Тайна Пророка Моисея

– Да, с моего разрешения, – властно сказал Нюшка.

Вода закипела, и мы, сняв чайники с плиты, вышли в коридор.

Нас догнал Грозный.

– А, ну, стой! – рявкнул он за нашими спинами.

Но так как ни я, ни Геннадий Петрович, не остановились, то Грозный пробежал вперёд и повернулся к нам лицом.

– Ты чо тянешь? – злобно заговорил он, глядя на меня. – Ты мне сразу не понравился.

Грозный подошёл близко ко мне, и я зная эту "уловку", напрягся. И когда он, чуть откинув корпус назад, нанёс головой удар, целя мне в лицо, чтобы изуродовать меня, потому что ещё в кухне он замыслил такой удар, я молниеносно крутанулся вокруг себя и оказался за его спиной. А Грозный, потеряв равновесие, быстро перебирая ногами, помчался по коридору.

В конце коридора он остановился, пробежав метров пятнадцать. Повернулся и, указывая на меня пальцем, громко и властно проговорил:

– Я тебя заказал! На седьмой день ты подохнешь!

Утром, когда я вышел из своей комнаты в коридор, я увидел кучу окурков перед дверью. В коридоре стояли и, вероятно, давно Нюшка с Лахудрой, Поэт, Грозный и другие жильцы.

Вперёд выдвинулся Нюшка и, качая головой, с укором в голосе сказал:

– Ты чо, Женя, нагадил? Кури сколько хочешь, но зачем ты паскудишь в коридоре? Ты ведь нам в карман срёшь. Где твоя совесть?

– Да, подло, – поддержала Нюку Лахудра. – А говорил, что порядочный человек.

– Ты не человек, Женя. – сказал Нюшка. – За базар отвечай.

Я в это время молча закрывал на замок дверь и не заметил, как рядом появился Геннадий Петрович. Он, дрожа голосом, сказал:

– Эти окурки час назад собирали во дворе Евлампия Тракторовна. Герцог и Грозный. А потом, Женя, бросили к вашей двери.

– Ты! – закричал Нюшка, – Врёшь!

– Я вас на "мобильник" снял. – ответил Генадий Петрович и ушёл в свою комнату.

И я, не нарочно зевая, покинул квартиру. Всю ночь я читал произведения Ленина. Мне давно хотелось узнать: как был одурачен и оглуплён народ России на семьдесят три года?

Когда я надевал на Юлию бронежилет, я подумал, что нужно было просто привязать девушку к чему – либо, чтобы она ждала меня в квартире. Её уже два раза пытались убить…

– Женя, мы всё будем делать вместе, – сказала девушка, внимательно гляяд мне в глаза.

– Ты умеешь читать мои мысли?

– Да.

Я не хотел заходить в коммунальную квартиру, чтобы моя девушка не видела бы ту "грязь", которую и ныне тщательно скрывали СМИ. И сам я не хотел видеть "ставильщиков". Поэтому едва я увидел "повестку", как тотчас повернулся к лестнице, чтобы немедленно увести Юлию вниз, во двор. Но в коридоре квартиры прозвучал голос Геннадия Петровича полный интонаций отчаяния и боли.

– За что?!

– Юлия, жди меня здесь.

Девушка отрицательным жестом качнула головой и вцепилась пальцами в руках моей джинсовой куртки.

Я вошёл в коридор.

Генадий Петрович, конечно, услышал скрип ключа в замочной скважине входной двери и повернулся ко мне лицом.

– Женя, это ужасно…я... я… уже не могу, – со стоном пробормотал профессор, указывая пальцем на кучу экскрементов у двери его комнаты.

Я быстро пошёл по коридору в сторону кухни, где звучали голоса жильцом.

– Женя, пожалуйста, говорите с ними вежливо, достойно, как принято… Их тоже надо понять…Они хорошие люди. Даже по – своему они люди чести.

