Бесшабашный. Книга 3. Золотая пряжа. История, найденная и записанная Корнелией Функе и Лионелем Виграмом

Они улыбнулись друг другу, и эти улыбки Джекобу совсем не понравились бы.

– Если он задержится, нам, видимо, придется сообщить ему о Хануте, – сказала Альма. – Старый выпивоха скормил бы меня своей кляче, узнай он, что я это говорю, но с Джекобом ему полегчало бы. Я не знаю никого другого, к кому бы он так привязался своим проспиртованным сердцем. Разве что к актрисе, чей портрет вытатуировал у Альберта на груди халтурщик в Браунштайне. Старый дурачина так этого стыдился, что отказывался расстегнуть рубашку.

Тут Ханута снова закашлялся, и Альма вздохнула.

– Ну почему мне всегда их так жалко?! Ведь я проклинала Хануту самыми страшными проклятиями всякий раз, когда он бил Джекоба, а теперь вот из-за него ночей не сплю… Деткоежки избавляются от жалости, поедая детские сердца. Вот бы был какой-то более аппетитный способ! Посидишь со мной, пока я готовлю чай, который Ханута выплюнет мне на платье, потому что по вкусу он совсем не похож на водку?

Лиска не сомневалась, что никакая компания Альме не нужна. Просто ведьма заметила, что Лиске нужно отвлечься от не дающих уснуть мыслей. Когда они спустились в корчму, там никого не было. Ушел спать и Венцель. Он редко ложился до рассвета: по распоряжению Хануты харчевня «У людоеда» закрывалась лишь с уходом последнего посетителя. В темной кухне пахло супом, который помощник Хануты сварил на завтра. Тобиас Венцель всегда говорил о себе, что он плохой солдат, зато отличный повар. Пока Альма заваривала Хануте чай, Лиска разогрела себе суп.

– Я давно знаю о зеркале. Гораздо дольше, чем Джекоб. Он был не первым, кого я видела выходящим из башни.

Это прозвучало так неожиданно, что Лиска забыла о супе. Она никогда не спрашивала Джекоба о зеркале. Он не любил говорить об этом, вероятно, потому, что зеркало слишком долго оставалось его тайной.

– Я говорю не об отце Джекоба, – продолжала Альма. – Он долго жил в Шванштайне, но я не любила его, поэтому никогда не рассказывала о нем Джекобу. Нет. Первый появился здесь почти за полвека до его отца. В Виенне правил тогда не то Людвиг, не то Максимилиан, тот самый, что скормил свою младшую дочь дракону. Руины были еще прекраснейшим охотничьим замком Аустрии, и пол-Шванштайна гонялось за великаном, который похитил одного пекаря. Должно быть, хотел подарить игрушку своим детям – вот для чего великаны обычно ловили людей.

В ситечке, через которое ведьма процеживала чай, застряли несколько черных кошачьих волосков.

– Эрих Земмельвайс[5] – я не забыла это имя, потому что оно напоминало мне о похищенном пекаре. Позже я узнала, что это девичья фамилия матери Джекоба. То есть тот Земмельвайс, которого я встретила, был, вероятно, одним из его предков. Он был бледным, как личинка майского жука, и пахло от него, как от алхимиков из квартала Небесных Врат, что пытаются превращать свои сердца в золото. Земмельвайс пользовался большим успехом в Виенне, какое-то время даже обучал кулинарному искусству императорского сына. – Альма повернулась к Лисе. – Ты, наверное, удивляешься, зачем я тебе рассказываю все это посреди ночи? Так вот, в один прекрасный день Эрих Земмельвайс возвратился из Виенны с невестой и всем говорил, что уплывет с ней в Новый Свет. И люди ему поверили, как верят сейчас истории Джекоба про Альбион. Но через год я видела их обоих выходящими из башни, а вскоре Земмельвайс позвал меня к себе, потому что его жена потеряла сон. Джекоб прекрасно скрывает, как трудно переходить из одного мира в другой, но поначалу даже он часто болел, так что будь осторожна.

– А что стало с женой Земмельвайса?

Ведьма перелила отвар в кубок, украденный Ханутой, как он уверял, у короля Альбиона.

– Кто-то похитил у нее первенца. Я всегда подозревала живущего в руинах острозуба. Она родила еще двоих детей и несколько раз навещала с ними своих родителей, но однажды Земмельвайс вышел из башни один.

