Пепел заговора

По улицам сновали служанки с кувшинами на головах, направляясь к колодцам. Их смех и пересуды нарушали утреннюю тишину. Дети, ещё не задавленные работой, играли в тени домов, бросая камешки и крича что-то на своём, понятном только им языке.

А вдали, на дороге, ведущей к дворцу, уже выстроилась вереница просителей. Чиновники с папирусами в руках, крестьяне, пришедшие жаловаться на сборщиков налогов, торговцы, надеющиеся получить разрешение на поставки во дворец. Все они терпеливо ждали, когда стража пропустит их внутрь – но ворота пока оставались закрыты.

Мемфис жил.

Он не знал, что этой ночью в его стенах решались судьбы, что чьё-то сердце было разбито, а чьи-то планы – приблизились к осуществлению. Для города это был просто ещё один день, такой же, как сотни до него.

Солнце поднималось выше, и жизнь продолжалась.

Граница между шумящим Мемфисом и дремлющим дворцом была тонкой, как лезвие бронзового ножа. Здесь, в полумраке у дальней калитки, ведущей к Нилу, царила зыбкая тишина, нарушаемая лишь шёпотом воды да редкими криками птиц.

Но в этой тишине зрел заговор.

Изящная женская фигура, закутанная в полупрозрачную шаль цвета ночного неба, прижалась к каменной стене. Это была Небет – любимая наложница фараона, чьи тонкие пальцы сжимали свернутый папирус. Её глаза, холодные и пронзительные, как кинжалы, впились в худощавого гонца, стоявшего перед ней.

– Ты ещё ни разу не подвёл меня, – прошептала она, и в её голосе звенела сталь. – Но если вдруг оступишься…

Она не договорила, лишь провела пальцем по горлу – жест, понятный без слов.

Гонец, юркий и тщедушный, с лицом, загоревшим до черноты, нервно сглотнул.

– Лично в руки Джаруку. Понял.

– Не просто понял – запомни, – её шёпот стал ещё тише, но от этого лишь страшнее. – Если кто-то перехватит записку… ты её проглотишь. Или умрёшь.

Он кивнул, судорожно сжав папирус в потных ладонях, и в следующий миг исчез за калиткой, словно тень, растворившаяся в утреннем тумане.

Небет осталась стоять, прислушиваясь к его удаляющимся шагам. Где-то вдали уже слышались голоса служанок, спешивших к колодцу.

Заговор ширился. Как ядовитый плющ, он уже оплетал трон фараона, готовясь задушить его в своих цепких объятиях.

***

На раскалённых песках близ дельты Нила, кочевало племя, чьё имя наводило ужас даже на других нубийцев. Их вождя звали Малкаэль, что на их наречии означало «Тот, кто не гнётся».

Высокий, как молодая пальма, с кожей, словно вылитой из чернёной бронзы, он носил шрамы как украшения – каждый рассказывал историю битвы. Его лицо, с резкими скулами и пронзительными жёлтыми глазами, напоминало хищную птицу, всегда готовую к броску. Волосы, заплетённые в густые дреды, перехвачены медными кольцами – трофеями с убитых врагов.

Он не просто совершал набеги – он вёл войну. В отличие от других вождей, которые грабили и бежали, Малкаэль мечтал не о добыче, а о земле. Он знал слабости Египта: их гордость, их привычку считать нубийцев дикарями. И он собирался использовать это.

На его шее висел амулет – клык леопарда, обёрнутый золотой проволокой. Говорили, что это дар шамана, и пока он при нём – ни одна египетская стрела не найдёт его сердца.

Правой рукой Малкаэля был Джарук, чьё имя означало «Безликий». И не зря – он умел становиться невидимкой даже среди своих. Низкорослый, жилистый, с лицом, на котором не читалось ни одной эмоции, на котором выделялись ритуальные шрамы. Он был мастером яда, кинжала и шепота.

Если Малкаэль – гром и молния, то Джарук – тихий удушающий ветер пустыни. Он умел сражался скрытно, именно он устранял врагов вождя, подсыпал яд в вино неугодным соплеменникам и добывал сведения через шпионов в египетских фортах.

Его оружием был кривой нож с рукоятью из слоновой кости – подарок Малкаэля за то, что однажды Джарук перерезал глотку трём воинам, пока те спали. Но в прямых стычках Джарук предпочитал топор.