Я вышел в кухню. Кроме Грозного, который трудился охранником в магазине, все остальные жильцы ничем не занимались и проводили время в кухне. На бёдрах Поэта, как всегда, сидели две "мочалки". Нюшка прохаживался перед ними, кривя лицо злобной гримасой, и перебрасывал из руки в руку пустую бутылку. Был тут и Педрило, большой "специалист" по "пукам". Когда девушки прибегали за водой в кухню, он встречал их "пуками". Все одобрительно смеялись…

Войдя в кухню, я негромко сказал, зная, что мог услышать в ответ:

– Тот, кто нагадил – убери.

Нюшка нарочито захохотал, указывая на меня пальцем.

– Слюнтяй, тебе ли так говорить?! – И он, высматривая место, о которое хотел разбить бутылку, чтобы сделать "розочку", продолжая нарочито смеяться, сказал: – Ты мне сразу не понравился. Здесь "зона". И порядки здесь устанавливаю я, "смотрящий".

И так как я быстро шёл к нему, он разбил бутылку об угол плиты и выставилв мою сторону "розочку".

– Ну, тебе конец, сосунок. Рассердил ты меня.

Я ребром стопы, сделав ногой круговое вращение, выбил из руки Нюшки "розочку". И, не опустив ногу на пол, вонзил носок кроссовки ему в колено. Нюшка дико вскрикнул. Я схватил двумя руками его голову и прижал её лицом к плите, на которой стояла кастрюля с бурлящим варевом.

– Говори громко: по какой статье был на "зоне"?

Нюшка забил руками и ногами, крича изо всех сил:

– Я фронтовик!

Но я держал его голову, и он, продолжая дёргать руками и ногами, прокричал:

– Статья 131, часть 5!

– За что отбывал срок?

– За изнасилование девочки.

Я отдёрнул его голову от плиты и резким движением рук задрал вверх его зловонную рубашку. На спине Нюшки, на том месте, где была наколота голова свиньи – сейчас был чёрный квадрат. Не Малевича.

– Нюшка, ты узнал меня?

На его подвижном лице появилась гримаса ужаса. Тело Нюшки заколотила нервная дрожь, потому что он вспомнил вагон и то, что это я страшными ударами кулаков изуродовал его лицо, разорвал на части.

– Да, да, узнал, – дрожащим голосом пробормотал Нюшка.– Не бей меня. Я хороший. Я уважал тебя.

– Ты уберёшь дерьмо и мусор. И чтобы запаха не было. Иначе, Нюшка, я сделаю тебе очень больно. Беги!

Поэт нарочито грубо и сильно сбросил со своих бёдер "мочалок", вскочил на ноги и заговорил, кривя ощером лицо:

– Ты чо, сосунок, творишь? Адресом ошибся? Больного фронтовика заставил опаскудить себя.

Нюшка перед выходом из кухни остановился и крикнул:

– Поэт, защити меня!

– Прошу вас, – дрожащим голосом заговорил Геннадий Петрович. – Не делайте это. Женя, я ничуть не обиделся. Я даже смеюсь. Это весёлая шутка!

Я нарочно встал спиной к плите, к той её части, где стояла кастрюля.

Синетатуированные приятели или "кореша" Нюшки, все в трусах, словно это была их форменная одежда, подбадривая себя руганью, бросились на меня. Но первым был Поэт. Он, сильно размахнувшись и выкинув вперёд кулак правой руки, летел на меня. Я молниеносно шагнул в бок. И Поэт рухнул на плиту, сбил кастрюлю и оперсмя ладонями на раскалённый квадрат. Взвыл. И пока он, хлопая ладонями по плите, пытался оттолкнуться от неё, я рывком схватил его ноги, швырнул тело Поэта на плиту. И тотчас резким прыжком повернулся лицом к врагам. Их было семь человек.

