Пепел заговора

***

Небет возлежала на ложе, задрапированном тончайшим сирийским шелком, её тело облачено в прозрачное одеяние, расшитое золотыми нитями. Каждый изгиб её стана был продуман, каждая линия подчеркнута – сегодня она была совершенством, ждущим своего повелителя. Аромат кипрского нарда струился от её кожи, смешиваясь с запахом цветов, усыпавших покои.

Но вместо желанного гостя в дверях возник раб, приникший к полу так низко, что его лоб коснулся холодного камня.

– Великий Гор, повелитель Верхнего и Нижнего Египта, свет небесного Ра, любимец богов, просил передать своей возлюбленной наложнице…

Горькая ирония этих слов жгла сильнее солнца. Возлюбленная наложница. Не рабыня, но и не царица.

– Сегодня он не почтит её своим сиянием.

Слуга исчез, оставив её один на один с внезапно ставшими невыносимо пышными покоями. Небет вскочила с ложа, её пальцы непроизвольно впились в собственные плечи.

Он устал? Надоела? Заподозрил?

Мысли метались, как летучие мыши в погребальной камере. Нет, если бы знал – её бы уже волокли в темницу. Или к палачу. Но что-то изменилось.

Она подошла к окну, впиваясь взглядом в ночь. Где-то там, в чернильной тьме, плелись нити заговора, который должен был вознести её сына.

Когда-то она мечтала о троне. Вытеснила из ложа фараона его законную супругу – ту самую Неферуру – «Прекрасную как солнце». Потом вычеркнула её из его мыслей.

А когда царица умерла, рожая дочь, Небет стала опорой скорбящему владыке. Через год умерла и девочка – и снова её объятия стали убежищем.

Она даже родила ему сына. Но в конечном счёте Небет поняла страшную правду: для фараона она навсегда останется наложницей.

Тогда возник новый план – холодный и безжалостный. Её пальцы сжали подоконник. Если нельзя стать царицей – её сын станет фараоном. А для этого… Для этого старый лев должен умереть. И его милый львёнок тоже.

Внизу, в саду, мелькнула тень. Или показалось? Небет отступила от окна, её лицо вновь стало бесстрастной маской. Завтра она примет фараона с улыбкой.

А сегодня…

Небет хлопнула в ладоши – и через мгновение перед ней возникла Таисит, её верная служанка. Девушка с каштановой кожей и большими, выразительными глазами, которые казались ещё глубже из-за её немоты. Она не могла говорить, но слышала прекрасно, а её преданность была безгранична.

Небет протянула ей маленький свиток папируса, туго скрученный и перевязанный чёрной нитью.

– Срочно передай моему сыну, – приказала она.

Служанка склонилась в почтительном поклоне, спрятала папирус в складках своего простого льняного платья и бесшумно скользнула за дверь, словно тень.

Оставшись одна, Небет подошла к ларцу у стены, открыла его и достала оттуда шаль чернее самой ночи – тонкую, почти невесомую, но скрывающую её фигуру так, что даже силуэт становился неразличим в темноте.

Она накинула её на плечи и вышла в сады гарема – место, где гуляли наложницы фараона, но сейчас, глубокой ночью, оно было пустынно.

Луна, скрытая облаками, не освещала дорогу, но Небет знала каждый поворот, каждый куст, каждую тропинку. Её босые ноги не издавали ни звука, а чёрная шаль сливалась с тьмой.

Она шла не просто так. Там, у старой сикоморы, что росла у самой стены, отделявшей гарем от внешних садов она будет ждать. Ждать своего сына.

***

Покои фараона тонули в мягком свете алебастровых светильников, наполняя воздух теплым золотистым сиянием. Тонкий дымок благовоний вился в воздухе, смешиваясь со сладковатым ароматом цветов, рассыпанных по ложу.

Аменемхет III, могучий владыка Двух Земель, возлежал на шёлковых подушках, его тело, обычно закованное в ритуальные одежды правителя, сейчас было расслаблено. Пальцы с золотыми кольцами, украшенными резными скарабеями, лениво скользили по талии юной наложницы, словно проверяя её на прочность.