Малкаэль не молился, чтобы египтяне не настигли его. Напротив – он ждал их. Ждал, когда они придут в своих сверкающих колесницах, чтобы устроить им засаду в узком ущелье. Ждал, когда фараон отвлечётся на свои дворцовые интриги, чтобы ударить в спину.

Амбиции Малкаэля были подобны разгорающемуся пожару в сухой саванне – неудержимые, всепожирающие, способные превратить пепел врагов в плодородную почву для новой империи. И, казалось, сами боги заметили его ярость – и в ответ протянули руку помощи.

Небет. Она была не просто наложницей – она была тенью на стенах фараонских покоев, шепотом в ушах вельмож, холодным ветерком, проникающим в самые потаенные мысли владыки Египта. И теперь её коварный ум работал на Малкаэля.

Вождь нубийцев знал: величие не берут в бою одним ударом меча. Его строят, как храм – камень за камнем, терпение за терпением.

Малкаэль стоял на скале, глядя в сторону Египта. Ветер трепал его дреды, а в кулаке он сжимал медальон с изображением Сета – бога хаоса, бури и чужих земель.

– Ты уверен, что она не предаст? – спросил Джарук, появившись, как всегда, беззвучно.

Малкаэль усмехнулся:

– Она предаёт своего фараона. Значит, предаст и нас. Но не сейчас.

Пока их цели совпадали – Небет была верным союзником. А после…

После победы – мёртвые не предают. Терпение – оружие сильнее меча.

Где-то в Мемфисе пировали, смеялись, мечтали о будущем. А в пустыне Малкаэль ждал. И его время почти пришло.

***

Полуденное солнце, раскалённое и немилосердное, висело над дворцовыми садами, но под широкими кронами древних сикомор царила прохлада. Водная гладь пруда, неподвижная и зеркальная, отражала две женские фигуры, сидящие на резных скамьях. Служанки держались поодаль, опустив глаза, – они знали, что некоторые разговоры не для их ушей.

Исидора сидела, словно изваяние, высеченное из белого алебастра. Её осанка была безупречна, словно тростинка, не гнущаяся даже под самым яростным ветром пустыни. На ней – белоснежное льняное платье, струящееся, как вода, и парик до плеч, украшенный тончайшими золотыми нитями. На лбу сверкал Урей – священная кобра, готовая поразить любого, кто посмеет угрожать дочери фараона. На шее, поверх ожерелья, деревянный амулет с символом Исиды – знак материнства, защиты и… обречённой надежды.

Её пальцы перебирали цветы, но не плели венок – лишь делали вид, будто заняты делом.

Рядом Сешерибет, жена наследника, сияла, как драгоценный лазурит в оправе из золота. Её голубое платье, расшитое золотыми нитями, переливалось при каждом движении, а парик с двумя длинными косами, вплетёнными с золотом, мягко звенел при малейшем повороте головы. Браслеты на запястьях и ожерелье из лазурита дополняли её образ – она была воплощением царственного благополучия.

– Твоё платье будет ослепительным, – сказала Сешерибет, ловко сплетая венок из лотосов и жасмина, – а сама свадьба будет такой же роскошной, как моя. А может, и лучше.

Тишина. Затем – шёпот, едва слышный, как шелест умирающего листа:

– Лучше б это были мои похороны.

Сешерибет вздрогнула, её пальцы замерли среди цветов. Быстрым движением она оглянулась на служанок – не слышали ли? Нет, те стояли, потупив взоры, как и положено.

Не говоря ни слова, она взяла Исидору за руку и поднялась, уводя её вглубь сада, подальше от любопытных ушей. Девушки скрылись за высокими кустами цветущего граната, и лишь тогда Сешерибет заговорила, понизив голос:

– Дорогая моя, Исидора… Мне не понять боль в твоём сердце. Но грустить всю жизнь – это невыход. Ты всегда знала, что подобное произойдёт.

Исидора закрыла глаза, словно пытаясь сдержать нахлынувшие чувства.

– Да, я знала. Но не думала, что будет так больно. Да ещё и… Камос.

Её голос дрогнула, когда она произнесла это имя.

– Он всегда пугал меня. Его хищный взгляд, его манера держаться… И Хефрен всегда ему не доверял. А его чутьё ни разу не подводило.

