Звезды под твоим окном

Кадык солдата нервно дернулся, он заторможено повернулся, забыв отдать честь, и скорым шагом удалился. За ним нехотя двинулись и остальные.

– Быстрее выполните, быстрее домой уйдете! – крикнул им вдогонку командир. Мимо основной дороги проезжал броненосец. Тухачевский, закурив папиросу, залез на него и начал медленно пересекать деревни: Многие совхозы уже восстанавливали свою работу, селяне вперемешку с солдатами разгребали сгоревшие постройки. Колеса перемалывали засохшую грязь, превращая ее в густое месиво. По ту сторону дороги часовые в буденовках с поднятыми штыками, бросающими солнечные зайчики на проезжающий броненосец, сторожили десятки палаток за колючей проволокой, тянущейся от столба к столбу на километры вдоль дороги и вглубь остальной деревни. Тухачевский снял буденовку. Худой согбенный мужик в лаптях и косоворотке, вышедший из палатки с двумя ведрами воды, бросил косой укоризненный взгляд в сторону восседающего на броневике командира, выпускающего из больших ноздрей дым, поднимающийся вдоль широких скул и придавающий гладкому лицу оттенок древнеримского мраморного бюста. Тухачевский отвернул голову вперед, показывая темный профиль, окаймляющийся закатным солнцем. Докуренная папироса была брошена в грязь. Он подумал, что надо бы бросать курить и выставлять напоказ собственную суровость при подчиненных, которые возможно рано или поздно захотят выместить накопившиеся обиды. Все никак не может он привыкнуть к порядкам, к которым не готовила его служба в лейб-гвардии Семеновского полка. Консервные банки из царских училищ ценили военную закалку и преданность в выполнении поставленных задач, в то время как большевики пытаются играть в миротворцев и народных кормильцев. Еда необходима постольку поскольку обеспечивает боеспособность солдата. Солдата, растерявшего потенциал, и увидел Тухачевский в смятой папиросе, испускающей последней дымок в густой вязкой грязи, стоптанной чьим-то сапогом, перемолотой иностранным колесом.

У себя в палатке раскрывая письмо, он отбросил подобные мысли, как то бывало во время решительных действий на Кронштадте, у поляков или еще где, и принялся читать. В письме фигурировало имя некоей женщины, с которой его, кажется, что-то связывало. Ее ласковые слова с трудом просачивались в тугие огрубелые от муштры уши Тухачевского. Она расспрашивала о самых разных вещах, за потоками предложений угадывалось суетное волнение.

Неокортекс Михаила болезненно завел шестеренки памяти: Внешность жены складывалась из разных частей тела, и как только проступали контуры лица, образ распадался.

– Нет, это же Маша была… или Лика? – лицо своей третьей жены он забыл, так как все они не отличались друг от друга в проявлении чувств.

Как и обычно он кратко ответил на каждый вопрос словами «Все хорошо, дорогая. Без происшествий. Люблю и скучаю!»

Труднее всего ему было говорить с женой лицом к лицу: Нужно не сболтнуть лишнего о своей работе, среди женщин сплетни расходятся быстрее чумы. Тактика задаривания подарками в парадном мундире николаевских времен работала не всегда, поэтому Михаил разработал теорию упреждающих ударов, нацеленных на:

А) Когнитивные способности жены. Если засыпать ее непонятными терминами, острое желание разбираться в работе притупится и впоследствии отпадет.

Б) Фантазию. Временами нужно подбрасывать в топку женской любознательности красочные цепкие истории, одновременно выставляющие тебя в выгодном свете и обрисовывающие всю важность и опасность работы самым наглядным образом.

В) Представления об успехе. Мозг большей части женщин, по мнению института развития мозга, в который Михаил часто захаживал, заточен на продолжение рода и обеспечение потомства. Поэтому чем выше ваша зарплата, тем сильнее вы притягиваете женщину. Она поймет это по многим внешним признакам от одежды до манеры обращения с деньгами. Михаил рассказывал, как рискует на работе при очередном повышении, когда число конкурентов растет в геометрической прогрессии, особенно если учесть тот факт, что государство во избежание заговоров со стороны безработных царских офицеров, вынужденно брать их на места.

