Савва и Борис

В этом году, лишь осень наступила, изрядно похудевший и обессиленный Твердослав вместе с дюжиной жителей Орлеца вернулся в Новгород. То, что он рассказал, когда немного пришел в себя, заставило посадников городских и епископа Иоанна призадуматься. Весть, которую принес Твердослав с Двинской земли, подтвердила появившиеся в городе слухи и не сулила ничего хорошего.

В начале лета московский князь подчинил себе новгородские земли вместе с городами Торжок, Вологдой, Волоком Ламским и другими. И вот теперь из рассказа Твердослава стало известно, что и Заволочье не миновало такой участи. На Орлец бояре московские со свитой и дружиной своей пришли в конце июля и, воспользовавшись предательством двинских бояр, взяли его и другие погосты без войны. Посаженый на двинские земли князь Ростовский вместе с великокняжеским боярином Андреем Замоскворецким показали грамоту от князя Московского Василия Дмитриевича. Пообещали боярам двинским и новгородским большие послабления и многие земли в Заволочье. Воевода двинской Иван Никитич со своими дружками поддержали посланцев княжеских и уговорили двинян пойти против Великого Новгорода.

Тревожно было на душе у степенного посадника Тимофея Юрьевича Добрыни. Опасался он за судьбу не только Двинских, но и Важских земель. Боязно ему стало за своих людей, что там управляли. Помнил он и об Исайе Фотиеве, что с сыном в тех краях сейчас. Знал, что тысяцкий Неревского конца Михаил Прошкич со своей семьей нынче на Вели и Емце дела правит. Не забыл он о них. Поинтересовался посадник у Твердослава, что он знает, иль слышал об их судьбах. На что тот дал обнадеживающий ответ.

Слышал он от людей пришлых с боярами московскими, что когда княжеская дружина шла к Орлецу, ни по Ваге, ни по Емце, да и вообще ни какие другие реки они не заходили. Торопились в главном форпосте свои порядки узаконить. Рассказал он и о том, что хотя там свою власть москвичи не установили, все погосты и земли тамошние посланцы княжеские пообещали двинским боярам. А те не устояли от такого соблазна, и перешли под власть московского великого князя Василия Дмитриевич. А кто не согласен был, того казнили тут же на городской площади или пленили.

Хоть и мягок был характером старший сын Петембуровца, а не склонил голову перед княжескими посланниками и не отказался от власти новгородской. Лишь чудом ему и еще немногим удалось спастись от наказания. Кто-то дверь в темнице, где они содержались в ожидании суда, толи специально, толи нет, но оставил открытой. Вместе с другими не согласными с новой властью, той же ночью угнали они насаду московскую и ушли через волок на Новгород.

После этого случая взял Твердослава к себе в окружение владыка Иоанн. А когда осенью митрополит прислал ему приглашение приехать в Москву по служебной надобности, отправился на встречу, взяв с собой и Твердослава. Используя такую возможность, поехали вместе с ними и новгородские послы. Чтобы избежать войны, наделило архиепископа вече возможностью просить князя московского пойти на уступки по отобранным землям.

А вот о дочерях Петембуровец не особо беспокоился. О них, по его мнению, мужья будущие пусть думают. Правда, запас гривен и рублей серебряных на всякий случай имел. Мало ли что случится может с мужем. А неровен тот час, что и в девках по какой-то причине кто-то может остаться. Хотя двойняшки Марфа с Февроньей, да и София, что постарше их на два года, росли девками дородными и привлекательными, но кто знает, кроме Бога, как у них жизнь сложится.

***

Лишь в этом году посадник Юрий Петембуровец со своим зятем взялись за свой счет спрямлять русло. Зимой народу всякого нагнали много. После ледохода еще холопов добавилось. В общей сложности местный дьяк сто лодей насчитал, которыми работников и инструмент разный по воде завозили. Дела шли неплохо. Особенно зимой, когда грунтовые воды поджало, и они не досаждали при работах. Летом копать было сложнее. Приходилось отводить появляющуюся в котловане воду. Досаждал гнус. Но несмотря ни на что, за три месяца прокопали почти полверсты. Но на том все и закончилось. По крайней мере, на этот год. Из-за начавшегося мора, работы свернули. Эпидемия выкосила почти весь работоспособный люд. И к осени кроме черных людей, что заняты были на солеварнях, никого в Русе не осталось.

