Загубленные желаниями

Поговаривали, что на скалистом берегу, окаймленного хвойным лесом со стороны суши, и омываемого извилистым заливом со стороны моря, у Амгула имеется огромный дом. Дом начали строить по его приказу сразу же с восстановлением после взрыва на гаммаде: где-то посередине прошлого Акридова года. Строительство завершилось с началом года Конваларии, когда первым лучам солнца самой природой было дозволено прогревать бескрайние снега Севера…

На территориях и свифов, и гунънов официально не оставалось диверсионных отрядов ни с той, ни с этой стороны. Хоть границы уже были открытыми для пересечения с проверкой на пограничных пунктах сопроводительных бумаг, никто из жителей не решался этого делать, да и не находил в этом пока острую надобность. Скорее играло недоверие и страх плена. Соглашение о мире все еще не внушало жителям ощущение защищенности и отсутствие безвредности для жизни и здоровья. Поэтому никто пересекать границу, чтобы пройтись гостем по улочкам Чоккон или Ти, не спешил…

Ночное время Асафетидного года было по обыкновению украшено приглушённо-лиловыми красками, размытыми молочными всполохами у края горизонта. Словно скудный развод алой масти шафранового сезона нарочно не исчезал в напоминание жителям Адияко о своем недавнем господстве.

По ночам становилось заметно холоднее, и никто уже не осмеливался появляться на улице в открытой одежде.

Леса были оживлены трудолюбивыми собирателями ягод, которыми щедро одаривал Асафетидный сезон. На торговых лавках провинций то и дело появлялись водяника, морошка и клюква для тех, кто не прочь насладиться их пользой и вкусом за небольшие сины. Люди скупали банные дубовые и липовые веники. Каждый по-своему готовился к наступлению Акридова года.

Взрыв на гаммаде оставил на спине Амгула очередной глубокий рубец от ядрового осколка. А нога продолжала хоть и не сильно, но видимо прихрамывать от неоправившейся травмы еще после того плена у свифов и удачного побега с Хатисай из Ти.

Что заставляло дышать Амгула по сей день после того злосчастного взрыва, никто не знал. Только с Газодо Амгул делился мыслями. Только друг знал, что пришлось пережить тогда лидеру, став свидетелем безжалостного пожирания огнем экипажа, в котором оставалась Хатисай.

Можно ли было что-то изменить? Всё ли было предпринято для успешного исхода дела? Амгул частенько задавался этими вопросами, и оставлял их без ответа. Бесконечно винил только себя – ведь лично внушил Хатисай, что с ней он будет уязвимее, и, в конце концов, добился ее послушания. Ради того, чтобы не навредить любимому, Хата так и не успела выбраться тогда из экипажа до взрыва…

* * *

– Только мне кажется, что гунъны намеренно разделили нас? – недовольно буркнул Моцо, оглядывая прохожих из-под нахмуренных бровей.

Взгляд его был недоверчивый и далеко не дружественный. Его, казалось бы, добровольное в Лиге присутствие, скорее стало результатом принуждения.

Дело в том, что Фолкаё объявил о возможности обучения с гунънами только после ряда сданных показателей по силовой подготовленности в обыкновенной свифской военной школе. Из всех были отобраны трое самых сильных и быстрых учеников. Разумеется, таковых нашлось больше, но Фолкаё посчитал, что и этих будет достаточно. По указке Батиса избрали именно эту тройку.

Свифские новобранцы в Лиге гунънов должны были стать живым примером того, что обучение здесь дает возможность успешно выстроить военную карьеру, несмотря на то – гунън ты или свиф.

– Ты ожидал другого? – со снисходительной улыбкой отозвался Тирид.

Темно-русый Тирид по своему типу очень походил на Ханга: не отстающий от приятелей-однокланцев по силе, всегда был не прочь выделить время на общение с красивыми девушками. Но, несмотря на свою любвеобильную натуру, ему никогда не доводилось побывать в Доме алид. Возможно, потому что вырос в семье со строгими родителями, чей суровый нрав и приверженность к дисциплине всегда стояли на первом месте в воспитании помимо Тирида, еще двоих братьев и сестры.