Прибывшая из далекой Ливии в дар фараону, Аматерис, что означало «Дар моря», казалась созданной из самого света и мёда. Её кожа, темнее бронзы, но светлее эбенового дерева, отливала золотом в дрожащем свете ламп. Длинные, вьющиеся волосы, черные, как крылья ворона, были убраны лишь частично – несколько прядей вырывались из-под тонкой золотой сетки, украшенной крошечными лазуритовыми бусинами, и мягко ниспадали на её плечи.

Её глаза – большие, миндалевидные, цвета тёмного мёда – смотрели на фараона с почтительным любопытством, но без страха. Губы, полные и мягкие, как лепестки граната, были слегка приоткрыты, будто в немом вопросе.

На ней было лишь легкое одеяние из тончайшего льна, настолько прозрачное, что сквозь него угадывались плавные изгибы её тела – узкая талия, округлые бедра, высокие груди, украшенные лишь тонкой золотой цепочкой с подвеской в виде полумесяца – символа богини Хатхор, в чью честь её и преподнесли фараону.

Фараон наслаждался. Он был уставшим львом, позволившим себе отдых. Его мощное тело, обычно напряженное под тяжестью короны, сейчас было расслаблено. Широкие плечи, покрытые легкой сетью шрамов – свидетельств давних битв, – в этот момент не несли бремени власти. Даже его лицо, обычно застывшее в маске неприступного величия, сейчас казалось почти человеческим – в уголках глаз затаились морщинки, а губы, обычно плотно сжатые, сейчас были мягки.

Он не хотел слов. Не хотел шепота интриг, не хотел даже сладких речей любви. Только тишину и тепло.

Его пальцы скользнули вверх по позвоночнику наложницы, ощущая каждый позвонок, как бусины на нитке. Она вздрогнула, но не отпрянула – её учили принимать ласки владыки с достоинством.

Но в глубине его мыслей всё ещё прятался другой образ – Небет. Её глаза, слова, тело, которое знало каждое его желание ещё до того, как он сам его осознавал.

Завтра, – подумал он, закрывая глаза и погружаясь в аромат молодой кожи. Завтра он вернется к привычному вкусу. Но сегодня…

Сегодня он пробовал новый плод. И медленно, как истинный ценитель, наслаждался каждым его оттенком.

***

Тень Камоса отделилась от ночи, словно демон, вызванный заклинанием. Его глаза, холодные и острые, как лезвие кинжала, сверкнули в темноте, уловив очертания матери.

– Что случилось? – прошипел он, опуская голос до едва слышного шепота.

Небет повернулась к нему, её черная шаль колыхнулась, как крылья хищной птицы. Лунный свет, пробивающийся сквозь облака, скользнул по её лицу, высветив жесткие складки у рта и тень тревоги в глазах.

– Фараон сегодня не пришёл ко мне, – её голос был тише шелеста листьев над головой. – Может, пустяк… А может, и нет.

Она сделала шаг ближе, и её пальцы вцепились в руку сына с такой силой, будто она боялась, что ночь унесёт её последнюю надежду.

– Я должна убедить его построить храм в Буто. И сегодня я потеряла возможность.

Её ноздри дрогнули, в них ворвался резкий запах цветущего граната – сладкий, почти приторный.

– Нужна твоя помощь, сын мой.

Камос не дрогнул. Его лицо оставалось каменным, лишь губы слегка искривились в подобии улыбки.

– Говори, что мне сделать, матушка. Я всё исполню.

В его голосе не было ни капли сомнения. Только холодная готовность.

Где-то вдали прокричала сова, будто предупреждая о беде. Но они уже сделали свой выбор. Игра продолжалась. И ставки были выше, чем когда-либо.

***

Песок, ещё хранящий дневной жар, отливал серебром под светом полной луны. Ветер шевелил шатры из шкур антилоп, расставленные полукругом вокруг главного костра, в котором плясали языки пламени, взмывая к звёздам. Это был праздник Апедемака – львиноголового бога войны и плодородия, чей гнев мог испепелить врагов, а милость – даровать богатый урожай.

Танцоры, их тела, покрытые священными узорами, кружились в бешеном ритме барабанов. Краска, смешанная из охры, угля и козьего жира, украшала их кожу. Зигзаги, как следы змеи – символ мудрости и коварства, отпечатки лап леопарда на спинах – чтобы дух хищника вселился в воинов.

