Бронзовый крест, золотая печать

Для начала мне нужно выяснить лишь одну маленькую вещь. Узнать только одно – а был ли кладик на самом деле? Это соображение живо подняло меня на ноги, и усадило за компьютер. Выйдя в поисковую систему, я задал поиск по следующим ключевым словам: Киндякова Екатерина, Перси-Френч. И вскоре возникшая на экране заметочка «Сибирская сага» целиком завладела моим вниманием. В ней было написано: «Сотруднице дома-музея И. А. Гончарова удалось собрать весьма интересные данные… А далее шёл крайне любопытный текст. «Смешение ирландской, польской и русской крови не прошло даром: в далёкой российской провинции родилась сильнейшая личность. Смелая, решительная, великолепная наездница и азартная охотница. Отец Екатерины, английский дипломат Роберт Перси-Френч, сокрушался, что дочь не выходит замуж. Сам же писал, что равных ей по богатству и уму в Симбирске просто нет, что её достоин некто столь же выдающийся, такой же «белый дрозд», как и она сама. Девушка получившая классическое английское воспитание и образование благодаря привезённой из Англии гувернантке Дженни Томкинс, так и не нашла себе пару. Всю себя она отдала семи поместьям, унаследованным от матери и тётки. Она закупала сельскохозяйственную технику, удобрения, выписывала из-за границы отборные семена и, разумеется, довольно быстро сделала своё хозяйство сверхрентабельным. Одновременно Екатерина Максимилиановна занималась благотворительностью, возглавила симбирский Красный Крест, в годы Первой мировой поставляла в госпитали кровати, медицинское оборудование, медикаменты, и даже книги для выздоравливающих бойцов…

Трагический перелом в жизни, как всей страны, так и конкретной симбирской дворянки произошёл в 1917 году. Вернувшись из Петрограда, она обнаружила в родных местах полный разгром и разорение: скот зарезан, дома сожжены, золотой сервиз на 400 персон разбит, коллекция миниатюр исчезла. Уцелело лишь то, что хранилось в городском доме Киндяковых, на улице Московской. Саму английскую подданную, каковой была Перси-Френч, в ноябре 1918 года арестовали. Ни в симбирской тюрьме, ни в московской Бутырке Екатерине Максимилиановне не было предъявлено ни одного обвинения, однако два с половиной месяца она провела в тюрьмах, словно в аду. А затем была выставлена на улицу без какого-либо объяснения, и ей повезло быть узнанной коллегами по международному Красному Кресту, которые приютили замерзавшую на московских улицах аристократку. Дорога в Симбирские имения была для неё фактически закрыта, и в завещанном ей отцом замке Монивей её не очень-то ждали (кузина Розамунд уже привыкла к роли хозяйки). Поэтому Екатерина Перси-Френч отправилась в Манчжурию, в самое дешёвое пристанище русских эмигрантов – город Харбин, где встретила много знакомых дворян. Там она и умерла 1 января 1938 года. По её пожеланию в последний путь католичку крещёную именем Кэтлин Эмилия Александра, провожали ксендз и православный священник. Похоронена она в мавзолее при замке Монивей».

Заметка закончилась, но я тут же принялся перечитывать её повторно. Было понятно, что возвратиться из революционного Петрограда наша графиня в загородное поместье могла лишь на короткое время, поскольку в нём был полный разор и запустение. Получалось так, что с одной стороны она считалась весьма состоятельной женщиной (один позолоченный сервиз чего стоил!), а с другой, в какой-то момент истории она оказалась буквально без гроша в кармане. Поэтому что-то такое спрятать она просто не имела возможности. Что ж, история для нашей страны довольно типичная. А для нашей героини, как женщины одинокой и довольно пожилой, такой поворот судьбы был вообще настоящей катастрофой. Ещё вчера она владела семью поместьями, за свой счёт строила школы, лечила больных и раненых, а сегодня ей не на что было купить миску картофельной похлёбки!