Тирид в отличие от неразговорчивого Моцо был рад тому, что сейчас находился здесь. Он считал, что отъезд из родительского дома поможет ему добиться успехов в чем-либо без давления семейными устоями, бесконечных отцовских наставлений и пресеканий всякого свобододействия, которые беспощадно привлекали этого молодого человека.

Доброжелательный Тирид уже успел свестись с некоторыми сообитателями и сейчас довольный наблюдал за бесконечным движением в коридоре. Что же касается нелюдимого и угрюмого Моцо, то Лига точно стала не тем местом, где бы он сейчас желал находиться.

Подозрения Моцо о явном разделении от однокланцев были вполне оправданными, ведь ему досталась монета с разинутой пастью ирбиса, а Тириду – с глазом этого зверя.

– Нельзя забывать, где мы и среди кого, – спокойно призвала Шамила, что действительно приходилась дочерью лидеру свифов.

Ее показатели были одними из лучших. Но Фолкаё, узнав, что дочь прошла все этапы отбора, поначалу не дал согласия на ее обучение в Лиге бывшего врага, который еще не успел стать полноценным другом, несмотря на перемирие.

Шамила, нравом круто отличавшаяся от родителя, часто сталкивались в спорах и непонимании с Фолкаё. После бесконечных и громких препираний с дочерью, и совета пожилого Советника – всё же отпустить ее на обучение, Фолкаё, сдавшись, вынужденно подписал бумаги для сбора учеников.

– Мы под защитой соглашения…. Но обижаться подозрительности хозяев не станем, – спокойно добавила она.

– Нужно определить, где мы будем встречаться. Желательно подальше от чужих глаз, – буркнул Моцо.

– Определимся с этим позже, – отозвалась Шамила, взглядом указала, что пора расходиться, и молодые люди тут же разбрелись по своим группам.

* * *

Здание Лиги как таковое не являлось одним единым зданием, а точнее представляло собой упорядоченную совокупность учебных, тренировочных и жилых корпусов, которые отделяли территорию на небольшие павильоны.

Казармы, где ученикам предстояло проводить свободное от занятий и тренировок время, находились в правом крыле – там же, где и трапезная.

Ученикам можно было перебираться в другие части здания как снаружи – по аккуратно выложенным серыми камнями дорожкам; так и изнутри, пересекая небольшие мосты, свод которых образовывал невысокие арки над небольшими внутридворовыми садами.

Всё левое крыло было отведено под учебные залы, где проходили дисциплины по изучению истории, философии, исчислительных наук и освоению навыков того или иного оружия. А перед самым входом на территорию учебного заведения, который располагался в небольшом лесу, заключенного в кленовый и грабовый плен, величаво и гордо стоял военно-охранный пункт с открытыми парадными пагодными воротами, к которым вели серокаменные ступени. Каждый день на входе проходили службу военные из штаба, в обязанности которых входил ежедневный и ежечасный наружный обход территории.

По обыкновению гунъны ко всему относились и со всей строгостью, но и с некоторой небрежностью. Проявление заботы отмечалось в своевременном доведении перечня тех или иных правил, в предоставлении своевременного приема пищи и снабжении самыми необходимыми предметами для обучения. Что же касается уюта, простой человеческой любезности – то всё это отсутствовало напрочь.

Подобное «особое» отношение, кое в общем-то было заведено в жизни гунънов, воспринималось учениками и работниками как данность. Но всё же женской (что не назовешь полноценной половиной) «половине» обитателей Лиги приходилось непросто.

Важно начать с того, что купальни здесь были обустроены для общего пользования без разделительных перегородок, переносных ширм и четкого режима посещения. Командир Нобу, который и отвечал за порядки и дисциплину в казармах, считал, что в подобной обстановке с целью сплочения и нахождения единогласия разнополым ученикам, необходимо самим найти решение, преодолевая собственные слабости и пороки. Естественно, разного рода сношения между молодыми людьми избежать в подобных условиях было нельзя, но Тоиц считал, что в Лигу поступают, в первую очередь, люди, осознавающие серьезность будущего, которое их ждет в этих стенах. И ученикам буквально предоставлялся выбор: растрачиваться на вероятные запретные связи или нет. Ведь каждый из них должен был понимать, что церемониться и разбираться никто с подобными выходками не станет, а просто вышвырнет «провинившихся» из Лиги. К тому же пребывание двух полов в таком тесном взаимодействии тоже являлось своего рода испытанием воли.