Я стремительно метнулся вперёд и рухнул на колени перед набегавшими на меня врагами. И тотчас вонзил два "феникса" в коленные чашки двум синетатуированным, которые в это время пытались нанести по мне удары ногами. Два врага взвыли от чудовищной боли и рухнули на пол. Но ещё до этого – Пердило, который подскочил ко мне сбоку, с "хаканьем" обрушил удар кулаком сверху, целя в мою голову, неперерывно пукая. Я резко вскакивая на ноги, перехватил его кулак двумя руками и, вращаясь вокруг себя, вырвал руку Пердило из сустава. Он взвыл от боли.

Четверо синетатуированных горяча себя ударами по воздуху, метнулись на меня с трёх сторон. Но я, чуть смещаясь влево – вправо и уходя от их тяжёлых и не точных ударов, вонзил "фениксы" в их горло, в печень, в зубы, в нос, в пуп.

Бой тянулся не более десяти секунд.

Стонущие, орущие от боли синетатуированные дружки Нюшки пытались уползти из кухни.

Слетевший с плиты Поэт, пятясь в сторону коридора, нарочито гордо и властно крикнул:

– Давай побазарим по – понятиям!

Я прыгнул на Поэта и вонзил носок кроссовки ему в пах. И тут же ударом кулака в лицо вышиб его в коридор, где стояли жильцы квартиры.

– Всем встать на колени, – спокойным голосом проговорил я и указал пальцем на двух "мочалок". – И вы, швабры, на колени!

– Женя, – забормотал Геннадий Петрович. – Это не слыханно. Это жестоко.

– Эти животные понимают только удар кулаком… А ну, вернись в кухню! – крикнул я Поэту, который на карачках спешил скрыться в толпе жильцов.

Пинками я вернул Поэта в кухню. Пердило, непрерывно пукая, испуская зловонные газы, со стоном сказал:

– Ты замахнулся на братву. Тебе будет смерть, – но едва я шагнул к Пердило, как он, нарочито весело заговорил: – Это шутка.

– Ты, швабра, – сказал я Лахудре, указывая на неё пальцем, – немедленно верни деньги Геннадию Петровичу и извинись за обман.

– У меня только на " мобильнике".

– Геннадий Петрович, назовите свой номер…А вы, животные, начинайте убирать из раковин окурки.

– Это западло…– начал было говорить Поэт, но я вновь изо всех сил вонзил носок кроссовки ему в пах.

Поэт рухнул на пол, но быстро и трудно встав на ноги, хромая, поспешил к раковине. Их было четыре. Я ждал, потому что в коридоре Нюшка должен был убирать своё дерьмо минут пятнадцать. И я не хотел смотреть на его "работу".

– Запомните, животные, "смотрящим" квартиры будет Геннадий Петрович. Его приказы выполнять неукоснительно. В кухне – не собираться. Собирайтесь у своего вожака Нюшки, пидора. Можете называть его "генералиссимусом" всех питухов.

Я не собирался говорить с жильцами квартиры, потому что все, кроме Геннадия Петровича, подстраивались под синетатуированных, "ставили" себя "крутыми", заискивали перед животными.

Когда я, Юлия и Генадий Петрович пошли по коридору к выходу, то я увидел, что Нюшка всё убрал. А сам он скромно стоял в стороне от того места, где нагадил и угодливо улыбался мне.

– Встань на колени. Извинись перед Генадием Петровичем.

– Извините меня, Геннадий Петрович, я буду всегда хорошим. Я ведь всегда был человеком чести.

Я поставил стопу ноги на его лицо, заметил, что на нём мелькнули гримасы страха и лютой злобы. А мгновенье спустя Нюшка начал ласково улыбаться. Я сказал:

– Если ты, животное, посмеешь вести себя, как раньше, я тебя найду и твой мордоворот натяну тебе на затылок. Пошёл вон!

И я сильным тычком стопы отшвырнул его от себя. И в это время я услышал голос Ксении Евгеньевны, который прозвучал в комнате:

– Женя, Юля, зайдите ко мне.

– Я её не знаю, – удивлённо сказала Юлия.

