Стеклянный Дворец

Призыв Слейдена не нашел ответа, добровольцы не вызвались. Королевский взгляд, знак благосклонности, которого когда-то так страстно добивались, безответно скользнул над головами придворных. Тибо бесстрастно наблюдал, как самые преданные слуги отворачиваются, смущенно теребя золотые перевязи цало[24], обозначающие их ранг.

Вот так и меркнет власть: в момент предельной реальности, между угасанием одной иллюзии величия и заменой на следующую, в одно мгновение, когда мир вырывается из оков мечтаний и оказывается опутан многообразием путей выживания и самосохранения.

– Не имеет значения, кто пойдет, а кто нет, – произнес король. И обратился к Слейдену: – Но вы обязаны сопровождать нас, Слейден, как старый друг.

– Сожалею, но это невозможно, Ваше Величество, – ответил Слейден. – Мои обязанности удерживают меня здесь.

Королева, стоявшая позади кресла короля, метнула на мужа один из своих суровых взглядов. Ему легко выражать тут свои тонкие чувства, но она вообще-то на восьмом месяце беременности, и вдобавок у нее на руках еще капризный ребенок, которого мучают колики. Как она сможет обойтись без слуг и помощников? Кто успокоит Вторую принцессу, когда с той случится очередной припадок? Глаза внимательно изучали придворных и остановились на Долли, которая сидела на пятках и плела веночек из стеблей травы.

Долли подняла глаза и увидела устремленный на нее с балкона взгляд королевы. Она вскрикнула и выронила венок. Что-то случилось? Принцесса плачет? Она вскочила на ноги и бросилась к павильону, а следом за ней Эвелин, Августа и еще несколько девушек.

Слейден с облегчением выдохнул, когда девочки подбежали к лестнице, ведущей в павильон. Наконец-то есть добровольцы!

– Итак, вы идете? – на всякий случай уточнил он.

Девочки изумленно застыли; Эвелин улыбнулась, а Августа принялась хохотать. Конечно, они идут – они же сироты, им единственным во дворце некуда податься, ни семей, ни средств к существованию. Что еще им остается, кроме как последовать за королем и королевой?

Слейден еще раз оглядел придворных и челядь. Больше никто из присутствующих не согласится сопровождать короля? Один-единственный дрожащий голос ответил утвердительно. Он принадлежал чиновнику преклонных лет, Падеину Вону. Он пойдет, если можно взять с собой сына.

– Сколько осталось времени?

Слейден посмотрел на часы:

– Десять минут.

Всего десять минут.

Король повел Слейдена в павильон, отпер дверь. Клин света прорезал темноту комнаты, воспламенив мерцающие светлячки золотых бликов. Самые богатые на свете месторождения драгоценных камней находились в Бирме, и множество великолепных самоцветов были переданы во владение королевской семье. Король медленно провел ладонью по инкрустированному ларцу, в котором хранилась самая большая драгоценность, перстень Нгамаук, увенчанный самым большим и самым ценным рубином, когда-либо добытым в шахтах Бирмы. Предшественники Тибо коллекционировали драгоценные камни и ювелирные изделия из прихоти, ради развлечения. А теперь этим безделушкам суждено обеспечить существование его самого и семьи в изгнании.

– Полковник Слейден, как все это будут перевозить?

Слейден торопливо посоветовался с подчиненными. Все будет в целости и сохранности, заверил он короля. Сокровища под охраной доставят на королевское судно. Но сейчас пора трогаться в путь, почетный караул ждет.

Король, в сопровождении королевы Супаялат и ее матери, вышел из павильона. На полдороге королева обернулась. Принцессы с прислужницами следовали за ней на расстоянии нескольких шагов. Девушки тащили свое имущество в узлах и ящиках. У некоторых в волосы были вплетены цветы, кое-кто надел самые яркие наряды. Долли шла рядом с Эвелин, которая несла на бедре Вторую принцессу. Девочки хихикали, не обращая внимания на всеобщее напряжение, как будто собрались на какой-то праздник.

Процессия медленно прошествовала по длинным коридорам дворца, через зеркальный Зал Приемов, мимо почетного караула с винтовками на плечах, под приветственный салют английских офицеров.

У восточных ворот ждали две повозки. Обычные телеги, йетас, именно такие чаще всего попадаются на улицах Мандалая. На первую водрузили церемониальный балдахин. Вступая под его покров, король заметил, что балдахин поддерживают семь шестов – число, приличествующее сановнику, – а не девять, положенные правителю.