Никаких сомнений у меня не осталось. После 17-го года наша Екатерина была бедна, как церковная мышь, а все её семейные ценности и авуары были либо уничтожены огнём революции, либо попросту расхищены. И что-либо припрятать на чёрный день ей, по стечению жизненных обстоятельств, было совершенно невозможно. Поэтому вопрос о каких-то там кладах можно было считать закрытым окончательно. И все эпистолярные хлопоты Павла тут же показались мне никому не нужным ребячеством. Ну, ведь, естественно, о чём чаще всего мечтает начинающий корреспондент? Да, разумеется, о том, как бы побыстрее прославиться, завоевать определённый авторитет в массах! А как можно прославиться в провинции? Да очень просто! Присочинить этакий залихватский кладоискательский детектив с продолжением в нескольких воскресных номерах газеты. В качестве действующих лиц можно взять какую-нибудь местную историческую знаменитость, о которой все в округе так или иначе слышали хотя бы краем уха. В данном конкретном случае именно госпожа Перси-Френч подходила на данную роль идеально. А в качестве приглашённого гостя можно заманить приезжего кладоискателя из самой Москвы. И пиши себе о ходе поисков хоть неделю, хоть целый месяц. Но нужно ли лично мне заниматься подобной историей с неясными перспективами?

В моей душе постепенно сформировалась твёрдая уверенность в том, что я больше никогда в жизни не вспомню о скончавшейся в далёком Шанхае беженки из чуть менее далёкого Симбирска. Я ошибался. Казалось бы, давно забытая история каким-то чудом вдруг очень скоро восстала из небытия и понесла меня по таким городам и весям, о которых я не мог ранее и помыслить. Но в тот вечер я совершенно не подозревал о надвигающихся событиях, поэтому лёг спать, напрочь выбросив из головы и племянника Михаила и его, по всей видимости, высосанную из пальца историю.

Глава вторая.

Первый поход на Сызрань

Однако, как это часто случается с излишне романтическими особами, уже на следующее утро меня начала грызть совесть. Поначалу не сильно, но всё же довольно чувствительно. Хотя я был уверен в том, что полностью разоблачил хитрую уловку Паши Зацаринного, но в то же время прекрасно понимал, что в его действиях не было однозначно злого умысла. Ему ведь наверняка просто не терпелось самому поскорее разобраться со столь удивительной историей, в которой участвовала столь нерядовая женщина! В конце концов, после получаса метаний и колебаний я решил написать ему вежливое письмо, в котором постарался бы спустить наши дальнейшие отношения на «тормозах». Усевшись за компьютер, я принялся копаться в разбросанных по столу листочках бумаги в поисках записанного вчера вечером электронного адреса Зацаринного. Отыскав его, я включил монитор, на котором тут же возникла вчерашняя статья. Машинально пробежав её глазами, я словно нарочно зацепился за строчку расположенную прямо в центре экрана. А фраза эта была такая: «Вернувшись из Петрограда, она обнаружила разгром и разорение: скот зарезан, дома сожжены, золотой сервиз на 400 персон разбит, а коллекция миниатюр исчезла».

Сведения о том, что именно было разбито, сожжено и разгромлено меня не взволновали, но вот окончание предложения невольно заставило слегка задуматься, если не насторожиться. Исчезла коллекция каких-то миниатюр! Каких именно? Сам по себе факт был заурядный, в те безумные годы так и вообще – едва ли не регулярный. В дни бесславного крушения столь обширной империи, каковой, несомненно, была Российская, каждый день, да что там день, каждую минуту терялась бесценная коллекция, сгорало поместье или вдребезги расколачивался сервиз аж на четыреста персон! Но в данном, конкретном случае некий слабый росток надежды, словно бы пробившийся на поле одинокий листочек редиски, указывал на то, что с наследством графини всё же есть некая неясность и требуется незамедлительно уточнить некоторые моменты.

Поэтому второе моё письмо Павлу было хоть и коротким, но предельно конкретным. В нём я просил его уточнить, что именно его информатор имел в виду под тем мифическим кладом, который тот чаял отыскать на территории заброшенной усадьбы? Ответ на мой запрос пришел тем же вечером. Журналист честно признался, что не знает, что именно имел в виду пенсионер из Вельяминовки, но полагает, что есть всего два приемлемых варианта. Вот его собственные слова, сохранившиеся для истории в электронной памяти моего компьютера.

