Савва и Борис

Однако дующий своенравный шелоник вдруг стих, а еще недавно отдающая небесным блеском речная гладь, насколько хватало глаз, впереди оказалась забита шугой. Налетевший северяк тут же укротил прыть юрких ушкуев и шедших за ними груженых сойм. Снег не пошел и не повалил, а одним плотным одеялом буквально накрыл землю. И сразу стало темно. Передние лодки остановились так резко, что идущие следом в кильватере суда, чтобы избежать меж собой столкновений, едва успели сбавить ход. Течение Волхова не помогало, а только мешало. Лодки сгрудились, упираясь в образовавшийся снежный затор. Мешая друг дружке, гребцы старались снова выровнять строй, но простой маневр дался непросто. Наконец, ушкуи расставились, а соймы вытянулись вереницей за ними в русле реки.

Передние легкие лодки попытались идти галсами, ловя в паруса больше мешающий, чем помогающий ветер. Однако тяжелое снежное месиво сводило все попытки на нет. Пришлось припозднившимся с навигацией лодочникам спустить паруса и что есть мочи налечь на весла. Караван с трудом, но тронулся с места. Расталкивая сжимающие борта снежную кашу, лодки сначала медленно, но с каждым взмахом весел, все быстрее набирали ход. Словно сошедший с места остров из снега и кораблей двинулся по реке.

Прошла минута, другая. Кормщики, отбросив ставшие ненужные рули, громко, что есть мочи, скандировали извечное: «Хоп! Хоп! Хоп! Хоп!» Сидящие за веслами, засучив рукава, мощно и дружно упирали их древки в неприветливо встретившие воды родной реки. Еще недавно раскрасневшиеся от мороза лица, теперь стали бурыми от жара разгоряченных работой тел. Пот проступил сквозь дубовую кожу. Вспухли на руках жилы, вздулись на бугристых шеях вены. Казалось, вот-вот они взорвутся от нечеловеческого напряжения. Широко раскрытые рты хватали морозный воздух, согревая его в себе, взамен выпуская клубы белого пара. Гребцы словно живые маятники, дружно качались взад и вперед вместе с обледеневшими веслами.

И не было сейчас среди них вторых или первых. Не было ни старших и малых, ни увальней или слабых духом. Весельчаки и душою ранимые остались позади у Илмера. Здесь остался не уступчивый, взбивающий тяжелым веслом водное месиво, Прошка. Тут мощно гребут жилистый Горнило и отважный Лука. А рулевые уже не могут сидеть. Войдя в раж, они стоят на ногах. От возбуждения, как и большинство гребцов, управленцы сбросили шапки и машут в такт веслам руками. «Хоп! Хоп!» – уже разрывают округу их охрипшие голоса. И нет в тех ушкуях и соймах ни у кого сомнения, что стихия сможет их остановить.

Остров из лодок и снега превратился в настоящий таран, разбивающий все на своем пути. Над ним в свете лучей заходящего солнца повисло облако пара. И чем дальше двигалась флотилия, тем оно становилось все больше и плотнее. Шесть верст отмахали на одном духу. Шесть верст, как ни бывало. И вот уже впереди виден мост, что соединяет новгородские берега.

Савка не первый раз ходил в поход. Не первый раз был свидетелем того, как в минуты опасности люди объединялись, становились одним целым. Но в этот раз увиденное его потрясло. Такого яростного желания жить, и во имя этого победить любую стихию, ему видеть не доводилось. Он и сам не сидел, сложа руки. Так же, как и другие рулевые, стоял лицом к ветру и громко кричал: «Хоп! Хоп! Хоп!»

Когда караван причалил у Торга, Никодим, видя состояние молодого боярина, похлопал его по плечу и, глядя куда-то вдаль, так же как несколько дней назад в Русе, сказал:

– Сидеть-то нынче хуже, чем робить.

Савка посмотрел на него и, встретившись взглядом, понял, что тоже не сплоховал в походе.