Сешерибет сжала её руку крепче.

– Хефрен – воин. Он видит врагов там, где их ещё нет. Но фараон принял решение, и теперь… теперь ты должна быть сильной.

Исидора медленно выдохнула.

– Я знаю. Я буду.

***

Тронный зал дворца сиял в лучах полуденного солнца, проникавших сквозь высокие алебастровые окна. Золотые инкрустации на колоннах мерцали, как звёзды, а воздух был густ от аромата мирры и кипариса, курящегося в жаровнях.

На возвышении, под балдахином из пурпурного шелка, восседал Аменемхет III – живой бог, владыка Обеих Земель. На нём было парадное облачение: двойная корона Пшент, сверкающая на солнце, золотой усех-ошейник с бирюзой и сердоликом, широкий пояс с вышитыми иероглифами, провозглашающими его победы. В руках – скипетры хека и нехеху, символы власти над порядком и хаосом.

В зал вошли верховные жрецы Мемфиса, облачённые в белоснежные льняные одеяния, их головы украшали скромные золотые обручи с символами богов, которым они служили. Они склонились в глубоком поклоне, касаясь лбами пола, и начали славословие:

– О, Золотой Гор, дарующий жизнь! Владыка Верхнего и Нижнего Египта, возлюбленный Амоном, умудрённый Тотом, могучий, как Монту! Да живёшь ты, процветаешь и здравствуешь, как Ра в небесах!

Фараон едва заметно кивнул, принимая их почести как должное.

– Встаньте, – произнёс он, и его голос, низкий и властный, заполнил зал.

Жрецы выпрямились, но взоры их оставались почтительно опущенными.

– Вы призваны, дабы исполнить великую волю, – продолжал фараон. – Моя дочь, принцесса Исидора, и мой сын, Камос, должны быть соединены священными узами. Вычислите день, когда звёзды и боги благословят их союз.

Жрецы обменялись быстрыми взглядами. Они знали, что это не просто свадьба – это политический акт, скрепляющий династию. Но звёзды нельзя обмануть, и, если боги не одобрят дату – последствия могут быть страшными.

Главный астроном храма Птаха, старец с лицом, изборождённым глубокими морщинами, сделал шаг вперёд:

– Да будет так, о великий сын Ра! Мы обратимся к небесным скрижалям, изучим движение светил и воздадим молитву Тоту, дабы он открыл нам благоприятный час.

Фараон медленно кивнул.

– Не медлите. Я желаю знать ответ до следующего новолуния.

Жрецы вновь склонились в поклоне, затем, пятясь, покинули зал.

Как только массивные двери закрылись за ними, фараон откинулся на спинку трона, и его лицо, до этого непроницаемое, на мгновение исказила тень усталости.

Он знал: жрецы найдут нужную дату.

Тень усталости ещё не успела покинуть чело владыки, как тяжёлые двери тронного зала вновь распахнулись. В проёме возникла фигура главного зодчего Хепи, человека, чьи руки возводили стены, что веками будут говорить о величии Египта.

Зодчий склонился в почтительном поклоне, его лоб коснулся прохладного каменного пола.

– О, владыка Обеих Земель, солнце, дарующее жизнь, да пребудут твои дни вечными, как течение Нила! – его голос, привыкший командовать сотнями рабочих, теперь звучал почтительно и мягко.

Фараон ленивым движением руки разрешил ему подняться.

– Хепи, – произнёс Аменемхет III, – я задумал возвести храм, достойный великого Тота – владыки мудрости, счёта и письма. Он должен затмить своим величием даже святилища Ра и Исиды.

Глаза зодчего загорелись профессиональным интересом.

– Твоя воля – закон, повелитель. Я приступлю к чертежам немедля. Где желаешь ты видеть этот храм?

Фараон замер. На его лице промелькнуло странное выражение – будто он услышал что-то, недоступное другим. Его пальцы сжали подлокотники трона.

– Мне казалось… – он начал медленно, голос его звучал отстранённо, – что само божество шепчет мне…

Но вдруг оборвал себя на полуслове. Его веки дрогнули, будто он боролся с невидимым противником. Через мгновение он выпрямился, и в его глазах вновь загорелся холодный свет рассудка.

– Я ещё не принял решения. Оставь меня.

Резким жестом он отправил зодчего прочь.