– На самом деле есть только два «объекта», которые могут явиться предметом дальнейших поисков. Известно доподлинно, что Екатерина даже в зрелые годы была не только прекрасной наездницей, за которой редко кто мог угнаться, но и страстной охотницей. И свою охотничью страсть она подкрепляла, так сказать, материально. В её конюшне содержалось не менее двадцати чистопородных скакунов, а коллекции охотничьего оружия мог бы позавидовать любой мужчина. Кое-что именно об этой коллекции мне удалось узнать из сохранившегося письма поручика Заславского своему дяде – помещику Ионе Трунову. В нём он упоминает не менее чем о двух дюжинах разнообразных гладкоствольных, нарезных ружей и карабинов, хранившихся у Перси-Френч в специальной комнате, примыкавшей к спальне. Среди них он особо выделяет немецкие и итальянские образцы. Ещё им упомянуто наличие множества кинжалов, ножей и даже сделанных на заказ в Швейцарии двуствольных пистолетов.

Второй страстью графини было коллекционирование старинной бронзы, как сказали бы сейчас – малых литьевых форм. Сколько подобных безделушек хранилось в её Вельяминовском имении, не знаю, но подозреваю, что не менее сотни. Она несколько раз выезжала на художественные аукционы в Москве, Петрограде, Цюрихе и Лондоне. Так что сотню покупок точно сделала. Можно сделать предположение о том, что какая-то из этих двух коллекций таится в окрестностях бывшей усадьбы. А может быть и обе сразу…»

Что ж, ответ был предельно ясен и понятен. Нужно было лишь провести его анализ и окончательно решить главный для себя вопрос – начать заниматься ли поисками, либо плюнуть и забыть. Для удобства обдумывания столь непростой проблемы я отправился на кухню и принялся готовить себе завтрак. Поглощая своё незамысловатое кушанье, я поневоле обратил внимание на лежащий передо мной столовый нож. Нож у меня был старый, очень старый. С деревянной рукояткой, потемневшим от времени и даже кое-где изъязвлённым лезвием. По семейным преданиям его купил отец, будучи на отдыхе в Минводах. Случилось это в 1966 году. Прошло всего сорок лет и, несмотря на то, что этот предмет кухонного обихода находился в достаточно заботливых руках, он представляет теперь жалкое зрелище. Понятно, что будь под Сызранью спрятана коллекция оружия, то от неё к настоящему времени остались бы рожки да ножки. Само собой, девяносто лет в земле, без специально наложенной смазки…, без соответствующей упаковки. Прятали, небось второпях, самое лучшее, если наскоро замотали стволы в какую-нибудь дерюжку…

Стало очевидно, что с коллекцией раритетных ружей, пролежавших в земле столько лет можно однозначно проститься. Но вот бронзовое литьё…, несколько иное дело, совсем другой коленкор. Вон, всевозможные бронзовые штучки даже в скифских захоронениях уцелели и теперь украшают не один музей мира! Так что, если говорить всерьёз, то результативно поохотиться можно только на графскую бронзу. Вот только как бы надёжно удостовериться в том, что «пропавшие миниатюры» из статьи «Сибирская сага» и есть те самые бронзовые фигурки, на которые прозрачно намекал Зацаринный? По идее следовало срочно направить уточняющий запрос в Сызрань, но нужно было собираться на работу и данное действо поневоле пришлось перенести на вечер.

Но и вечер в тот день не задался. По распорядку моя смена должна была закончиться в шесть, но именно под конец работы пришла большая поставка всяческой парфюмерии. Представляете себе сотни всяких помад, тушей, карандашей, и прочих «мордокрасок» и все разных артикулов и стоимости, короче – тотальный завал. Провозился до десяти и домой попал только в половине одиннадцатого голодный и злой как чёрт. Поэтому все прочие мысли отступили перед примитивным удовлетворением самых элементарных человеческих потребностей. Только утром я вспомнил о своём намерении и буквально на минутку присел за компьютер. Вопрос Паше задал с некоторым подвохом. Спросил, допускает ли мой сызранский собеседник вероятность того, что его информатор под кладом подразумевал именно бронзовые безделушки из коллекции графини. Решил, что этим вопросом мягко подтолкну его на повторную встречу с ветераном.

