Пепел заговора

– Это… для защиты и.., – он запнулся, его голос был тихим с лёгким шуршание, словно песок, гонимый ветром.

– На память,  – робко добавила она и улыбнулась.

Именно эту надежду глубоко внутри он лелеял – чтобы этот крошечный знак, этот кусочек его труда, всегда напоминал ей о том, кто всегда ждёт и жаждет взгляд её янтарных глаз. Чтобы даже в священных стенах храма, среди золотых украшений и даров фараона, у неё было что-то принадлежащее только ему.

И когда её пальцы, привыкшие к драгоценностям, бережно приняли этот невзрачный кусочек дерева, в его сердце забилось ещё быстрее.

***

Лунный свет, пробиваясь сквозь листву пальм, рисовал серебристые узоры на плитах гаремного сада. В этой части дворца царила тишина, нарушаемая лишь шелестом листьев и редкими криками ночных птиц.

Дворец и все его обитатели уж давно погрузился в сон.

Небет, закутанная в темный плащ, скользнула между кустами граната, где её уже ждал Камос. Его лицо, обычно столь надменное, сейчас выражало нетерпение.

– Ты уверена, что всё сработает? – прошептал он, хватая её за руку.

Небет улыбнулась, её глаза сверкали в темноте, как у кошки:

– Жрец Уджагорует сыграл свою роль безупречно. Фараон убеждён, что сам Тот явился ему во сне. Завтра, после праздника Хатхор, он объявит о вашем браке с Исидорой на пиру.

Камос сжал кулаки:

– А когда свадьба? Мы можем ускорить это?

– Нет, – резко оборвала его Небет. – Фараон поручил жрецам вычислить благоприятную дату. Здесь мы бессильны. Но пока ждём – работаем над остальным.

Её пальцы впились в его плечо:

– Город Буто в Дельте – вот где мы нанесём удар. Он достаточно велик, чтобы оправдать поездку фараона. Не самый близкий город к пустыне, но это тоже решаемо. К тому же в соседнем пограничном номе уже есть несколько поселений нубийцев, им там не удивляются. В Буто можно устроить «нападение» во время осмотра места для нового храма Тота.

Камос задумался:

– Но как убедить отца поехать именно туда?

– Оставь это мне, – прошептала Небет. – Я посею в его уме мысль, что храм должен стоять там, где Тот впервые явился людям. А теперь иди.

Она растворилась в тени, оставив Камоса одного под луной, которая вдруг показалась ему слишком яркой.

***

Золотое солнце, только что поднявшееся над водами Нила, залило Мемфис теплым светом, когда врата храма Хатхор распахнулись, выпуская священную процессию. Воздух дрожал от звона систров – тонкого, как шепот самой богини, смешивающегося с мерным боем барабанов. Первыми вышли жрицы в белоснежных одеяниях, их волосы блестели от священных масел, а руки несли золотые изображения Хатхор. За ними плыли, словно тени снов, танцовщицы в прозрачных льняных туниках, их босые ноги скользили по камням, а запястья, унизанные браслетами, рисовали в воздухе замысловатые узоры поклонения.

И тогда появилась она – Исидора, земное воплощение богини.

Её платье, сотканное из золотых нитей, облегало стан, как вторая кожа, переливаясь при каждом шаге, словно поверхность Нила под полуденным солнцем. На голове красовался головной убор – сияющий солнечный диск между изящных коровьих рогов, символ Хатхор. Лицо её было скрыто за тончайшей золотой вуалью, сквозь которую лишь угадывались очертания и мерцание янтарынх глаз – глубоких, как оазис в пустыне. В руках она держала жезл в форме стебля папируса, знак вечного возрождения. Но самое удивительное – на её шее, среди роскоши и блеска, висело скромное деревянное ожерелье с вырезанным символом Исиды, подарок, который не смел и мечтать о таком почетном месте.

Толпа, заполонившая улицы, замерла, затем взорвалась восторженными криками. Женщины бросали под ноги процессии голубые лотосы, их лепестки тут же втаптывались в пыль дороги, наполняя воздух сладким ароматом. Дети, пробираясь сквозь взрослых, тянули руки, надеясь коснуться края одеяния богини. Старики, сидя на крылечках домов, качали головами, шепча древние молитвы – такую красоту не видели со времен юности их прадедов.

