дело касается такого искусства как старая добрая война.

Готтлиб подавился вареньем.

– Нам пора ложиться, завтра рано вставать! – прервал он беседу.

– Страшные вещи вы говорите – продолжал Степан, – на войне я не увидел ничего хорошего…

Курт пожал плечами и замолк по незримой просьбе Готтлиба. Варвара замерла в ожидании еще хоть одного слова из уст гостя, а Степан с женой направились в свою комнату.

– Приберись здесь! – наказал отец Варваре. Она взяла веник.

– Давай помогу – Курт коснулся ее ладони, держащей веник, и обратился к Готтлибу – я позже зайду.

– С-спасибо… – Варя робко отвесила поклон, как учили с детства. Страх перед незнакомцем сковал не хуже десяти слоев крестьянской женской одежды. Она стояла как вкопанная, наблюдая за наклонившимся мужчиной в странном одеянии.

– Присаживайся, дома все-таки, – сказал он неожиданно по-доброму.

Варины ноги не поддавались, никак не гнулись под стул, она лишь медленно поворачивала голову вслед за движениями гостя. И сама бы рада присесть, тело отказывается с поразительным упорством. Сейчас она подобна заскорузлому дереву, которому не хватает влаги для податливости. Хоть росинка бы попала. Отец оставил на подоконнике медовуху – единственную жидкость в доме на данный момент. Недолго думая, Варя сделала пару больших глотков. В чем отличие от просто жидкого меда она естественно еще не знает, но скоро узнает.

– А вы, правда, из-за границы? – полезли из нее первые вопросы спустя некоторое время.

– Стал бы я лгать, – ответил он, не поворачивая живой стороны лица, поэтому показалось, что голос возник из воздуха. Затем он повернул лицо и глаза стали смотреть в разные стороны, но целый глаз все же оценивал Варвару – Хочешь узнать как там подробнее отца? Естественно хочешь, молодое тело стремиться познать этот мира из ощущений, без посредства слов… До богини плодородия тебе еще далеко, но рыжий бутон волос твоих восхитителен. Особенно когда его освободить.

Слова эти ударили в грудь с такой ясностью и священным трепетом, что стены отчего дома казались теперь сковывающими, давящими в купе с десятью слоями одежды, душа стремилась освободиться из под гнета этих мертвых материй.

Курт коснулся текущих волос. Поцеловал маленькую кисть, впитывая губами телесные соки молодой становящейся женщины. Варя одернула в испуге руку и начала медленно отходить к выходу. Постепенно она переходила от медленного неуверенного шага к быстрому, насколько женское тело позволяет, бегу. Курт же начал преследовать ее, наблюдая за грацией тела под слоями одежды. Красный сарафан на ней манил его точно быка на красную тряпку, но он в предвкушении сладостной победы смаковал процесс. Они вышли на поляну за домом, красный багрянец наполовину уже скрылся за горизонтом. Трава покалывала пятки, Варя выдыхалась, так что пришлось скинуть тяжелый доспех сарафана, за которым синие кружевные панталоны последним рубежом предохраняли ее. Лес за поляной в своих распростертых объятиях позволил скрыться бедной девушке. Войдя следом, Курт внимал мерному шепоту листьев, танцующих по мановению ветра, и соприкоснулся с деревьями: от одного к другому он гнался за нимфой, избавившейся уже и от панталонов. Белизна молодого тела, упругие персики-груди, обнажающиеся перед взглядом преследователя при каждом повороте ее, огненно-рыжие волосы свисали до гладких плеч, ягодицы сокращались при беге точно бьющееся сердце загнанной лани – все это стремился отведать ненасытный следопыт. Затем она запнулась о корень огромного красного дуба и пала прямо к его корням. Вдыхая аромат ее тела, Курт выставил копье на вооружение. Он снял маску, и Варя узрела перед собой изглоданную временем рану: Впалая глазница перетекала в обнаженную изодранную щековину, в глубине коей виднелась часть зубов. Череп равнодушно смотрел на нее, и Изнанка еще больше испугала Варю, она начала отползать вглубь дубового лона, пока не уперлась в самый притык. Затем Курт снял остальную одежду и налег на добычу. Острие копья пронзило жертву, и хлынула кровь, нежелательная, но необходимая. Она видела только каменный орешек его зада и ощущала гладкую спину, которую обхватила тонкими руками, пока он оставлял по всему телу свои незримые знаки: Впился зубами и в зрелый зад, всю грудь излобызал ненасытным ртом, а затем присосался к губам. Ей казалось, что он высасывает из нее остатки души, так что приготовилась отдавать себя без излишка, закрыв глаза навеки. Обширная крона дуба укрывала их от начавшегося дождя. Утвердив себя, Курт водрузил тушку Варвары на плечи и понес к дому по колючему полю, освещенному уже лишь бледной луной. В руках он нес одежду обоих. Мелкий весенний дождь щекотал их спины.

