Крысиная возня. Дистопия. Роман-притча

Если же допустить, что элементарная иерархия внутри крысиного сообщества является основополагающим фактором и играет центральную роль в деле сохранения популяции, то следует отбросить тот факт, что всякое живое существо действует на основе безусловных рефлексов. Тех самых базовых безусловных рефлексов, которые воссоздали то животное и растительное многообразие на планете, которое мы имеем на сегодняшний день. И конечно, ученым было известно об исчезновении разных видов животных, но причины их вымирания всегда назывались внешние, то есть не зависящие от действий или внутреннего организационного устройства определенного вида животных.

Однако вследствие уже проведенных опытов, двенадцати попыток, многое в поведении животных оставалось непонятным и в некотором смысле мистическим. Нет, конечно, исследователи не ожидали стопроцентного подтверждения своей гипотезы, что в благоприятных условиях животные будут размножаться до огромной численности и такое бесконтрольное размножение приведет к захвату всей земли уж если не с помощью интеллектуального доминирования, то с точки зрения численного превосходства. Исследователи, особенно Джон Келлон, ожидали хотя бы частичного подтверждения данной теории. Но гипотеза о захвате земли крысами никак не подтверждалась с экспериментальной точки зрения. Крысы размножались до определенного уровня, а потом просто переставали интересоваться друг другом и в конечном счете вымирали.

И вопросов с каждой попыткой становилось все больше.

Например, почему не все кормушки использовались? Почему не все поилки использовались? Предоставленные блага были рассчитаны на всю популяцию и, кроме того, увеличивались по мере того, как увеличивалась численность животных в вольере. Но нет, не все кормушки и поилки использовались. Без всякой видимой причины часть кормушек оставались нетронутыми.

Почему некоторые самцы становились изгоями или франтами и не хотели заводить самок? Почему появлялось мужеложство? В естественной природе мужеложство появлялось в экстремальных ситуациях, когда особей одного пола становилось значительно больше, чем особей другого пола, то есть, например, самцов в три раза больше, чем самок. Но почему это явление появлялось в вольерах, было совершенно непонятно, потому что и самцов, и самок было практически одинаковое количество.

Почему самки переставали гнездоваться? Почему они бросали свое потомство? В природе такое тоже случается, но, как правило, такое явление сопряжено с экстремальными внешними условиями и опасностью. В случае вольерных экспериментов опасность была полностью исключена, так как не было ни хищников, ни болезней, ни опасности, за исключением собственных сородичей. И тем не менее по мере увеличения численности популяции самки планомерно начинали бросать свое потомство на произвол судьбы, и «уговорить» их заняться семьей и гнездом не представлялось возможным.

Почему? Почему? Почему?

Этих вопросов было слишком много, и ни одного приемлемого ответа, потому что на каждый из таких ответов можно было возразить: «Но ведь мы сделали и предоставили крысам то-то и то-то. Почему они этим не воспользовались? Или воспользовались, но как-то частично, в смысле использования как самого предмета, так и возможности использования данного предмета всей популяцией без исключения».

И вот еще что… Ну кто сказал, что они не воспользовались? Очень даже воспользовались, просто не все и не в том назначении, которое предполагалось исследователями. Джон предполагал, что на каком-то этапе размножение будет взрывным, но он также предполагал, что эти пики стагнируют и дальше размножение крысиной популяции пойдет по плавной кривой вверх. И никогда – вниз. Но получалось… Получалось что получалось, и совсем не по сценарию.

– Кофе? – произнес голос где-то у входа.

– А, Пит, как хорошо, что ты пришел… – продолжил Джон, поднимаясь на скамейку у дальнего вольера.

– Пришел, пришел, – бубнил Пит, проходя внутрь. – Боже, как тут воняет…

– Окна открыты, – посетовал Джон. – Вот смотри…

– Кофе, – перебил Пит.

– Да, спасибо, – поблагодарил Джон и пригласил Пита подняться на скамью у вольера. – Вот смотри. Они опять нервные. Их остается всего ничего, они друг другу не мешают, но все они какие-то нервные. Нервные и пугливые, хотя ничего не происходит. Ну совсем ничего.

– М-да, я вижу.