Нынешняя теплая осень надолго продлила навигацию, и не воспользоваться такой возможностью боярин Юрий Дмитриевич Петембуровец не мог. Обычно соль вывозили обозами по установившимся зимникам. Летом парили соли много. Зимой труднее тем промыслом заниматься. Но перевозки летом значительно дешевле обходились, чем по зимнику. Лодок же для груза требуется меньше, чем лошадей. И на корм расходов нет никаких. Вместо десятка сойм лошадей потребуется раза в четыре больше. То, если без ситуаций разных. А если что случится с ними зимней дорогой? За лошадь серебром платят раза в три, а то и больше, чем за ушкуй. И времени при перевозке по воде требуется намного меньше. Выгода лодками возить видна со всех сторон.

Была опасность в пути застрять при морозах, но и доход от такого риска солидный. Потому как спрос в это время на соль была высокой. Рыба в Нево и Илмере ловилась хорошо, а в лесах грибов на соленье все еще дивно водилось. И капусты присолить еще вряд ли кто был против. Как говорили новгородцы: «Была бы соль, а что солить мы найдем».

Но, главное, что побудило Петембуровца отправить лодки за солью, это пушнина. Зима задержалась, а зверушки шкурки уж сменили. Обманула их погода. Белки сейгот много в лесу. Уже давно в шкурках серых по деревьям скачут. Зайцев в лесу в одночасье, словно больше стало. Будто народились заново. Пока русый, да серый не видно его. А теперь весь как на ладони. Глаз охотничий его далеко определит. Заискрились в чернолесье белоснежные веверицы. Того и гляди с северных краев вернутся повольники, а с дальних волостей пожалуют даньники с песцами и соболями.

Купцы псковские шкуры беличьи с голубым отливом уже бочками продают. Всю соль, что была припасена, бояре новгородские расторговали на то, чтобы к своим товарам и других прикупить. А Петембуровец умен и хитер. Шкурки, что у купцов свободными остались, выпросил под честное слово. И уже их на иноземный товар выменял. Немцы готовы скупить все, что есть предложить. В прошлую зиму Тевтонскому ордену больше двадцати тысяч шкурок продал, да выменял на сукно из Фландрии. Купцам же за шкурки соли пообещал. Вот и решил он рискнуть и вывезти свою соль с Русы, не дожидаясь зимника. Если замерзнут суденышки на дальних подступах к Новгороду, то и не велика от них потеря. Соль-то спасут. На тот случай и ходят не напрямик, чтобы в случае опасности, успеть ее выгрузить на берег. Зато, если товар привезет, то и долг отдаст и наперед всех остальных задел для зимней торговли сделает. Думал сейгот Петембуровец из Ливонии лошадей прикупить. Кони те рабочие, грузу много тянут. Имел он планы большие на Заволочье, а без хороших лошадей там не особо развернешься. Потому и шкуры сколько мог покупать стал для тех целей.

Соль местная особо ценится. А за большую значимость солеварени русским промыслом прозвали. Хоть и не бела собой от примесей разных, лучше европейской считается. Толочь ее надобности никакой не было. Сама таяла без остатка, только в воду опусти. И по цене и затратам выходила меньше, чем привозная из Любице или морянка со Студеного моря. Потому и большой интерес вызывала у бояр новгородских.

Сходни, что лежали на берегу, оказались коротки и до лодок не доставали. Холопы, было, примерили их, да и бросили за ненадобностью. Под тяжестью переносимых мешков, припай потрескивал. Но присматривающий за погрузкой Савка ждать полудня, когда солнце пригреет и растопит перволедье, судя по всему, не желал.

– К ночи в Зваде должны быть. Если худо ходить станет, жердей накидайте на лед. Ждать тепла некогда. Иначе завтра можем совсем из Порусье не выйти. Тут до зимы останемся на хлебе и воде, – скомандовал он.

За один день до Новгорода на груженых соймах от Русы не дойти. Тем более в дни, когда день во много раз короче ночи. Потому и ходили походом с ночлегом в Зваде. Погост находился на одном из многочисленных островов в самом устье Ловати. Место со всех сторон выгодное. Оттуда прямиком или вдоль берега все одно за день до Новгорода дойти можно. И от непогоды есть где лодки укрыть, и самим обогреться.

Грузчики семенили ногами, стараясь не упасть, с трудом переваливали через борт поклажу и облегченно вздыхая, возвращались обратно. В каждом мешке было не менее пяти с половиной пудов соли, и носить такую тяжесть было не всякому под силу. Хорошо, что в займище воды не было, и крепкие пузатые мешки, укрытые от дождя рогожей, лежали у самой реки.