Спал Курт, сколько потребуется для восстановления энергии тела. Пробудившись, он не обнаружил в доме Готтлиба. Степан оповестил возле грядки, что тот решил сходить в лес пораньше.

– Ничего страшного, догоню – сказал Курт, оглядывая опушку.

– Даже на пасхальную неделю не останетесь? – спросил Степан, стирая пот тыльной стороной ладони – Жалко, у нас такие куличи бабы пекут, ух! Только началась неделя.

– Вы, христиане, всегда умели подрезать у язычников самые важные, жизнеутверждающие праздники, стоит отдать должное…

– А ты не христианин, чтоль? «Иван» – милость божья. Мне поп давно еще рассказывал.

– Если бы ты только знал… что твой Бог не ведает милости. Когда ты смотришь в небо, видишь ли ты там кого-то?

– Я вижу небесный Кремль, который оберегает всех нас. И тебя глупого тоже – Степан перекрестился, задрав подбородок.

Курт прищурил подвижный глаз:

– Созерцать любишь больше, чем созидать, значит. Не мудрено, ведь созидания ради нужен поступок, подразумевающий необходимость движения. А на счет язычества не беспокойся – у всех народов празднества примерно совпадают с природными циклами.

– Эх, что-то Варька вылеживается долго, пора уже печь ей! – Степан обрадовался внезапному озарению, спасавшему от векового спора, – Пойду разбужу.

Иван-Курт надел бушлат и услышал собачий лай за спиной: Двое «Разинских» подходили к дому, о чем-то перешептываясь.

– Да это ж наш человек! – сказал один и достав наган, направил его на Курта.

– Ну че, пидор, за базар-то отвечать будем?

– Я тороплюсь, господа! – ответил Курт, анализируя обстановку, – Что же вы вчера не зашли вечером? А лучше ночью…

Пес рвался с цепи при виде чужаков с оружием.

– Шавка, заглохни! – один из бандитов пристрелил пса. Наблюдая за этим, Курт нащупывал что-то за спиной. Двое подошли впритык и наставили оружие вновь. Курт поднял руки.

– Выкладывай ствол! – в ответ на молчание бандит сказал, – ну ты че дурака-то включаешь? Доставай! Пусть с тобой пахан разберется.

– В ботинке – сказал Курт, наклоняясь.

– Погодь! – остановил его тот, что без пистолета, – я сам, а то еще фокусы твои щас терпеть…

«Разинский» наклонился к ноге. Второй смотрел прямо на Курта, держа парабеллум в нескольких сантиметрах от его лица. Затем левой рукой Курт, молниеносно сделав выпад, отвел пистолет и, резко вытащив из-за спины правую руку, рассек горло, как крыло самолеты рассекает облака. Земля оросилась кровью. Второго Курт отшвырнул ударом ноги, возле которой тот возился. Он хотел было подняться, но медного цвета железный кастет, спаянный с рукояткой ножа, вмял ему нос в недра лица и он повалился наземь, издавая короткие стоны. Навалившись на тушу, Курт замахнулся, как некогда это делали родоначальники благородного сословия, и погрузил лезвие по рукоятку в телесную мякоть. Окровавленное лезвие он вытер о неподвижную спину, и оно вновь заблестело под лучами утреннего солнца.

Забрав пистолет, со всех ног Курт побежал через лесную чащу к границе, пока не наткнулся на рыщущего в подкопе Готтлиба. Когда застаешь голого землекопа прямо за делом в свете ясного дня, а не в глубине норы, либо умиляешься, либо стыдишься за него. Но у Курта не было времени на эти чувства, его интересовал только один вопрос:

– Du haben es mir nicht gesagt, aber wie kann ich während der Operation mit dem Zentrum in Kontakt bleiben?1

Обернувшийся Готтлиб застыл, как и подобает землекопу, в полном хладнокровии, крепко-накрепко прижав обеими руками саперскую лопатку к груди точно спасительного идола.