Следующий день ничем не напоминал предыдущий. Будто и не было вчерашней непогоды. Словно ярко раскрасившее с утра городские улочки приветливое солнце было не тем, что вчера бросило Савку с ватагой на растерзание снежной буре. Скрылось светило где-то за Варяжским морем, оставив людей на воде во власти тьмы и Морены. А с новым днем вернулось, как ни в чем не бывало, не извиняясь и не прячась за тяжелыми тучами. Взошло над теми, кто накануне одолел стихию. Пригрело тех, кто остался вчера без тепла и света. Отблагодарило за стойкость и отвагу тех, кто сегодня нуждался в тепле больше, чем кто-то другой.

Солнечный луч скользнул по покатому бревну стены и опустился чуть ниже. На строганном боку соснового венца он тоже задержался недолго и скатился чуть ниже. Здесь на его пути оказалась черноволосая голова. Яркий свет залил небритое лицо спящего человека. Тот поморщился и машинально отвел голову в сторону. Но не тут-то было. Солнце чуть выше поднялось над горизонтом, и его свет последовал за спящим. Желтое пятно скользнуло по подушке и вскоре снова его потревожило.

Савка открыл глаза, но ослепленный солнечным светом, тут же прикрыл их рукой. «Вот так бы вчера светило, а то…, – в сердцах подумал он». Его мысли прервал голос старшего брата Твердослава.

– Ну, что проснулся? – спросил тот.

Он зашел к Савке с минуту назад и с удовольствием наблюдал как тот пытается уклониться от вездесущего солнечного света.

– Нет, – ответил тот, не убирая руки со лба. – Сплю еще, – иронично добавил он.

Твердослав прошел к лавке, присел и обвел взглядом избу брата. Он уже и не помнил, когда в последний раз сюда заходил. До сегодняшнего утра надобности в том не было. Его изба в родовой усадьбе располагалась на первом ярусе. На втором ему делать было нечего, да и хозяйственные дела не приводили его сюда. Чаще всех тут бывала Маремьяна. Она частенько засиживалась здесь, разговаривая с младшим сыном. Но после ее смерти тут редко кто бывал. Рядом с Савкиной светелкой располагалась комната работницы Солки. Следующая изба пустовала. В ней раньше жили средние братья и после их смерти тут так никто больше не поселился.

Изба у Савки была светлой. В стене, что выходила на юг, было два небольших окна. Занавески на них отсутствовали, и сквозь стекла внутрь помещения легко проникал дневной свет. Кроме стоящей у противоположно стены широкой кровати, в комнате был еще дубовый стол. Он стоял у одного из окон и служил Савке в основном в качестве подставки под шандал. Тут же лежала кучка восковых свечей. Рядом со столом стояли два стула. На спинке одного из них лежала небрежно брошенная одежда. Несколько вбитых в стену гвоздей заменяли Савке вешалку. Но кроме шубного кафтана, другой одежды на них не было. Рядом на подставке стояло большое зеркало. Еще одно, чуть меньше размера висело прямо на входной двери. Тут же у двери проходил каменный дымоход от печи, что стояла на первом ярусе. Исходящего от него тепла явно не хватало в зимнее время, и Савка обычно в такие дни перебирался в избу, что осталась от деда на первом ярусе дома. От окна, у которого стоял стол, вдоль стены до самой кровати располагалась широкая лавка. На ней, как и на других лавках усадьбы, лежали мягкие красивые шкуры. У самой кровати на ней стоял стеклянный кубок с водой.

– Ты чего тут высматриваешь? – спросил Савка.

Наконец солнечный луч миновал Савкину кровать и тот лежал с открытыми газами, наблюдая за старшим братом. Твердослав потрепал свои длинные темно-русые волосы, взглянул на брата и усмехнулся.

– Ничего тут у тебя не меняется, – промолвил он. – Ты на зиму вниз думаешь перебираться? От трубы немного тепла. Или как в прошлую зиму, тут мерзнуть будешь или бегать в дедкину? Гляжу, бородку отпустил. Жидковата только, но со временем, дума, окладистая будет.

– Ну, хоть не такая козья, как у тебя, – хмыкнул Савка. – Ты чего пришел? – снова спросил он, присел на кровати и свесил ноги.