– Они перестали есть и пить, – Джон методично обходил вольер по периметру и указывал руками на кормушки и поилки внизу. – Они не интересуются друг другом, и, да-да-да, они не хотят спариваться.

– То есть они приняли бессознательное коллективное решение умереть, – бодро продолжил Пит.

Джон осмотрел его с ног до головы и возмущенно произнес:

– Да что ж это такое?! То Джейн выдвигает теорию музыки, а теперь ты… Но они же не люди…

– Ну и что? Не люди. Но жить вот так они больше не могут и не хотят, поэтому и размножаться тоже не видят смысла. А что сказала Джейн?

– Джейн сказала, что им не хватает музыки… – усмехнулся Джон и тут же уточнил: – Крысиной музыки как результата положительного стресса.

– Это мысль… – продолжил Пит.

– Да?

– Да, может, и не музыка… – задумчиво произнес Пит, словно прокручивая в своей голове какие-то доводы за и против. – Может, и не музыка, но жить вот так они больше не хотят.

– Но они же не знают, что есть… Что существуют в природе другие условия для жизни. Эти особи, – Джон тыкал в крыс внизу в вольере, – никогда не знали ничего другого, кроме этого вольера. Они здесь родились. Более того, их родители, бабушки и дедушки здесь родились, и вообще, ты хочешь сказать, что крысы могут передавать информацию друг другу о другой среде, начиная с самых первых пар?

– Ну… так категорично я бы не заявлял, – Пит понимал, что крысы вряд ли вели хронологию своей крысиной жизни, – но каким-то образом они, крысы, в который раз приняли решение самоликвидироваться. Это самоликвидация, – подытожил он.

– Пит, подожди. Какая самоликвидация? – Джон неуклюже спрыгнул со скамейки и направился к столу. – У всякого живого существа есть стремление к жизни. Оно заложено самой природой… Надо просто найти причину, почему так происходит. Понятную, логичную причину.

– Найти причину самоликвидации, ты хочешь сказать?

– Ну, как хочешь, – согласился Джон. – Пусть будет причина самоликвидации. Однако я настаиваю, что живые существа – животные – не способны на сознательную регуляцию численности своей популяции. Я настаиваю на том, что животные руководствуются первоначальными и естественными животными инстинктами, которые прежде всего заключаются в выживании и размножении.

– Почему ты не допускаешь наличия внутренней причины самоликвидации?

– Потому что это крысы! – беззлобно возмутился Джон. – Какая самоликвидация?

Самоликвидация. Какая интересная концепция – самоликвидация. То есть особи некоторого вида жили себе, жили в условиях, приближенных к идеальным, где всем хватало и воды, и еды, и воздуха, и места, а потом вдруг раз – и решили самоликвидироваться? Что-то тут не вяжется. Не укладывается в логический ряд. И либо логический ряд не совсем логичный, либо не все вводные данные мы имеем на руках.

Это как с какой-нибудь аналитической программой в компьютере: туда вводят определенные данные и на их основе получают максимально оптимальный вариант развития событий. А что, если вводных данных больше? И нам неизвестны все данные. Поэтому и результат получается такой странный. Вот уже в который раз Джон и Пит, удивляясь полученному результату, пытаются понять, что за массовый психоз нападает на клинически здоровых крыс, и они перестают есть и пить, перестают спариваться и гнездиться и в конце концов все вымирают. У ученых не было никаких более-менее правдоподобных объяснений этому феномену. Даже если принять во внимание, что в определенный момент времени крыс становилось настолько много, что они с трудом делили пространство, все равно не было объяснения этой так называемой ликвидации, потому что особи всегда могли и зачастую вели войны между собой за пространство, еду, самок, влияние и так далее. Таким образом более сильные особи отвоевывали себе жизненное пространство и доступ к ресурсам. Собственно, в этой части эксперимента не было ничего необычного. Все развивалось прямо хрестоматийно, если можно было так сказать. Но вот потом, после определенной фазы, когда численность популяции стагнировала и, условно говоря, каждая особь приобретала свое место, вдруг крысы переставали интересоваться друг другом. Ну, не то чтобы совсем вдруг, это начиналось в предыдущую фазу, но приобретало всеобщий масштаб после стагнации численности.