Прошло три, четыре, пять дней. Почты не было, и постепенно история симбирской графини стала забываться. Навалились другие заботы, поступили новые сообщения о драгоценных находках и потерях. Только дней через десять или двенадцать Павел Зацаринный разразился целым сочинением, едва ли не на двух листах. Написал о том, что ездил-таки в Трубечино, где на самом деле проживает господин Дятлов. Практически полностью привёл и разговор с ним. Но сильно в нашем расследовании он точно не продвинулся. Старик выражался крайне осторожно, ни в какую не желая выдавать того места, где предполагалось захоронение. Подтвердить, что спрятана именно «бронзовая» коллекция он тоже не смог. Но случайно или намеренно упомянул о том, что данное место было видно из окна местной школы. Так и сказал: – И представить себе не мог, что именно мне откроется столь удивительная тайна!

– Что-то затянулся наш роман по переписке, – размышлял я, направляясь поутру к автобусной остановке. Нет движения ни вперёд, ни назад. Естественно, старикан молчит, поскольку надеется с помощью клада поправить свои материальные дела. Однако вроде как намекает, что готов поделиться какой-то частью найденного. Ведь не думает же он попросту забрать вожделенный план у корреспондента и, сделав ему ручкой, скрыться в окрестных кустиках? Хотя в нашу безумную эпоху возможно и не такое. И вообще как-то всё в этом деле зыбко и неопределённо.

В тот день, при малейшей передышке в работе я устраивался за столом в офисе приёмочной и корпел над составлением плана дальнейших действий. Все труды мои в итоге вылились небольшой список с вопросами и ответами. Дословно его я уже не припомню, но кое-какие тезисы сохранились.

– Зачем Дятлову понадобилась схема усадьбы? Вероятно только для того, чтобы самому определиться с той точкой, где следует копать. Значит, там было строение такого рода, что его местоположение было обязательно отмечено на плане. Вся беда в том, что всяких зданий и сооружений там могло быть довольно много.

– Только когда установлено: а) местонахождение самой усадьбы. б) местонахождение того объекта, возле которого или в котором спрятана коллекция, можно выезжать на поиски. На худой конец, если не удастся выяснить приблизительное место захоронения клада, то придётся прочесать всю территорию усадьбы. Интересно бы самому выяснить, насколько велика ли она по площади? Значит, как не крути, и мне совершенно необходимо иметь план застройки.

– Если же его невозможно отыскать в архиве, то…, может быть сделать его самому! Выехать на местность, сориентироваться по сторонам света, промерить расстояния между…, а собственно, между чем? Хорошо, если там что-то осталось от старых построек, а если нет? От каменных сооружений должен был сохраниться хотя бы фундамент. Но если все постройки были деревянными, то вряд ли от них что-либо осталось. Хотя, чёрт его знает, практики у меня в данном вопросе нет никакой. Впрочем, особого выбора у меня и нет. Если не удастся обзавестись относительно точным планом усадьбы Перси-Френч, то нужно закругляться и больше не морочить себе голову.

С этими мыслями я вернулся домой и без промедления отослал Павлу письмо, в котором предлагал ему составить требуемый план действий самому. Ответ пришёл неожиданно быстро, видимо мой корреспондент как раз сидел за компьютером. Слова тот подбирал осторожно, но смысл его послания был вполне очевиден. Павел честно признавался, что не имеет ни малейшего понятия о том, как и, главное, где именно данный план следует снимать. Ведь о точном местоположении усадьбы он, по его собственным словам, имел самое смутное представление. В заключение своего послания Зацаринный всё же приглашал меня в Сызрань, выражая надежду на то, что решить нашу проблему можно лишь совместными усилиями. Кроме формального приглашения мой корреспондент твёрдо обещал устроить на ночлег в недорогой гостинице с завтраком и ужином.

Теперь предстояло решать, как быть с Воркуновым. Лето уже началось, и не занятого учёбой преподавателя вполне можно было бы пригласить с собой. Во-первых, вдвоём работать на местности куда как сподручнее, а во-вторых, всё же это его родственник заварил сию кашу, а не мой. Следовательно, ему и следовало играть первую скрипку в нашем дуэте. Хотя обычно Воркунов надолго уезжать из Москвы не любил, моё предложение о совместных действиях он поддержал. Причём не просто поддержал, а с энтузиазмом. Мы с ним пару раз даже встречались, обсуждая разные аспекты предстоящей поездки и возможной тактики поисков и наконец, настал день отъезда. По обоюдной договоренности билеты на поезд покупал Михаил, я же взял на себя хлопоты по подготовке поисковой аппаратуры, и прочего снаряжения, которое должно было помочь нам восстановить топографию давно исчезнувшей усадьбы. Ближе ко второй половине дня мой приятель позвонил и с гордостью заявил, что билеты у него в кармане и завтра в три двадцать пополудни мы встречаемся на Казанском вокзале. Я машинально поинтересовался номером поезда, на котором нам предстоит ехать в Сызрань.