Он помедлил, переводя дыхание. Итак, сладкоречивые обходительные полковники все же отомстили, провернув напоследок нож победителя в ране. В последней встрече с бывшими подданными он будет публично унижен, как нашкодивший школьник. Слейден рассчитал правильно: из всех оскорблений, которые мог вообразить Тибо, это было самым болезненным, самым вопиющим.

Запряженные волами повозки были невелики, в них не хватило места для прислужниц. Девушки пошли пешком – жалкая процессия из восемнадцати празднично одетых сирот, волокущих на себе узлы и коробки.

По обе стороны от повозок и вереницы девушек следовали строем несколько сотен британских солдат. Вооруженных до зубов, готовых к бою. Жители Мандалая не собирались безучастно сидеть и наблюдать, как короля и королеву погонят в ссылку. Ходили слухи о планирующихся бунтах и выступлениях, об отчаянных попытках освободить королевскую семью.

Британское верховное командование считало это потенциально самым опасным моментом во всей операции. Некоторые из офицеров служили в Индии, и события недавнего прошлого камнем легли им на сердце. В последние дни индийского мятежа 1857 года майор Ходсон в предместьях Дели захватил Бахадур Шаха Зафара, последнего из Моголов. Слепой и немощный старый властитель вместе с двумя сыновьями нашел убежище в гробнице своего предшественника Хумаюна. Когда пришло время сопровождать падишаха с сыновьями обратно в город, вдоль их пути собралось великое множество людей. Толпа росла и росла, становясь все более неуправляемой и грозной. В конце концов, чтобы обуздать толпу, майор приказал казнить принцев. Их вывели вперед и на глазах у всего народа вышибли им мозги.

Этим событиям было всего двадцать восемь лет, и память о них оставалась свежа, и они часто всплывали в разговорах в офицерских столовых и клубах. Оставалось надеяться, что сейчас не произойдет ничего подобного, но на всякий случай эскорт короля Тибо был готов ко всему.

В Мандалае немного нашлось мест, где могла уместиться процессия такого размера. Повозки медленно грохотали по широким дорогам, на перекрестках резко сворачивая под прямым углом. Улицы города, хотя и прямые, были узкими и немощеными. Их земляная поверхность изрыта была глубокими колеями, оставленными ежегодными муссонными потоками. Массивные колеса повозок были вырезаны из цельных спилов дерева. Жесткие каркасы бешено раскачивались на выбоинах. Королеве пришлось скрючиться и обхватить руками свой огромный живот, чтобы не ударяться о борта повозки.

Ни солдаты, ни их царственные пленники не знали дороги к порту. И вскоре процессия заблудилась в геометрическом лабиринте улиц Мандалая. Они медленно ползли в сторону северных холмов, а к тому времени, когда ошибка была обнаружена, уже почти стемнело. Путь назад повозки проделали при свете масляных факелов.

При дневном свете горожане старались не высовываться на улицу, они наблюдали за движением процессии из окон и с крыш домов, на безопасном расстоянии от солдат и их штыков. Но с наступлением сумерек бирманцы начали просачиваться из домов наружу. Ободренные сгущающейся темнотой, небольшими группками они присоединялись к процессии.

Когда Раджкумар заметил Долли, она показалась ему совсем маленькой. Девочка шла рядом с высоким солдатом, неся на голове узелок с одеждой. Лицо ее было чумазым, а хтамейн[25] покрыта пылью.

У Раджкумара еще оставалось несколько мелочей, которые он прихватил из дворца накануне вечером. Он помчался в лавку и обменял их на пару горстей сладостей. Завернул лакомство в банановый лист и перетянул бечевкой. Метнувшись обратно, он нагнал процессию, как раз когда она уже выходила из города.

Британский флот стоял на якоре примерно в миле от того места, но уже стемнело, и по такой неровной дороге повозки ползли еле-еле. Когда спустилась ночь, тысячи жителей Мандалая хлынули на улицы. Они сопровождали процессию, держась подальше от солдат и света факелов.

Раджкумар побежал вперед и взобрался на тамариндовое дерево. Когда показалась первая повозка, он разглядел короля, едва видного в крошечном окошке. Король сидел выпрямившись и смотрел прямо перед собой, тело его раскачивалось в такт движениям повозки.

