Крысиная возня. Дистопия. Роман-притча

– В горы? Что ты там делать будешь? – удивленно поинтересовался Николай Петрович. Он был абсолютно не готов к такому разговору.

– Искать буду. Прошлое искать, – вздохнул Борис Алексеевич.

– Как это?

– Видишь ли, родился я тут недалеко от полустанка Усть-Кам. Ну, как недалеко… Километров двадцать на запад, да в горы, через ущелье. Там еще к югу монастырь типа скита старый был.

– А что ты искать-то хочешь? – Николай Петрович раскрыл карту. – Как место-то называется?

– Да не найдешь ты мое место на карте, – рассмеялся Борис Алексеевич.

– Это почему?

– Потому что это всего лишь хутор в горах с куском земли по склону. Только теперь я даже и представить не могу, как я это найду. Что я там могу найти, и вообще, найду ли я хоть что-нибудь…

– Место-то как называется?

– Ручьи.

– Как?

– Раньше называлось место наше хутор Ручьи. Только сколько я помню свою жизнь там, к нам никогда ничего не приходило на адрес. Всегда в Усть-Кам ходили, чтобы почту получить, да новости послушать, да газеты купить. Понимаешь?

– М-да…

– Нет адреса. Я тебе могу пальцем на карте ткнуть, где, я примерно понимаю, хутор стоит.

– Ну, ткни, – Николай Петрович выпрямился от карты и взмахнул руками, растопырив толстые пальцы.

– Да и то неточно будет, потому как я сам толком не знаю, где оно на карте-то. Я туда пешком ходил от станции, по дороге, по тропинке, по тем приметам, что были нами же и созданы.

– Так, а теперь?

– А теперь… Теперь и не знаю, найду ли я дорогу домой на ощупь. Я так давно там не был.

– Сколько?

– Да, пожалуй, с 1919 года я там и не был. Не приходилось как-то. Ровно сорок лет.

Посмотрели они на карту, поохали, повздыхали да решили, что поедут туда в начале лета, чтобы дороги хоть чуть-чуть подсохли. Хотя какие дороги. Нет в то место никаких дорог. Уже, наверное, и колеи нет. И если никто долго не жил там, то всякая условная дорога заросла и поглотилась природой.

В некотором смысле этот поход представлял собой хорошо организованную авантюру. Два высокопоставленных сотрудника из столичного министерства собрались идти в горы Алтая. Одни. Без проводника и подмоги.

Дело пахло керосином.

– Куда ты туда собрался, Борис Алексеевич? Там же ни дороги, ни просеки. А ты еще и направление точно сказать не можешь, – отговаривал Николай Петрович.

– Надо, Николай, мне надо туда. Там могилки мои…

Борис Алексеевич за время раздумий над этим предприятием твердо решил, что надо ему во что бы то ни стало посетить отчий дом. Ну, или хотя бы попытаться отыскать его в лесу.

– Так как ты туда собрался? На чем?

– Ну, до станции на подводе или машине какой. А оттуда… – Борис Алексеевич задумался, потому что даже представить не мог, на чем дальше можно будет добраться. – А оттуда на чем придется. Может, и на своих ногах придется преодолеть последние двадцать километров.

– Сколько? – Николай Петрович замер.

– Двадцать. Да, может, и не двадцать, там по прямой каких-то десять-двенадцать километров. Может, меньше, но это же по прямой. А там нет ничего прямого. Там по ущелью влево, потом наверх… Когда-то там была насыпная дорога. Но это было полвека назад. И если сейчас в ту сторону никто не ездил, то нет там ничего. Понимаешь, просто нет ничего. Поэтому, скорее всего, придется идти пешком.

– Да мы за двое суток не обернемся. Нет, никак не обернемся. И нас хватятся. Скажут, что мы за границу решили уйти, – продолжал абсолютно здраво рассуждать Николай Петрович.

– Давай так. Подумаем, как туда добраться, а начальство я возьму на себя.

– То есть хочешь сказать, что отпустят?

– Отпустят…

– То есть и отсюда выпустят, – продолжал Николай Петрович с подозрением, – и, что самое важное, потом обратно впустят и не обвинят в какой-нибудь несусветице?

– Ну пойми ты, Коля. Никто ни за что ручаться не может. Только вот я теперь точно знаю, что не зря меня сюда судьба занесла. Мне обязательно надо до дому дойти, понимаешь?

– Угу… – понимающе кивал Николай.

– А ты если не хочешь, то можешь и не ехать со мной. Тебе действительно не с руки со мной туда тащиться. Да и дома у тебя жена с сыном остались.