Женщины, облаченные в юбки из тонкой кожи, украшенные ракушками и медными бубенчиками, двигались плавно, словно змеи, их руки взмывали вверх, будто крылья священных ибисов. Мужчины, в набедренных повязках из шкур, с браслетами из слоновой кости, выбивали дробь ногами, поднимая тучи золотистой пыли.

На шкурах, разложенных вокруг костра, дымились яства. Мясо дикого кабана, запечённое в яме с раскаленными камнями – сочное, пропитанное дымом акации. Лепешки из проса, подрумяненные на углях. Финики, фаршированные козьим сыром – сладкие и соленые одновременно. Кувшины с пальмовым вином, густым и терпким, от которого в жилах разливался жар.

Воин по имени Джабал, высокий, с шрамами, пересекающими грудь как карта сражений, размахивал окровавленным топором, рассказывая о набеге на египетский караван. Его сестра, Нейла, с волосами, заплетенными в сотню мелких косичек, смеялась, разливая вино, но глаза её блестели хитро – она знала, что завтра снова будет жаждать крови врагов.

Но среди этого буйства огня и плясок, вождь Малкаэль сидел чуть в стороне, на грубой резной скамье, покрытой леопардовой шкурой. Его мощная фигура, украшенная лишь поясом из крокодиловой кожи и амулетом из львиного клыка, была неподвижна. Лишь глаза, жёлтые, как у хищника, следили за празднеством.

А на его коленях, прижавшись к отцу, сидела Амара – его дочь.

Единственное существо в этом мире, ради которого он был готов сжечь даже небо.

Её тонкие ручки обнимали его шею, а лицо, бледное даже в свете костра, светилось радостью. Она была одета в маленькое платьице из тончайшего египетского льна – добычи одного из набегов. В руках у неё была тряпичная кукла, сшитую из обрезков дорогих тканей.

– Папа, смотри! – прошептала она, указывая на танцоров.

Малкаэль улыбнулся. Не той ехидной усмешкой, что пугала врагов, а настоящей, теплой.

– Я смотрю, львица, – ответил он, гладя её по волосам, слишком жидким для её возраста.

Но в его сердце сжимался холодный комок. Она была слаба. Слишком слаба для пустыни. Слишком хрупкая для дочери вождя. И когда она закашлялась, прижимая куклу к груди, его пальцы непроизвольно сжались.

Праздник продолжался. И где-то, в нескольких днях пути, послание в руках гонца, стремительно приближалось к цели.

***

Первые лучи солнца, нежные и золотистые, коснулись лица Исидоры, заставив её медленно открыть глаза. Она повернулась к свету, и взгляд её сразу же упал на три лотоса, стоящие в небольшой алебастровой вазочке на подоконнике. Они всё ещё были прекрасны – их лепестки, чуть приоткрытые, будто замерли в тихом ожидании.

Принцесса улыбнулась, лёгкая, как утренний ветерок, и поднялась с ложа. Её босые ноги коснулись прохладного каменного пола, а тонкое льняное одеяние, белое, как первый снег в горах, мягко обвивало её стройный стан, струясь за ней, словно шлейф из тумана.

Она подошла к окну, вдохнула аромат цветов – всё ещё насыщенный, сладкий, с едва уловимой горчинкой – и закрыла глаза.

И воспоминания нахлынули… Свадьба Тахмуреса и Сешерибет.

Тот день был пышным, ослепительным, достойным наследника престола. Дворцы сияли золотом, гости пировали, жрецы возносили молитвы. Но в памяти Исидоры остался не шум празднества, не блеск драгоценностей, а ночной сад, где царили тишина и покой.

Там, в тени величественных сикомор и стройных пальм, куда не доносились звуки пира, она нашла его.

Хефрен.

Он стоял у той самой каменной скамейки, рядом с цветущими арками, окутанный мягким светом луны и тусклых факелов, чьи языки пламени едва доставали до этого укромного уголка.

Он был великолепен.

Его загорелая, мощная грудь украшена пекторалью с изображением Монту – бога войны, его покровителя. Золото священного символа переливалось в свете огня, подчеркивая каждый рельеф мускулов, каждую линию, выточенную годами тренировок и сражений.

Белоснежный схенти с вышивкой цвета лазурита облегал его бёдра, а среди узоров выделялись скарабеи – символы возрождения, словно повторяющие глубину его синих глаз.