– Тятя тебя звал, – ответил Твердослав, поглаживая свою жиденькую бородку. – Заутреню ты проспал.

– А где он?

– В усадьбе. С Совета пришел. Задумчивый какой-то…

И только тут Савка понял, что не видел брата с тех пор, как тот вместе с епископом и городскими послами уехал в Москву.

– Ты когда вернулся? Слава Богу, живой, а то тут бедовые головы уж чего только не навыдумывали.

Твердослав пожал плечами.

– Скоро думы думаются, а…

– Знаю, знаю, – прервал его Савка. – Да не скоро в леднике мыши заводятся.

Твердослав снова пожал плечами.

– Помнишь, что матушка говорила?

– Так ты когда вернулся? – снова поинтересовался Савка.

– Одевайся и спускайся вниз. Там и поговорим. А то не хватало, чтобы тятя сам за тобой пришел. Шуму не оберешься. Заутреню проспал, так не хватало еще, чтобы обедню пропустил.

– Ла-а-дно, – широко зевая, согласился Савка, и стал натягивать порты. – Вот заладил: проспал, да проспал. А сам-то до того, как в церковь податься, таким безгрешным, поди, был. Все по божьей правде жил? Час-то хоть какой сейчас?

Твердослав кивнул на стену, на которой вовсю хозяйничало солнце. Бревна над лавкой были тонко исчерчены писалом. Рядом с замысловатыми линиями стояли цифры и знаки. Такие солнечные часы были устроены во всех избах, в которых были кровати. Если на улице было солнце, то по его следу на стене, можно было всегда узнать который час дня.

Савка повернулся и нашел линию, рядом с которой была надпись «Декабрь». Солнечный след пересекал ее в том месте, где стояла отметка часа.

– Да, – словно читая мысли младшего брата, проговорил Твердослав. – Три часа уж как солнце встало, а ты спишь. Говорю, что тятя зовет. Скоро уж снова за стол садиться будем, а он про время спрашивает.

– Да, ладно тебе! Ты чего не видел, когда я лег? – возмутился Савка.

Твердослав покачал головой и произнес:

– Я видел, как Подкова три часа назад коня запрягал.

Савка понял намек брата и пошел к двери.

Он спустился вниз, вошел в трапезную, и, подняв глаза к образам, перекрестился. В доме, кроме усевшегося в углу под божницей Твердослава, суетились Солка с сестрами-двойняшками Марфой и Февроньей. Они были в сарафанах из льняной пестряди. Девчонки – в ярких клетчатых, одетых поверх светлых рубах, а работница во всем сером.

– А где, тятя? – с недоумением спросил он, удивленный отсутствием отца.

Солка, услышав вопрос молодого боярина, на полпути к столу остановилась.

– В огороде он. Даньслава Росича пошел встречать.

Женщина дошла до стола и поставила большую миску с кусками отварной рыбы.

– У нас пир намечается? – усмехнулся Савка. – Думаю, что по случаю моего счастливого возвращения? А Марфа?

– Доброго утречка, братец, – хихикнула та и скрылась за перегородкой у печи.

Савка обхватил за плечи проходившую мимо Февронью.

– По какому случаю стол едой завалили? А, Фешка?

– Отвяжись, Савка! Не до тебя. Тятя ничего не сказывал, – девушка выпростала руку из объятий брата и пошла дальше.

– Не знал я, что Росич у тятеньки стал лучшим другом и в честь него такое угощенье затеял. Не праздник, кабыть, – продолжал удивляться Савка.

Женская половина, словно и не слышала его слов, продолжая носить на стол закуски.

– Ты спрашивал, когда я вернулся? – подал голос Твердослав, без особого интереса наблюдавший за происходящим в избе.

Савка взглянул на иконы, что стояли на божнице и присел рядом с братом.

– Шкур соболиных на лавках зачем-то настелили, – недоуменно заметил он, поглаживая мягкий ворс. – Солка, а куда бобровые-то дели?

– Тятя в зимнюю избу вынес, – ответил Твердослав вместо работницы.