У дворцовых ступеней процессию встречал сам фараон. Аменемхет III, облаченный в ослепительно белый схенти и двойную корону, стоял под пурпурным балдахином, окруженный своей семьей. Наследник Тахмурес в золотом схенти с лазурным поясом – цвета воинской доблести – держал за руку свою супругу Сешерибет, чье платье цвета утреннего неба было усыпано серебряными звёздами. Рядом, в темно-красном одеянии, выделялся Камос, его бронзовое ожерелье сверкало, как глаза хищника в ночи. Здесь же стояли младшие дети от наложниц и их матери, среди них ослепительная Небет в пурпурном калазирисе, перехваченном золотой сеткой, составляли живую радугу из дорогих тканей и драгоценностей.

Среди военачальников и главных командующих, выстроившихся по правую руку от фараона, выделялись две фигуры – главнокомандующий Ирсу, чьи руки и грудь покрывали боевые шрамы былой славы, и его сын – Хефрен.

Он стоял, застывший, как каменная стела. Его парадный бронзовый нагрудник с символом Монту, отполированный до зеркального блеска, сверкал в лучах солнца, белоснежный схенти с алым поясом выделялся на фоне загорелой кожи, а плащ цвета охры ниспадал строгими складками. Лицо, было непроницаемо, но глаза… Глаза, синие, как глубины Нила перед разливом, горели таким огнем, что, казалось, могут растопить металл на его груди. Когда взгляд его упал на Исидору, сердце сжалось, будто в тисках, а в жилах вместо крови заструился жидкий огонь. Он видел свой подарок на её шее – этот жалкий кусочек дерева среди золота – и мир вокруг потерял четкость, расплываясь в золотистой дымке.

Фараон спустился к дочери, коснулся её лба священным жезлом, и процессия, обогатившаяся царственной семьей, двинулась обратно к храму. Улицы снова огласились криками восторга, цветы летели под ноги, музыканты удвоили свои усилия.

У врат храма произошло разделение – лишь семья фараона последовала за Исидорой внутрь для финального обряда вознесения даров. Остальные, включая военачальников, остались ждать снаружи. Хефрен, не смея даже вздохнуть полной грудью, стоял, впиваясь взглядом в закрытые двери, за которому исчезло его сердце.

А над Мемфисом солнце стремилось к зениту, заливая город светом, таким же ослепительным и беспощадным, как судьба, что висела над ними всеми.

За тяжелыми кедровыми дверьми, инкрустированными лазуритом, царила прохладная полутьма, пронизанная золотыми нитями солнечного света, пробивающимися сквозь узкие окна под куполом. Воздух был густ от дыма благовоний – мирры, кипариса и священного кедра, – струившегося из массивных золотых курильниц, подвешенных на цепях.

Исидора, всё ещё в образе богини, медленно прошла между рядами резных колонн, изображающих стебли папируса, к самому святилищу, где на возвышении из черного базальта стояла статуя Хатхор в человеческом обличье, но с коровьими ушами и рогами, увенчанными солнечным диском.

Фараон, сняв корону, первым подошел к алтарю. Его могучие руки, привыкшие сжимать меч, теперь бережно подняли золотую чашу с молоком – символ материнства и плодородия.

– О, Золотая Госпожа, – его голос, обычно громовой, теперь звучал мягко, как шорох тростника на ветру, – прими этот дар, как принимаешь ты первые воды разлива, дарующие жизнь Двум Землям.

Он вылил молоко у подножия статуи, и белая струя, словно живая, обвила каменные ноги богини.

Затем вперед вышла Исидора. Словно танец журавля на рассвете, её движения были плавны и точны, когда она возложила к алтарю гирлянду из голубых лотосов, переплетенных с золотыми нитями.

– Как лотос рождается из грязи, но остается чист, – прошептала она, – так и сердца наши стремятся к тебе сквозь мрак неведения.

Завершающий обряд совершила главная жрица. Взяв в руки систр – священный инструмент богини, – она заиграла мелодию, похожую на шепот ветра в тростниках. В такт музыке жрицы начали кружиться, их белые одежды колыхались, как крылья испуганных птиц.

– Хатхор! – возгласила жрица, и эхо подхватило это имя, заставив содрогнуться даже каменные стены. – Ты, что пляшешь на краю мира, напои нас радостью, как Нил наполняет наши поля!