Невеста из Виенны. Усталому мозгу Лиски понадобилось много времени, чтобы понять, что это значит.

– Ты должна рассказать все это Джекобу.

– Нет, – покачала головой Альма. – Можешь сказать ему, что мне известно о зеркале, но остальное пусть лучше выведывает сам. Для Джекоба все всегда крутилось вокруг отца. Хотя кто знает, может статься, его тяга к этому миру во многом и от матери.

9

Все кончено

Стражники Амалии и не пытались сдержать чернь, которая штурмовала стены, отделявшие дворцовый сад от улицы. А оттуда до павильона Феи долетали даже камни, брошенные детьми. Она могла восстановить разбитые стекла одним взмахом руки, и это еще больше бесило нападавших. Но Темной нравилось показывать им, как смехотворна их ненависть. Если бы так же легко можно было выключить их крики… И ни слова от Кмена.

Для подданных его молчание лишь подтверждало, что он поверил версии Амалии. Найти оправдания не составляло труда: он не получил ее писем, их перехватили повстанцы, ответ просто затерялся на долгом пути из Пруссии в Виенну. Но Фея уже перестала обманывать себя. Солдаты Кмена все еще охраняли ее, но несли караул у дверей не для ее защиты. Они не прогоняли метальщиков камней и ничего не предпринимали для того, чтобы подданные Амалии прекратили день и ночь выкрикивать из-за стены ругательства. Фея была их пленницей, даже если они ни за что не отважились бы встать у нее на пути.

«Водяная ведьма, чертова фея!» – все эти проклятия они выкрикивали давно. Но теперь добавилось еще одно: детоубийца.

Неужели Кмен и правда поверил, будто она убила его сына, после всего, что сделала для мальчика? Она поддерживала в нем жизнь ценой невероятных усилий и до сих пор чувствовала слабость. А теперь и боль из-за молчания его отца…

Когда Темная Фея покидала остров, сестры пророчили: уходящая превратится в собственную тень. Но за любовь Кмена она заплатила бы даже такую цену, хотя стыдилась это признавать, – впрочем, может, стыд всегда и есть начало конца.

Вокруг нее, как дым, роились мотыльки – крылатые тени былой любви, единственные оставшиеся у нее помощники. Или нет, есть еще один. Стекло хрустело под каблуками сапог Доннерсмарка, когда он шел к ней – хромой солдат, служивший когда-то матери Амалии. Он отверженный, навсегда уже не такой, как те, кто орет за стенами, даже если ему еще какое-то время удастся это скрывать.

– Восстания на севере захватывают всё новые районы. Трудно сказать, когда Кмен вернется в Виенну.

Фея вытащила из каштановых волос осколок стекла. Теперь она вновь носила их распущенными, как и ее сестры. Это ради Кмена она одевалась, как смертные женщины, укладывала волосы в высокую прическу, как они, спала в их домах и подарила ему тысячи сыновей, превращая людей в человекогоилов. Как же он мог так предать ее?! Кмен… даже в его имени теперь ощущается привкус яда.

Доннерсмарк прислушивался к доносившимся с улицы крикам. Сегодня они звучали громче, чем накануне. В крыше лопнуло еще одно стекло. Фея подняла руку. На мгновение она представила себе, как стекло превращается в воду, смывающую их всех – толпу за стеной, солдат Кмена и его куклу-жену… Ей все труднее было сдерживать гнев.

– Я уже не могу поручиться за вашу безопасность.

Доннерсмарк больше не опускал глаза, когда говорил с ней. Он не боялся смотреть на нее.

– Я сама в состоянии позаботиться о своей безопасности.

– Во всем городе волнения. Амалия приказала сжечь вашу карету. Она распускает слухи, что все, чего вы ни коснетесь, проклято.

Кукла демонстрирует удивительный талант интриганки. Какая прекрасная возможность завоевать сочувствие подданных, после того как она утратила их любовь, выйдя замуж за гоила. Чернь даже уже забыла, какое сильное отвращение испытывала к ее сыну – Принцу Лунного Камня. Теперь Амалия – только скорбящая мать.

– Что с ребенком?

Доннерсмарк покачал головой:

– Никаких следов. Его ищут трое моих солдат – последние, кому я еще доверяю.

Сама Темная Фея послала десятки мотыльков на поиски сына Кмена, но пока ни один не вернулся. Она разглядывала осколки под ногами. Ее разбитая клетка. А тот, кто ее в ней запер, очень-очень далеко. Или нет. Она сама заперла себя в клетке.