Когда тяжёлые двери закрылись за Хепи, фараон вновь откинулся на спинку трона. Его взгляд устремился ввысь, к расписному потолку, где среди золотых звёзд плыла ладья Ра.

«Буто» – прошептал кто-то в его сознании голосом, похожим на шелест папируса.

Но было ли это гласом бога…

Или чьим-то другим шёпотом?

***

Полуденное солнце, беспощадное и ослепительное, висело над тренировочным плацем, превращая песок под ногами в раскалённую сковороду. Два воина, облачённые в простые льняные схенти и кожаные сандалии, соревновались в меткости – или, по крайней мере, один из них старался сделать вид, что это соревнование.

Принц Тахмурес выпускал стрелу за стрелой, его мускулистые руки двигались с отточенной точностью, словно части хорошо смазанного механизма. Каждый выстрел сопровождался едва слышным свистом рассекаемого воздуха, и вот уже последняя стрела вонзилась в самую сердцевину мишени. Он повернулся к другу с довольной улыбкой, но та сразу же растаяла на его губах.

Хефрен стоял неподвижно, словно статуя, забытая скульптором среди этого пекла. В одной руке он бесцельно вертел стрелу, в другой держал опущенный лук – его пальцы, обычно такие твёрдые и уверенные, сейчас казались расслабленными, почти безвольными. Взгляд его был устремлён куда-то далеко за горизонт, в ту сторону, где за высокими стенами дворца, возможно, в этот самый момент она – Исидора – готовилась к свадьбе, которой не желала.

Между ними всегда существовало молчаливое понимание.

Хефрен никогда не говорил о своих чувствах вслух, но Тахмурес знал. Они выросли вместе, сражались плечом к плечу, делили хлеб в походах. И наследник видел – как темнели синие глаза друга, когда в поле его зрения появлялась принцесса, как напрягались его плечи, будто он сдерживал порыв броситься к ней, как менялся его голос, когда он произносил её имя.

Обычно Хефрен говорил резко, отрывисто – голос командира, привыкшего, чтобы его слушались. Но стоило заговорить об Исидоре, и его слова становились тихими, почти шёпотом, словно её имя было священной молитвой, которую нельзя осквернить громким звуком.

Когда Тахмурес впервые осознал, что между его сестрой и лучшим другом пробежала та искра, первой его реакцией был гнев.

Как старший брат, он хотел защитить Исидору – от чего угодно, даже от собственных чувств. Потом пришло холодное понимание: она – принцесса крови, дочь самого фараона, а Хефрен, пусть и сын доблестного военачальника, пусть и сам заслуживший пост командующего «Стрелы Монту», – всего лишь воин. Их миры были разделены пропастью, которую не перейти даже самой чистой любви.

Но затем, когда буря эмоций утихла, наследник понял главное: Хефрен скорее вонзит клинок себе в сердце, чем позволит хотя бы тени сомнения упасть на честь принцессы. Его преданность была безгранична, его чувства – жертвенны. И в этом осознании было что-то трагически прекрасное – они любили друг друга, но сама судьба сплела для них петлю, из которой не было выхода.

А теперь, глядя на друга, стоящего под палящим солнцем с пустым взором, Тахмурес чувствовал беспомощность.

Что он мог сказать? Какие слова утешения найти?

Он подошёл ближе и молча положил руку на плечо Хефрена. Тот вздрогнул, словно вернувшись из далёких миров, и встретил его взгляд.

– Стреляй, – просто сказал Тахмурес.

Хефрен замер на мгновение, затем резко вскинул лук, натянул тетиву – и выпустил стрелу.

Она вонзилась в мишень ровно в то же место, куда попала последняя стрела принца. Ни слова не было произнесено. Но в этом молчании было больше понимания, чем в тысяче речей.

***

В полумраке святилища, где воздух был густ от дыма мирры и ладана, главный жрец Тота Уджагорует совершал вечернее воскурение. Пламя масляных светильников трепетало, отбрасывая дрожащие тени на лик каменного бога с головой ибиса. Жрец протяжным голосом читал священные тексты, его пальцы осыпали подножие статуи благовониями, когда из темноты бесшумно возник верный слуга.

Пригнувшись, словно тень, слуга приблизился к жрецу и коснулся его уха горячим шёпотом:

– Она здесь.

