Бесшабашный. Книга 3. Золотая пряжа. История, найденная и записанная Корнелией Функе и Лионелем Виграмом

И лисица помчалась. Прочь от того здания, где хранилось зеркало.

13

Долг брата

Шванштайн. В детстве Уилл часто засыпал, бормоча это название. Тогда город был для него сказочным местом. И остался таким по сей день, несмотря на всю тьму, с которой Уилл уже столкнулся в Зазеркалье. Башни церкви были видны от самых руин замка. Они оказались надежным ориентиром, и когда Уилл, несмотря на недоумение, с которым все разглядывали его одежду, спрашивал дорогу к корчме «У людоеда», название каждой улицы напоминало ему какую-нибудь историю, рассказанную братом.

Джекоб ужасно рассердился на то, что Уилл без спросу прошел за ним сквозь зеркало, и поэтому, уезжая верхом в Шванштайн, никогда не брал его с собой. А потом это стало невозможным из-за нефритовой кожи. Джекоб всегда был мастер секретничать, молчал даже о том, что у него есть младший брат. А вот Уилл и плохие оценки от матери не умел скрыть. За всю жизнь ему удалось утаить от брата только одно: кое-что из случившегося с ним за зеркалом он прекрасно помнит. Пусть даже эти воспоминания и кажутся ему чужими.

Застоявшийся запах трубочного табака и пролитого вина, заслонка от печи деткоежки на стене и рука людоеда над барной стойкой. Джекоб так часто описывал заведение Альберта Хануты, что складывалось ощущение, будто Уилл уже сто раз переступал порог темной корчмы. В детстве он всегда мечтал увидеть эти трофеи и посидеть с братом за одним из столов, обсуждая план предстоящей охоты за сокровищами.

– Закрыто!

Светлые и мягкие, как лен, волосы, очки с круглыми стеклами… Тобиас Венцель! О нем Джекоб рассказал Уиллу лишь в один из последних приездов домой. Повар Хануты потерял ногу на войне с гоилами, и Уилл был рад, что его кожа уже не выдавала в нем телохранителя их короля.

– Лиска здесь? – Он никак не мог запомнить ее человеческое имя. – Я брат Джекоба Бесшабашного, Уилл.

Костыль, опираясь на который Венцель хромал к прилавку, украшали полудрагоценные камни. Гоильские офицеры носили такие на лацканах мундиров для обозначения ранга. Лунный камень, яшма, рубин. Воспоминания…

– Ее здесь нет. – Венцель плеснул себе в стакан шнапса. Судя по грязи на столах, ночь у него выдалась долгая. – Я и не знал, что у Джекоба есть брат.

Он смотрел на Уилла недоверчиво и в то же время с любопытством.

Лиски нет. Что дальше? Уилл хотел рассказать ей, что уже несколько дней не получал вестей от Джекоба, а еще надеялся, что Лиска знает, как найти Фею. На секунду Уилл испытал искушение позвать Хануту, но если хоть немногое из того, что рассказывал о нем Джекоб, правда, то в такой ранний час тот пребывал еще в худшем настроении, чем его повар.

– Могу я оставить для нее записку?

Венцель залпом выпил шнапс.

– Разумеется.

В карманах Уилла нашелся только листок с рекламой спектакля, который они с Кларой смотрели несколько недель назад. Все вновь будет так, как должно быть.

Уилл уселся за стол. Что написать? Он всегда робел перед Лиской, несмотря на все то, что они вместе пережили. Венцель взглянул на него, и Уилл как мог прикрыл рукой шариковую ручку. Может, в комнате Джекоба удастся найти какую-нибудь одежду, в которой он будет меньше бросаться в глаза, чем сейчас?