– Hans2?

21 апреля

Кажется, Маркс писал, что при отчуждении результатов труда рабочий превращается в товар, в вещь, которая продает себя капиталисту выживания ради… Я ощутил себя еще более ничтожной вещью под грудой тел, по сути таких же ничтожных вещей, вот только я был живой, наверное… Честно уже не знаю как определить… Я же людей убил! Стрелял по ним… и даже тогда будто рука сама знала что делать, будто тело подавило меня и действовало по своей воле, потому что я бы в жизни не смог стрелять в людей… Это я вообще был? Зачем в милицию подался? Цветы уже скукожились. Плевать. Даже не знаю, сколько времени проходит между морганием. Хотел бы я, чтобы веки не опускались. Может, удастся договориться с этим мужиком на небе, которому мать вечно какие-то молитвы отпускала? Блять! Постоянно забываю, что его не было и нет… так бы хоть веки мне попридержал… Вроде товарища из органов не было здесь секунду назад.

– Проснулся? – спросил он, заглядывая мне в сонные глаза, – Лечащий врач сказал, что ты скоро на поправку идешь. Еще неделя.

Моргну, и исчезнет он. Сотру с лица земли одним движением век! Сейчас только опустятся они…

– Не засыпай, говорю! Обухов! – влепил мне пощечину. Больше смущает что я не чувствую ничего, но веки перестали опускаться, значит мною можно управлять извне! – Как выпишут, обязательно загляни к товарищу Ежову в «Большой дом». Литейный проспект №4…

Исчез! Или я моргнул? Или не я? Цветы тоже пропали… Таня любила… Ну вот, снова будто мне проламывают грудь насильственно выдавливая остатки слез. Снаружи не чувствую, а внутри еще как чувствую! Я ощущаю… что этой медсестры здесь еще не было. Блондинистая вытаскивает из под меня утку. Стыд какой! Белизна ее формы усыпляет сильнее, но единственное что еще как-то удерживает на плаву, так это красный крест на левой груди. Такой выпуклой…

– Чего грустишь, боец? – она чуть приподняла подбородок и стала меня рассматривать. Поджав нижнюю губу, ведет пожирающий взгляд медленно вдоль моего тела, и я автоматически съеживаюсь. Она определенно знает обо мне больше, чем следует. Лучше любой анестезии отвлекает от уныния этих стен после всего случившегося. Наверное, это чудовищно неправильно, но я хочу… хочу забыть об этом. Вытерла мне слезы, спасибо… надо сказать…

– С…СП….

– Да не за что, боец! – подмигнула, чуть улыбаясь. Какие воздушные у нее волосы! Может, все-таки есть тот мужик сверху? И он послал ее в знак милосердия?

– А есть тот мужик сверху? – спрашиваю, жадно глотая воздух. Я, кажется, приподнялся.

– Сверху-то? – какую же херню я сморозил, коли она так смотрит недоуменно! – Сверху есть, да не про вашу честь… Ты лучше о себе думай, видишь, уже двигаться больше стал, можешь попробовать встать. Давай, помогу.

Она вложила мою руку в свою белесую ладонь с красными ногтями. По мне прошла легкая дрожь. И вот я встал, покачиваясь. Если упаду, еще месяц лежать, но она поддерживает меня за талию сзади и как-то странно дышит в спину.

– Аккуратно, – нежно говорит, надеюсь, не заметит мурашки на моей коже – Тебе повезло, обычно в таких ситуациях вообще не выживают, а у тебя все конечности на месте.

– Все-при все? – удостоверился я и помолодел лет на пятнадцать, судя по голоску. Резко развернулся, чтобы видеть ее и попятился назад теперь достаточно уверено.

– Все-при все! – успокаивающе ответила, нажав пальцем на кончик моего носа, – Я проверила. Ходить у тебя получается отменно. Молодец.

– П-правда? – почему-то чувствую себя голым, хотя под белой накидкой, наверное, ничего и нет. Кровь уже достаточно по телу разлилась. Ноги обрели стойкость, даже слишком уверенную. Лучше лечь назад под одеяло.