Фараон, стоя на коленях, наблюдал, как последние клубы дыма поднялись к потолку, образуя причудливые узоры, похожие на иероглифы. На мгновение ему показалось, что сама богиня протянула к нему руку из дыма – знак благосклонности.

Когда ритуал завершился, все замерли в молчании. Даже воздух казался осязаемым, густым от святости момента. Затем фараон поднялся, и его семья последовала за ним к выходу – к миру людей, где солнце стремилось к высшей точке своего пути, бросая длинные тени на ступени храма.

Но в святилище, в густеющем сумраке, статуя Хатхор теперь улыбалась чуть шире – или это только игра угасающего света? А на алтаре, среди увядающих цветов, молоко медленно впитывалось в камень, оставляя след, похожий на серебряную слезу.

Пока за тяжелыми кедровыми дверями свершался тайный ритуал для избранных, на каменных плитах храмового двора развернулось иное действо – живое, шумное, пронизанное той самой простой верой, что тысячелетиями питала Египет.

Младшие жрицы, облаченные в льняные одежды цвета речных водорослей, выстроились полукругом перед толпой. В их руках – не золотые систры, а глиняные, но от этого их звон не становился менее сладким.

– Хатхор-Небет-Хуте, – запела старшая из них, и голос её, чистый, как первый крик новорожденного, поплыл над головами собравшихся, – Ты, что поишь поля нашим потом, прими и наши скромные дары!

Толпа зашевелилась. Женщины выносили вперед корзины с ячменными лепешками, дети – гроздья фиников, старики – глиняные фигурки коров, слепленные своими руками. Все это складывалось у подножия переносного алтаря – деревянного, украшенного всего лишь синей краской.

– Как Нил принимает в себя ручьи, – пели жрицы, раскачиваясь в такт, – так прими, Великая, сердца наши!

Они поливали алтарь пивом – тем самым, что варили в каждом доме – и бросали в огонь щепотки ячменя. Дым, густой и душистый, поднимался к небу, смешиваясь с золотыми лучами заходящего солнца.

Но Хефрен не видел этого.

Он стоял, вросший в землю, как один из тех обелисков, что воздвигали в честь великих побед. Его взгляд, синий и неистовый, прожигал массивные двери храма, будто мог растопить их одним лишь желанием.

Где она сейчас? Склоняется ли перед статуей? Касается ли алтаря теми самыми пальцами, что когда-то бережно приняли его подарок?

Крики толпы, звон систров, даже голос отца, что что-то говорил ему о завтрашнем смотре войск – всё это тонуло в гуле его собственной крови, бешено стучавшей в висках.

А двери храма оставались закрытыми, холодными, безжалостными.

Наконец двери дрогнули – фараон вышел к своему народу.

Но для Хефрена существовала лишь одна фигура в этой процессии – та, что шла за повелителем, с глазами, скрытыми золотой вуалью, и с деревянным амулетом на шее.

Ярки лучи солнца зажгли золотом колесницу, приготовленную для фараона и его дочери. Белоснежные кони, чьи бока были украшены затейливыми узорами из хны – цветы лотоса и солнечные диски, – нетерпеливо били копытами, сверкая позолоченными попонами.

Фараон, величественный в своём парадном облачении, поднялся на колесницу и взял Исидору за руку. Его пальцы, грубые от держания меча, нежно сомкнулись вокруг её тонких пальцев – жест одновременно царственный и отеческий.

– Да начнется праздник в честь Великой Хатхор! – его голос, мощный, как гром над Нилом, разнесся над толпой. – Пусть воды Священной реки кормят и поят нас, пусть процветает возлюбленный богами народ Египта!

Толпа взорвалась ликованием. Женщины подбрасывали в воздух лепестки, а дети визжали от восторга.

Наследник Тахмурес с супругой Сешерибет заняли вторую колесницу, не менее роскошную, украшенную лазурными лентами и серебряными колокольчиками, звон которых смешивался с криками толпы.

Камос и его мать Небет, а также другие дети фараона от наложниц со своими матерями воссели на носилках, обитых пурпурным шелком и усыпанных золотыми блестками. Их несли рослые нубийцы, чьи мускулы блестели от масла, а головы были украшены страусиными перьями.

И процессия двинулась.