Из двери рядом с барной стойкой вышла щуплая, как птичка, девочка лет девяти, не старше, но было видно, что она уже привыкла к тяжелой работе. Заметив Уилла, она в нерешительности остановилась, но в конце концов поднесла к одному из грязных столов ведро с водой и выпустила из кармана передника трех домовых. О домовых Уилл впервые услышал, когда Джекоб на шестилетие подарил ему крохотную курточку одного из них. Брат никогда не забывал поздравить его с днем рождения, и каждый раз, когда Уилл разворачивал подарок, пальцы его дрожали от нетерпения. Он никогда и никому не показывал подарки Джекоба – только Кларе. «Полагаю, целовать ее ты уже пытался?»

Домовые принялись мыть грязные стаканы, и Уилл снова занес ручку над бумагой. Пиши. О чем? О том, что Клара уснула, как будто умерла, а какой-то незнакомец пообещал ему, что он, Уилл, сможет все исправить? Он сложил листок и сунул его обратно в карман.

Ростом не выше стаканов, домовые, на удивление, устроили настоящий тарарам: расплескивали воду, громко вопили и звенели посудой. Из-за этого даже Венцель заметил гоила, только когда тот уже стоял посреди корчмы. Домовые лишь бегло глянули на него, зато девочка от страха споткнулась о ведро, а лицо Венцеля окаменело от ненависти.

– Я знаю, что вы закрыты, – опередил его гоил. – Мне нужно просто кое-что узнать.

Уилл уже и забыл, какие хриплые у них голоса. По нему скользнул взгляд золотых глаз. Яшмовое лицо и король с матово-красной кожей… утраченные видения… Ими полна его голова.

Кожа у этого гоила была из оникса, самая благородная из всех, какие только у них бывают, но в матово-черном камне виднелись зеленые прожилки. Непрошеный гость был не в военной форме, как те гоилы, что попадались Уиллу на улицах Шванштайна, а в одежде из кожи ящериц, которых Уилл собственными глазами видел на берегу одного подземного озера.

– Я обязан обслуживать таких, как ты, но кто сказал, что я должен с вами беседовать? – Венцель с такой силой ударил костылем по стойке, что домовые попрятались за бутылки.

Гоил одарил его улыбкой, напоминавшей волчий оскал. Он был не таким рослым, как большинство его собратьев.

– Ты что, забыл, кто теперь правит в этом захолустье? Такое отношение может стоить тебе второй ноги.

В широко раскрытых глазах девочки застыло отвращение, смешанное с восхищением, но, поймав взгляд Венцеля, она поспешно наклонилась подтирать расплескавшуюся воду.

Гоил поднял взгляд на руку людоеда над стойкой.

– Я ищу человека, который обычно останавливается здесь, хотя, – он окинул корчму презрительным взглядом, – на мой взгляд, может позволить себе жилье и получше. Джекоб Бесшабашный!

Венцель, будто бы забыв об Уилле, заставил домовых вернуться к работе.

– Его здесь уже несколько месяцев не видно. Но если б я и знал, где он, с чего бы мне сообщать об этом какому-то каменнолицему?

– Действительно, с чего бы? – Гоил разглядывал свои когти. – Но даже если ты и впрямь такой дурак, каким кажешься, несколько причин тебе наверняка в голову да придут. Передай ему, что приходил Бастард и что я его найду. Я всегда нахожу то, что ищу, и Бесшабашный знает это лучше всех.

– Я передам Джекобу только одно, – отрезал Венцель. – Что его спрашивал какой-то чертов гоил и что пусть лучше побережется.

Уилл поднялся из-за стола и, подойдя к стойке, облокотился на нее рядом с гоилом. Тот оглядел его с равнодушным видом. Уилл вспомнил, какое отвращение он сам когда-то испытывал при виде человеческой кожи.

– Что вам нужно от Джекоба Бесшабашного?

– Не думаю, что тебя это касается, мягкокожий. – Гоил запустил руку в карман и выложил на стойку лунный камень. – Бесшабашный кое-что украл у меня. Вот это будет твоим, если знаешь, где он. А тот, – гоил кивнул на Венцеля, – вознаграждения не заслужил.