Заметив вопрос в глазах Савки, в ответ лишь недоуменно пожал плечами.

– Так, когда вернулся? С хорошими ли вестями? Или о том тоже никто не знает? – усмехнулся Савка.

В этот момент на улице послышалось лошадиное ржанье. Твердослав приподнялся, нагнулся через стол и посмотрел в окно.

– И в самом деле, Даньслав Лукич пожаловал, – рассматривая происходящее на улице, проговорил он.

– О, ну тогда не скоро, значит, придут. Пока они снова все свои дела обсудят, я успел бы еще подремать. Ну, так, как съездил, брат дьяк?

– Все ты, Савка, будто посмеиваешься. Уж, слава Богу, лет-то тебе немало, а все как мальчишка.

Улыбка сошла с Савкиного лица. Он вытащил из стоящей рядом на столе миски соленый рыжик и, повертев в руке, хотел было сунуть в рот.

– Савка! – раздался голос Марфы. – Потерпеть что ли не можешь? Оголодал спросонья-то?!

Савка положил гриб обратно и показал сестре язык.

– С плохими вестями, брат, мы вернулись. Отказал князь в челобитной. Не услышал нас Бог. Долго ждали решение. Отказал. Не хочет миром с нами жить. Не хочет подвинье вернуть.

– Как так? – Савка не смог скрыть удивление. – Митрополит сам боярина прислал к нашему владыке. Сам просил приехать в Москву!

Твердослав привычно погладив свою неказистую бородку, встал и повернулся к божнице. Перекрестившись, опустился на лавку.

– А ты в святом наряде, будто старше стал. Не замечал раньше. А сейчас, как встал, так вижу… Будто мужик настоящий, – заметил Савка.

– На все воля божья, брат. Ты вон тоже не молодеешь. Помазал бы руки жиром. Мороза хватанули видать. Слышал, как Никодим тяте вчера рассказывал. Чудом дошли. Бог вам помог. Три года назад Волхов ватагу прибрал таких отчаянных.

– И Бог не помог? – съязвил Савка.

– Уймись богохульник!

Твердослав уже в который раз встал с места и перекрестился на иконостас.

– Ты о себе говори, Славка. Мы неделю всего в Русу ходили, а вы, сколько месяцев в пути были! И, небось, не мед московские бояре пить предлагали? Зубами-то они поскрипывали?

– Савка, ты бы сходил за тятей, а то у нас все готово. Ругаться будет, коли остынет, – проговорила выглянувшая из-за заборки Марфа.

Савка махнул рукой.

– Коли хочешь тятю позлить и голодом остаться, так сама сходи, – ответил он и повернулся к брату. – И чего теперь? Сами же москвичи позвали. Позвали, чтобы отказать? Так получается? Странно как-то.

– Позвали по святительским делам. Совет лишь приурочил своих послов к тому. Митрополит Киприян Иоанна хорошо принял. Обо всем договорились. Теперь святой Софии много легче будет. Потом наш владыка у князя был. Просил о мире. Послы с челобитной к князю ходили. Напрасно все оказалось. Не уступил ни пяди своего решения. Много я пережил за исход того дела. Много душевных сил там оставил. Не хотелось вражды с князем. Молился денно и нощно. От того видно потемнел лицом, – вздохнул Твердослав. – И еще одна весть худая. Владыка обратной дорогой застудился. Как он в речной воде оказался, никто не заметил. Хорошо хоть спасли. Два дня в избе согревали. А по приезду в жар бросило. Вчера только оклемался.

– Вернулись-то когда?

– Я не сказал разве? Так на другой день после того как ты в Русу за солью ушел.

– Что теперь? Воевать с Москвой будем?

– Не знаю. Как вече решит.

– И что, день его проведения уже определен?

– Не назначен. Много неясного еще.

В сенях послышался хриплый кашель и громкие мужские голоса. Дверь в избу распахнулась, и на пороге показался раскрасневшийся на морозце Юрий Дмитриевич.

– Проходи, Даньслав Лукич. Отведаем по такому случаю, чего бог послал, – проговорил он, приглашая гостя.