– А я знаю. Иди ко мне, девочка!

Геннадий Петрович быстро наклонился к Юлии и шёпотом проговорил:

– Моя мама долгое время лечилась в психушке. Не помогло. У неё всё перевернулось в голове. Она нелепости за правду о себе выдаёт.

Ксения Евгеньевна могла увидеть нас в окно. Её комната была угловой. Из двух окон хорошо просматривались проспект и центральный вход в "сталинский" дом. Но как она узнала имя Юлии?

Когда крики и завывания приблатнённыъ жильцов и их "корешей" закончились и наступила тишина, в которой звучали только стоны Пердило и его пуки, в коридор, уже не боясь синетатуированных, начали быстро выходить люди с вёдрами и тазами. Все спешили в туалет, чтобы вылить своих экскрименты. Жильцы в силу страха перед синетатуированными и от лени писали и какали в вёдра и тазы.

Обычная жизнь коммунальной квартиры.

Когда мы вошли в комнату, Ксения Евгеньевна начала внимательно рассматривать девушку.

– Вот какой ты стала, девочка. Иди ко мне. Я тебя потрогаю. А это я придумала тебе имя. И дедушке твоему сказала, чтобы он поговорил с твоей будущей приёмной мамой. Он рассказал мне, что его дочка оказалась обычной шалавой. Он её протолкнул в ГИМО, а она после окончания ВУЗа не вышла на работу, да и не училась толком. Он вернулся из – за границы и в ярости выписал её из квартиры, из Москвы и потребовал, чтобы она в течение месяца убралась на все четыре стороны. А она нарочно забеременела от Хрыча, такого же бездельника. И твой дедушка решил найти тебе приёмную маму. Мне позвонил. А я ему и сказала, что есть такая женщина. Она мне делала кесарево сечение, когда я рожала от Никитушки…

– Мама! – воскликнул Генналий Петрович.

– …тогда она мне в роддоме и рассказала, что бесплодная, что ей жить не хотелось…Твои дедушка и прадедушка поехали в посёлок, где жила твоя мама. И она им понравилась.

Торопливо говоря всё это, Ксения Евгеньевна гладила руки Юлии, прижимала их к своим морщинистым щекам.

– Я тоже была такой красивой, как ты, но шестьдесят лет назад. Покажу фотографию…

– Мама! – вновь воскликнул Геннадий Петрович.

– Ой, гостила я у твоего дедушки в Крыму, на его вилле… Утром в шезлонге смотрела, как из – за моря всходило солнце. Там такой воздух, море, горы. Это земной рай.

– Ксения Евгеньевна, вы переезжайте с Геннадием Петровичем на нашу виллу. Живите там всегда. А я отдам приказ роботу, чтобы он открыл все двери.

Генадий Петрович начал напряжённо смотреть на свою маму, а та резко и властно ответила:

– Нет!

Геннадий Петрович обхватил свою голову руками и ушёл за стеллажи.

И я понял, как он жил в коммуналке. Его "опустили" не приблатнённые, а все остальные жильцы квартиры из ненависти к умным людям, из ненависти к людям умственного труда. Они нарочно гадили в туалете, срали мимо "очка", зная, что убирать их дерьмо будет профессор, доктор наук. Они смеялись, поглядывая в сторону туалета в конце коридора, когда Геннадий Петрович вытаскивал из "очка" тряпки, которые нарочно бросили жильцы.

– Геннадий Петрович, – окликнул я профессора, – вы сегодня, сейчас отправляйтесь на виллу.

– Нет, – слабым голосом откликнулся Генадий Петрович, – без мамы я не поеду.

– Каждый должен нести свой крест и платить за свои ошибки! – очень громко сказала Ксения Евгеньевна.

Она покосилась в сторону стеллажей, сделала двумя ладонями приглашающий к себе жест и прижала указательный палец к своим губам. Заговорила тихим шёпотом:

– Я не верю даже сыну. За мной следит "спрут". В психушку меня спрятал твой дедушка, потому что за мной охотились киллеры… Юля, ты знаешь: почему у тебя нет телохранителей?