Практика подсказывала Михаилу, что если наносить эти удары своевременно, у женщины не останется сомнений в важности его как мужчины. Однако женщины бывают разными. Незадолго до кончины вождя Нина сделала Михаилу выговор, что ей с ним не хватает чувств, что он холоден с ней. Глядя ей вслед, он понимал, что должен бы пожалеть о таком исходе, но мысли о недавнем визите товарища Троцкого не давали покоя:

Одетый в черный костюм, лукаво постреливая из под очков бешенными глазами, он зашел в кабинет к Тухачевскому без стука и предупреждения.

– Понимаю, вы поспешили с выводами о противнике тогда с Пилсудским. Вам не хватает работы с разведкой.

– Что? – Тухачевский хотел достать папиросу, но забыл, что бросил курить, так что рука рефлекторно сжимала пустой нагрудный карман френча.

– Да бросьте вы! Я давно слежу за вашими успехами и невзгодами в РККА. Вам не дают проявить способности, но я вам обещаю, что вы их непременно проявите!

– Если… – Тухачевский сложил ладони пирамидкой.

– Если? – пыл Троцкого несколько поугас, он поправил галстук, скошенный вбок от резкой жестикуляции.

– Обычно за такими предложениями следует «Если».

– Вас не проведешь! – Троцкий помотал указательным пальцем, – Думаю, для вас, как и для всех, уже не секрет что товарищ Ленин на последнем издыхании находится. Хоть я и не смог добраться до этих чертовых горок, это и без того ясно!

– Все это, конечно, волнительно, но причем здесь я?

– Вы думаете, его место так просто займет кто-то один? Нашими огромными территориями нужно управлять более централизованно, вы этого не поняли, когда разбирались с восставшими в Кронштадте и Тамбовской губернии? Блестяще проделанная работа, мой друг! Но чтобы управлять страной целиком, необходимо нарастить бюрократический аппарат неимоверных масштабов. С чем мы с товарищем Лениным пытались бороться из последних сил. И вот он на смертном одре.

– Ближе к делу…

– Хитрые ублюдки Зеновьев, Каменев и Сталин, этот подпевала рабочего класса, прирожденный бюрократ, лицемер… В общем, они подминают под себя партию и все меньше следят за мировой обстановкой, а между тем пожар мировой революции в самом разгаре!

– И где же? – Тухачевский кивнул в сторону настенной карты. Троцкий к ней подошел и указал на маленький клочок германских земель.

– Труп социалистической Боварии еще не остыл. В Селезии и Рурской области зреют протесты из-за девальвации. Нужно показать им, что они не одни. И вот здесь на сцену выходите вы!

– Вот как?

– Посудите сами: Для чего как не для мировой революции мы формируем острие нашего революционного меча – красную армию? Мы вновь отобьем Баварию, и остальные протестные области ослабят изнутри германского империалиста! Победа почти в наших руках… Но сначала нужно разобраться с бюрократами у нас. Поможете занять пост главнокомандующего страны, и я сделаю вас маршалом!

Тухачевский замер, не веря своим ушам. Война закончилась, уныло уступая хозяйственному переустройству и вот снова война. Умеряя сердечный порыв, он спросил:

– Но почему в партии этого не понимают? Разве у нас не общий враг?

– В том-то и дело, друг мой, что видимо в партии зреют семена раздора и оппортунизма. И чем дальше, тем ближе предательство нашей революции. Нужно действовать, пока не поздно! – Энтузиазм, горевший в глазах Троцкого, разжижал холодную кровь Тухачевского, рисуя перспективы полководца-освободителя, каким некогда был Кутузов, а до него Наполеон, о котором толковал каждый офицер в училище.

– Сколько у нас времени? – он бросил взгляд на секундную стрелку часов, висевших над картой.

– Год, от силы два. Решайтесь, маршал… – Троцкий жадно опорожнил стакан воды, – то есть командующий Западным фронтом.

– Мне нужно подумать… – усилием воли Тухачевский преодолел желание согласиться сразу. Легкое ощущение проникновения в задний проход еще давало о себе знать, будто кукловод пытается проникнуть в нутро и овладеть, окуклить тебя. Быть инструментом претило Тухачевскому. На фронте это чувство отходило на задний план, здесь же в мирное время, что его используют строго по назначению, становилось звеняще очевидным. И, тем не менее, потерпеть в своем нутре чужую руку стоило хотя бы для дальнейшего освобождения уже на посту маршала.

Выходя из кабинета следом за Троцким, он заметил вокруг увеличившееся число чекистов.

– Чего им надо? – спросил он у ближайшего офицера.

– Говорят, мол комиссия по разведыванию обстановки в РККА.