– Ну, остались…

– О них надо сейчас подумать. До того, как отправимся в горы.

– А как ты один-то пойдешь?

– Ну, не знаю…

– Не знаешь… – шепотом процедил Николай Петрович. – Не знаешь… А кто знает?

– А тебе надо подумать, как ты со мной собрался. Дело-то не только в том, что это поход опасный в смысле ландшафта. Так ведь потом и обвинить могут в чем-нибудь… Сам знаешь. Не маленький.

– Ну, знаю. Но как я тебя туда одного отпущу.

– А ты знаешь, – задумчиво произнес Борис Алексеевич, откинувшись на спинку стула, – я ведь раньше, когда еще в начальную школу ходил в поселок, что южнее Усть-Кама, никогда не боялся один ходить туда-сюда. А мне тогда восемь лет было. Поселок был в долине вдоль реки, промысловики какие-то там жили. То ли камни искали, то ли золото, то ли и то и другое, но жили они там долго. Пришли туда, еще когда я маленький был, и были там до той поры, пока новая власть их не разогнала. Собственно, весь поселок был из десятка домов вдоль поймы реки, причем на противоположном от нас берегу, так что мне приходилось переходить реку ниже по течению, где был мосток из бревен через узкое, но бурное место, а потом подниматься вверх, к школе.

– Ты и вправду тут вырос, да? – удивленно бормотал Николай Петрович.

– Да, правда, – продолжал Борис Алексеевич. – А школа-то та была всего лишь плохо отапливаемым срубом. И ходили туда дети промысловиков да еще парочка таких, как я, горемык с той стороны ущелья. Все классы в одном. Это потом, когда я в училище поступил в Байске, так там и жил при училище. А тут сам ходил в школу. Каждый день ножками до ущелья, до переправы, до поселка и обратно. Так что, поди, найду как-нибудь дорогу. Ноги вспомнят. Бог доведет.

– Ладно, отпроси нас на разведывательную экспедицию, что ли? – после небольшой паузы продолжил Николай Петрович. – Придумай, зачем и почему нам туда надо. Глядишь, отпустят, да еще дадут с собой лошадь или бойца какого.

– Ты и вправду, Коля, решил идти со мной?

– Да. Решил.

– Эх…

– Куда я тебя одного отправлю.

В начале лета 1959 года отправились двое весьма почтенных сотрудника столичного министерства в сторону станции Усть-Кам, а оттуда дальше на восток. Целью было найти затерянное в алтайском предгорье место, где когда-то родился и вырос Борис Алексеевич Гурин. Хутор, значит, найти. И по возможности посетить могилы усопших предков.

Встали до зари. Собрались быстро и по темноте, по ночной росе вышли из поселения и направились в сторону станции Усть-Кам. В предгорьях Алтая в самом начале лета, да и в середине тоже, днем было нестерпимо жарко, температура доходила до плюс тридцати пяти в тени. И если не было ветра, а такое случалось, когда воздух словно останавливался между двух или трех холмов, зной становился нестерпимым. Людей, лошадей, тех, кто работал на солнцепеке, отправляли в тень, потому как случалось, что не выдерживали живые существа такого пекла и испускали дух.

Потом, когда солнце скатывалось со своего зенита, люди снова выходили на работы. Лошадей гнали на водопой, а потом снова впрягали в тяги, и работа продолжалась до позднего вечера, пока темень не становилась совсем непроглядной. И поскольку с ночным освещением рабочего поселка, самой рабочей площадки и прочего было негусто, работы прекращались до следующего дня.

С наступлением ночи же температура падала до плюс двенадцати, что иногда вызывало переохлаждение у людей. И не потому, что плюс двенадцать – это очень холодно, а потому, что тело только что испытало шок от сорокоградусной жары, а тут его словно в прорубь опустили. Бывало так холодно, что человек, вышедший по нужде, вдруг обнаруживал, что у него пар изо рта идет, как на морозе.

А еще туман ложился такой густой, что, казалось, с крыльца надо было словно в молоко спуститься. Потому даже летом в бараках подтапливали ночью, чтобы люди элементарно не заболели. Топили, конечно, чем попало, но и на том спасибо. Зато с утра всегда чай горячий был, что само по себе было приятным явлением в свете общей бытовой неустроенности рабочего люда.

Значит, выдвинулись Борис Алексеевич Гурин и Николай Петрович Камышев на разведывательную экспедицию к западу от бывшей железнодорожной станции. До станции Усть-Кам добрались быстро, с ветерком почти, на машине, предоставленной грозным начальством со словами:

– Давайте, разведайте, что там у нас с той стороны. Да сами не уйдите случайно в чужие края. Там, в горах да в лесу, границ не размечено. Понимаете ответственность?