У каждой группы новобранцев был определен свой назидатель, который по возможности разрешал всякого рода вопросы по устройству, распределению обязанностей, соблюдению порядка и обязательного посещения дисциплин. Среди пятерых таких числился и Гердеро.

После вводного занятия во время небольшого перерыва Шамила украдкой наблюдала, как этих помощников Нобу собрали в стороне для раздачи необходимых сведений о дальнейшем пребывании в Лиге.

Шамила в родном клане до определенного события в своей жизни считалась нелюдимой дикаркой. Как-то она сбежала из дома, чтобы доказать свою независимость с другом детства. Правда, влезла с тех пор в некоторые неприятности, но всё же вернулась домой, став совершенно другим человеком. Именно тогда она стала преследовать определенную цель, от которой абсолютно точно отступать не собиралась и по сей день.

Давать оценку людям в первую встречу Шамила никогда не спешила. Она считала, что человека нельзя узнать так скоро, но и доверием, разумеется, столь щедрой не была. В назидателе Гердеро она лишь подчеркнула существенную разницу с его другом, который оттолкнул своей навязчивостью и чрезмерной самоуверенностью…

Свифка также отметила, что девушки были ощутимо подготовлены к жизни и обучению в Лиге. Сразу и точно признала особую красоту поступивших на обучение гунънок. Красотки со жгучими черными волосами, сильными телами и беспрестанно подозревающими взглядами то и дело оглядывали довольно сильно отличающуюся чужеземку: кто-то – с любопытством, кто-то – с завистью, кто-то – с презрением – и все это не осталось незамеченным внимательной Шамилой.

Особенно открыто являла свое недовольство на появление свифки высокая и красивая Исы́ль. По ее крепким плечам и натренированным ногам можно было с точностью заявить, что девушка готовилась к поступлению не один год. Исыль то и дело хмурила лоб и с видимой неприязнью поглядывала в ее сторону. Возможно, ее по-женски раздражали заинтересованные на новенькой взгляды почти всех мужчин. Возможно, ее возмутило то, что отныне она и враг будут жить в одной казарме и находиться в одних и тех же учебных залах одновременно – ведь Исыль досталась такая же монета, что и свифке. Чтобы там ни было, а дружить она с дочерью вражеского лидера не собиралась точно…

После того, как распустили молодых помощников, объявили о начале распределения учеников по отдельным группам, и после небыстрых сборов, каждая из них последовала за своим назидателем.

Гердеро уверенно вел за собой тридцать три ученика в трапезную, в число которых вошли: Ханг, Шамила и та самая негостеприимная Исыль.

Из девушек этой группы, почти в самом конце, осматривая соучеников, шла еще одна будущая защитница клана. Нос этой, короткостриженной гунъки украшали яркие веснушки, которые действительно украшали и делали милое лицо светлым и выразительным. В отличие от осанистой Исыль, эта сильно сутулилась, и то и дело щурила глаза, словно рассматривать какие-либо детали ей было затруднительно. В условия отбора еще и входили требования по здоровью, и слабовидение, разумеется, не приветствовалось. Поэтому девушка старалась особо не выделяться из толпы, чтобы не выдать свое, по правде, не совсем законное здесь присутствие. Особенность ее заключалась в том, что при сильных волнениях переставала хорошо видеть, и чтобы восстановиться, требовалось время и покой.

Пока шли в правое крыло, она успела небрежно наступить на обувь впереди идущего одногруппчанина и вызвать его недовольство. Тут же извинилась, любезно улыбнулась и опустила голову, чтобы не допустить подобного снова.

* * *

В одном из грошовых трактиров, где пахло дешевым вином, и прислуживал бродягам коренастый мужлан со стеклом вместо глаза, который мог выбить монету у любого недобросовестливого посетителя внушительным кулаком – в заросшем паутиной темном углу, сидели трое.

– Тебе ли меня поучать…, – огрызался выпивший, сгорбившийся мужчина, отпивая макаджин, и морща нос после каждого глотка, понимая, что его разбавили с дешевым вином. – Ты на этого посмотри…, – указал он брезгливо на третьего. – Бросил псу под хвост все, что имел, дерьмо гунъново, – сплюнул на грязный деревянный пол.