– Поезд №66, – бодро отрапортовал он, плацкартный вагон №6, места 66 и 65!

Только повесив трубку, я сообразил, что такое чрезмерное обилие шестёрок ничего хорошего нашему предприятию не сулит изначально. Человек я не суеверный, но всё же согласитесь, два раза по 666 – небольшой перебор. В памяти ещё не изгладились столь же неприятные приметы перед предыдущей экспедицией, Да две «дьявольские» цифры, конечно же, навевали грустные мысли, но отступать было поздно

Было около девяти утра, когда мы, обременённые увесистым багажом, спустились на низкий перрон вокзала Сызрани. По договоренности Павел должен был встречать нас прямо у вагона, но мы топтались около собирающегося отчалить в дальнейший путь поезда минут десять, а к нам всё никто не подходил. Только две разбитные торговки солёной рыбой описывали вокруг нас сужающиеся круги, надеясь сбыть свой залежавшийся товар.

– Пойдем, что ли в здание вокзала, – предложил Михаил, – а то как-то здесь прохладненько. Погода и в самом деле несколько отличалась от московской. Если у нас вовсю палило солнце и днём доходило до пятнадцати, то здесь небо было плотно затянуто низкими тучками. И вроде даже как нечто такое мокрое сыпалось сверху на наши обнажённые головы. Мы подхватили свои вещички и потащились в ту же сторону, в которую перед этим ушла большая часть прибывших пассажиров. Но до вокзала мы так и не дошли. Внезапно перед нами как из-под земли выросло двое насупленных мужчин, одетых в весьма похожие кожаные куртки. Тот, что повыше представлял собой хорошо узнаваемый тип всеобщего любимца, кутилу и баловня судьбы. Крупное, что называется, породистое лицо его заранее имело такое выражение, какое обычно бывает у тамады, готовящегося произнести очередной тост.

Эта парочка двигалась чётко нам наперерез, и сразу стало понятно, что кто-то из двоих и есть тот самый племянник моего приятеля, к которому мы ехали. Я было решил, что тот улыбчивый здоровяк он и есть, (уж больно внешность была колоритная) но оказалось, что я ошибался. Второй молодой человек, который ростом был чуть ниже меня, неуловимым движением обогнал своего спутника и, вытягивая вперёд руку, направился прямо к Михаилу.

– Михаил Александрович, здравствуйте, – произнёс он довольно-таки низким голосом, – от всей души приветствую вас на сызранской землице!

От удивления мой друг даже выронил свою любимую зелёную сумку, которая от удара об асфальт громко забренчала.

– Откуда…, – неуверенно пробормотал он, – непроизвольно отвечая встречным движением руки.

– Так мне тётушка…, ну-у супруга ваша, в прошлом году прислала ваше совместное фото. Вы там стоите около какого-то покосившегося домика…

– Точно, на нашей даче снималось, – мигом перебил его слегка насупившийся Михаил, – вот как раз он и снимал. Он подтолкнул меня вперёд и представил, – а вот и тот самый Александр Григорьевич, с которым вы…, ты переписывался.

Мы энергично пожали друг другу руки, и сызранский корреспондент представил нам своего спутника. Звали того Алексей Говоров и был он, как я понял, давним приятелем Паши. Переговариваясь о всяческих несущественных мелочах, мы прошли мимо здания вокзала и вскоре вышли на площадь, густо застроенную разнокалиберными палатками. Только тут стала понятна цель, которую преследовал наш сызранец, приглашая в компанию ещё одного участника. Алексей без промедления повёл нас к светлой Ладе-Самаре, и открыл багажник, как бы предлагая сложить в него наши пожитки.