Через два часа после восхода солнца с погрузкой было закончено и уставшие мужики повалились на расстеленные тут же на берегу рогожи.

– Отдыхайте недолго, перекусите, чтобы дорой не стоять, и отходим, – произнес Савва и, поднявшись наверх берега, поспешил в сторону самой дальней солеварни.

Она, как и многие другие, располагалась вдоль Емецкой улицы в единственном обнесенном невысокой оградой дворе. В нескольких шагах от нее, рядом с болотом и начали рыть спрямленное русло Поруси. Отец просил его посмотреть, в каком состоянии находится выкопанный летом участок.

Вчера было не до того. В Русу пришли уж когда стемнело, и что-то разглядеть в такую пору было невозможно. Савва весь день провел за кормовым веслом и к концу дня изрядно устал. Несмотря на свое положение, он не гнушался в походах обыденного труда. Садился, когда нужно и сам за весла. Вместе со всеми тащил за ремни ушкуй через волок. Одевался не броско. Незнающий человек, глядя на него за работой, вряд ли мог узнать в нем боярского сынка.

Невеселые мысли, что его сейчас одолевали, он пытался гнать прочь. Что теперь от того толку. Теперь только удача им в помощь будет. А как чувствовал, что приморозит и идти в Русу плохая у отца задумка. И Куикка о скорой зиме предупреждала. Но разве старому Петембуровцу бабкины виденья указ? Назвав отца старым, Савва остановился. Он попытался посчитать его возраст и оттого забавно сгибал пальцы. Сосчитал раз. Потом еще раз для проверки. По всему выходило, что отцу всего пять десятков. Савка сравнил его со старцем Игнатием, что при Святой Софии дьяком служил, и разница вышла большая. В пользу священнослужителя.

Мужики какое-то время лежали молча. Потом один из них, рыжий коренастый детина, приподнялся на локтях и поглядел по сторонам.

– Суров сынок-то боярский. Старый-то Петембуровец помягче с народом. Не придется нынче ему в Зваде поохотиться. Торопиться, чтобы не вмерзнуть где, – произнес он.

– А вы с Саввой-то похожи, – проговорил другой с огромным, идущим через все лицо шрамом, лысоватый холоп. – Я тебе, верно, не первый говорю?

– Ну, ты Лука, сравнил, – усмехнулся рыжий.

– А что? – подключился к разговору худющий, с больным выражением лица мужичок. – Плечи у вас, как воротина в тыне. Шире не бывает. Годков-то сколько тебе?

– Осенесь два десятка стукнуло. Хотя нет, год лишний прибавил. В следующем двадцать-то будет, – недоверчиво ответил начавший разговор парень. – А тебе зачем?

– Так и боярину столько. Оба, как медведи вразвалочку ходите. Вот только спесив ты. Боярин супротив тебя ягненком блеет, – заметил худощавый.

– Ты, Горнило, чего такое говоришь? Три десятка годов тебе, а городишь невесть что. Посмотри на мои волосы. Нос. Чего тут сходного? А что нравом не складным, так житье-то у меня сам видишь. Не мед все одно, – вскинулся рыжий крепыш.

– Что волосы? У боярина чернявые против твоих кудрей не устоят. Лицо-то тоже как и твое – лопатой. Уши в растопырку, – не унимался сухощавый.

– Одно лицо, – прыснул лысый, обнажив гнилые желтые зубы.

– Да, уймитесь вы! – буркнул на балагуров мужичок в старой, видавшей виды черной свите, – На весла так будете напрягать, как языком чешете.

– А чего ими махать. Ветерок нам в помощь, – Горнило покосился на говорившего и, подложив руку под голову, прикрыл глаза.

Угомонился и лысый Лука. Он лежал с краю и, повернувшись ко всем спиной, прикрыл голову полой вотолы.

– Никодим, а чего они! Меня с боярином сравнивают! – не унимался рыжий. – Он и не боярин совсем. Сынок боярский и только.

– Савва Юрьевич, хотя боярином еще не стал, но все к тому идет. Думаю, недолго ждать осталось княжеского в том жалования. Но по делам он давно им стал. Так что зовите боярином и не ошибетесь.

– Все одно не хочу никакого с ним сравнения! – стоял на своем рыжий.