И была совершенно туманна причинно-следственная связь, которая приводила к вымиранию популяции. Единственное, что было совершенно очевидно, – это то, что внутреннее социальное устройство крысиного сообщества оказывалось на поверку сложнее, чем ученые могли себе предположить в начале проекта.

– Послушай, Джон, – несколько отрешенно продолжил Пит. – Знаешь, вот есть такое явление, как массовый психоз.

– О боже! – воскликнул Джон.

– Нет, ты послушай! – Пит тщетно пытался высказать свое мнение по поводу происходящего.

– Нет, Пит, ты послушай. Если мы начнем на полном серьезе оперировать терминологией человеческой психологии, то мы зайдем очень далеко, очень. И все вот это закончится очень плохо.

– Джон…

– Нет, Пит, подожди, – оборвал Джон Пита. – И дело не только в том, что мы не можем приравнивать людей к животным и наоборот. Дело в том, что если мы хотя бы на мгновение допустим, что к вымиранию того или иного вида животных приводят не только и не столько физические факторы – наличие еды, воды, воздуха, – но и некие психологические факторы, то мы вынуждены будем пересмотреть всю концепцию эволюции.

– И в чем проблема?

– В чем?

– Да, – не останавливался Пит. – В чем проблема?

– В том, что придется переписывать всю историю возникновения человечества, а нам этого никто не позволит.

– Я понимаю, Джон, что нам придется усиленно поработать над представлением результатов нашего эксперимента, потому что в сыром виде… – Пит запнулся. – Потому что в сыром виде они представляют из себя предпосылки судного дня. Но это не повод для нас – тебя, меня и даже Джейн – молча мысленно признать, что мы что-то не понимаем в развитии крысиной цивилизации и эти самые цивилизации устроены намного сложнее, чем нам того хотелось бы.

Пит вздернул руки и отошел от одного вольера к другому. Здесь жизнерадостно копошились «новые» крысы попытки номер тринадцать.

– Вот! – Пит указал на крыс внизу в вольере. – Вот! Они ничего не знают и не предполагают и поэтому спокойно строят свои маленькие жизни.

Пит подошел к другому вольеру, взобрался на лавочку и начал наблюдать за животными. Пит Бредсон был неофициальным ассистентом Джона вот уже в течение трех лет. Не то чтобы он не смог бы стать официальным помощником, просто в его научной работе эксперименты с животными не принимались всерьез, если они не были санкционированы высшими инстанциями. Поэтому Пит помогал Джону неофициально из двух соображений: во-первых, это было занятно, особенно тот факт, что в каждом следующем эксперименте ученые приходили к странным и местами ужасающим выводам, а во-вторых, эти эксперименты позволяли ему переосмысливать работу с людьми. Люди – они такие, актеры по жизни и сценаристы поневоле. Что-то принимают, а что-то только делают вид, что принимают. Поэтому чистота эксперимента с людьми всегда вызывает массу нареканий. А тут чистота эксперимента была безусловной, а выводы напрашивались весьма и весьма интересные. По всему выходило, что человечество, если проводить параллель с уже проведенными экспериментами, уничтожит себя само. Занятно.

В целом Питу нужна была база данных для своей научной работы. Ему нужны были отчеты, графики, статистические выкладки. Он был психологом, получившим своего бакалавра в каком-то захудалом провинциальном колледже, но теперь поступившим в магистратуру на психологический факультет престижного университета, и поэтому из кожи вон лез, чтобы защититься и получить своего магистра. В работе с Джоном он вывел и пытался обосновать свою теорию «влияния коллективного бессознательного на сознательные процессы отдельного индивида». Другими словами, если перефразировать заумные термины и перевести их на удобоваримый язык, то Пит изучал влияние культурных традиций на развитие личности, а также влияние общественных норм на принятие решений отдельными индивидами. То есть насколько наша среда влияет на нашу субъективную оценку реальности и процесс принятия решений. Только и всего. Но зато как звучит!

И не звучит. И непонятно, почему крысы, которые не строят культовых сооружений и не собираются на митинги и собрания (хотя смотря что под этим подразумевать), имеют возможность оказывать влияние на принятие решений у членов своего крысиного сообщества. То есть как они это делают? На основе чего?

– Джон, тебе не кажется, что в который раз мы что-то упускаем из вида? – с умным видом спросил Пит.