– В гостиницу поедем, – поинтересовался он, усаживаясь на водительское сиденье, – или, может, сразу прокатимся до предпологаемого места поисков?

– Поедем лучше к усадьбе, – попросил я. В гостиницу-то мы всегда успеем, а тратить самое продуктивное утреннее время на разъезды по городу не слишком рационально.

Все прочие дружно закивали головами, как бы подтверждая мою правоту, и машина тут же сорвалась с места. Теперь обязанности гида взял на себя Зацаринный. Поворачивая голову то направо, то налево он кратко рассказывал нам о местных достопримечательностях. Но говорил он столь заунывным голосом, что я невольно заскучал, и принялся просто смотреть в окно на спешащих по делам и глубоко погружённых в обыденные заботы обывателей.

– Как странно, – размышлял я, автоматически провожая глазами прогуливающихся по тротуарам одиноких брюнеток и блондинок, – кто-то на работу торопится, кто-то на учёбу спешит, а мы нет. Только подумать, четверо здоровых лбов в наше-то просвещенное время едут не куда-нибудь, а клад дореволюционной графини искать! Просто уму непостижимо! Скажи кому – хохоту не оберёшься.

Очнулся я от своих дум только тогда, когда наша машина сбавила ход и свернула на просёлок.

– Обратите внимание на ручей, который мы сейчас переедем, – вновь зазвучал голос Павла. Очень примечательный ручеек, между прочим. Недавно здесь археологи отыскали весьма крупные кости мамонта, а за год до этого, один местный дедок откопал череп древнего носорога!

– Неужели настоящего носорога? – удивился Михаил. Никогда бы не подумал, что они здесь водились.

– Они раньше много где обитали, – поддержал беседу и Алексей, – да только все погибли от какой-то катастрофы 12.000 лет назад. Правда, я в газете об этом читал!

Справа от дороги показались невысокие домики, и пришлось ещё больше сбросить скорость, поскольку через дорогу переходило стадо коров. «Лада» ползла вперёд так тихо, что нас скоро нагнали две пёстро одетые цыганки. Та, которая была несколько моложе своей спутницы, нагнулась к открытому окну и обратилась к Алексею.

– Эй, красивый, позолоти ручку, – игриво стрельнула она глазами. Счастлив будешь, сто лет проживёшь безбедно! А жену себе найдёшь – истинную красавицу!

Лично я цыган недолюбливаю, могу признаться честно и стараюсь никогда с ними не заговаривать. В отличие от меня, Алексей повёл себя достаточно сдержанно. Может быть, причиной было то, что коровы всё ещё мешали проезду.

– На, держи, – протянул он женщине десятку, – только подскажи, где тут старая школа?

– Да вон же она, – взмахнула цыганка рукой, – на пригорке стоит. Известкой побелена…, – добавила она, нагибаясь ниже и внимательно осматривая нас внимательным взглядом.

– Какие-то вы все невесёлые, – незамедлительно прокомментировала она увиденное, – никак на лихое дело собрались, а?

Гробовое молчание было ей ответом. К счастью, последняя животинка как раз в эту секунду преодолела поросший весенней зеленью кювет, освобождая дорогу для проезда. Так что наш водитель торопливо втолкнул в растопыренные пальцы попрошайки ещё одну купюру и энергично нажал на газ.

                                                 ***

Мы проехали ещё метров четыреста, после чего Алексей выключил мотор и припарковался в тени мощного тополя. Строго слева от нас возвышался пологий холм, на вершине которого располагалось приземистое кирпичное здание с железной крышей.

– Собственно говоря, – подал голос Павел, – перед нами как раз та самая школа, которая была построена графиней за четыре года до революции.

– Наверное, всё-таки не она сама трудилась, а на её деньги возводили, – поспешил уточнить Михаил, любящий во всём определённость. Так, что, давайте разомнём ноги и взглянем на столь примечательное строение!

Возражений не последовало и через несколько секунд мы гуськом поднимались по одной из тропинок, ведущей к вершине холмика. Вблизи школа не производила такого внушительного впечатления, как издали. Выщербленный кирпич, потемневшие от времени оконные рамы, потрескавшаяся дверь. Было понятно без слов, что те люди, которые должны были все послереволюционные годы присматривать за строением, делали свою работу с большой неохотой.