Уилл не мог оторвать глаз от камня. Красный лунный камень. Такие носят на воротниках телохранители короля.

– Я только слышал о нем, – сказал он. – Это ведь знаменитый охотник за сокровищами? Но для меня новость, что он еще и вор.

Уилл говорил, опустив голову. Он помнил, как легко читают гоилы по человеческим лицам.

– Я передумал насчет записки, – сказал Уилл Венцелю. – Мне нужно кое-что передать Темной Фее. Не подскажете, где она сейчас?

Венцель бросил злорадный взгляд на гоила:

– Никто не знает, где она. Фея покинула Кмена. Теперь посмотрим, смогут ли каменнолицые побеждать в своих войнах и без ее колдовства.

– Темная Фея… – Уилл почти физически почувствовал на себе взгляд гоила. – Разве мать не рассказывала тебе, что феи делают с влюбленными дураками вроде тебя? Она превратит тебя в одного из ее мотыльков прежде, чем ты успеешь взглянуть на нее своим щенячьим взглядом. – Он сунул лунный камень в карман, пока его не стащил кто-нибудь из домовых.

– Ты знаешь, где она?

Тут домовые стали препираться, и по звуку это напоминало сердитый стрекот сверчков.

– А если бы и знал, с чего мне рассказывать об этом какому-то мягкокожему? Читай ваши газеты. Они ни о чем другом не пишут, с тех пор как Темная покинула Виенну.

– Вместе со своими проклятиями! – Венцель символически чокнулся с гоилом пустым стаканом из-под шнапса. – Человекогоилы снова превращаются в людей. У твоего короля скоро не останется солдат.

Бастард провел когтем по краю стакана на барной стойке.

– Останется достаточно. Да и кто сказал, что человекогоилы будут сражаться за вас только потому, что у них вновь мягкая кожа? Может, они предпочтут умереть за короля, который не позволяет угонять своих солдат в плен, как скот, и не продает их в какую-нибудь дальнюю колонию за драгоценности для любовницы.

Умереть за короля… Уилл не мог оторвать глаз от черных когтей. Острых, как осколки стекла, таких острых, когда пропарывали ему шею у затылка. Время разверзлось перед ним, как бездонный колодец. Он снова стоял в соборе, защищая Кмена собственным телом.

Гоил наблюдал за ним.

– Что ж, удачи. – Он перегнулся через стойку, и, прежде чем Венцель успел ему помешать, в руке у него оказалась бутылка шнапса. – У тебя будет множество конкурентов. В качестве награды за поимку Феи Амалия назначила рубины, которые надевала в день свадьбы. – Положив бутылку в рюкзак, Бастард бросил на стойку несколько монет. – Эти камни стоят больше, чем вся Аустрия. Ее мать украла их у одного из лордов Ониксов.

В корчму вошли двое мужчин.

Когда гоил протискивался мимо них, они взглянули на него с обычным отвращением, смешанным со страхом. Бастард состроил им рожу. В дверях он еще раз обернулся и, глядя на Уилла, прижал к сердцу кулак.

Почувствовав, как пальцы сами сжимаются в ответ, Уилл поспешно сунул руку в карман. За его спиной Венцель злословил с новыми посетителями о каменнолицых. Они не скупились на описания славного будущего, когда всех гоилов загонят обратно под землю и там передушат, как крыс. Один из посетителей, до того бледный, что напоминал улитку, разглагольствовал о том, как практично, что после смерти гоилы окаменевают: их трупы можно перерабатывать в драгоценные камни.

Я всегда нахожу то, что ищу.

Уилл вышел из корчмы. Был базарный день, и крестьяне расставляли прилавки и раскладывали товар: фрукты, овощи, обычные куры и гуси, но продавались здесь и домовые, и якобы говорящие ослы. Уилл в поисках огляделся по сторонам. Ему понадобится лошадь и еда в дорогу.