Доннерсмарк не уходил. Ее рыцарь после предательства короля.

– Что вы собираетесь делать?

И правда, что? Трудно освободиться от любви. Если скрутил однажды связующую нить, вряд ли разорвешь, а она сплела прочно.

Темная Фея шагнула под деревья, которые сама и велела здесь высадить. Обычно они росли только на берегу озера, породившего ее и сестер. Она сорвала два стручка с семенами, висевшие на ветвях среди густой листвы. Вскрыла первый, и на ладонь ей выпрыгнули две крошечные лошадки, такие же зеленые, как сам стручок. Они принялись расти, как только Фея поставила их на мраморную плиту. Из второго стручка выкатилась карета. Она росла, выпуская усеянные бледно-зелеными цветами и листьями побеги. Колеса и оси были черными, козлы, обтянутые кожей, и скамьи внутри – тоже черными, как ее боль, черными, как ее гнев.

Доннерсмарк стоял столбом, как все они стояли, оказываясь свидетелями колдовства: недоверие, тоска, зависть во взгляде… Им тоже очень хотелось бы так уметь.

Карета, лошади. Темная Фея взмахнула рукой. Теперь ей не хватало только кучера. Опустившийся ей на палец мотылек расправил черные бархатные, словно присыпанные золотой пыльцой, крылышки. Головка и тело его переливались изумрудной зеленью.

– Хитира, Хитира, – прошептала Фея мотыльку, – ты помог мне его найти, а теперь должен увезти меня от него.

Мотылек расправлял крылышки, пока легко не коснулся ими ее пальцев, словно поцеловал, и, слетев на землю к ее ногам, превратился в молодого человека. Черные одежды на нем казались присыпанными золотой пыльцой, как крылышки мотылька, а его тюрбан и жилет переливались изумрудной зеленью. Бледное лицо юноши выдавало, что он давно уже покинул этот мир. Хитира… одно из немногих имен, которые она помнила. Принц Хитира влюбился в Темную Фею больше ста лет назад и остался верен ей даже после смерти, как и множество тех, кто подпадал под их с сестрами чары. Они привыкли считать, что любовь смертных вечна. Откуда же ей было знать, что любовь Кмена окажется такой мимолетной?

Хитира молча сел на козлы. Доннерсмарк все еще разглядывал карету и лошадей, не веря своим глазам, будто все это ему снится. Но сном была любовь Кмена, и пришла пора пробуждаться.

Подобрав подол платья, Фея в последний раз огляделась вокруг. Осколки. Только они и остались – мертвые, как застывшая вода. Что же еще, кроме смерти, получишь, связавшись со смертным?

Доннерсмарк распахнул дверцу. Темная Фея давно, гораздо раньше, чем он сам, поняла, что он последует за ней. Он пришел защитить ее, но надеялся, что и она защитит его – от того, кто шевелится в его груди.

Стражи Кмена преградили дорогу зеленым лошадям, но Хитира однажды уже провел их даже мимо единорогов ее сестер. При виде мертвенно-бледного лица Хитиры дворцовая гвардия бросилась врассыпную. Пока Доннерсмарк открывал ворота, Фея взглянула на балкон, с которого Тереза Аустрийская объявляла о бракосочетании дочери. Амалия не показывалась.

Быть может, Фея и оставила бы ее в живых.

Быть может.

10

Слишком много псов

Три нападения за последние несколько дней: два – на пограничные пункты, а третье – на Кмена. Телохранители действовали так тупо, что Хентцау пришлось убить злоумышленника самому. Он приказал казнить телохранителей и пригрозил собственноручно вырезать язык каждому, кто воспримет эти события как лишний повод пожалеть об исчезновении нефритового гоила. Тем не менее шепот не прекращался: «Сначала короля покинул нефритовый гоил, а теперь Фея… Кмен обречен на смерть, как и его сын».

Покушавшийся на короля преступник, сумевший пробраться в королевскую палатку, был не из мятежников человеческого рода, которые поднялись на борьбу с захватчиками (их-то мотивы Хентцау понимал хорошо). Нет. Это был ониксовый гоил. Всего несколько недель назад они короновали одного из своих и объявили его законным королем гоилов. Король без реальной власти, союзник Альбиона и Лотарингии и предатель собственного народа. Ничего удивительного. Ониксы всегда были паразитами. Они всегда жили за счет тяжкого труда подданных, при их власти процветали только гоилы, родившиеся с ониксовой кожей. Хентцау приказал набить голову злоумышленника каменными личинками и отослать Ниясену, самому могущественному их лорду. Резиденция Ниясена располагалась в Лотарингии, но его шпионы рыскали повсюду.