Ловя на себе несколько чекистских взглядов, Тухачевский юркнул обратно в кабинет, заперевшись на ключ. Только сейчас он понял собственное поведение и страх, только в этот миг бессвязный поток ощущений оформился в слова: Кажется, в стране уже было нечто подобное, когда власть принадлежала сразу двум силам, между которыми офицеры были вынуждены выбирать. Из памяти со стуком в висках выныривает гигантский айсберг воспоминаний, согласно которым Тухачевский раз за разом, сминая комья грязи в ладонях, выбирался из ямы немецкого плена, тяжело перебирая ноги, погруженные в болото, он пытался бежать и падал снова вниз. Продолжалось это, пока он, наконец, не выбрался по горе трупов наружу и не вернулся в Россию, где балом правили некие интеллигенты в кожанках, братаясь с работягами. Всех их звали красными, и флаг у них был красный. Царские офицеры вокруг уже давно вступили в их ряды и ждали очереди Тухачевского. Пришлось вступить и ему, чтобы понять, что они тот же царь только в профиль. И вот сейчас ряды эти раскалываются, вынуждая офицеров снова выбирать. Что тогда, что сейчас Троцкий знает, о чем говорит. В сущности, выбор такой же фиктивный, как и тогда. Просто больное государство нуждается в оздоровительной встряске, в горькой микстуре, без которой никак.

Тухачевский рассматривает карту, визуализируя с какой стороны лучше наступить на Германию: где лучше использовать танки, а где химчистку вражеских войск. Он игриво маневрирует флажками над картой. В дверь стучат очень настойчиво. Накидывая шинель, он открывает окно и аккуратно вылазит наружу, спускается вниз по трубе и растворяется в толпе прохожих. Нужно подкрепиться перед решительными действиями, он заходит в ресторан. Огромная стеклянная люстра с хрустальными украшениями освещает большую часть столиков, накрытых белыми скатертями и расставленными в шахматном порядке. Столики, до которых свет не доходил, находились по укромным углам, освещенным свечами. Увитые плющом колоны подпирали часть второго этажа, где НЭПманам скрипачи наигрывали что-то вроде цыганского блюза. Вероятно, «Красный ковчег» пришвартовал этих доходяг к берегам социалистической суши. Среди посетителей, разодетых в пышные костюмы, Тухачевский единственный был в военной форме и длинных до блеска начищенных сапогах, поэтому Юля и заприметила после нескольких бокалов полусладкого его, выглядывая сквозь широкие листья большого пальмового цветка. Особенно ее привлекло, как он неуклонно двинулся к столику в тени и погасил свечу. Лишь сапоги виднелись из-под стола, поблескивая под светом люстры. Повышенный градус ударил в мозжечок и стремился дорисовать историю этого мужчины. Последний бокал придал смелости в практическом подтверждении догадок. Пока Тухачевский спустил предохранитель пистолета в кобуре, Юля нацепила на свое платье брошь в виде розы и подошла к столику.

– Мужчина, здравствуйте, а чего это вы сидите один в темноте? – она зажгла спичкой свечу, и лицо незнакомца обрело желтый оттенок, золотые звезды на воротнике френча мелькали в темноте, его опасливый настороженный взгляд столкнулся с ее робким и застенчивым, и она резко извинилась, собираясь отойти.

– Нет, нет! Постойте! – он резко коснулся ладонью, приложив ее руку к столу и на секунду посмотрев на вход, где появилось два человека в форме, – Просто ждал своих сослуживцев… Хотел сделать сюрприз.

– То есть я не помешаю вашему сюрпризу? – Юля присела обратно.

– Нет… – он всмотрелся в проходящих мимо и разглядел в них солдат, – Все равно они задерживаются. Меня Михаил зовут, а вас?

– Юлия! – она подала грациозную ладонь для поцелуя, что он и сделал слегка улыбнувшись.

– Вы тоже одна здесь, я погляжу? – он оглянул ее брошь.

– Теперь да… Мы повздорили с кавалером, – с досадой в голосе произнесла она, – молодые люди совсем распустились со своими телесными утехами последнее время.

– НЭП. Что поделать… – Михаил сочувственно пожал плечами.

– Наша пролетарская нищая власть пытается навести красоту в скверах и парках, на улицах города. И как архитектор скажу, это правильно, но чистоту ведь нужно поддерживать и внутри. Взять того же Витю: он привел меня вчера к себе в коммуналку. Ни души не было. Кровати не заправлены, на подоконнике бутылки валяются и скорлупки от яиц. Окна закупорены так, что дохнуть нельзя нормально. Ужас! Я ему сказала, что ничего не будет в этом месте, когда он жадно полез целоваться, оттолкнула его. И тогда он сказал «предложи сама». Я и предложила это место.