Раджкумар пробирался через толпу, пока не оказался в нескольких футах от Долли. Он пошел рядом, наблюдая за солдатом, который шагал бок о бок с девочкой. Солдат на минутку отвернулся переброситься словом с кем-то позади. И Раджкумар воспользовался шансом: он кинулся к Долли и сунул ей в руку банановый сверток.

– Держи, – прошептал он. – Это еда.

Долли недоуменно уставилась на мальчика.

– Это тот вчерашний мальчишка калаа, – толкнула ее локтем Эвелин. – Возьми.

Раджкумар торопливо отступил в тень и двинулся в каких-то десяти футах от девочки, почти невидимый в ночной тьме. Долли отогнула банановый лист и уставилась на сладости. Потом приподняла сверток повыше, предлагая солдату. Тот улыбнулся и добродушно покачал головой. Кто-то сзади произнес несколько слов по-английски, и солдат рассмеялся. Некоторые из девочек подхватили смех, и Долли среди них.

Раджкумар оторопел, даже разозлился. Что она делает, эта Долли? Зачем предлагает с трудом завоеванные лакомства людям, что ведут ее в плен и изгнание? Но постепенно чувство, будто его предали, уступило место облегчению, даже благодарности. Ну конечно, именно так и следует поступать – Долли делала именно то, что должна была. Какой смысл бедным девочкам публично демонстрировать свое возмущение и обиду? Что толку в сопротивлении, когда целая настоящая армия потерпела поражение? Нет, сейчас лучше затаиться и выждать и пока улыбаться. Так Долли сможет выжить.

За полмили до порта солдаты перекрыли дорогу, останавливая толпу. Люди начали взбираться на деревья и крыши, занимать наблюдательные позиции. Неожиданно Раджкумар оказался рядом с Ма Чо, пристроившейся на пеньке. Она всхлипывала и в промежутках между рыданиями рассказывала каждому, кто хотел слушать, историю своей встречи с королевой накануне вечером.

Раджкумар попытался успокоить ее, ласково погладив по голове. Он никогда раньше не видел, чтобы взрослые так убивались. О чем она плакала? Мальчик поднял глаза, словно надеясь найти ответ на лицах стоящих вокруг людей. И только в эту минуту заметил, что многие из них тоже плачут. Он так был поглощен погоней за Долли, что ни на кого не обращал внимания. Но сейчас, оглядевшись, увидел, что все лица вокруг мокры от слез.

Раджкумар узнал некоторых из тех, кто вчера громил дворец. Он вспомнил, как эти люди крушили мебель и взламывали полы. А теперь те же самые мужчины и женщины рыдают от горя, скорбят по своему королю, предаются безутешной печали.

Раджкумар растерялся, он не понимал их горя. Сам он был в некоторой степени дикарем, не сознающим, что существуют невидимые нити, связывающие людей друг с другом, объединяя их. В его родной Бенгалии эти узы были разорваны веками порабощения и не сохранились даже в памяти. Раджкумар знал лишь узы крови, дружбы, да еще взаимной выгоды, об обязательствах и долге он представления не имел. Доверие и любовь он испытывал лишь к тем, кто доказал ему свои добрые намерения. Но его верность, если уж удалось ее завоевать, не признавала никаких оговорок, которыми люди обычно пытаются уберечь себя от предательства. И в этом он тоже мало отличался от дикого создания. Существование целой системы верности, не имеющей отношения к нему лично и его непосредственным нуждам, было для него непостижимо.

Болезненный ропот пробежал по толпе: в процессии наметилось движение – пленники начали выбираться из повозок, чтобы подняться на корабль. Раджкумар вскарабкался на ближайшее дерево. Далеко вперед убегала лента реки, и он мог разглядеть лишь пароход и цепочку крошечных фигурок, поднимавшихся по трапу. Лица различить было невозможно. Затем огни парохода погасли, и судно растворилось во тьме.

Тысячи людей не спали той ночью. Пароход назывался “Тория” – “Солнце”. На рассвете, когда небо над холмами посветлело, он исчез.

5

Через пять дней плавания по Иравади в вечерних сумерках “Тория” незаметно вошел в реку Рангун. И встал на якорь посередине реки, на приличном расстоянии от шумных городских доков.

На следующий день с первыми рассветными лучами король поднялся на палубу с позолоченным биноклем в руках. Линзы были французского производства – драгоценное наследство, доставшееся от короля Миндона. Старый король не расставался с этим биноклем и повсюду носил его с собой, даже в Тронный Зал.