– Понимаем, понимаем, поди, не маленькие, – отшучивался Борис Алексеевич.

– Ну, с богом, что ли.

– Так ведь Бога-то нет? – с ухмылкой спросил Борис Алексеевич.

– Как нет? – опешил начальник.

– Так это, отменили его, Бога-то, еще полвека назад. Чай, не слышали? – продолжал Борис Алексеевич.

Николай Петрович, стоявший за его спиной, лихо разнервничался, покрылся испариной и закачался, словно собираясь упасть в обморок.

– Бога-то сюда зачем приплетать было надо? Не ровен час, подумают что-нибудь ненужное, – сквозь зубы процедил Николай Петрович абсолютно спокойному Борису Алексеевичу.

– Да не боись ты, Николай, – как-то очень уверенно сказал Борис Алексеевич. – Дело такое, если мне суждено до моих могил добраться, то меня ничего не остановит, а если не суждено, то что бы я ни делал – не доберусь.

– Откуда такая уверенность?

– На все воля Божья… – со вздохом ответил тот.

А между тем начальство еще и солдатика предоставило лет семнадцати от роду, чтобы он помог в горах вещи нести. Солдатик этот, по имени Петр, был хрупким таким созданием, с тонкой шеей и огромными голубыми глазами. Все, что могло пригодиться, нужно было нести на себе. Это поход такой, в горы, на выживание. А помощника выдали, прямо надо сказать, такого, что его самого впору было нести. Ну, да что есть. В Усть-Каме лошадь дали, потому что поход может оказаться незапланированно длинный. Вот таким составом из четырех живых существ – Борис, Николай, солдатик Петя и лошадь – часов в девять утра по местному времени выдвинулись в ущелье в западном направлении от станции Усть-Кам.

Вышли пешком из Усть-Кама и долго шли по карте. То есть это Николай Петрович шел по карте позади Бориса Алексеевича, а позади них брел солдатик с груженой лошадью. А сам Борис Алексеевич шел на ощупь, то есть по своим каким-то, одному ему понятным, воспоминаниям. Скорее всего, ноги сами несли его в нужном направлении.

К полудню стало припекать нещадно, и вся экспедиция при первой же возможности спрятаться в тень именно так и поступила. Солнце стояло высоко, и тени от любых предметов были короткие. Однако на небольшом участке был густой и очень старый лес. Деревья росли достаточно плотно прижавшись друг к другу. Огромные ели создавали сумрак и прохладу в подлесье. Сюда-то, на хвойный ковер, и спряталась экспедиция. В расщелине между камней бежал ручей. Горный ручей – чистый как слеза, и от него пахло озоном и грозой, хотя грозы и не намечалось.

Лошадь стреножили. Сами разлеглись на хвое.

– А куда мы идем? – спросил солдатик.

– А не все ли тебе равно? – грубовато ответил Николай Петрович.

– Ну… – замялся солдатик и затих.

– Мы идем искать одно потерянное место, – задумчиво произнес Борис Алексеевич.

– Какое? – солдатик вспыхнул любопытством.

– Это такое волшебное место, где когда-то началась жизнь, – без тени сомнения продолжил Борис Алексеевич.

– Ой, это как?

– Петя, мы идем исследовать северный склон к западу от ущелья на предмет наличия там людей или поселений, – отчеканил Николай Петрович.

– Ну и по ходу нашей экспедиции поискать место моего рождения, – подытожил Борис Алексеевич.

– А-а-а, – словно понимая, но при этом ничегошеньки не понимая, произнес солдатик Петя.

– А знаешь, Николай Петрович, вот ведь какая штука, – медленно и очень задумчиво продолжил Борис Алексеевич. – Вот ведь какая штука. Меня всю жизнь носило по западной части земли нашей да по заграницам. И работал то в одной столице, то в другой, то в столице за границей. И с министерством переезжал то в одно здание, то в другое, то эвакуировали…

– Мн-н-н… – подал голос Николай Петрович. – У тебя квалификация такая – незаменимая.

– Это да, конечно, – с усмешкой согласился Борис Алексеевич. – Но ведь вот какая штука: по всей стране ездил, а сюда не заносило.

– Представляю. Я тут вообще никогда не бывал, и если бы не ты, то никогда бы и не поехал сюда.

– Так вот. В этот раз словно все складывалось каким-то удивительным образом. Понимаешь?

– Не очень, но продолжай.

– Словно что-то предопределило, куда и зачем я должен поехать.