Гоил стоял на противоположной стороне площади, прислонясь к стене в арке, с которой на жителей Шванштайна взирала голова единорога. Люди обходили гоила стороной, что ему, похоже, очень нравилось.

– Что еще? Я по-прежнему не могу открыть тебе, где Фея, – сказал он, когда Уилл остановился рядом с ним.

Малахит. Да, именно этот камень исчертил прожилками темную ониксовую кожу. Уилл и сам не помнил, откуда это знает.

– Я брат Джекоба Бесшабашного.

– Мне нужно изобразить удивление? – подмигнул ему Бастард. – Он таскает с собой твою фотографию. Трогательно. Признаюсь, я очень благодарен матери за то, что избавила меня от соперничества с каким-нибудь братом.

– Мой брат не вор. Зачем ты рассказываешь, что он тебя обокрал?

Гоил разглядывал его с такой насмешкой, что Уиллу казалось, будто этот взгляд проникает под кожу. Что он там хочет найти? Нефрит?

– Не хочу лишать тебя иллюзий. Уверен, что у тебя их целый мешок. Но Джекоб Бесшабашный вор и лжец, даже если младшему братишке об этом наверняка не рассказывает.

Уилл молча повернулся к гоилу спиной: предпочел скрыть гнев. Он испугался собственного гнева, как скорпиона, выползшего из самого темного уголка его сердца. Больше всего камень страшил Уилла ощущением, что он уже не в состоянии сдерживать гнев и ненависть. Гоилов оба эти чувства вводят в исступление.

– Клянусь своим каменным сердцем, – услышал Уилл за спиной смех Бастарда, – ты намного чувствительнее брата. Тебе помочь отыскать Темную Фею?

Уилл снова обернулся к нему:

– У меня нет денег.

– Не нужны мне твои деньги. Услуги Бастарда могут оплачивать только короли. – Гоил оттолкнулся от стены. – Я хочу вернуть то, что украл у меня твой брат. Как по-твоему, сможешь это достать?

– Что – это?

Бастард посмотрел на проходящую мимо девушку. Та, почувствовав на себе взгляд его золотых глаз, поспешно отвернулась.

– Бездонный кисет. Выглядит пустым, но содержимое принадлежит мне.

Уиллу пришлось взять себя в руки, чтобы не ощупать мешочек у себя под рубашкой.

– А что в нем?

Две женщины, проходя мимо, смерили Уилла таким неодобрительным взглядом, словно он разговаривает с самим чертом, и поспешили дальше, когда гоил прищелкнул языком.

– Арбалет. Ничего особенного, семейная реликвия. – Лгать он особо не умел, а может, и не пытался. – Кажется, я знаю, что тебе нужно от Темной Феи, – шепнул гоил на ухо Уиллу. – О брате Джекоба Бесшабашного рассказывают несколько интересных историй. Якобы у него наросла самая священная кожа, какая только бывает у гоилов, но Джекоб вновь избавил его от нее.

Сердце Уилла забилось до смешного быстро.

Гоил вытащил из-под ящеричной рубашки амулет – кусочек нефрита.

– На твоем месте я бы тоже хотел ее вернуть. Какой дурак променяет священный камень на мягкую кожу?

– Да-да, так и есть, – сказал Уилл. – Ты угадал. И вернуть ее мне может только Фея.

Ложь… Уилл машинально поднял глаза на голову единорога. Джекоб наплел ему много небылиц о шрамах на спине, пока наконец Уилл не узнал, что их оставили единороги. Поверил бы ему Джекоб, что он хочет вернуть себе нефритовую кожу?

– Думаю, мы договорились. – Гоил вновь спрятал амулет под рубашку. – А в придачу покажешь мне зеркало, через которое ты сюда пришел. – Он улыбнулся. – Дай угадаю. Оно ведь совсем рядом, да? Ты только взгляни на свою одежду. В Шванштайне так не одеваются.