Хефрен, стоявший среди военной знати, сжал кулаки. Его взгляд прилип к золотой колеснице, к силуэту Исидоры, такой близкой и такой недосягаемой. В груди бушевал огонь – он чувствовал, как каждый её вдох, каждый поворот головы отзывается в нём болью и тоской.

Но колесницы уже трогались, увозя её прочь.

За ними потянулись вельможи в расшитых одеждах, жрецы с кадильницами, воины с позолоченными копьями.

А народ, обезумевший от счастья, бежал следом, осыпая путь процессии цветами и крича хвалы фараону и богине.

Торжественная процессия скрылась за резными воротами дворца, оставив шумные толпы горожан на улицах, где уже разворачивалось настоящее народное веселье. По всему Мемфису звенели песни, смех и музыка, а в воздухе витал аромат жареного мяса и свежего хлеба – щедрые дары фараона народу в честь великой богини. Рабы разносили кувшины с пивом и вином, а дети с визгом носились между праздничных шатров, выхватывая угощения из рук улыбающихся слуг.

Во дворце царила иная атмосфера – торопливая, но благородная суета.

Главный пиршественный зал уже блистал готовностью к торжеству: низкие столы ломились от яств, золотые кубки сверкали в свете сотен масляных ламп, а полы были усыпаны свежими лепестками лотоса. Но гости не спешили занимать свои места – сначала нужно было смыть следы долгого шествия под палящим солнцем.

По мраморным коридорам сновали служанки с кувшинами ароматной воды, парикмахеры с ящиками благовоний и цирюльники с бритвами из обсидиана. Знатные вельможи спешили в свои покои, чтобы сменить пыльные одежды на свежие, более роскошные наряды.

Даже фараон удалился в свои личные покои, где его уже ждали слуги с серебряными тазами для омовения и новыми одеждами – ещё более великолепными, чем те, в которых он предстал перед народом.

В соседних покоях Исидора стояла неподвижно, пока служанки снимали с неё тяжелый золотой головной убор и ритуальные украшения. Ее лицо, освободившееся от золотой вуали, казалось бледным и усталым, но в глубине зеленых глаз ещё тлел огонь пережитого священного действа.

Тахмурес и его супруга Сешерибет тоже спешили освежиться перед пиром. Наследник, смывая пыль с мускулистых плеч, уже думал о предстоящем застолье, а его жена с интересом рассматривала новые украшения, приготовленные для вечера.

Между высоких колонн, где солнечные лучи уже теряли свою силу, оставляя лишь длинные прохладные тени, стояли двое – Хефрен и его отец, Ирсу. Старый военачальник, чьи плечи до сих пор несли тяжесть бесчисленных сражений, положил грубые ладони на плечи сына и внимательно вгляделся в его лицо.

– Я горжусь тобой, сын мой, – его голос, привыкший командовать тысячами, сейчас звучал тихо и тепло. – Я вижу в тебе своё отражение – ту же сталь в жилах, ту же преданность Египту. Но твои глаза… Он улыбнулся, и в этой улыбке вдруг проглянула редкая нежность. – Они всегда будут напоминать мне твою мать. Как жаль, что она не видит, каким прекрасным мужчиной ты стал.

Хефрен, обычно сдержанный, не стал скрывать радости от отцовских слов.

– Для меня нет большей чести, чем быть твоим сыном и верно служить фараону, – ответил он, и в его голосе не было ни капли лести – только чистая правда.

Ирсу кивнул, но его взгляд стал серьезнее.

– Ты – отличный воин. Наследник ценит тебя как соратника и любит как друга. Я тоже когда-то рос рядом с великим фараоном – мы прошли рука об руку и через мир, и через войну. Он сделал паузу, словно взвешивая слова. – Возможно, однажды ты займешь моё место подле будущего фараона.

Хефрен резко поднял глаза, но тут же опустил их, склонив голову.

– Я и не смею о таком мечтать, отец.

Ирсу рассмеялся – коротко, но искренне – и убрал руки с его плеч.

– Скромностью и смирением ты точно пошел в мать. Он хлопнул сына по плечу. – Ну пойдем, воин. Пора сменить одни праздничные одежды на другие. Фараон желает, чтобы все выглядели достойно этого вечера.