– Вы предложили ему здесь…

– Нет, что вы! – Юля придержала ладонью дрожащие от смеха губы и впилась глазами в Михаила. Она хохотала с минуту чистого времени, пока он воровато осматривался, от чего она только громче хохотала, – Узнать друг друга поближе в такой обстановке. А ему сразу секс подавай. Внутри грязь и снаружи. Мы совершенно не занимаемся наведением порядка.

– Здесь я с вами полностью согласен! – он сжал ее ладонь крепче, провожая взглядом военных, – Но чтобы его навести, нужно выжить сначала.

«Так давайте поможем выжить друг другу!» – рвалось наружу у Юлии вместе с полусладким, и она произнесла:

– Вы тоже архитектор я смотрю?

– Можно и так сказать. – Усмехнулся Тухачевский, окончательно очаровав Юлю. Энергия в ней забила ключом, она задавала вопрос за вопросом, получая в ответ строгие формулировки, которые сильнее разжигали интерес. Хотелось пробиться за пределы формулировок и военной формы, узнав, что же внутри: Грязь или чистота и порядок?

Через пару часов они вышли на улицу и пошли в сторону ее дома. Тухачевский посматривал по сторонам, пытаясь выцепить взором людей в форме. Напряжение на его лице Юля трактовала как уверенную сосредоточенность, которой восхищалась до самого дома. Как не упирался он рогом, она все же уговорила его зайти в гости. Несколько часов она ухаживала за ним, кормя чуть ли не с ложечки и показывая старые семейные фотографии. От чего, когда он вышел и прошел всю улицу до дома, поднялся на второй этаж и, на ощупь ища рычажок лампы на тумбочке, вошел в квартиру, не сразу придал значение слегка прокуренному голосу в неосвещенной глуби квартиры.

– Товарищ Тухачевский, бросайте бегать, не собираемся мы вас к стенке ставить, – на несколько секунд во тьме чиркнувшая спичка осветила чью-то голову, и тлеющий огонек папиросы будто завис в воздухе. Наконец, включив светильник, Тухачевский увидел сидящего в кресле у окна Железного Феликса, копирующего себя с портрета над головой. Он закинул ногу на ногу и, увидев, как Тухачевский держится за кобуру, сделал опускающий жест вытянутой рукой, – Я поговорить пришел.

– Слушаю… – хрипло вылетело у Тухачевского. Горло быстро пересохло, и теперь он напоминал себе неповоротливый плохо смазанный механизм.

– Для начала, что предлагал вам Троцкий? Славу великого полководца или что-то в этом роде? – острие бородки Феликса приподнялось. Профиль лица образовал полумесяц. Хрустнув шейными позвонками, Тухачевский кивнул, – Как бы то ни было, я настоятельно рекомендую вам, как все еще эффективному командиру, остаться в стороне от надвигающейся партийной борьбы. Как прежде уже не будет, но мы поможем вам подняться по карьерной лестнице и дальше, замнем ваши огрехи с поляками, только не помогайте Троцкому делать из нашей и без того не стабильной страны хворост для пламени революции. Не время.

– Разве Германия к этому не готова?

– Не будьте таким самоуверенным как этот прирожденный террорист. Нам нужно выстроить прочное государство, а не разбазарить имеющиеся мобилизационные ресурсы и остаться ни с чем. Выбор, конечно, за вами, против кого воевать… – глаза Феликса практически умоляли примкнуть к рядам чекистов. Хорошо скрываемый, но очевидный по манере вести беседу страх удивил Тухачевского и, тем не менее, за ним он увидел уважение к ценному сотруднику. Поэтому сказал «да», связывая жизнь с Родиной.