Холодным утром матовый туман поднимался над рекой. Король терпеливо ждал, пока солнце прожжет молочную пелену. Едва туман начал рассеиваться, король поднес к глазам бинокль. И вдруг вот оно – зрелище, которое он мечтал увидеть всю свою жизнь: стремящаяся ввысь громада пагоды Шведагон, даже больше, чем он себе представлял; ее хти, устремленный в небеса, словно плывущий на ложе из облаков и тумана, сиял в лучах восходящего солнца. Он сам трудился над сооружением хти, своими собственными руками помогал золотить шпиль, укладывая слоями листы сусального золота. Король Миндон велел изготовить хти в Мандалае, потом его отправили к пагоде Шведагон на королевской барже. Он, Тибо, был тогда послушником в монастыре, и все, даже самые почтенные монахи, соперничали друг с другом за честь участвовать в работе над шпилем.

Король опустил бинокль, рассматривая прибрежную часть города. Окуляры прибора оставляли вне поля зрения множество деталей: стены, колонны, повозки и спешащих по делам людей. Тибо слышал о Рангуне от своего сводного брата, принца Тонзая. Город был основан их предком, Алаунпхая, но мало кто из представителей династии бывал тут. Британцы захватили город еще до рождения Тибо, вместе со всеми прибрежными провинциями Бирмы. Тогда-то границы Бирманского королевства и были отодвинуты вверх по Иравади, почти до середины течения реки. С тех пор единственными представителями королевского семейства, которым выпадал шанс посетить Рангун, были бунтовщики и изгнанники, принцы, которые порвали с правящими кругами в Мандалае.

Принц Тонзай был именно из таких – он повздорил со старым королем Миндоном и уплыл вниз по реке, найдя убежище в оккупированном британцами городе. Позже принц был прощен и вернулся в Мандалай. Во дворце на него напустились с расспросами, каждый хотел разузнать про Рангун. Тибо был тогда подростком и зачарованно слушал, как принц описывал корабли, которые видел в порту Рангуна: китайские джонки и арабские дау, сампаны Читтагонга, американские клипперы и британские линкоры. Тибо узнал про Стрэнд, его огромные здания и особняки с колоннами, банки и отели; про набережную Годвина[26], склады и деревянные мельницы, стоящие вдоль ручья Пазундаун; про широкие проспекты и толпы людей и про иностранцев, наводнявших общественные пространства, – англичане, индийцы, тамилы, американцы, малайцы, бенгальцы, китайцы.

Одна из историй принца Тонзая была про Бахадура Шаха Зафара, последнего императора Моголов. После подавления восстания 1857 года британцы выслали свергнутого императора в Рангун. Он жил в небольшом домике неподалеку от пагоды Шведагон. Однажды ночью принц вместе с несколькими друзьями сбежал посмотреть на дом императора. Они застали его на веранде, перебирающим четки. Император был слеп и очень стар. Принц с друзьями хотели было подойти к нему, но в последний момент передумали. Что можно сказать такому человеку?

В Рангуне, сказал принц, есть улица, названная в честь старого императора, – улица Моголов, там живет много индийцев. Принц вообще утверждал, что в Рангуне больше индийцев, чем бирманцев. Это англичане привезли их туда, работать в доках и на мельницах, таскать рикшу и выносить горшки с нечистотами. Должно быть, не нашли местных для такого дела. И впрямь, с чего бы бирманцам браться за грязную и тяжелую работу? В Бирме никто никогда не голодал, все умели читать и писать, а землю получали, обратившись с просьбой к властям, так зачем впрягаться в рикшу и мыть ночные вазы?

Поднеся бинокль к глазам, король заметил на берегу несколько индийских лиц. Какая могучая, непостижимая власть – вот так перемещать огромные массы людей с места на место: императоров, королей, крестьян, грузчиков, солдат, кули, полицейских. Зачем? К чему это неистовое перемешивание – выдергивать людей с одного места и переселять в другое, чтобы возить рикши, чтобы ослепнуть в изгнании?

И куда денут его народ теперь, когда они стали частью империи? Людям это не придется по душе, все эти перемены. Они не легки на подъем, бирманцы, король прекрасно знал это по себе. Он никогда никуда не хотел уезжать. И все же вот он здесь, на пути в Индию.