Хефрен на мгновение оглянулся назад – туда, где в глубине дворца, за множеством дверей и коридоров, возможно, сейчас готовилась к празднику и она.

ГЛАВА 4

Зал, куда одна за другой стекались знатные гости, напоминал драгоценную шкатулку, распахнутую в честь богини Хатхор. Высокие колонны, обвитые гирляндами голубых лотосов и золотыми лентами, упирались в потолок, расписанный фресками с изображением небесного Нила, по которому плыла ладья Ра. Стены украшали живые цветы, вплетенные в сетки из тончайшего золота, а вдоль них стояли бронзовые жаровни, от которых в воздух поднимались ароматные клубы мирры и кипариса.

Низкие столы из черного дерева, инкрустированные перламутром, ломились под тяжестью яств. Жареные гуси в медово-гранатовом соусе, их кожица блестела, как позолота на храмовых куполах. Рыба из Нила, запеченная в глине с финиками и миндалем. Пирамиды из фруктов – инжир, виноград, гранаты, словно собранные в садах самого Осириса. Свежий хлеб с тмином и кунжутом, источающий дразнящий аромат. Кувшины с вином из оазисов, их темно-рубиновое содержимое переливалось в свете факелов.

Гости рассаживались на подушках из тончайшей шерсти, расшитых узорами в виде солнечных дисков.

Верховный жрец Амона, облаченный в леопардовую шкуру, с золотым посохом в руках, вёл тихую беседу с казначеем, чья седая борода колыхались в такт размеренной речи. Номарх Мемфиса в белоснежном плиссированном одеянии и массивном ожерелье из лазурита обсуждал с военачальниками последние новости с границ.

Небет, мать Камоса, восседала среди других наложниц, её пурпурный калазирис и золотая сетка на бедрах затмевали даже убранство жён фараоновых советников.

Но все замолкли, когда в зал вошли танцовщицы.

Обнаженные, за исключением тончайших поясов из бисера и золотых обручей на лодыжках, они двигались, как тени в лунном свете. Их руки извивались, словно стебли папируса на ветру, а браслеты звенели в такт музыке арф и барабанов. Одна из них, с кожей цвета темного мёда и глазами, подведенными малахитом, кружилась в центре зала, её черные косы рассыпались по спине, как воды Нила в сезон разлива.

В зал торжественной поступью вошел доблестный Ирсу, военачальник, чье имя произносили с трепетом от самых порогов Нубии до берегов Великого моря. Его могучая фигура, закаленная в бесчисленных сражениях, была облачена в праздничный наряд, достойный его высокого положения. На широкой груди сверкала массивная пектораль с изображением Гора – сокола, распростершего крылья над Двумя Землями. Белоснежный схенти, украшенный золотой вышивкой с воинскими символами, подчеркивал его стройные бедра и мощные ноги. На плечах выше локтей красовались золотые браслеты в форме свернувшихся змей, а ноги были обуты в кожаные сандалии, перехваченные у щиколоток тонкими ремнями. Его короткие волосы, посеребренные годами, но всё ещё сохранившие темный оттенок, были аккуратно подстрижены, открывая высокий лоб и решительный подбородок. Лицо военачальника, изборожденное морщинами мудрости и тягостями сражений, излучало спокойную уверенность. Пройдя через зал, он занял своё почетное место у подножия трона фараона, где уже восседали другие высшие сановники государства.

Следом за отцом в зал вошел Хефрен, командующий элитным отрядом «Стрелы Монту», чья слава гремела по всему Египту. Его появление заставило многих присутствующих замереть – молодые девушки затаили дыхание, а зрелые женщины украдкой поправляли прически. Он был прекрасен, как бог войны в человеческом обличье – высокий, стройный, с фигурой, выточенной годами воинских тренировок. Его загорелая кожа, цвета старой бронзы, была отмечена несколькими бледными шрамами на предплечьях и руках – немыми свидетелями былых сражений, которые лишь добавляли ему мужественного шарма. Короткие черные волосы, густые и блестящие, как крылья священного жука-скарабея, обрамляли лицо с резкими, словно высеченными из гранита скулами. Его синие глаза, глубокие как воды Нила в полнолуние, казалось, видели больше, чем говорили. Полные, красиво очерченные губы были слегка сжаты, выдавая внутреннее напряжение.