На запястьях – массивные браслеты из бронзы и золота, простые, но благородные, как и сам их владелец.

Кожаные сандалии, потертые в походах, но всё ещё крепкие, говорили о том, что он готов в любой момент сорваться с места – в бой, в погоню, на край света.

Но сейчас он стоял неподвижно, его взгляд был прикован к ней, а в глазах – не воинственная ярость, а тихая, почти болезненная нежность.

Её платье, цвета Нила на рассвете, мягко зашелестело, словно прибой, набегающий на песок. Она знала – он не посмеет коснуться её. Благородство, честь, проклятое желание оберегать её даже от самого себя – все эти глупые цепи сковывали его.

Поэтому она сама подошла.

Её ладони легли на его грудь – не нежно, а властно, будто заявляя право там находиться. Кожа под её пальцами горела, будто раскалённая в полуденный зной пустыни. Она чувствовала, как под её прикосновением его сердце бьётся – бешено, неистово, как копыта нубийского скакуна, мчащегося через барханы.

Она приподняла подбородок. Янтарные глаза встретились с синими. Хефрен не сказал ни слова. Только наклонился, прижался лбом к её лбу.

Они замерли.

Дыхание смешалось – тёплое, неровное. Сердца выстукивали один и тот же безумный ритм. Вокруг будто перестало существовать всё – и дворец, и свадьба, и сам Египет. Были только он и она, а между ними – молчание, жарче любого признания.

Его руки не обнимали её. Они висели вдоль тела, сжатые в кулаки, будто он силой удерживал себя от того, чтобы схватить её и прижать к себе.

А она… Она хотела утонуть в его объятиях.

Хотела, чтобы его губы нашли её губы, чтобы этот ночной сад стал свидетелем не только их боли, но и их страсти.

Но сегодня им было даровано лишь это – тепло кожи и оглушающая тишина. И смиренное прикосновение лба ко лбу – как клятва, которую нельзя произнести вслух.

Исидора открыла глаза.

Лотосы всё так же благоухали, солнце поднималось выше, а сердце её сжималось от одного и того же вопроса:

– Сможет ли она прожить жизнь в дали от него?

Она медленно провела пальцем по лепестку, будто пытаясь сохранить этот миг, и отошла от окна.

День только начинался. А вместе с ним – и новые испытания.

***

Раннее утро разливалось золотом по мраморным ступеням дворца. Внизу, у главных ворот, уже кипела деятельность: конюхи в последний раз проверяли упряжь горячих нубийских скакунов, оруженосцы подавали хозяевам охотничьи копья с бронзовыми наконечниками, а псари с трудом сдерживали свору поджарых борзых, рвущихся в погоню.

Фараон Аменемхет III восседал на своём великолепном жеребце цвета красного золота. На нём был простой, но царственный наряд. Короткий схенти из тончайшего белого льна с золотой вышивкой по краю. Нагрудная пластина с изображением Гора, сверкающая на солнце. Простые кожаные сандалии, испещрённые дорожной пылью многих походов. На голове – синяя повязка с золотым уреем, а не тяжёлая корона

Его глаза, обычно непроницаемые, сегодня светились редкой живостью – охота была одной из немногих страстей, где он позволял себе быть просто человеком.

Рядом, на вороном коне, наследник Тахмурес проверял тетиву своего лука. Его охотничий наряд был практичен. Кожаный нагрудник, покрытый бронзовыми пластинами, схенти цвета пустыни, на запястьях – простые медные браслеты.

Камос расположился чуть поодаль, его тонкие пальцы нервно перебирали поводья. В отличие от других, он был облачен с подчеркнутой роскошью. Пурпурный плащ, закрепленный золотой пряжкой, искусно выделанный кожаный пояс с инкрустацией из лазурита и сандалии с серебряными застежками. Но взгляд его скользил по сторонам, будто искал что-то – или кого-то – в толпе слуг.

Хефрен стоял как воплощение воинской простоты. Грубый льняной схенти, выгоревший на солнце, грудь открыта, на ногах – походные сандалии, видавшие не одну кампанию. Его синие глаза внимательно осматривали окрестности – воинская привычка проверять территорию перед выездом.