– Мама так приказала.

– Нет, это распоряжение дедушки, потому что телохранители могли в любой момент стать "стукачами".

– Но почему?

– Потому что ты богатая, а твой дедушка интересовался "спрутом". Это он придумал систему, по которой ты должна была жить.

Юлия нежно прижималась ко мне. Я, конечно, не буду спрашивать девушку о том, как она жила после смерти своей мамы. Потому что я знал, как охотилась "золотая молодёжь" в Москве и всюду в России за богатыми девушками, но чаще – за богатыми "мамками".

Я вчера, увидев на столе в кабинете прадедушки годовой абонемент ложи театра "МХАТ", понял, что девушка после смерти мамы не ходила в театр, но продляла абонемент. Перед театром и в театре было очень много профессиональных соблазнителей.

Юлия была предупреждена мамой, поэтому не обращала внимание на скромных или робких, наглых или роскошных мужчин, которые пытались познакомиться с ней. Они знали, что только в России по – прежнему принято было подходить к незнакомой девушке и знакомиться с ней. Но Юлия была предупреждена строгой мамой, что всякий незнакомец которй мог подойти к ней в театре или на улице – это проходимец.

Юлия нежно прижималась ко мне и выглядела "слабой". Но она была властной и сильной. И я знал, что со временем Юлия из меня "верёвки" будет вить.

Я никогда не посмел бы подавлять властность Юлии, потому что я знал историю жизни графинь Лопухиной и Шереметевой. Они обе умерли молодыми. Они "таяли". А причина их ранней смерти – в их характерах – властных.

Шереметева родилась рабыней, и она не смела приказывать своему мужу, а графиня Лопухина пыталась руководить слабым мужем. А он требовал от жены подчиняться его воле. И она смирилась.

Воля этих красивых женщин каждый день подавлялась. Они не смели проявлять свой характер. Они стали нервными, вздрагивали от любого шума. Жизнь для них становилась скучной и никчемной. И как избавление от тягостной жизни обе графини с облегчением приняли смерть. А в советской медицине подобная ранняя смерть аристократок называлась "вырождением"…

В машине, когда Юлия вставляла в мою ушную раковину "наушник", спросила:

– О чём ты сосредоточенно думал в квартире?

– О тебе.

– Говори, мне интересно, – приказала моя очаровашка.

– О, мудрейшая халифша моей души, персик моего сознания с формами лучших маслин мира, между горами коих простирается долина блаженства, которая именуется тайным словом, которое возбуждает моё сознание. И я не решаюсь даже намёком обозначить сие – проговорил я очень серьзно.

Юлия, смесь, повисла на мне.

– Что ты сказал?

Мне было очень приятно, что моя девушка улыбалась мне, прижималась, а я всё время помнил, что она могла погибнуть в любой момент.

Кроме бронежилета я надел на Юлию пластиковый, тяжёлый шлем, который был похож на мотоциклетный.

Я знал из исторических хроник, что банкиры Гутенберги тысячу лет назад спонсировали герцога Вильгельма, правителя Нормандии. Когда он обратился к банкирам с просьбой об огромном кредите, чтобы нанять сотни безземельных рыцарей, построить корабли для захвата Англии. Банкиры охотно дали кредит под высокий процент и право создать единственный банк в Англии.

Гутенберги предложили Папе Римскому обьявить "крестовый поход" и спонсировали "крестоносцев". Они стояли за спиной ордена "тамплиеров" и управляли их банками. А когда король Филипп Красивый уничтожил орден, то он не нашёл золото рыцарей. А его и не было. Рыцари "Храма" не знали, что их финансовой империей управляли Гутенберги. И рыцарские банки были пустыми всегда. Они были созданы Гутенбергами для того, чтобы обмануть жадных королей, любивших грабить купцов и банкиров.