– Ты, Прошка, или дурак или себя давно не видел. Слушай, что говорят. Люди зря не скажут. Если тебе это надо, то скажу так. Коли в черный цвет смолой волосы твои накрасить, да рядом с боярином поставить, то вряд ли издали отличишь. В этом ни плохого, ни хорошего нет. Чего обижаться? Нас в ватаге сколько народу? Коли каждый друг на дружку обиду держать будет, то нашей ватаге цена с воробьиный клюв. А нам не один волок вместе ходить и жилы на веслах рвать. И не один раз друг дружке спину от врага иль зверя прикрывать, – главный по-отечески похлопал парня, встал и пошел вслед за ушедшим Савкой. – Хватить разлеживаться. Пригревает. Если припай не отойдет, выколачивайте носы у сойм. И поешьте лучше, чем языками молоть. Морена ленивых и голодных в дороге не любит.

Он хотел напомнить о недавнем случае, что прошлой зимой приключился. Тогда сразу несколько человек замерзли по своей же глупости. Но видя, что ватага зашевелилась, промолчал.

Пройдя всю улицу до конца, Савка с удивлением обнаружил, что теперь все дворы обнесены не высоким частоколом. Раньше тыном была огорожена их старая усадьба, да еще несколько богатых дворов. Теперь же не осталось ни одного двора без ограды. Дом в усадьбе Петембуровцев по словам Юрия Дмитриевича еще Жирослав ставил. Лиственницу на Фундамент за Онего корелы рубили и сюда приплавили. Стены рубили из кело. Сухостойную сосну брали тоже из-за Онего. За почти два века дому особо ничего не сделалось. Заменили лишь самые уязвимые в доме места – простенки меж окон, да под входное крыльцо новый сруб подвели. Лонись весной был Савка с отцом тут на охоте. С неделю жили то в Зваде, то вверх по Ловати ходили. Так заодно и кровлю новую в то время настелили. Работали, конечно, холопы, но кое-что боярин с Савкой и своими руками сделали. Тот же охлупень из кокоры с вырезанной на конце головой коня Петембуровцы с Новгорода привезли. Сами и на крыше установили.

В самом конце улицы новеньким забором обнесена и небольшая часовня. Он не был здесь с прошлой зимы, и произошедшие перемены сразу бросались в глаза. Дверь в часовню оказалась закрытой и Савка, обойдя ее, оказался у края большой широкой реки. Правда, у реки этой ни истока, ни устья заметно не было. Длинное с полверсты узкое озеро. Он сразу понял, что это и есть то самый прямой участок новой Порусьи. «Саженей двадцать будет, – прикинул он его ширину. – Надо же будет как-то воду убирать, чтобы дальше копать». Повсюду валялись брошенные орудия труда. Кирки, лопаты, тачки и прочие приспособления лежали повсеместно. Тут же вдоль берега стояли телеги, на которых вывозили землю. «Надо бы тут навести порядок, и прибрать, – подумал Савка. – Зимой потребуется».

У самого забора церквушки, почти на краю обрыва будущей новой реки стояла небольшая лавчонка, и Савка, подоткнув под себя подол прикрывавшего сверху суконный кафтан свиты, присел. От свежих еще не просохших древков, из которых была сделана ограда, исходил приятный запах еловой смолы. Откинувшись к стене частокола, он обвел взглядом округу. Глядя на еще не заросшие земляные валы, что чернели по обе стороны искусственного канала, он на мгновенье представил, как в летнюю жару в окружении полчищ комаров и мошкары, работали тут люди.

– Да, уж, – только и вымолвил он, не удержавшись, толи от восхищения, толи от сострадания.

Его внимание привлекли торчавшие далеко за руслом невысокие совсем свежие кресты. Их было так много, что, последние скрывались аж за самым горизонтом. От увиденной картины ему стало не по себе. Савка сразу догадался, что это не что иное, как кладбище тех, кого забрала с собой эпидемия. «Боров вернется с Заволочья, так расскажу, – вспомнил он о своем двоюродном брате».

Не только погода занимала сейчас Савкины мысли. Отец все чаще и чаще стал заводить разговор о возможной женитьбе младшего сына. «Хорошо Борьке. Уехал в Заволочье. Живет, поди, там себе в удовольствие и никто ему против воли невест не навязывает. А тятя не первый раз про Фёклу разговор заводил. Что он в ней нашел? Лицом конопата, а в ширь – один не охватишь. Ну и что, что дочка посадская. Сам-то вон маменьку взял не из рода боярского. С далекого севера привез. Не раз хвастал, когда медовуха в голову ударяла, что лучше чудинок жонок нет. Особенно северных, что за Нево и Онего живут, – рассуждал он, глядя на стайку плавающих и припозднившихся с осенним перелетом уток. – Сам-то вдругорядь не женится, небось. Старший брат Твердослав бобылем ходит и ничего, а меня вот обязательно женить надо. Сдались тяте мои внуки! А Борька? Вечно этот Боров в стороне отсиживается, когда меня в оборот берут».