Слишком много псов… Хентцау положил под язык пилюлю из тех, что прописал ему от боли в груди лейб-медик Кмена. Эти пилюли почти не помогали, как и прописанные доктором Амалии в Виенне, поэтому Хентцау послал одного из своих солдат в подземный лес к северу от королевской крепости, в котором обитают рудные ведьмы. Их зелья обжигают даже гоильские языки, но только благодаря им Хентцау не умер от ран, полученных в день Кровавой Свадьбы.

Ему бы вернуться под землю! Там не понадобятся ни пилюли, ни рудные ведьмы. Но идиот-квартирмейстер выделил ему под кабинет комнату в башне, с окном, пропускающим так много света, что Хентцау скоро ослепнет на оба глаза. Он попросил заложить окно, но солдаты, понимавшие толк в кладке, похоже, как один пали в перестрелке с мятежниками.

Кмен любил располагаться на постой в человеческих замках, несмотря на все их окна и башни. Из этого они выгнали одного голштинского дворянина, который, перед тем как бежать, отомстил, напустив в подвалы зараженных крыс. Тридцать человек из личного состава Хентцау попали в лазарет: дневной свет до того измучил их, что они все равно ночевали в подвале. Чем дольше они оставались на поверхности земли, тем более восприимчивы становились к человеческим болезням – ониксы любили приводить этот факт, утверждая, что гоилам нечего делать на поверхности. Но ни Хентцау, ни король не забыли, что происходило, когда они довольствовались жизнью под землей. Там было слишком много богатств, которых так алчут люди: не только золото, серебро и драгоценные камни. Железная руда и уголь, газ, нефть – все, что добывается из-под земли, стало за последнее время гораздо дороже того, что растет на полях.

– Лейтенант Хентцау? – Нессер просунула голову в дверь.

– Что такое?

Он быстро убрал пилюли в ящик письменного стола. Нессер не заслужила такого грубого тона, но уж слишком многие в последнее время шептались о том, что Хентцау, гончий пес короля, постарел и ослаб. Пусть даже одна Темная Фея и осмеливалась говорить об этом Кмену. Слава всем богам в лоне земли – как же Хентцау рад, что она пропала.

– Прибыли последние депеши. – Нессер, встав у него за спиной, взмахом руки велела войти курьеру.

Кмен назначил ее личным телохранителем Хентцау после одного покушения, во время которого тот получил легкое ранение. Разумеется, против его воли. Гончего пса короля стережет девушка-солдат, которая ему в дочери годится. Хуже и быть не может. Но, честно говоря, она куда лучше тех бездарей, что охраняют короля.

Посланник был человекогоилом, одним из тех, что остались на королевской службе, хотя их кожа во многих местах вновь стала мягкой, какой была при рождении. Хентцау велел бы их всех расстрелять, но они оказались очень полезными шпионами и лазутчиками, хотя вряд ли еще помнили свою человеческую жизнь. Этот был рубиновым гоилом. Камень еще виднелся на лбу и щеках, а карие глаза сохраняли золотой блеск. Уже целые армии таких кочевали бандами наемников и жили грабежами да мародерством на земле и под ней.

Наследство Феи. Да, Хентцау радовался, что она исчезла, хотя и представить не смел, сколько вреда она может причинить, будучи их врагом. Его шпионы уверяли, что Фея движется на восток. Неужели в Сулейманский султанат? Маловероятно. По мнению султана, магией должно быть позволено заниматься только мужчинам. Но есть и другие правители, которым Фея может предложить свое колдовство: казаки Украинии, цари Варягии, волчьи князья на Камчатке и в Юкагирии. Гоилы столетиями активно торговали с большинством восточных властителей (некоторые из древнейших гоильских городов располагались на востоке). Но Хентцау не сомневался: многие давние союзники обернутся против них, если Фея пообещает им за это свою магию. Особенно беспокоил его волчий князь, женатый на Изольде Аустрийской, но младшая сестра свергнутой императрицы несколько недель назад умерла. Отравленная супругом, как шептались в Виенне.