И вот сейчас потомица банкиров Гутенбергов находилась в моих обьятиях. Но знала ли она историю своего рода?

В исторических хрониках было сказано, что Вильгельм Завоеватель отблагодарил главу банкирского дома Гутенберга тем, что возвёл его в рыцарское достоинство с присвоением титула "барон". А так как в Англии законы никогда не отменялись и не изменялись, то Юлия – баронесса Англии.

– Юличка, тебе известно, как отблагодарил Вильгельм Завоеватель твоего предка тысячу лет назад?

– Я ничего не знаю. Мама читала и попросила меня изучить историю предков после того, как мне исполнится тридцать лет.

Когда мы ехали по улице, я натянул на руки перчатки. Они были созданы в КГБ для шпионской работы. На кончиках пальцев находились миниатюрыне аудио – видеокамеры. Нужно было слегка прижать палец к любой поверхности, к которой тотчас из аппарата выдвигались присоски. "Жучок" отсоединялся от пальца. И камера начинала передавать информацию. Увидеть место соединения этих аппаратов с пальцами перчатки было невозможно.

Меня не интересовал будущий разговор с "Кумом", а вот Юлия волновалась…

ГЛАВА

Я протянул "повестку" через окошко дежурному офицеру, лейтенанту лет двадцати пяти, который сильно морща лицо, прижимал к уху телефонную трубку. Он покосился в мою сторону и указал пальцем на стол.

– Клади сюда и жди.

Впереди был зал, в котором за столом сидели полицейские. Один из них, ефрейтор, широко расставив ноги, стоял спиной ко мне и что – то говорил. По звуку голоса я его узнал. Это был Рома. Тот, который шесть лет назад в вагоне электропоезда показывал всем свою мужественность. За столом сидела его девушка с погонами "старшего сержанта" и, подперев кулаками щёки, смотрела на Рому.

А Рома, как и Хайло, кого -то копировал.

Когда он сделал сильные. скупые движения руками перед своим лицом, я сразу понял. Он копировал дуче Бенито Муссолини.

– Да, я такой, – властным, мужественным голосом говорил ефрейтор. – Многим я не нравлюсь, потому что честный. И Ева помнит! – он резким движением указательного пальца ткнул в сторону девушки, старшего сержанта. – Как мы шесть лет назад в элетропоезде…

– … лежали под лавкой, – пробормотала Ева, нарочито зевая.

– Да, это правда. Мы находились на лавке!

Я посмотрел на наручные часы. Время было 14. 03. Я должен был "явиться" к Наумову в кабинет № 11 к 14.00. Я пришёл в ОП за пять минут до назначенного времени. И поверить в то, что Наумов не предупредил дежурного, я не мог.

Сейчас дежурный имитировал разговор. А Наумов где – то поблизости выжидал время, чтобы разыграть маленький спектакль.

Над входной дверью висела видеокамера, и Наумов, конечно, следил за мной.

Я начал медленно ходить перед дежурной комнатой, поглядывая на часы. Я выбрал место, с которого хорошо просматривались дежурная комната и зал, и ткнул в облупленную стену мизинцем. Миниаппарат приклеился к стене. И я услышал голос Юлии:

– "Жучок" работает.

– Ну, я же сам по себе, – продолжал говорить Рома. – Я никого не бил. Я по – Высоцкому: "… и ненароком снял пиджак…" Парни всё поняли и извинились передо мной.

– Странно, – нарочито раздумчиво проговорила Ева. – Как они нашли его под лавкой?

– Да! – счастливо смеясь, воскликнул Рома. – Я такой! Я умею одним своим появлением усмирить толпу!

Сверху по лестнице в зал спустился Наумов, морща лоб гримасой озабоченности. Он быстрым шагом направился ко мне, говоря:

– Как? Вы уже здесь? А почему дежурный не предупредил меня? Я так не оставлю. – И он сильным движением погрозил пальцем дежурному. – Вы ответите! – и вежливо сказал мне: – Идёмте, Евгений Васильевич.