Отец рассказывал, что они с Борисом родились в одну ночь. Мать Бориса, тетка Домина, приходилась родной сестрой матери Савки Маремьяне. Они были не славянских корней и взяты в жены друзьями Юрием Петембуровцом и Исайей Фотиевым во время похода по северным волостям. Девушки были дочерьми одного из тамошних местных старейшин. Они сразу приглянулись боярам. Вопроса кому и какая по душе, у них не стояло. Как-то сразу выяснилось, что Исайе по нраву старшая слегка полноватая Муча, а Юрию приглянулась черноглазая Сима. По приезду в Новгород сестер крестили и дали новые имена. С того времени мать у Савки стали звать Маремьяной, а Борьки – Доминой. Обе славянского языка не знали и стали говорить на нем лишь много времени спустя. Писать же они так и не научились. Местный писарь-дьяк сказал, что женщин чудинок учить этому бесполезно. Они к тому не приспособлены. Настаивать никто и не стал. По дому управлялись исправно, а что еще хорошему хозяину нужно?

Домина после нескольких лет бездетности, наконец, забеременела. Но рожала тяжело. Долго ребеночек появиться не мог. От того и померла, едва младенец заявил о своем появлении на свет. Бориса, как потом его нарекли, принесли в дом Петембурцев, где к тому времени Маремьяна в первый раз кормила недавно обмытого сына. Отец не говорил Савке, почему с тех пор Борис все время жил у них, и лишь время от времени Исайя брал его к себе. Фотиев вскоре после смерти Домины женился снова, но детей они с новой женой так до сих пор и не завели.

Ну, а Савка и не спрашивал, отчего Борька с ними живет, а не с Исайей. Живет, да и пусть живет, думал он. Вдвоем веселее. Со старшими братьями не больно наиграешь. Скучно с ними. Твердослав его на целых десять лет старше, Мстислав – на шесть: как с ними поиграешь? Все у них какие-то дела и заботы. Лишь Любомир, который всего на два года его раньше родился, единственный, кто с ним и с Борькой возился. Как они горевали с Борисом, когда узнали о его смерти.

Еще он знал, что в ту ночь, когда родился, умер его дед Дмитрий Пороманович Петембуровец. О нем ему мало что родители рассказывали. Мать совсем ничего не говорила, а отец каждый раз, когда Савка о том интересовался, коротко отвечал: «Работал». Единственное, что ему удалось узнать, так то, что дед перед тем как умереть, все справлялся, не появился ли кто на свет. А когда узнал о рождении внука, довольно покачал головой, прикрыл глаза и больше их не открывал.

***

Тут Савка заметил на пожухшей траве чье-то кресало. Хотел сначала отпихнуть его сапогом, но передумал и нагнулся, чтобы поднять. «Кто-то видать выронил, – подумал он, пытаясь поднять огниво». В этот момент из ворота рубахи вместе с нательным крестиком выскользнула фигурка костяной рыбки. Тонкие, но прочные нити надежно удерживали их от случайной потери. Он одной рукой ухватил находку, а другой сгреб в кулак крестик с рыбкой. Поцеловав каждый отдельно, сунул их обратно за пазуху.

– Хранители вы мои, – прошептал Савка и погладил сквозь рубаху обереги.

В крестике ничего необычного не было. Обычный серебряный крестик на черном шнурке-гайтане, какие одевали боярским сынкам при крещении. У дочек боярских крестики были чуть поменьше, но миниатюрнее и поизящнее. И обязательно на цветастых тесемочках. Правда потом от греха подальше крестик у тех и у других снимали, и висели они или лежали где-то у родителей до поры до времени. А вернее, пока чадо их смышленым не станет и по глупости или другой причине тот крестик в рот совать не станет.

А вот с рыбкой, что уж второй десяток лет висела на груди вместе с крестиком, история была давняя. Даже древняя. Но такая, что сказалась на судьбе Савкиной и не только его. И во многом предопределила всю его дальнейшую жизнь. И вспоминал он о том каждый раз, когда дотрагивался до своего необычного оберега.