– Кажется, – буркнул Джон. – Если бы я знал, что мы упускаем из вида, мы бы этого не упускали, не находишь?

– М-да, это ты верно говоришь…

– Вот смотри, – Джон указал на крыс в новом вольере, – вот эти… Они спокойны и уверены в себе. А те, что в том вольере, нервозны и запуганы. Я бы даже сказал – истеричны. А ведь и там и тут примерно одинаковое количество крыс, одинаковое количество еды, питья и всего остального. Объясни мне…

– Что?

– Я не нахожу логического объяснения тому, как так получается… – Джон споткнулся, спустился с лавки, сел на стул и задумался.

– Джон…

– Да, Пит, я слышу, – отозвался Джон. – Понимаешь, ситуация приобретает абсурдный характер в некотором смысле. Прямо сейчас у нас два вольера… Вообще-то, вольеров три, но я не говорю про вымирающий. Я говорю про отсаженных… Так вот, в обоих примерно одинаковое количество крыс и всего остального. Но только в одном вольере животные спокойны, гнездятся и собираются размножаться, а в другом нервны, беспокойны и не собираются даже спариваться. И в который раз я не вижу прямой зависимости между условиями и развитием событий. То есть, другими словами, мы, я то есть, не можем точно определить фактор или факторы, безусловно влияющие на процесс размножения и развития популяции мелких домашних грызунов. Всякое логическое объяснение сталкивается с неразрешимым конфликтом, который заключается в том, что, с одной стороны, грызуны не могут передавать информацию из поколения в поколение, однако эксперимент показывает, что именно это и происходит.

– Ну… – протянул Пит, – крыс не одинаковое количество в вольерах, но скоро будет приближаться к тому.

– Хм-м, – раздраженно откашлялся Джон.

– Но, возможно… – рассуждал будущий психолог. – Возможно, это не является краеугольным камнем.

– Условия…

– Нет, иерархия, – уверенно добавил Пит. – Иерархия как катализатор развития и сдерживающий элемент. То есть до какого-то момента иерархия – это прогресс, а после некоего переломного момента – это сдерживающий фактор, который начинает процесс разрушения популяции через разрушение социума…

Попытка номер двенадцать была на грани вырождения популяции. Джон отобрал десять здоровых особей и пересадил их в другой вольер, предоставив им первоначальные условия: вода, еда, сено-солома, пустой вольер. Но крысы в буквальном смысле разбежались по углам и, привставая на задние лапки, внюхивались и вслушивались в окружающее их пространство. Но даже убедившись в том, что опасности нет, они не спешили навстречу соплеменникам. Наоборот, они разбегались как можно дальше друг от друга, чтобы никак не пересекаться на жизненном пространстве.

Джон в замешательстве наблюдал за таким поведением в двенадцатый раз, и в двенадцатый раз он не понимал, что происходило с его крысками.

– Понимаешь, Пит, у меня полное впечатление, что они способны помнить и передавать не только опыт своей жизни, но и предыдущий опыт предков.

– Почему бы и нет! – удивился Пит.

– Почему бы и нет? – удивился Джон. – Потому что это грызуны. Пусть и высокосоциализированные животные, но все-таки животные, понимаешь?

– Понимаю.

– Если мы предположим, что животные способны каким-то образом передавать информацию из поколения в поколение, знаешь, куда мы придем?

– Нет, не знаю… Хотя погоди, нам придется отказаться от мяса насовсем, потому что есть высокосоциализированных животных, у которых есть самосознание, будет верхом кощунства.

– Да я не об этом, – Джон задумался, – хотя и об этом тоже. Однако представляешь, если муравьи понимают, кто они, что они, зачем они, что они делают. А мы считаем, что их организация строго рефлекторна…

– М-да… – задумчиво произнес Пит. – А наше собственное поведение тоже во многом рефлекторно.

Джон и Пит стояли у вольера со спасенными крысами и удивленно таращились на них так, словно видели их в первый раз. Крысы разбрелись по разным углам и стали устраиваться поспать.