Король развернулся, намереваясь спуститься вниз, ему не хотелось надолго оставаться вне стен каюты. Некоторые из его ценностей испарились, причем кое-какие в тот самый первый день, когда английские офицеры конвоировали его из дворца на “Торию”. Он спросил о потерянных вещах, офицеры напряглись, сделали вид, что обижены, и завели разговор о создании комиссии по расследованию. И король понял, что, несмотря на всю их важность и парадную форму, они не гнушались банальным воровством.

Забавно, а ведь если бы они просто попросили, он с радостью подарил бы им любые свои побрякушки, и, возможно, им достались бы гораздо более ценные вещи, чем те, что они похитили, – в конце концов, что они понимают в драгоценных камнях?

Даже перстень с рубином пропал. До всего остального ему не было особого дела – просто безделушки, – но Нгамаук было жалко. Они должны были оставить ему Нгамаук.

По прибытии в Мадрас короля Тибо и его свиту поместили в особняке, предоставленном в их распоряжение на время пребывания в городе. Дом был большим и роскошным, но что-то в нем смущало. Возможно, караул суровых британских солдат, выстроившихся у ворот, или, может, толпа любопытных зевак, каждый день толпящихся неподалеку. Как бы то ни было, никто из девушек не чувствовал себя там хорошо.

Мистер Кокс настаивал, чтобы домашние чаще выходили наружу, гуляли в просторном ухоженном саду. (Мистер Кокс был английским полисменом, который сопровождал их в поездке из Рангуна и неплохо говорил по-бирмански.) Долли, Эвелин и Августа послушно гуляли вокруг дома, но всякий раз радостно спешили обратно.

Начали происходить странные вещи. Из Мандалая пришла весть, что умер королевский слон. Слон был белым, и им так дорожили, что вскармливали грудным молоком, – кормилицы, бывало, выстраивались в ряд и снимали перед ним блузы. Всем было понятно, что слон не переживет падения королевской династии. Но кто мог предположить, что он скончается так скоро? Это было похоже на предзнаменование. Дом погрузился в печаль.

Король воспылал необъяснимой страстью к свинине и вскоре начал поглощать непомерное количество бекона и ветчины. Однажды он объелся и занемог. Приехал доктор с кожаным саквояжем, прошагал через весь дом прямо в башмаках. Девушкам пришлось идти за ним по пятам, подметая ошметки грязи. В ту ночь никто не спал.

Как-то утром Аподо Мата, старуха, которая командовала королевскими няньками, выбежала из дома и забралась на дерево. Королева послала остальных нянек уговорить ее слезть. Они битый час простояли под деревом, но Аподо Мата ни на кого не обращала внимания.

Королева вернула нянек и отправила Долли и других девушек поговорить с Аподо Мата. Это было дерево ним[27], с густой листвой. Девушки встали кружком и подняли головы. Аподо Мата устроилась в развилке между двух ветвей.

– Спускайся, – попросили девушки. – Скоро стемнеет.

– Нет.

– Почему?

– В прошлом воплощении я была белкой. Я помню это дерево. И хочу тут остаться.

У Аподо Мата было массивное пузо и все лицо усеяно бородавками.

– Она больше похожа на жабу, чем на белку, – прошептала Эвелин.

Девочки завизжали от смеха и умчались обратно в дом.

Вышел У Маун Джи, переводчик, и погрозил ей кулаком. Сейчас из своих покоев спустится король, крикнул он, и сгонит ее оттуда палкой. На этих словах Аподо Мата шустро поползла вниз. Она прожила во дворце в Мандалае очень долго и боялась короля.

Кто угодно понимал, что последнее, что стал бы делать король, это выходить в сад и грозить палкой старухе. За все время, что семья провела в Мадрасе, он ни разу не покидал дома. В самом начале их пребывания король однажды пожелал посетить Мадрасский музей. Просьба застала мистера Кокса врасплох, и он довольно решительно ответил “нет”. После этого, словно в знак протеста, король отказывался пересекать порог дома.

Сидя в своей комнате без дела, король начал чудить, в голову ему приходили всякие странные фантазии. К рождению очередного ребенка он пожелал огромное золотое блюдо. Блюдо должно было весить несколько фунтов и быть украшено ста пятьюдесятью самыми ценными рубинами из его коллекции. Чтобы заплатить за блюдо, он начал распродавать часть имущества. Эмиссарами в этом деле стала тамильская прислуга.