Последними подъехали вельможи, среди которых старый Тебамон, главный казначей, в дорогом, но неудобном для охоты одеянии, молодой Пахери, сын номарха, щеголявший новым луком из чёрного дерева и Сеннефер, начальник царских складов, уже красный от утреннего солнца.

Фараон поднял руку – и караван тронулся. Впереди ехали загонщики с собаками, за ними – сам владыка с наследником, затем остальные.

Но каждый из них вез с собой не только оружие, но и тайные мысли. Фараон мечтал о простых радостях, Тахмурес думал, как поддержать Хефрена, Камос строил планы, а Хефрен…

Хефрен смотрел на удаляющиеся дворцовые стены и представлял, как где-то там, за резными решетками, она сейчас просыпается под лучами того же солнца.

Охота начиналась.

Караван охотников углубился в пойму Нила, где заросли папируса и акаций скрывали дичь. Воздух был наполнен криками птиц и треском веток под копытами коней.

Фараон первым заметил великолепного ибиса с алыми перьями – редкую добычу, считавшуюся знаком благосклонности Тота.

– Пусть лучший стрелок попытает счастья! – провозгласил владыка, жестом запрещая другим поднимать луки.

Камос тут же выдвинулся вперед. Его пурпурный плащ мягко колыхнулся, когда он соскользнул с коня. Лук из чёрного дерева уже был в его руках – изящный, смертоносный, украшенный серебряной инкрустацией в виде змей.

Он не спешил.

Пальцы с кольцами из электрума плавно натянули тетиву. Глаза сузились, высчитывая расстояние.

Выстрел.

Стрела с визгом рассекла воздух и вонзилась точно в основание птичьей шеи. Ибис рухнул в воду, даже не взмахнув крыльями.

– Искусный выстрел, сын мой! – фараон одобрительно кивнул.

Хефрен, стоявший рядом с Тахмуресом, лишь сжал губы. Он видел, как взгляд Камоса скользнул к дворцу на горизонте – будто этот выстрел был посланием не богам, а той, что осталась за стенами.

Слуги бросились доставать добычу.

А Камос, принимая поздравления, уже думал о следующей цели – куда более важной, чем птица…

***

Тень раскидистых тамариндов создавала прохладный шатер над пирующими. Слуги расстилали ковры и раскладывали подушки, пока другие подносили блюда с жареной дичью, финиками и тёплыми лепешками. Фараон возлежал на львиной шкуре, кубок с тёмным виноградным вином в руке. Его взгляд, томный от усталости и хмельного напитка, скользнул к Камосу, и он ленивым жестом подозвал его ближе.

Камос подошёл, склонился в почтительном поклоне и опустился у ног владыки, приняв позу преданного слуги.

– Великий владыка, позволь поделиться с тобой моим сном, – начал он, голос его звучал почтительно, но в глубине глаз мерцала уверенность. – Мне кажется, он важен. Ведь сны посылают нам сами боги.

Фараон, чтивший волю небожителей, слегка наклонил голову, давая знак продолжать.

И Камос, искусно подбирая слова, развернул перед ним видение, достойное священного папируса:

– Ты стоял в образе Осириса у стен его великого храма в Абидосе. Твои руки были воздеты к небу, а уста шептали молитвы, от которых дрожала земля. И тогда… воды Нила поднялись вокруг тебя, омыли трижды по десять раз, и ты, о владыка, переродился – став ещё могущественнее, чем прежде.

Фараон замер, его пальцы сжали кубок чуть крепче.

– А затем… – Камос сделал паузу, словно сам был поражен собственным рассказом, – с небес спустился золотой Ибис, сияющий, как само солнце. В клюве он держал папирус, на котором был изображен храм такой ослепительной красоты, что даже пирамиды померкли бы перед ним. И стоял этот храм…

Он выдержал драматическую паузу.

– …в Буто.

Тишина повисла между ними, нарушаемая лишь шелестом листьев и отдаленным плеском Нила.

Фараон медленно отпил вина, его взгляд стал задумчивым.

– Странный сон… – пробормотал он, но в голосе уже звучало любопытство, смешанное с суеверным трепетом.

Камос склонил голову, скрывая улыбку. Рыбка клюнула. Теперь оставалось только ждать, пока фараон сам поверит, что это была воля богов.

Круг пирующих охотников постепенно сомкнулся вокруг фараона. Вино лилось рекой, смех и разговоры наполняли воздух, но, когда владыка заговорил, все сразу умолкли.