Депеши, доставленные человекогоилом, не улучшили настроения Хентцау: пожар на одном из их авиастроительных заводов, убийство посла гоильского короля в Баварии, нападение террориста-смертника на один из наземных пещерных городов. Четыре сотни трупов. Последнее донесение было от Тьерри Оже, одного из их человеческих шпионов в Лотарингии. Он сообщал, что Горбуна посетил интересный гость: Изамбард Брюнель – инженер, проектирующий самолеты и корабли и известный своей нелюбовью к путешествиям. Брюнель впервые покинул Альбион, и больше всего тревожило то, что он сделал это, чтобы засвидетельствовать свое почтение королю Лотарингии.

Нессер жестом попросила курьера выйти из кабинета. Он отдал честь, прижав кулак к груди, как один из них. И все равно Хентцау никогда к ним не привыкнет. Нессер в ожидании стояла у двери. Детей у Хентцау не было, но то, что он испытывал по отношению к ней, пожалуй, более всего напоминало отцовские чувства. Он ценил даже ее слабости: несдержанность, юношеское нетерпение и потребность видеть мир черно-белым: все хорошее – у своих, а все плохое – на стороне врагов. Можно ей только позавидовать. Когда молод, жизнь представляется очень простой, несмотря ни на что.

Брюнель у Горбуна… Но возможно, плохую новость можно превратить в хорошую. Нет, еще лучше. В подарок.

– Доложи атташе Кмена, что мне надо переговорить с королем. Немедленно.

Хентцау схватился за грудь, лишь только Нессер закрыла дверь. Боль была ужасной, но он солдат и привык терпеть боль.

* * *

Кмен давно уже не закладывал окна в своих покоях. Одна ведьма заговорила королю глаза, и теперь тот потешался над тем, что Хентцау любого колдовства страшится больше, чем молочно-белой пелены, туманящей ему зрение. Когда Хентцау вошел, король стоял у окна и – да, вероятно, думал о Фее.

Хентцау не сомневался, что Кмен еще любит ее. Верит ли он, что она убила его сына? Есть вещи, которых не знал о нем даже Хентцау. Когда король обернулся, по его лицу ничего нельзя было угадать. Карнеол. Огненная кожа, как ее называли гоилы.

– Брюнель в Лютеции. Предполагаю, мы с тобой думаем об одном и том же? – сказал Кмен, пробежав глазами депешу Тьерри Оже. – А Морж не так глуп, как я думал. Прикажи усилить войска на лотарингской границе и позаботься о том, чтобы у кронпринца не заканчивалась эльфова пыльца.

– Этого будет недостаточно. – Хентцау почесал лоб. Свет, проникавший через высокие окна, был серым, как гранит, и не причинял боль. – Нужно посеять смуту в лотарингских колониях, чтобы они не могли объединить свои войска, нужны анархисты в городах… И нужно убедиться, что Восток на нашей стороне. Предлагаю сделать царю подарок. Который придаст ему достаточно уверенности в мощи своей армии, чтобы бросить вызов Альбиону и Лотарингии.

– И что за подарок способен оказать такое чудесное действие?

«…и быть более заманчивым, чем то, что может предложить царю моя возлюбленная», – добавил король про себя.

Оба они не упоминали Фею с тех пор, как она исчезла, хотя о ней говорили все вокруг.

– Ваше величество, этот подарок только что сам упал нам в руки.

Оба они любили эту игру: читать мысли друг друга. Столько войн вместе пройдено. Столько вместе пережито: поражения и победы, гнев, страх, отчаяние, облегчение, триумф и опьянение близостью смерти.

– Интересно… – Кмен посмотрел в окно. Оно выходило на восток. – Сколько людей тебе нужно?

– Десять. Иначе будут слишком привлекать внимание. Охотно прихвачу и несколько человекогоилов.

– В самом деле? Не ты ли хотел, чтобы я их всех расстрелял?

– Хороший солдат меняет стратегию, когда противник этого не ждет.

Кмен улыбнулся.

Столько пережито вместе… Этот яшмовый пес будет защищать своего короля до тех пор, пока свора не разорвет его вместо него. Но сначала он привлечет на его сторону еще и медведя.

11

Однажды давным-давно

Уилл еще не спал, когда зазвонил телефон. Два часа ночи. Клара поставила ему на письменный стол старый будильник его матери. Она сохранила в квартире многие ее вещи и часто расспрашивала Уилла о ней – вероятно, потому, что своей матери никогда не знала.