Два вольера, расположенные практически впритык друг к другу, содержали примерно равное количество грызунов, а также еды, воды и всего остального. И в одном вольере жизнь бурлила, крыски осваивались и обустраивались, и их деятельность сопровождалась непринужденным шумом: возней, шуршанием, писками. А в другом вольере жизнь словно бы застыла. Крысы, хотя и продолжали жить, словно боялись произвести лишние телодвижения, воспроизвести лишний звук, лишний раз выйти из своего укрытия. Ни тем, ни другим крысам ничего не угрожало, и по факту они находились абсолютно в одинаковых условиях, но их поведение разнилось кардинально.

Гипотеза о том, что если восстановить первоначальные условия для крыс из уже разрушенной крысиной цивилизации, то крысы начнут развитие новой популяции, разбивалась вдребезги. Крысы из вымирающего вольера продолжали придерживаться модели выработанного в прежней колонии поведения даже при условии исчезновения условных угроз в виде агрессивных сородичей и покосившегося социума. То есть опасности нет, давления крысиной иерархии нет, наличие еды-воды-места сохраняется, но крысы не возвращаются в первоначальное состояние и не продолжают развитие популяции. Для того чтобы крысы начали размножаться заново, надо было взять «новых» крыс из лаборатории и посадить их в новый вольер. С новыми-старыми условиями, чтобы на выходе получить уже известный результат. И это вносило еще большую неразбериху в течение эксперимента, потому что, по идее, ожидаемый результат можно было получить от крыс, которые уже однажды прожили цивилизационный процесс, а не от новых крыс. Но все выходило ровно наоборот: старые крысы не размножались, а новые приходили к уже известному результату.

Получалось, что оставшиеся в живых крысы не способны были создать или воссоздать угасшую крысиную цивилизацию. Да в целом и не стремились к этому. Зато они сохраняли и продолжали придерживаться однажды созданной иерархической конструкции крысиного общества. Причем придерживались этой конструкции так ясно, что крысы-самки, выросшие в спартанских условиях в предыдущей среде, готовы были уморить себя голодом, лишь бы не спариваться с присутствующими в новом вольере самцами. Логика в таком поведении не просматривалась вообще, потому что если следовать академической доктрине, то все живые существа стремятся к размножению безусловно, так сказать, на рефлекторном уровне. А этого не происходило. Этого не происходило вот уже двенадцать раз, и маленькие цивилизации крыс вымирали.

Глава 6.

Царская почта

Вернулся Борис Алексеевич в Алтайский край случайно.

Командировка была в края здешние по линии партии в конце пятидесятых. Надо было с соседями отношения как-то выстраивать, как-то налаживать прерванное было сообщение. А тут с одной стороны люди со своими обычаями, с другой – со своими традициями, с третьей – дикие какие-то, неконтактные. А ты, Борис, поди и разберись. Сделай так, чтобы железную дорогу тут проложить можно было. То есть дорога-то была, только уж очень старая, и надо было ее ремонтировать, реконструировать, а для этого надо было построить временные поселения для рабочих, коммуникации проложить, транспортное сообщение, так сказать. В общем, это как с нуля город в пустыне возвести. Даром что не пустыня, а ничего же нет из того, что надо для обширных инженерно-строительных работ.

Так в начале 1959-го, ровно сорок лет спустя с того момента, как он уехал с отцовского хутора, снова попал он в Горстан в тридцати километрах от поселка Усть-Кам, где когда-то была узловая станция. Только перенесли ее лет тридцать назад много северней из-за ландшафта да близости к границе и назвали Горстан. А теперь восстанавливать решили и тут и там, чтобы ближе к границе было.

Ну, решили так решили.

Работы было много. Людей тоже. Всю зиму и начало весны Борис Алексеевич даже и не думал поехать и поискать отчий дом. А вот с наступлением мая, когда большая часть снегов сошла, захотелось ему во что бы то ни стало увидеть то место, где он родился. Да могилкам поклониться. Нет ведь у него на свете никого, кроме тех трех могил, что затеряны где-то в лесной глуши в предгорьях Алтая.

Всю зиму в свободное время ходил он по окрестностям и вспоминал детство, отрочество и юность. И накатывалась на него такая тоска страшная, что хоть садись в сугроб и начинай рыдать. Только он не рыдал. Как человек очень взрослый, прошедший огонь и воду, он понимал, что это детские чувства всколыхнулись в нем. Что он долго жил, притупляя, отодвигая на задний план чувство одиночества и человеческой невостребованности. Рядом с ним начиная с 1919 года не было никого из его прошлой жизни. Абсолютно никого, кто бы мог с ним поговорить так, как это было в его детстве и отрочестве.