Фараон повернулся к наследнику, его голос прозвучал четко, без тени сомнения:

– Вечером я хочу устроить смотр всех войск, что сейчас несут службу в столице и ждут новых назначений. Подготовь свой отряд.

Его взгляд скользнул к Хефрену, стоявшему чуть позади Тахмуреса. Тот молча склонил голову, но в его синих глазах мелькнуло понимание – этот смотр не просто формальность.

– Твоя воля будет исполнена, великий владыка, – ответил наследник, слегка наклонившись в знак покорности.

Фараон кивнул, но затем задумался, его пальцы медленно провели по краю кубка.

– Но сначала… я посещу храм Амона, – произнес он уже тише, словно размышляя вслух.

Эти слова заставили Камоса едва заметно напрячься.

Храм Амона. Значит, фараон действительно намерен вопросить жрецов о значении сна.

Камос опустил глаза, чтобы скрыть торжествующую улыбку, едва не сорвавшуюся с его губ. Всё шло по плану.

Мать была права. Фараон, такой благочестивый, такой верящий в знамения, не мог проигнорировать вещий сон – особенно когда он касался его собственного величия.

Теперь оставалось только ждать, когда жрецы подтвердят то, что Камос уже знал. Храм Тота должен быть построен в Буто. А Абидоский храм ждёт Фараона с дарами.

Камос скромно потупил взгляд, поднося кубок к губам, будто просто наслаждаясь вином. Игра продолжалась.

ГЛАВА 7

Плац перед казармами «Стрел Монту» кипел деятельностью. Солнце, склоняясь к закату, бросало длинные тени от стройных фигур воинов, которые, как хорошо отлаженный механизм, выполняли последние приготовления перед смотром.

Хефрен стоял в центре, его голос, резкий и четкий, раздавался над площадью:

– Стрелы в колчаны! Нагрудники начистить до блеска! Кто явится с тупым клинком – будет чистить конюшни до следующего полнолуния!

Его синие глаза, холодные и оценивающие, скользили по рядам, отмечая малейшие недочеты. Воины двигались быстро, без лишних слов – каждый знал своё дело. Доспехи – начищены до зеркального блеска. Колчаны – пересчитаны, стрелы выровнены. Сандалии – перетянуты новыми ремнями.

Даже ветер, казалось, подчинялся дисциплине, лишь слегка шевеля гривы коней.

Тахмурес стоял чуть в стороне, облокотившись на стену. Его лицо оставалось невозмутимым, но в глубине карих глаз читалось пристальное внимание. Он наблюдал за воинами и Хефреном, и был доволен тем, что видел.

И пока наследник не отводил взора от своих верных воинов, великий фараон испепелял тяжёлым взглядом жреца Амона, но Хорхепери стоял неподвижно, словно изваяние самого бога.

Его внешность внушала благоговейный трепет. Высокий, почти неестественно худой стан, облаченный в платье из тончайшего белого льна, ниспадающее строгими складками. На лысой голове – ритуальная синяя повязка с золотым изображением солнечного диска. Лицо, покрытое священными татуировками в виде иероглифов, повествующих о его посвящении. Длинные пальцы, украшенные перстнями с сердоликовыми печатями, медленно перебирали связку амулетов у пояса.

Фараон, стоявший перед ним, изложил сон Камоса и теперь ждал.

Но Хорхепери не спешил.

Его глаза – странного, почти прозрачного серого цвета, будто лишенные пигмента – изучали владыку без тени страха. Казалось, он смотрел сквозь фараона, в какую-то недоступную другим реальность.

– Осирис… воды Нила… золотой Ибис… – наконец заговорил он, и голос его звучал как скрип древних храмовых врат. – Буто…

Он сделал паузу, намеренно затягивая момент.

Фараон напрягся.

– Говори яснее, служитель Амона. Боги послали этот сон моему сыну не просто так.

Хорхепери медленно поднял руку, и цепь золотых амулетов мягко звякнула.

Голос жреца звучал мерно, словно ритуальный гимн, наполняя храмовый двор торжественной тяжестью предсказания. Его бледные глаза, лишённые привычной египетской темноты, сверкали внутренним светом – то ли истинного озарения, то ли искусно разыгранной убежденности.