Весной, когда Савке исполнилось семь лет, мать сняла висевший над его кроватью небольшой серебряный крестик на тоненьком витом шнурке и подошла к сыну.

– Теперь носи его не снимая, теперь береги его, а он будет беречь тебя.

С этими словами она повесила его на шею сыну и перекрестила. Савка воспринял блестящую вещицу не больше, чем забавную игрушку. Согласно кивнув головой, он повертел крестик в руках и забыл про него. Все-таки вызволить кота из-под печи, которого сам туда и загнал, было намного интереснее, чем маленькая игрушка на шнурке.

К огромному его разочарованию кота удалось вызволить довольно быстро. Не успел Савка придумать, чем бы ему заняться, как пришла Солка и сказала, что в горнице его ждет отец. С отцом не с котом – шутки плохи и Савка, бегом вбежав по лестнице на второй этаж, распахнул дверь в горницу. Шагнув внутрь комнаты, посмотрел на отца.

Тот сидел у стола, держа в руках небольшую берестяную коробочку. Юрий Дмитриевич подозвал Савву к себе и достал из шкатулки две маленькие костяные рыбки. Те были связаны меж собой металлическими колечками и походили на маленькие сухие листочки.

– Подойди ближе, что-то скажу, – проговорил боярин.

Он достал из той же коробки шнурок, продернул сквозь колечки и крепко связал узлом ее концы.

– Листочки маленькие, тятя, – подойдя к отцу, произнес Савка. – Я их у тебя видел на шее.

– Мать крестик повязала? – не обращая внимания на замечание сына, спросил тот.

– Ага, вот, – Савка вспомнил о подарке и попытался вытащить крестик наружу.

– Ладно, ладно, – боярин махнул рукой, прерывая затею сына. – Вот это тоже вместе с ним носи. Будешь снимать, когда в мыльню пойдешь.

– А у Борьки тятя мыльню баней зовет. Говорит, что так правильно.

– Пусть Фотиев ее как хочет, зовет, а я с малых лет в мыльню ходил, в ней меня и намоете, когда помру! – повысил голос Петембуровец. – Понял ли?

Савка кивнул. Отец одной рукой притянул сына к себе, а другой накинул веревку с рыбками на шею.

– Увижу, что снимаешь…, – он строго посмотрел на сына. – Лучше тебе не знать, что будет.

Савка, не зная как быть и что говорить, только пожал плечами.

– Ладно. Слушай что скажу – Юрий Дмитриевич приподнял сына и усадил на колени. – Это маленькие костяные рыбки. Наш родовой оберег. Знаешь что такое оберег?

Савка покачал головой.

– Ладно, потом узнаешь. Он будет тебя оберегать от беды вообщем носить его нужно, чтобы не болеть и не помереть.

Боярину показалось забавным такое объяснение, он погладил густую бороду и слегка улыбнулся.

– Эти рыбки носил твой давний, давний дед. Его звали тоже Савва, и он был настоящим воином. Оберег спасал его в боях с врагами, оберегал в лесу от дикого зверя и злых болезней. Тебя назвали в честь него. Не срами имя и род наш. А оберег этот я носил, отец мой носил, его отец носил. Все наши предки носили. Дед твой Дмитрий Поромонович перед смертью сказал, что имя твое оберег будет охранять много веков, и память о тебе будет жить вместе с ним.

Савка ничего не понял из того, что отец сказал о памяти, а потому спросил о том, что было для него само собой разумеющемся.

– Тять, а ты чего не стал носить? А как же Мирек и Мстиша? А Славушка? Они как без оберега?

– С ними все будет хорошо, – проговорил Юрий Дмитриевич. – О том не беспокойся. Оберег один и его должен носить самый младший сын, когда ему исполняется семь лет. Так он будет и других оберегать.

– А Борька?

– Что Борька?

– Его кто будет оберегать? – не унимался Савка.

– Ты, – спокойно ответил отец.

– Я? Но как? Я еще маленький.

– А ты ему одну рыбку отдай, – Петембуровец хитро посмотрел на сына. – Вы же считай вместе и родились. Значит, оба одинаково младшие.

Савка замялся, не зная, как поступить. Отдать одну? Но рыбки такие красивые. А может тятя хитрит и смеется над ним? А если нет. Мысли у мальчишки путались, никак не выстраиваясь в понятное для него объяснение. А если он отдаст, и отец его накажет? Он же сказал, что оберег должен носить младший сын. И если он его снимет, то…