Уджагорует едва заметно кивнул, не прерывая ритуала, а слуга растворился в сумраке так же тихо, как и появился.

Лишь когда последний клуб дыма вознёсся к потолку, жрец отступил от алтаря и направился к потайной двери за статуей Тота – неприметной, скрытой в резных складках каменных одеяний бога.

Тайная комната была крошечной, освещённой лишь одним светильником, чадившим в углу. Здесь уже ждала Небет, закутанная в тёмную шаль, скрывавшую её лицо. Лишь когда дверь захлопнулась, она откинула капюшон, и в слабом свете пламени блеснули её хищные глаза.

– Фараон решит построить храм Тота в Буто, – прошептала она, не тратя времени на приветствия. – Я уже посеяла эту мысль в его сознании. Но он может пожелать вопросить самого бога, как делал это перед свадьбой Камоса и Исидоры. Если спросит – ты должен подтвердить: Буто избран самим Тотом.

Жрец медленно скрестил руки на груди.

– Почему именно Буто? – спросил он, и в его голосе звучала не просто осторожность, а холодный расчёт.

Небет усмехнулась, и её губы, тронутые пурпурной краской, изогнулись в улыбке, лишённой тепла.

– Ты должен знать лишь свою часть игры, Уджагорует. Если кого-то раскроют, он не увидит всей картины – лишь крошечный кусочек мозаики.

Она сделала шаг ближе, и светильник отбросил её тень на стену – огромную, искажённую, похожую на силуэт крылатой богини возмездия.

– Буто, жрец. Буто.

И прежде чем он успел что-то ответить, она вновь накинула капюшон и выскользнула из комнаты, словно ночной ветер, не оставив и следа своего присутствия.

Уджагорует остался один, и только тихий шелест папирусов в нише напоминал ему, что боги – или те, кто говорит от их имени – всегда наблюдают.

Он потушил светильник и вышел, тщательно закрыв за собой дверь. Заговор рос. Буто становился его сердцем.

***

Солнце, словно раскалённый золотой щит, медленно скатывалось к горизонту, окрашивая сады дворца в пурпурные и янтарные тона. Воздух был наполнен ароматом цветущих лотосов и сладковатым дымком жаровен, отпугивающих назойливых насекомых.

Небет шла неспешной, грациозной походкой, её тонкие пальцы время от времени касались листьев низкорослых гранатовых кустов, будто она благословляла их своим прикосновением. Рядом с ней шагал Камос – высокий, статный, с холодными глазами, в которых читался ум, лишённый всякой теплоты. Они только что покинули трапезную, где мать и сын вкушали яства в уединении, обсуждая то, что не должно было быть услышано даже стенами.

– Через несколько дней нубийцы получат послание и начнут действовать, – прошептала Небет, её голос был тише шелеста листвы под вечерним ветерком.

Камос усмехнулся, его губы растянулись в улыбке, лишённой радости.

– Фараон пошлёт «Стрелы Монту» преподать урок нубийским задирам.

– Именно, – кивнула мать, бросая быстрый взгляд по сторонам, хотя знала – здесь, в глубине садов, их никто не услышит. – И ты сможешь лично встретиться с… мрачной тенью вождя. Это важно, сын мой. Ты всё понял, что должен сделать?

Камос остановился, повернулся к ней, и в его глазах вспыхнул тот самый холодный огонь, который так напоминал её собственный.

– Да. Я готов.

Этих слов было достаточно.

Небет слегка наклонила голову, будто принимая клятву.

– Хорошо. Тогда осталось лишь ждать.

Они продолжили прогулку, их силуэты сливались с удлиняющимися тенями сада.

Где-то за рекой, в пыльных нубийских землях, Малкаэль уже точил когти. А в Мемфисе игра в трон вступала в новую фазу.

ГЛАВА 6

Небо, охваченное багрянцем заката, казалось, дышало жаром уходящего дня. Последние лучи солнца, словно золотые нити, пробивались сквозь листву, окрашивая сад в теплые, медовые тона.

Исидора вышла в сад, словно тень, скользящая между деревьев. Её лёгкие сандалии едва касались земли, а белое платье, подхваченное вечерним ветерком, колыхалось вокруг неё, как крылья испуганной птицы. Она шла без цели, позволив ногам самим вести её по знакомым аллеям – мимо журчащего фонтана, где вода переливалась розоватым отблеском неба, мимо кустов жасмина, источающих сладкий, дурманящий аромат.