Борис Алексеевич замолчал и заложил руки за голову, поправив на голове платок и шляпу с сеткой.

– Меня должны были направить на запад, к соседям, но в последний момент что-то у них там не срослось и никто не поехал. А мне сказали, что здесь позарез нужен человек, понимающий в делах строительных и умеющий вести переговоры со сложными людьми.

– Я же говорю, ты незаменим в своем роде.

– Угу, и, видимо, никто в министерстве не удосужился почитать мое досье, что я отсюда родом.

– Так у тебя в паспорте стоит место рождения – столица.

– Верно. А в досье место рождения – Алтай, станция Усть-Кам, тысяча девятисотый год. Представляешь?

– Нет, не представляю. – Потом, немного помолчав, Николай Петрович переспросил: – Какой год?

– Тысяча девятисотый, – повторил Борис Алексеевич.

– Так это… – Николай Петрович замялся. – Ты уже должен на покой заслуженный выходить.

– Ну, должен… Но, видимо, никто никому ничего не должен.

Где-то высоко в кронах елей палило полуденное солнце, а метров двадцать вниз, на подстилке из хвои и солдатских шерстяных одеял, отдыхали трое. Они направлялись в неизвестном направлении в горы. Экспедиция из разряда «пойди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что», потому как что ждало этих троих уже на первом подъеме, никто не знал.

Отдохнув и напившись воды, двинулись трое и лошадь дальше. Только дальше дороги не было ни на карте, ни на ландшафте.

– Давайте чуть вправо и вверх возьмем, – предложил Борис Алексеевич.

– Откуда ты знаешь? – поинтересовался Николай Петрович. – Неужели вспоминаешь дорогу?

– Нет, головой я ее не вспоминаю. Ноги вспоминают.

– Ой, ладно…

– Да, знаешь, у нас ведь память не только в голове находится, да и разум тоже не только в голове, но и в теле.

– Борис Алексеевич, я, конечно, понимаю, что когда моя мать меня отроком спрашивала, чем думал, когда делал то-то и то-то – ну, шкодил я тогда, – она подразумевала, что я ничем не думал, а не то, что я думал какой-то другой частью тела. Например, той, на которой сижу обычно… – с иронией разъяснял Николай Петрович. – Так что да, по мысли моей матери, думать можно чем угодно.

– Зря ерничаешь. Думаем мы не только головой. В голове у нас мозг с мыслями, а в груди – сердце с чувствами, в животе – кишки с предощущениями. Знаешь, это когда говорят, вот чувствую, что будет так-то и так-то, хотя никаких логических предпосылок на то нет. А потом все происходит именно так, как предчувствовалось, вопреки всякой логике, которую человек выстроил в своей голове. Вот и спрашивается: чем мы думаем?

– Ну… чуйка?

– Чуйка, – подтвердил Борис Алексеевич. – Почему-то я в октябре прошлого года сразу понял, что не поеду на то изначальное задание, а поеду домой…

– Домой?

– Ну да… Сюда поеду. Домой то есть.

Дальше, уже по темноте, вышли примерно в то место, где должен был располагаться хутор. Заночевали у костра, а наутро обнаружили место, где хутор действительно был. Только место это почти поглотила и переварила тайга – так, словно и не было здесь никогда человека.

Глава 7.

Хаос и возня

Двенадцатая попытка плавно и запланированно сходила на нет. Теперь, после того как Джон отсадил десять наиболее здоровых крыс в отдельный вольер, в прежнем вольере оставалось все еще достаточно особей для возрождения популяции, но крысы не интересовались друг другом совершенно. Они не интересовались едой и водой и по большей части проводили свое время в одиночестве. В некоем коллективном одиночестве. Крысы собирались в пустых ячейках, установленных по периметру вольера, по две-три особи в одной ячейки, но при этом разворачивались спиной друг к другу и, утыкаясь в собственные передние лапки или деревянные панели, подолгу сидели так, не шевелясь.

Крысы буквально существовали на полочках разного уровня целыми кучками, но при этом не контактировали друг с другом. Одни превращались в комочки шерсти, другие продолжали усиленно начищать свои шкурки. И все по отдельности и по очереди время от времени украдкой утоляли голод и жажду. Украдкой… Не вступая при этом ни в какие баталии за доступ к корму, и если им отказывали у одной кормушки, они перебегали к другой, даже не пытаясь постоять за себя.

Это действительно было похоже на массовый психоз или, еще хуже, на коллективную депрессию. Жизнь есть, биологическая жизнь есть, но жизни как таковой уже нет, хотя по всем объективным показателям она была еще совсем недавно.