Однако на приглашение первой в избу вошла дочка Даньслава Лукича Росича. Она быстро обвела ее взглядом и отошла в сторону от двери, уступая дорогу отцу. Тот откашлялся, вошел внутрь избы и притворил за собой дверь. К вошедшим тут же подскочила Солка. Взяла у мужчин и развесила на вешалках шубы. Затем подала чистые полотенца и указала рукой на рукомойник. Ульяна, как звали младшую дочь Росича, сама скинула с себя меховую накидку и повесила на гвоздь.

Савка с удивлением смотрел на Ульяну. Они были ровесниками и хотя жили в разных концах города, в детстве частенько играли вместе. Шло время и детские игры заменили подростковые забавы. Ульяна ни в чем не уступала мальчишкам. Вместе с ними играла в лапту и гоняла рюхи, на зависть многим прыгала по льдинам во время ледохода и на спор забиралась через ограду в немецкое подворье. Последние два года они виделись редко. Так, где-нибудь на городских праздниках встречались. Поздороваются и не больше. И вот сейчас она появилась в их доме.

Первое, что пришло Савке в голову это то, что, а не захотел ли отец его женить? Потом подумал о брате. Может ему невесту Оськич привел? Но в таких случаях обычно не идут в дом жениха, а идут к родителям девушки. А может, просто с отцом вместе пришла? Но зачем? Какие общие дела у нее с двумя новгородскими посадниками?

– Проходи, Уля, – произнес Юрий Дмитриевич окинув взглядом присутствующих в доме. – Да вот хоть подле Савки и присядь.

Когда девушка устроилась рядом с ничего не понимающим Савкой, старший Петембуровец усадил за столом Даньслава Лукича и позвал дочек с женской части избы. Те вышли из-за заборки и, прислонившись друг к дружке, с неприкрытым интересом уставились на отца.

– Ну, вот, все в сборе. Хочу огласить свое решение. Отныне дочь уважаемого посадника Неревского конца боярина новгородского Даньслава Лукича Росича моя законная жена.

Он машинально повертел на руке большой серебряный перстень, обвел взглядом удивленных детей и крикнул Солку.

– Звали, боярин? – оторвалась та от печи.

– Солка, покажи жене моей дом. В санях во дворе ее кое какие пожитки лежат. Все занесите. Что надобно новое, купите. Денег не жалейте.

Закончив говорить, Петембуровец повернулся к Ульяне и кивнул головой. Та тут же поднялась и подошла к работнице. Солка что-то негромко сказала ей и они вместе вышли из комнаты. Сестры переглянулись и поспешили за ними.

– Савка у тебя молодец. В такую непогодь с грузом пришел и ни одной лодки не утопил. А то вчера собаки выли, я уж думал, что с кем-то случилось чего, – подал голос Росич. – Я чего-то, Юрий Дмитриевич, старшую дочь твою не вижу. Не захворала ли?

Петембуровец, наконец, присел к столу и взялся за кувшин с медовухой. Аккуратно, не пролив ни капли, налил в кубки новоиспеченному тестю и себе.

– А вы чего? – спросил он у сыновей.

Твердослав потянулся было к своей кружке, но тут же остановился.

– Мне на службу еще, тятя.

Отец посмотрел на Савку. Тот пожал плечами.

– С утра чего-то…

– Ну, как хотите, – оборвал Петембуровец сына и повернулся к Росичу.

– Так что со старшей-то? А, Юрий Дмитриевич? – снова поинтересовался Даньслав Лукич.

– Софью же еще лонись выдал. С мужем живет. За Мишкой Ганичем она. Внуков со дня на день жду.

Росич согласно кивнул головой: ему явно было по душе такое родство.

– Ну, теперь и сыновьям твоим грех от тяти отставать, – произнес он и отхлебнул со своего кубка медовухи. – А тебе, Юрий Дмитриевич, долгих лет и в совместной жизни с Улькой греха не нажить.

– Да, и в самом деле, что думаете? – поинтересовался Петембуровец.

Савка с Твердославом переглянулись.