Некоторые из слуг шпионили за королем, и мистер Кокс вскоре узнал о распродаже. И пришел в ярость. Король теряет богатства, сказал он, и что еще хуже, его обманывают. Слуги продают его собственность за бесценок.

Тогда король начал действовать еще более скрытно. Он вручил Долли и Эвелин дорогие украшения и повелел устроить их продажу. В результате получил еще меньше. И англичане, разумеется, тут же все узнали через своих шпионов. Они заявили, что королю нельзя доверять финансовые вопросы, и издали закон, по которому отобрали самое ценное из оставшегося у него.

Мятежная тишина опустилась на особняк. Долли начала замечать небольшие, но странные перемены в Эвелин, и в Августе, и в остальных подружках. Их шико стали небрежными, они начали жаловаться на боль в коленях и отказывались стоять на четвереньках в ожидании королевы. А когда она порой покрикивала на них, они огрызались.

Однажды ночью королева проснулась от жажды и обнаружила, что все прислужницы спят возле ее кровати. Она так разозлилась, что швырнула лампу в стену и надавала пощечин Эвелин и Мэри.

Эвелин очень расстроилась.

– Она не смеет больше бить нас, – сказала она Долли. – Мы не обязаны оставаться тут, если не хотим.

– Откуда ты знаешь?

– Мистер Кокс сказал. Он сказал, что в Мандалае мы были рабынями, но сейчас мы свободны.

– Но мы ведь узники, разве нет?

– Не мы. Только Мин и Мибия. – Она имела в виду короля и королеву.

Долли поразмыслила.

– А принцессы?

Теперь настал черед Эвелин задуматься.

– Да, – сказала она в итоге. – Принцессы тоже узницы.

По мнению Долли, это решало дело. Она будет там, где и принцессы, Долли просто не могла представить, как они обойдутся без нее.

Однажды утром у ворот появился человек, заявивший, что он приехал из Бирмы забрать домой свою жену. Его жена – Таунцин Минтами, одна из любимых нянек королевы, – оставила в Бирме детей и очень тосковала по дому. Она решила вернуться вместе с мужем.

Этот случай напомнил всем о том, о чем все они пытались забыть, – что будь они предоставлены сами себе, то предпочли бы вернуться домой, что все они здесь вовсе не потому, что захотели этого. Королева забеспокоилась, что все девушки бросят ее, и принялась осыпать подарками своих фавориток. Долли была одной из счастливиц, но ни Эвелин, ни Августа ничего не получили.

Эти две обозлились, что их обошли стороной, и принялись отпускать саркастические замечания, хотя королева могла их слышать. Королева обратилась к Падеину Вону, и он отвел их в кладовку, и порол там, и таскал за волосы. Но в результате девицы стали еще более строптивыми. На следующее утро они отказались обслуживать королеву.

Тогда королева решила, что ситуация зашла слишком далеко. Она вызвала мистера Кокса и сообщила ему, что хочет отправить семерых девушек обратно в Бирму. Взамен она наймет местную прислугу.

Когда королева принимала решение, не было никакой возможности убедить ее передумать. Через неделю уехали семь девушек: Эвелин, Августа, Мэри, Ватау, Нан Пау, Минлвин и даже Хемау, которая была ближе всех к Долли по возрасту. Долли всегда считала их своими старшими сестрами, своей семьей. Она понимала, что никогда больше никого из них не увидит. В день отъезда она заперлась в комнате и отказывалась выходить, даже чтобы проводить коляски за ворота. У Маун Джи, переводчик, повез девушек в порт. Когда он вернулся, то рассказал, что девочки плакали, поднимаясь на борт корабля.

Наняли много новых слуг, мужчин и женщин, все из местных. Из прежней мандалайской свиты теперь осталась одна Долли, и потому ей пришлось учить новую прислугу принятым у них во дворце порядкам. Новые айя[28]и горничные обращались к Долли, когда хотели узнать, как то или иное делали во дворце в Мандалае. Это ей пришлось учить их выполнять шико и передвигаться по спальне королевы на четвереньках. Сначала было очень трудно, потому что ее не понимали. Она объясняла самым любезным и деликатным образом, но впустую, и потому приходилось кричать все громче и громче, и они боялись ее все больше и больше. Начинали ронять все подряд, ломать стулья и опрокидывать столы.