Одежда Хефрена была образцом воинской элегантности. На его широкой груди, покрытой рельефными мышцами, покоилась пектораль с изображением Монту – бога войны, чей лик был выгравирован с искусностью, достойной царских сокровищниц. Запястья украшали бронзовые браслеты с символами ока Ра, сверкавшие при каждом движении. Синий схенти с золотой вышевкой, плотно облегающий мускулистые бедра, был расшит изображениями священных скарабеев, чьи крылья, казалось, вот-вот сойдут с ткани. Каждый шаг обнажал его крепкие, как у гранитной статуи, икры, а подтянутый живот с рельефными мышцами выдавал в нём человека, не знающего покоя в тренировках.

Проходя между столами, он чувствовал на себе восхищенные взгляды женщин – их глаза, горячие как пески пустыни в полдень, скользили по его фигуре, но он оставался невозмутим, будто, не замечая этого внимания. Достигнув своего места среди других командиров, он плавно опустился на подушки, сохраняя осанку, достойную царского сокола. Внешне спокойный, он собрал всю свою волю, чтобы скрыть бурю внутри – ведь вскоре в зал должна была войти она, и каждая клетка его тела трепетала в ожидании этого момента. Его пальцы непроизвольно сжались вокруг кубка, а синие глаза, обычно такие ясные, теперь потемнели, как небо перед песчаной бурей. Но никто, даже его отец, не мог догадаться, какие мысли терзали душу этого идеального воина в этот торжественный вечер.

Когда последние гости заняли свои места, гул в зале стих, и глашатай ударил жезлом об пол, возвещая начало церемонии.

– Принцессы Небетхотеп, Меритхотеп и Хенутнеферт! – разнеслось под сводами зала.

В проеме дверей появились три маленькие фигурки, словно три жемчужины, нанизанные на одну нить судьбы.

Небетхотеп, шести лет, с круглыми щечками и большими карими глазами, шла первой, крепко сжимая в руках куклу в виде кошки. Её белокурые локоны были перехвачены тонкой голубой лентой, а простое льняное платьице подчеркивало детскую нежность. Она явно пошла в свою мать – одну из наложниц фараона, привезённых из далёких земель. Её светлые волосы поразили Аменемхета. И на протяжении какого-то времени, она была его любимицей. И эта увлечённость фараона дала свои плоды, точнее три спелых плода в виде принцесс Небетхотеп, Меритхотеп и Хенутнеферт.

Меритхотеп, восьми лет, уже старалась держаться как взрослая, но восторг от праздника выдавали её сияющие глаза. В волосах у неё поблескивала тонкая золотая сеточка – подарок отца за успехи в обучении.

Хенутнеферт, старшая из сестер. Её было десять лет, и в её осанке уже проглядывала царственная стать. Тёмные волосы, доставшиеся от отца, были заплетены в сложную косу, а на шее красовалось скромное ожерелье с бирюзой – знак особой благосклонности фараона.

Следом глашатай провозгласил:

– Принц Менхеперра!

В зал уверенно вошел девятилетний мальчик, прямой как тростниковое копье. Его тёмные глаза блестели от гордости, а на губах играла сдержанная улыбка. Простой белый схенти и кожаный браслет на запястье выдавали в нём будущего воина – уже сейчас он выделялся среди других детей своей целеустремленностью.

Затем настал черед двух двенадцатилетних сестер:

– Принцессы Итети и Хенуттауи!

Девочки-погодки, но такие разные:

Итети с медными волосами и веснушками, унаследованная от матери-нубийки, двигалась грациозно, как молодая львица.

Хенуттауи, бледная и хрупкая, с глазами цвета Нила, напоминала скорее священный лотос, чем ребёнка царской крови.

Наконец, глашатай возвестил:

– Камос, возлюбленный фараоном!

В зал вошел юноша, чья осанка и взгляд выдавали в нём человека, знающего себе цену. Он был строен и мужествен, но в его облике не хватало той природной мощи, что отличала Хефрена. Его золотая пектораль с изображением скарабея – символа возрождения – сверкала на загорелой груди. Бело-красный схенти, украшенный сложной вышивкой с воинскими символами, подчеркивал его стройные бедра. Массивные браслеты на запястьях и щиколотках звенели при каждом шаге, а гордо поднятый подбородок говорил о том, что он прекрасно осознает своё особое положение при дворе.