– По какому случаю, тятя? – не понял Савка.

– С тобой ясно. Ты что? – кивнул отец Твердославу.

Тот смутился, но тут же взял себя в руки. Стараясь не выдать волнения, произнес:

– Я, тятя, о том хотел с вами говорить со дня на день. Коли благословишь, то я…, – замялся он.

– Ну, чего тянешь. Говори, а то еще дел сегодня много, – повысил голос Юрий Дмитриевич.

– Мы с Феклой, дочкой тысяцкого Загородского конца и главного городского тысяцкого Василия Борисовича Зеленца вместе хотели бы жить.

Услышав это, Савка чуть не бросился обнимать брата. Так и хотелось закричать: «Конечно, братец, женись, а то тятя меня на этой конопатой толстухе женит! Брат настоящий оказался. Выручил».

– А что, Юрий Дмитриевич, ты смотри, какой у нас совет образуется, коли Твердослав дочку Зеленца в жены возьмет. У него… Ладно, раньше времени считать не будем. Давай вместе к нему заедем, переговорим. Или я могу сам, коли тебе не сподручно.

Старший Петембуровец призадумался. Свидетельством тому служила его привычка в такие минуты приглаживать свою окладистую бороду.

– Хорошо. Коли так решил, отговаривать не буду, – после затянувшегося молчания произнес он. – Жить где собираетесь? А то у нас усадьба большая. Избы свободные есть.

– Хочу свой дом ставить. Ты уж не обессудь, тятя. На Загородском, где У святой Софии амбары. Так рядом с ними. Я уж и с владыкой говорил, когда из Москвы возвращались.

– Ладно, о том поговорим еще. А пока можете крайнюю избу занимать. Печь там хорошая. Греку скажи, пусть на всякий случай трубу посмотрит. Давно не топлена: чтобы пожару не случилось.

Грека с женой много лет назад привез с собой в Новгород псковский купец. Тот приезжал по делам торговым к Петембуровцу, да заболел чем-то и вскорости скоропостижно скончался. Детьми они с женой не обзавелись. Жалостливая Солка, прознав об оставшейся без хозяина семье, замолвила перед Юрием Дмитриевичем за них словечко. Тот противиться не стал и приютил иноземцев на своем дворе. Грек оказался родом из Константинополя. В раннем детстве оказался с родителями в Пскове, да так там и остался. Имя у него было на слух малопонятным, потому и прозвали его Петембуровцы Греком. Когда мор в город пришел, забрала болезнь у него жену. С тех пор он и живет один при дворе Петембуровцев. Мужиком он оказался мастеровитым. Где опыта не хватало, так смекалкой берет и трудолюбием. Потому за какое бы дело не брался сорокалетний иноземец, всегда с ним справлялся.

– Про Фотиевых слышно чего? – прервал Савка возникшую за столом паузу.

Старший Петембуровец отложил ложку.

– Ты сходи за девками сперва. Пусть щей горячих подадут. Тогды и поговорим. Да наказывал баранью ногу запечь. Запаха что-то не чую. Уж не ослушались ли? И куда все ушли? Распустились, гляжу без хозяйки. Ну, то ничего. Ульяна, надеюсь, за порядком присмотрит.

– Строг ты, Юрий Дмитриевич. Дома-то уж поблажку можно дать. Дочки малы еще. И годами и умом. Согласен, что теперь хозяйка в доме будет, так всем проще обряжаться станет, – промокнув губы полотенцем, произнес Росич.

Не успел он договорить, как в избу вошли сестры. Девчонки так были похожи, что Савка порой путал их меж собой.

– Тятя, когда щей наливать? – прощебетала Февронья.

Отец хотел было вскипеть, но хитрец Росич, упредил его.

– Смотри, какие расторопные девки-то у тебя растут. Хорошие хозяйки кому-то достанутся.

Он исподлобья обвел взглядом двойняшек.

– Да наливайте уж! – не утерпел Петембуровец. – С Вели волоком от Исайи Василича ходоки пришли. Ты разве не знал? Осенью еще, – повернувшись к Савке, произнес он.