А тут он вернулся в родные края, и все то, что дремало где-то на дне его выхолощенной души, всколыхнулось и вырвалось наружу. Борис Алексеевич, приезжая каждый раз в Усть-Кам, заходил в почтовое отделение. Оно осталось еще с царских времен: каменное основание, на котором восседал деревянный сруб. Так надежней: камни придавали устойчивость конструкции, а деревянный сруб был теплым. Теперь-то к этому старому зданию пристроили еще деревянный придел с отдельным входом и большими окнами. И уже тут теперь выдавали почту, собирали письма и посылки, продавали газеты и брошюры. А Борису Алексеевичу очень хотелось попасть в старое здание, и как-то раз под каким-то совершенно пустячным предлогом он туда попал. И там, в этом старом помещении еще царской почты, все было так же: длинный прилавок и много шкафов. Только теперь двуглавые орлы были закрашены темно-бордовой краской, а портреты царей в рамках сняты со стен и вместо них виднелись неизбранные новые вожди.

Борис Алексеевич огляделся, тяжело вздохнул и быстро вышел. Ему на мгновение показалось, что он снова стоял в том помещении с отцом, который получал письмо и покупал газету. Отец разговаривал с почтальоном о том, что стало все совсем не так, как раньше было. Что поездов ходит меньше, продуктов привозят меньше, только людей все больше. И люди-то какие странные, некоторые даже по-нашему совсем не говорят. «Чой-то будет?» – качал головой почтальон, и отец соглашался.

Так при каждом удобном случае останавливался Борис Алексеевич около старой почты и, даже не заходя внутрь, размышлял о том, что не зря его сюда послали на старости лет. Ведь ему уже почти шестьдесят. Ощущение глубокой душевной привязанности и причастности к этому месту, случайно возникшее в его душе, не отпускало. Ему все больше и больше хотелось найти свой дом, хотя бы постоять там какое-то время у могил. Помолиться. Он понимал, что ему это вдруг стало жизненно необходимо, и потому как-то в конце марта поделился он своей мыслью с сослуживцем.

– Как думаешь, Николай Петрович, смогу я отлучиться ненадолго в горы? – Николай Петрович был не то геодезистом, не то инженером, и был он направлен вместе с Борисом Алексеевичем в эти места для решения сложных задач постройки железной дороги.

Николай Петрович Камышев был лет на пятнадцать помоложе Бориса Алексеевича, но уже видным и глубокоуважаемым человеком. Он был выше ростом и крепче телосложением, чем Борис Алексеевич, а также отличался завидным здоровым аппетитом, что прекрасно отражалось на его фигуре. Лысоват, гладко выбрит, с одутловатыми щеками, высоким лбом, красным носом картошкой и толстыми пальцами, торчащими в разные стороны, когда он ими размахивал в разговоре. А с Борисом Алексеевичем он хоть и сдружился и был на «ты», а все равно обращался к нему по имени-отчеству. Хотя Борис Алексеевич часто величал его просто Николай. А Николай Петрович, словно чувствуя какое-то скрытое царское воспитание в суховатом чиновнике министерства, принимал его обращение к себе с безусловным почтением.

Умение быть, а не казаться – это сложное искусство. А в запутанном мире – практически невозможное. И все-таки Борису Алексеевичу Гурину удавалась оставаться собой и не сбиваться с такта внутренней настройки. Это такое едва уловимое состояние, когда смотришь на человека впервые, но сразу понимаешь, откуда он, кто он и что он. Понимаешь, что за этим человеком стоит целая эпоха. Это военная выправка, стержнем засевшая в слегка ссутуленном, прихрамывающем теле. Это размеренная спокойность и умение держать себя в руках в любой ситуации. Это абсолютная вежливость без чванливости и открытость без фамильярности. Это чувство собственного достоинства без надменности, всегда оставляющее дверь приоткрытой даже там и тогда, когда это, казалось, было совершенно неуместным. Это безусловное уважение ко всем и ко всему, продиктованное уважением к самому себе в первую очередь. Это способность быть и оставаться человеком всегда, даже в самых невыгодных условиях и ситуациях.