Тоже самое он сказал и на помолвке с Юлей уже через несколько месяцев совместной жизни. Однако удачно чередовать эти два поприща получалось не всегда. Временами Юля намекала на что-то даже спустя столько тактически успешных сражений в постели. Она вела его в парк, где мамочки с малышами в колясках красуются друг перед другом, и как бы невзначай говорила «Смотри какой хороший!», с чем он, конечно же, соглашался, но не мог понять, чего она хочет, так как боеголовки инновационной артиллерии не выходили из головы до конца. Но улучив как-то свободную минуту у себя в кабинете, он пришел к шокирующему в своих последствиях выводу: Она хочет ребенка, что влечет за собой сосредоточение всех ресурсов вокруг него ближайшие десятилетия и это повезет, если родится мальчик. Тогда Тухачевский стал разрабатывать теорию такого орудия, которое бы позволило совершить маневр назад, дабы выиграть время на тщательное продумывание дальнейшей стратегии жизни с учетом уже двух немаловажных единиц образующих семью. Потому что сейчас он решительно не подготовлен к такой жизни. К счастью перед самой кончиной Железный Феликс уверил его, что чекисты разбираются с врагом успешно и без помощи крупномасштабного наступления. Операция «Трест» служит отличным прикрытием для испытания нового орудия Тухачевского, который все же на подкорке мозга готовится к разводу в случае неудачи: Два раза в год он начинает возить жену в западные страны, предварительно устроив собственным секретарем. Эйфелева башня поражала Юлю своей красотой, пока Тухачевский восхищался новейшими военными тактиками де Голля, на лекциях которого сидел на задней парте. После изумительного танкового прорыва Фуллера он с трудом смог сфотографировать Юлю на фоне полюбившегося ей Биг-Бена. В Германии же ее привлекала протестная молодежь с красными флагами, нежели Бранденбургские ворота. Будучи свидетелем драки между протестующими и веймарской полицией Тухачевский на секунду вспомнил пылкие заявления Троцкого. Возможно после Операции «Трест» стоит заняться хотя бы косвенной поддержкой здешних коммунистов?

По возвращению в СССР он принялся настаивать на заимствовании наработок западных военных теоретиков, но в штабе больше прислушивались к какому-то Свечину, толкующем об истощении ресурсов и учете экономического потенциала врага.

– А как же высокоточная артиллерия и хим. оружие? – протестует Тухачевский на очередном собрании РККА и ЧК по вопросам разведки. – Мы уничтожили большую часть шпионов на нашей территории и дезинформировали Британцев…

– Во-первых, по международному договору хим. оружие запрещено! – Свечин провел пальцами по усикам и начал пальцы загибать, – Во-вторых, мы еще не знаем, насколько готовы к вашему «Упреждению» враги. Да и кто конкретно будет врагом и будет ли вообще тоже неизвестно. Торговля в условиях НЭПа идет полным ходом и показывает, что враг ограничивается лишь шпионажем. После нашей успешной операции, возможно, он передумает совать свой нос к нам…

– Готовиться нужно к самому худшему, иначе закончим как последний император… Выставим оружие наготове, и тогда вероятность того, что враг «передумает», увеличится.

– Верно подмечено, но если придется воевать, без данных о подготовке врага и без собственного развитого хозяйства нам не протянуть, а для этого нужна индустриализация и электрификация всей страны. Забыли, что говорил товарищ Ленин? Здесь недостаточно просто техники двойного назначения вроде бронированных тракторов с пушками. Не это я имел в виду, когда говорил о модернизации экономики!

Несколько колких смешков прошлось по залу и пояснице Тухачевского. После разгромной словесной баталии вчера у Сталина, такая реакция офицеров и особенно надменная гримаса Ворошилова, сидящего на соседнем ряду, создает впечатление, что вся РККА кишит привязанными к грядке и сохе землепашцами и сапожниками, нацепившими форму офицера. Тухачевский покинул аудиторию. Чтобы как-то расслабиться, он заглянул в ближайший кинотеатр и просидел там полдня, так как впервые глаза его коснулись кинематографа. Все фильмы были военными. Очередной из них начинается, выдвигая фигуру Петра Первого, знакомого Тухачевскому также по училищу. Портреты его там висели всюду. Петр курит трубку, склонившись над военной картой.

– Товарищ Тухачевский! – чей-то шепот послышался с заднего ряда. Он повернул голову и увидел молодого офицера.

– Чего тебе?

– Я читал ваши работы и думаю, что вы правы. Просто об этом не догадывается младший состав, потому что там о вас ничего и неизвестно почти. Я бы мог им о вас рассказать…

– Но?

– Ну и повышение естественно…

Петр идет среди столярных мастерских и говорит советнику: «Нас ждут великие дела!»

7 мая

– Сначала один кабель умыкнуть хотел, теперь этот еще лезет, гад! – Варя ревела, уткнувшись носом в плечо подруги. Лицо ее распухло и раскраснелось. Подруга тихонько поглаживала голову, приобняв за спину.