Дальше, в глубине сада, где редко ступала нога слуг, стояли цветущие арки, увитые виноградными лозами и нежными бутонами, раскрывающимися лишь с заходом солнца. Она остановилась у одной из них, протянув руку, чтобы коснуться листьев, уже тронутых прохладой вечера.

Как же здесь тихо.

Тишина была такой густой, что казалось, можно услышать, как лепестки падают на землю. Она закрыла глаза, вдыхая воздух, напоённый цветами, и на мгновение забыла о дворцовых интригах, о ненавистной свадьбе, о Камосе…

Но долго оставаться здесь она не могла. Сделав последний глубокий вдох, Исидора уже собралась уходить, как вдруг – её взгляд упал на каменную скамейку, затерянную в тени арок.

На ней, озарённые алым светом заката, лежали три лотоса, перехваченные простым кожаным шнуром.

Сердце её замерло, а потом забилось так сильно, что, казалось, его стук разнесётся по всему саду.

Он был здесь.

Она медленно подошла, словно боясь спугнуть этот миг. Пальцы её дрожали, когда она взяла цветы, прижала их к губам и жадно вдохнула, надеясь уловить среди нежного аромата лотосов его запах – кожи, нагретой солнцем, лёгкий оттенок благовоний, что он всегда использовал…

Но лотосы пахли только лотосами. И всё же…

Она сжала их в ладонях, чувствуя, как что-то тёплое и горькое одновременно подкатывает к горлу.

Он знал, что она придёт сюда.

И даже если весь мир уже решил их судьбу, даже если завтра её отдадут другому – сегодня, в этот миг, она была любима.

Она прижала цветы к груди и, не оглядываясь, пошла прочь, унося с собой этот тихий, украденный у судьбы подарок.

А над садом сгущались сумерки, и первые звёзды, словно свидетели, зажигались на темнеющем небе.

***

В покоях принца Тахмуреса царил мягкий полумрак, нарушаемый лишь трепетным светом масляных светильников. Он лежал, откинувшись на колени супруги, его тёмные карие глаза были устремлены в потолок, но взгляд его был пуст и далек. Пальцы Сешерибет нежно перебирали его короткие волосы, словно пытаясь разгладить не только их, но и тяжёлые думы, сжимавшие его сердце.

Внезапно её голос, тихий, но твёрдый, вырвал его из глубин раздумий:

– Ты слышал хоть слово из того, что я сказала?

Он медленно перевёл взгляд на её лицо – такое знакомое, такое родное, но сейчас казавшееся слегка размытым, будто сквозь дымку. Он промолчал.

Сешерибет не сдавалась.

– Что занимает все твои мысли, сын двух земель?

Она всегда называла его так в особые моменты – когда хотела, чтобы он действительно услышал её.

Тахмурес вздохнул.

– Хефрен. Хотелось бы его приободрить.

Между ними повисло молчание. Они никогда не обсуждали это вслух – чувства Хефрена, его немую преданность, его боль. Но оба знали, что другой знает.

Сешерибет продолжила гладить его волосы, её голос был спокойным, как воды Нила в безветренный день:

– Ему нужно отвлечься. Возможно, даже жениться.

Эти слова ударили, как кинжал. Тахмурес резко поднялся, его глаза вспыхнули возмущением. Но прежде чем он успел что-то сказать, Сешерибет подняла руки в умиротворяющем жесте, словно пытаясь остановить бурю одним движением.

– Ни одна женщина не займёт то сокровенное место в его сердце, что уже отдано… – она намеренно не назвала имя, но оно витало в воздухе между ними, – но она сможет отвлечь его. Дать ему что-то новое. А если появятся дети…

Тишина.

Слова супруги, как капли воды, медленно просачивались в его сознание. Гнев утих, сменившись тяжёлым пониманием. Он снова опустился на ложе, позволив голове вновь найти приют на её коленях.

Сешерибет мягко провела пальцами по его щеке, её голос стал ещё тише:

– Они оба должны найти причины жить дальше. Иначе они обречены на вечные муки.

Тахмурес не ответил. Его взгляд скользнул от её карих глаз к окну, где ночь, чёрная и безмолвная, уже раскинула свои владения. И мир, такой несправедливый, продолжал вращаться.