Тот, что слушал его, сжимал зубы и продолжал подбрасывать в воздухе монету. В отличие от своих «собеседников», он не пил и оставался трезвым. На плечах статного мужчины лежала затёршая военная куртка. Правда, на груди не оставалось ни одной наградной монеты. Единственная монета сейчас то подбрасывалась, то подхватывалась умелыми пальцами своего обладателя, с досадой обдумывающего нынешнее положение.

– Наран! – окликнул этот перепивший мужчина «третьего». – Ты слышишь меня? Ты – дерьмо! – сказал лично и получил в ответ еле слышимый нездоровый смех.

– Назови мне хоть одну причину, почему ты не удавился после стольких пыток, Лиот? – вдруг заговорил трезвый «собеседник». Его вопрос вызвал теперь и смех Лиота.

– Гуро! – продолжал он смеяться. – Я хотел! – кивал он головой, а Наран, найдя это смешным, стал смеяться громче. – Но… не смог! – переглядываясь, Лиот и Наран рассмеялись еще громче.

– Закройте пасти, клопы могильные! – резко оборвал Гуро, и мужчины неожиданно притихли. – Посмотрите, кем вы стали! Едите блевотину раз в неделю, вкус воды забыли напрочь, отхлебывая гниль, что продают за место макаджина. Вам негде спать, не о чем думать, не на кого положиться…

– Ты не разрешаешь нам спать в номерах, которые оплачиваешь себе, – наивно отметил Лиот, еле выговаривая слова.

– Работай, и хотя бы спать будешь под дырявой крышей, – сквозь зубы прошипел Гуро.

– О, Гуро у нас работает! – с язвой протянул Наран, широко улыбаясь, являя «приятелям» пробоину в зубном ряду после очередной драки. – Сколько человеческого дерьма ты успел вынести из трактирного двора прошлой ночью за гроши? – только произнес он, как снова стал смеяться, а Лиот, подхватив его, также залился некрасивым хохотом.

– Зато я пахну мылом, а не куриным пометом, как вы оба, от того что спите на постоялом дворе…, – еле сдерживаясь от удара по физиономиям горе-друзей, Гуро продолжал подкидывать и ловить монету.

Гуро пришлось распродать все свои награды, чтобы как-то выживать после того, как его с позором согнали из особого отдела штаба. Ему повезло: к этому времени новый лидер успел отменить в клане казнь, и бывшего командира просто лишили всех привилегий: обеспечения и собственности, которые он когда-то благополучно имел.

Гуро перебрался в северную часть Адияко и прожигал жизнь в постоянных поисках работы, чтобы прокормиться и иметь возможность ночевать не под открытым небом. Работать приходилось там, где работать желал не каждый. Все работодатели запрашивали бумагу, удостоверяющую личность. А на документе Гуро зияла серьезная отметка, что человек – грубо говоря, не человек. А если и брали на более менее порядочную работу, то платили меньше, чем даже, например, за чистку уборной в грошовом трактире, о котором и упомянул Наран, что, в свою очередь, не работал совсем, а сидел на шее Лиота, подрабатывавшего носильщиком кладей готового мыла на мыловаренной фабрике.

Но от того, что Лиот работал «с мылом», чистотой и свежестью от некогда дисциплинированного и смелого свифского диверсанта пахло редко. По той простой причине, что жалование ему выплачивали достаточно мало, чтобы иметь возможность посетить общественную баню.

Наран потерял даже дом после того, как девушка, которую он обесчестил, осмелилась пойти к военным с доносом. Приход на пост Амгула и последующие перемены в клане во многих жителях пробудили уверенность и облегчение. Девушка, что стала жертвой Нарана, не стала стыдливо прятать глаза за спинами своих простых родителей и оплакивать поломанную судьбу, а просто донесла на сына бывшего лидера и добилась его наказания: лишения привилегий, которых он когда-нибудь со временем лишился бы все равно, и собственности – родительского дома в том числе. Наран пытался сопротивляться: запугивать семью этой девушки, клеветать на нее, что, мол, она сама совратила его невинную душу, используя во всяческих разбирательствах «верного» его деньгам Гуро. В конечном итоге Наран остался ни с чем и потянул за собой в топь нищеты и презрения бывшего продажного поверенного.