Вторая расхаживала рядом с колодцем в белой вышиванке под синий сарафан и приговаривала:

– Что же девица вытие-то начинаешь раньше времени?

– Вытие? – Варя раскрыла лицо и заревела сильнее. – Как же не плакать-то, ежели отче узнает, что он водицы испил из коромысла моего, сразу запряжет меня в брачные уздцы!

– А каков жених-то? – спросила, раскрепостив объятия другая в замызганной вышыванке. – Который из приезжих?

– Коммунист поганый!

– Ты чего Варвара!? Это же твой шанс! – заголосили обе. – Он же из города сюда приехал! Когда последний раз-то оттудова к нам захаживали?! Он же заберет тебя туда, а там: Горячая вода по щучьему велению из крана течет! Там же печь топить даже не нужно, за толстыми стенами надежно, да еще и с таким человеком, близким к новому царю! Да, пускай ты не разбираесся в этих словесах новеньких, но ведь заживешь, подруга!

Варвара растерла влагу по лицу, поднялась с колен и сделала выговор:

– Вы, плутовки, постоянно меня женить хотите! На масленицу меня заколебали! Я уже привыкла хозяйство вести! Отче Бог к рукам приберет, и я стану во главе!

– Ну а на старость лет-то что делать будешь? – рассудили подруги, – Ты старику своему стакан воды-то подашь, а тебе кто подаст?

Варя впала в думу. Рано еще такие мысли ворошить ей, но все-таки оглянуться она не успеет, как останется у разбитого корыта одна-оденёшенька. Это ясно как Божий день. Плутовки правы: Почву нужно готовить сейчас, и только после она плоды даст полезные. Так же всегда было, балда!

– Ну и откудова вам знать, как в городе живется? – с подозрением Варя глянула на подруг.

– Колхозники слагают всякое! – приговаривали подруженьки, – как Золушка заживешь!

– Ктоооо? – протянула Варвара – откудова вы понабрались причуд этих заморских?

– Нам колхозники сказки читали на сеновале…

– Знаю я ваших колхозников, дядя Саша говаривает, что это те еще разбойники, лодыри и ворье! Зазря якшаетеся с ними!

Подружки закружили вокруг Вари, лаптями пританцовывая, ладошками прихлопывая.

– Мы уже мужей среди них себе подыскали! В них плодотворное будущее видеться! А ты со своей избой сидишь, скоро вас колхозники к рукам приберут!

– Не приберут! – Варя скрестила руки на груди.

– Приберут-приберут! Дядя Саша уже всех в колхоз согнал!

– Как же это согнал, когда он против колхоза?

– А вот так: У одного лошадь отожмет, у другого – зерно, вот они все на безрыбье в колхоз и подаются! В колхозе сила сейчас! И никто нам традиции предков чтить не мешает, главное тихо это делать, как и предки – в лесу таинству предаваться!

– Ох, и накажет вас Бог на суде страшном!

– Все еще веришь в отцовы сказки? Сама бы попробовала давно. Сразу зацветешь цветом пышным! Весна же! Пасхетъ! А ты сидишь, как хрюша в земле роешься!

Подруги сплели венок из одуванчиков и надели Варе на чело.

– Ночью тебя ждем, подруга! – они убежали в поле.

Еще с детства подруги подбивали Варвару на всяческие ритуалы в лесу, то петуха зарежут, то матерщине обучат. Когда груди их налились млеком, стали они мальчишек водить в лес. Варвара же всегда сторонилась гадостей подобных, иначе отче высечет как некрасовскую барыню, но с каждым ударом розги в Варю забивалась злоба и неутомимая энергия, только и ожидающая повода к всплеску. Подруг все-таки предавать не хотела, поэтому и про них отцу не проговорилась. Набирает она сейчас колодезную водицу в ведра железные и водружает на спину всю эту тяжесть, а впереди еще ждет хряк, лошадка, куры и уборка по дому. А «хозяйство вести – не мудями трясти!» Матушкина поговорка… Точно! Ближе к вечеру покрасить яйца, помочь матери куличи испечь. И так до конца дней… Что-то мешало Варе домыслить эту цикличную жизнь до конца, что-то закралось в закрома подсознания. Плутовки попортили ясность деревенской жизни своими баснями про причуды городские. Девки эти всегда все портят, все тянут к низу, смешивают с поганой грязью. Поганят чистую душу. Поганки! Засранки!