– Правильно, ложись, – говорит, закрывая дверь на ключ, – Тебя никто не побеспокоит, ведь ты герой сегодня такой подвиг совершил, первый шаг это всегда подвиг.

Не нравится мне этот ее игривый тон. Подбирается ко мне медленно.

– Расслабься. – Гладит рукой мою грудь, точно растирает целебную мазь, а может и растирает, черт их знает этих врачей. Присаживается возле меня на краешек кровати, на удивление широкой для одного пациента, – как же это тебя так угораздило-то?

Не знаю, что ответить, но чувствую что нужно:

– Опасная работа… – надеюсь, прозвучало не слишком пафосно.

– Ох, какой… опасный, – страстно сделала акцент на последнем слове, сняв белую шапочку. Только щас заметил, что губы накрашены красной помадой, – тебе помыться бы, все-таки долго тут лежишь.

После этих слов начала снимать с меня накидку. Затем достала из-под койки тазик с губкой.

– М-может, я сам? – все тело содрогнулось при соприкосновении губки, – я уже в состоянии себя обслуживать.

– А я и не обслуживаю, обыкновенная человеческая забота, – губка дошла до моего рабочего инструмента. Она макнула в тазик и начала натирать пах медленно и нежно, играясь с прибором, – Поэтому и пошла в медработники, нравится людям помогать, вообще люди нравятся. Особенно тело человека, такое мягкое и податливое как глина, таящее много загадок. Тебе нравится?

Прибор к тому времени затвердел в своем становлении, но тут же начал размякать.

– У меня тоже девушка раньше в меде училась, на биофаке…

– Понимаю о ком ты… Наверное, ты любил ее, – заглянула мне прямо в глаза и я не смог отвести взгляд. Но и на вопрос ответа не знаю, если честно, поэтому разрыдался ей прямо в грудь, к которой она меня трепетно прижала, зачем-то распахнув халат. На ближайший час я забылся между грудей медсестры, мы говорили о работе в больнице, я осторожно изучал ее тело.

– Ты занимался хоть раз этим? – спросила она и готовила к работе инструмент, массируя его, но он никак не мог оформиться окончательно: Чувство вины перед погибшей Таней упорно сопротивлялось во мне под натиском возбуждения.

– Ну… – замялся, инструмент был неисправен, как не смазывай, напряжение сковывало с каждым ее приближением, – было один раз, но уже не помню ничего.

– Ты не хочешь этого? – вопрос звучал предельно серьезно, учуяла мой страх пойди. В голосе слышалась нотка разочарования, точно меня смывают в унитаз. Почему-то не хотелось расстраивать и эту женщину.

– Мне кажется, не могу, – проскулил как дрожащий на холоде щенок. Незнакомая тетя вот-вот заберет в свой темный страшный мешок.

– А почему? Тебе нужно расслабиться… – голос становился тише и тише, а на меня напал легкий озноб, как после посиделок у Тани… Рука водила по всему телу и, касаясь инструмента, вызвала легкую конвульсию. Она взяла мою руку и поднесла к лону, влажная выпуклость которого расслабила меня слегка. Затем она резко села на меня и начала нещадно эксплуатировать мое тело, по максимуму используя его производственные мощности. Целуя меня в губы, в грудь, в шею, она пытается заставить меня увидеть в ней такую же вещь, как и я сам, но я почему-то не мог – в этом-то и вся проблема, и без того она пугающе хрупка, как елочная игрушка. Я ощущаю это, касаясь тонких рук и мягких грудей. Но, учитывая ее пылкие извивания, отчаянные попытки вовлечения меня в производственные отношения, продуктом которых на выходе должно получиться удовольствие, отчуждение труда сейчас идет в ее пользу, она довольна, она тихо стонет, а я спокойно, насколько это возможно в моем положении, наблюдаю за тем, какую пользу приношу обществу в лице этого конкретного его представителя. Заплатил сполна медработнику, если его можно считать пролетарием. На самом деле она помогает мне забыться, и я бесконечно благодарен. Еще пару возбуждающих движений и у меня получится!

– Попробуем у стенки? – вопрос звучал скорее как приказ. Что делать, повинуюсь. Она уперлась руками в стену, выставив бедра передо мной. Я ждал команды «Заходи!»

– Для тебя особое приглашение нужно? – немного грубовато спросила она из-за плеча. Когда я вошел, получил героя труда, – Быстро учишься!