Когда мы поднимались по лестнице, Юлия шепнула мне:

– Дежурный проговорил: "Сам приказал, а теперь ругает".

Мы поднялись по лестнице на второй этаж, вошли в коридор, и вновь я услышал голос Юлии:

– Дежурный сказал полицейским: "Боевая готовность". Женя, веди себя покладисто. Помни: мы семья.

"Кум" был очень вежливый, как "пряник". Значит, в кабинете будет находиться "кнут". И едва я вступил в кабинет, как тотчас увидел "кнут". Это был тот человек, с которым на улице в Ярославле говорил Наумов. Сейчас он, сидя у стены, напротив стола, к которому направился Наумов, вынимал из папки листы бумаги.

– Присядьте, Евгений Васильевич, – заговорил Наумов. – Я внимательно изучил вашу биографию и удивился. Вы, оказывается, на втором курсе университета защитили кандидатскую диссертацию "Пророк Моисей во времени" и начали готовить докторскую…Это феномен.

Когда я входил в кабинет, то сымитировал неуклюжий шаг и оперся о стену. Второй аппарат должен был видеть весь кабинет.

Я сел напротив Наумова и сказал скрипучим голосом:

– Кто вы? Представьтесь. И назовите причину, по которой вы вызвали меня.

Наумов сильным жестом раскинул руки в стороны. Этот жест применяли все следователи, чтобы запугать задержанного человека или показать свою "мужественность".

– Я Андрей Петрович…

– Покажите ваш документ.

Он протянул мне красную книжечку.

– Причина одна: убийство человека шесть лет назад.

– Какого человека? И если это допрос, то почему вы не пишете протокол?

– Женя, не зли их, не зли, – сказала тихо Юлия.

– Евгений Васильевич, вновь открыто уголовное дело об убийстве неустановленного лица.

– А я здесь при чём?

– А при том, – резко и сильно заговорил человек со шрамом на подбородке, – что это вы, Евгений Васильевич, убийца.

ГЛАВА

– Женя, спокойно, – властно заговорила Юлия. – Делай фигуру умолчания. И помни, что каждое твоё слово может быть обращено против тебя.

– Это ваше умозаключение или вы предьявляете мне обвинение? И если обвинение, то где протокол?

Они оба внимательно смотрели на меня.

Человек со шрамом рывком встал из – за стола, показывая этим жестом силу своего характера или пытаясь запугать меня.

– Мы знаем, Евгений Васильевич, что вы убийца. Вы приехали из Сибири для того, чтобы встретиться с "неустановленным лицом". Что -то пошло у вас не так, как вы планировали. Вы убили его, спрятали тело и поехали в детский дом, чтобы тем самы сделать себе алиби.

– Человек, я не понимаю: зачем вы мне это сказали? У вас в папке есть подробное изложение убийства, которое придумал следователь и которое, не глядя, я подписал.

– Женя, к моей машине идёт мужчина, отвернув лицо.

Я кашлянул. Это был сигнал Юлии – покинуть машину. И сказал:

– По суду я признан невиновным.

"Кум" с нарочитым восхищением покачал головой.

– Да, Евгений Васильевич, недаром вы на "зоне" получили кликуху "Умник".

Второй медленно обошёл стол и, подойдя ко мне, словно навис надо мной.

– Нам известно, что за два месяца до отъезда в Москву вы почти каждый день уединялись и говорили с кем – то по мобильной связи. Это ваше поведение среди студентов. где вы были кумиром, всех удивляло. Вы приехали в Москву в десять утра. Ваше появление зафиксировала видеокамера. А потом вы исчезли и появились в детстком доме в три чса дня. От Москвы до детсткого дома поезд идёт сорок пять минут. Где вы были четыре часа?

Разумеется. я знал: по какой причине во все времена победитель ставил на колени тех, кто проиграл бой. Это знак презрения и психического подавления.