Уилл снял трубку, не тревожась, что кто-то звонит так поздно. Клара уже несколько недель работала в ночную смену, да и Джекоб нередко до рассвета был на ногах. Оба знали, что и сам Уилл редко ложится раньше. Он с детства боялся кошмаров, но после возвращения из зазеркального мира «уснуть» означало для него «ступить на вражескую территорию».

– Уилл? Это доктор Клингер, Клара работает у меня в отделении. Сейчас она находится тут.

Голос на том конце провода напомнил Уиллу о другом звонке – похожее сочетание деловитости и участия в голосе: «Вашей матери хуже. Возможно, вам стоит заехать». Тогда эти слова не застали его врасплох, но на этот раз сказанное никак не укладывалось в голове. Она ведь просто ушла на работу!

– Простите, большего я вам пока сказать не могу.

Уилл выехал тут же. В такси он безуспешно пытался дозвониться до брата.

* * *

Мать умерла в другой больнице, но лифт воскресил в памяти Уилла недели, когда он ее навещал. Лифт и запахи в коридорах…

Доктор уже его ждал. Уилл вспомнил, что видел его лицо на вечеринке, которую однажды устроили для Клары ее коллеги.

«Внезапная кома», «без сознания», «ее нашла одна из сестер» – обрывки слов, лишь выдававшие беспомощность Уилла. Он последовал за врачом в какую-то палату, а там лежала она. И спала.

Он уже видел подобный сон. Но как рассказать хоть кому-то в этом мире о принцессе, которую обнаружил среди увядаюших роз? На медицинском халате Клары, лежащем на стуле рядом с кроватью, была приколота брошь – Уилл никогда ее раньше не видел: мотылек с черными крыльями и серебряными усиками.

Неправильный мир.

Доктор продолжал недоумевать: «редкая инфекция», «ранка на пальце», «анализ крови»…

Уилл не отвечал. А что тут скажешь? Что Клару навестила фея?

Он попросил доктора Клингера оставить его одного и подошел к кровати. Ни живой изгороди с шипами, ни башни замка. Все очень просто, Уилл. Поцелуй же ее. Но она казалась совсем чужой – как тогда мать. Уилл старался забыть, где он, и вспомнить, где встретился с Кларой впервые, но в голове всплывали другие картинки: пряничный домик деткоежки, пещера, отвращение, с которым Клара гладит его нефритовую кожу.

Всего один поцелуй.

Но он так и стоял как вкопанный. А может, у него по-прежнему каменное сердце? Иначе как объяснить, что любовь так легко ушла и он предает ее даже в такой момент? Нужно просто поцеловать Клару, как тогда, вспомнить, как это случилось впервые в больничном коридоре у палаты матери. Почему любовь так часто соседствует со смертью?

Губы Клары были теплыми и очень родными, но она не просыпалась, и Уилл видел только мертвую принцессу в увитой розами башне, с пергаментной кожей и выцветшими, как солома, волосами.

Просыпайся же, Клара! Пожалуйста! Я люблю тебя.

Он поцеловал ее еще раз, не чувствуя ничего, кроме собственного отчаяния. Я люблю тебя. Она любила его больше. Всегда.

Врач вернулся и рассказал, какие еще анализы они сделают. Уилл подписал бумаги и снова попытался позвонить Джекобу. Звонил и звонил. Джекоб не отвечал.

Доктор пообещал сообщить, если что-то изменится, и отправил его домой.

Уилл не помнил, как спустился вниз, на лифте или по лестнице. Просто вдруг вновь оказался на улице, ожидая слез, которые не приходили, и вглядываясь в огни проезжающих автомобилей, будто они могли объяснить ему, что случилось. Джекоб. Нужно поговорить с Джекобом. Уж брат-то знает какой-нибудь способ, какое-нибудь заклинание. Которое что? Заменит настоящую любовь? Что бы это слово ни значило…

Уилл оглянулся на больничный корпус. Нельзя ее там оставлять, нужно забрать ее домой. Джекоб что-нибудь придумает, она проснется, и он, Уилл, будет любить ее так, как она того заслуживает.

– Уилл, с какой готовностью ты во всем винишь себя. Может, потому, что твой брат слишком легко относится к своим долгам?

Уилл обернулся. Сидевший на скамейке человек произнес его имя так, будто они давно знакомы, между тем Уилл не помнил, чтобы когда-нибудь видел его. Клара называла эти скамейки «скамьями слез», потому что они часто служили первой остановкой для всех, кто выходил из больницы с плохими известиями.