Что же касается Лиота, то его судьба сложилась, увы, также плачевно из-за неудачно выстроенных обстоятельств и событий. Из всего диверсионного отряда выжил только он и был ранен осколком ядра при взрыве на гаммаде. Его схватили гунъны и очень долго держали в центральной подземной тюрьме. Лиота били, пытали, проводили бесконечные допросы.

Поняв, что «свои» о нем намеренно забыли, совсем скоро принял решение самостоятельно покинуть мир живых, так как сил и здоровья терпеть истязания гунънов уже никаких не оставалось. Лиот сам стал требовать неотложной казни, но казни к этому времени были уже отменены.

В одно туманное утро дознаватель из штаба объявил Лиоту, что свифское Управление оплатило его свободу, но выдвинул запрет на возвращение в клан, не объясняя причин. Лиоту выдали специальную бумагу, где было прописано его тюремное заключение и отпустили. С тех пор свиф и шлялся по округе северной части Адияко – на земле бывшего врага – в поисках жизни, где есть хотя бы раз в день один полноценный прием пищи и кружка дешевого разбавленного макаджина. Так он и набрел на Нарана, когда сидел в очередном трактире и рассуждал о том, как вернуться домой и отомстить свифскому штабу за то, что с ним сделали гунъны.

– Чего ты злишься? – собрался вдруг Лиот, который даже в крайне нетрезвом состоянии не терял самообладания. Все же не зря свифское Управление выдвинуло когда-то его в командиры диверсионного отряда. – Ты ведь действительно больше смахиваешь на Человека, нежели мы с этим туполомом, – кивнул он на Нарана, сложив голову на руки который, кажется, благополучно засыпал. – Ты хотя бы на родной земле…

– На земле, на которой не способен выстроить даже лачугу из хвороста, – все же ударил по столу Гуро, от чего Наран издал непонятный звук: что-то среднее между храпом и хрюком борова, но продолжал спать. – Проклятый Амгул стал хозяином клана и всеобщим любимцем. Дошел до того, что одобрил предложение Фолкаё о приеме свифских сопляков к гунънам – об этом соизволили прописать на штабовых листовках. Разве этого хотели наши предки, когда воевали за интересы Гунъна?!

– Этот Гунън был бараном, каких только поискать…, – лениво протянул Лиот.

Лиот и Гуро частенько в присутствии друг друга позволяли себе покрывать оскорблениями «соотечественников». Но никогда не доходили из-за этого до «кулаков», так как одинаково были обижены на своих же. Но, несмотря на всё это, оба искренне желали вернуться к прежней жизни.

– Любое соглашение, в котором говорится о мире – мудрое соглашение. В конце концов, это приведет к еще большим переменам…

– Которые счастливее, таких как мы с тобой, не сделают! – Оборвал Гуро.

– Я бы поспорил… Возможно, тебе удастся добиться хоть какого-нибудь расположения штаба…, – пытался вразумить его свиф.

– Это твоя мечта, не моя. Я не собираюсь преклоняться перед подпевалами Управления…

– С чего ты взял, что я собираюсь? – тихо протянул свиф, и Гуро вдруг заметил некое отрезвление в глазах «собеседника». – Я взорву свифский штаб к чертовой ведьме и очищу площадь Ти от этого недоразумения…

Тон Лиота стал серьезным, и даже устрашающим, что навело Гуро на некоторые схожие мысли по отношении здания Управления в Чоккон.

– Говоришь так, словно припрятал в собственном погребе десяток другой взрывных ядер, – украдкой подшутил Гуро, немного пододвинувшись к бывшему диверсанту.

– Этим десятком на постоялом дворе только кур пугать…, – хмыкнул свиф. Сделал глоток дешевого пойла, сморщился, выплюнул и довольно шумно приземлил кружку на деревянный стол. – Я знаю, где есть больше…, – Лиот медленно поднял взгляд на сосредоточенного Гуро, и они оба понимающе улыбнулись…

* * *

Выделенное для приема пищи помещение оказалось светлым, просторным и довольно-таки уютным. Многие из новобранцев, прочувствовав недостающуюуся в дали от родного дома благоприятность этого места, позволили, наконец, отпустить накопленное напряжение и стали знакомиться с будущими сообитателями.

В трапезной так же существовали правила: каждый ученик и работник заведения подходил к месту выдачи своей положенной порции с небольшим подносом, и с выданным варевом садился за стол, который занимала его же группа.

Все ученики были облачены в типовое военное обмундирование, отличающееся лишь по цвету. Черный цвет куртки с поясом, игабакам и полусапогов был заменен в темно-синий. Устав обязывал девушек собирать волосы в хвост, чтобы ничего не могло мешать усвоению материала или тех или иных навыков на тренировочном полигоне.

Та плохо видящая девушка, входившая в число группы, на монетах которой был изображен след от когтей ирбиса, случайно перепутала столы и подсела к группе с разинутой пастью, и как ни в чем не бывало, принялась есть. Напротив нее расположился Моцо, которого – в чём тот был абсолютно уверен – разделили нарочно с однокланцами, и невольно отметил хороший аппетит девушки, которая большими кусками поглощала край ржаного хлеба и запивала его наваристым говяжьим бульоном.

Откуда ни возьмись, объявилась «законная» претендентка на занятое место и, ткнув деревянной ложкой в межлопатье гунънки, раздраженно потребовала:

– Ты вообще кто? Это мое место!

Девушка дернулась от неприятного удара. Заметно смутилась и от неожиданности сразу не нашла подходящих для этого случая слов, и просто молча уставилась на такую же новенькую, как она ученицу с собранными в хвост ярко-каштановыми волосами.

– Ты оглохла? – вела себя гунънка очень уверенно. И чтобы привлечь на себя внимание хоть и не привычного, но весьма привлекательного Моцо, говорила вполне громко, что остальные, разумеется, тут же обратили на них свое внимание.

Моцо, так же молча наблюдал, как девушка резко встала со своего места и стала извиняться и кланяться. Это свифу показалось лишним, так как лично ему поступок одногруппчанки не понравился – ведь она могла и не привлекать всеобщего внимания, а вежливо попросить случайницу уступить законное место.

Гунънка смутилась настолько, что, наконец, встав со скамьи, совсем забыла забрать свой поднос, из-за чего была вынуждена услышать очередную волну возмущения:

– А это кому оставила?!

Сдержанный, но отчетливо слышимый смех сидящих вблизи новичков заставили щеки бедняжки зарумяниться еще больше. Она развернулась, схватила поднос и совершенно некстати зацепилась носком обуви об ножку скамьи. Упасть девушка не упала, но всё содержимое тарелки благополучно опрокинула на себя, и вызвала громкий хохот у воспитанников.

К столу подбежал назидатель, отвечавший за дисциплину в этой группе, и стал судорожно разбираться в произошедшем.

Девушка, облитая говяжьим бульоном, по правде говоря, не знала, что делать и куда идти. И поэтому осталась стоять на месте, ощущая, как наудачу негорячее блюдо растекается по ее животу, неприятно налипая ткань куртки к коже.

К столу подбежали назидатели и остальных групп, в том числе и Гердеро, всё это время стоявший у места выдачи порций.

– Я не обязана есть стоя из-за чьей-то рассеянности! – обиженно оправдывалась та, что стала причиной переполоха.

– Простите, я случайно…, – тихо оправдалась «нарушительница» покоя.

– Из какой ты группы? – потребовал ответа назидатель.

– След когтя…, – просипела девушка и неосознанно посмотрела на Моцо, который внимательно наблюдал со своего места, как на пол падают тяжелые капли говяжьего супа и оставляет на нем жирные разводы.

– Она из моей группы, – тут же объявил Гердеро, и осторожно отобрал у девушки поднос. – Это не страшно…, – как можно скоро попытался утешить ее. – Я принесу тебе еще. Там у порога стоят вёдра с водой. К сожалению, придется до конца учебного дня побыть в этой одежде. В казарме в купальной будет возможность отстираться. Отныне будь внимательна.

Гердеро говорил доброжелательно и доходчиво, поэтому девушка сразу же приняла к сведению его указания и направилась к выходу, успев через пару шагов споткнуться снова и услышать за спиной тихие усмешки.

Работники трапезной тут же привели всё в порядок, и все продолжили есть. Гердеро принес для новенькой очередной поднос. Проследил, чтобы та заняла «правильное» место, и присоединился к остальным.