Уилл заставил себя не смотреть в сторону холма с руинами. Гоил в том, другом мире… И кто следующий – ведьма-деткоежка? Острозуб, который набросился на него, когда он впервые прошел через зеркало? Он чуть было не поддался искушению спросить Бастарда о незнакомце, передавшем ему бездонный кисет с арбалетом, но побоялся ответа.

– Что за зеркало? – спросил он. – Не понимаю, о чем ты. Значит, договорились?

Гоил оглянулся на корчму.

– Конечно! – сказал он. – Почему бы и нет?

14

На его дорогах

Люди. Они были повсюду. Как комариные личинки в пруду. Неминуемость смерти вынуждала плодиться и быть деятельными. Поля, города, дороги… Мир, заново сотворенный по их, смертных, вкусу, прилизанный, выпрямленный, подстриженный и прирученный. Испытывала ли она к ним такую же неприязнь до того, как Кмен предпочел ей женщину из людей? Темная Фея не хотела воспоминать. Она хотела дать волю гневу, ненависти, отвращению. Если бы только это вымыло из ее сердца и любовь.

Фея не старалась избегать людских поселений. Пусть знают, что она их не боится, даже если они бросают ей вслед камни и сжигают изображающие ее соломенные чучела. Она видела, как они стоят за шторами, когда Хитира гнал лошадей мимо их домов. Она слышала, как они шушукаются: «Вон она, чертова фея… Она убила ребенка своего неверного любовника. У нее нет сердца».

Как много деревень. Как много городов. Они как грибы и бактерии, что поддерживают круговорот жизни смертных. И у каждого из этих смертных лицо Амалии.

Иногда она велела мотылькам сплести сеть, под которой спала в дневное время где придется – у какой-нибудь из их церквей, рядом с каким-нибудь памятником или перед ратушей. Но после того как в Доннерсмарка стреляли, потому что он стерег ее сон, она стала останавливаться на отдых в лесах. Еще не все бессмысленно загубили они в своих печах и на фабриках.

Иногда Доннерсмарк верхом добирался до ближайшего поселения разузнать, что происходит в Виенне. Он рассказал, что рубины, обещанные Амалией за поимку Темной, уже стоили жизни шести женщинам, которых по ошибке приняли за нее. Горбун и Морж публично объявили о том, что Альбион и Лотарингия предоставляют ей убежище… Какой же дурой они ее считают? Неужели они думают, что она продаст свою колдовскую силу тому, кто больше предложит, или ищет очередного коронованного любовника?! Кто из них сравнится с королем гоилов? Она любила лучшего из них, и он ее предал.

Доннерсмарк сообщал ей и о Кмене. Он старался произносить это имя так небрежно, словно оно было лишь одним из многих. Темную трогало его желание защитить ее – от боли, вызванной предательством возлюбленного, от продолжающихся оскорблений, которые означали, что Кмен до сих пор ни словом за нее не заступился. Он заключил мир с повстанцами на севере и вел переговоры с мятежными человекогоилами. Кмен настолько превосходил противников, вероятно, потому, что те воевали только ради обогащения. Солдаты неохотно умирают за золото в офицерских карманах, зато из мести сражаются со всей страстью. Кмен вел войну только из мести. Он был лисом, который напал на тех, кто на него охотился.

Да. Она все еще была на его стороне.

Хитира правил лошадьми по ночным дорогам, проложенным когда-то солдатами Кмена, а в ее бессердечной груди печаль и гнев сменяли друг друга, как приливы и отливы. Как бы ни гнал лошадей ее мертвый кучер, воспоминания следовали за ней, яркие, словно они и есть настоящее, куда более реальное, чем все, что проплывало за окнами.

Станет ли она когда-нибудь вновь такой, какой была до Кмена? Хочет ли стать?

Она ехала только ночами, и все же время от времени ее карете преграждали дорогу группы мужчин, набравшихся в каком-нибудь кабаке достаточно смелости, чтобы заработать назначенное Амалией вознаграждение. Обычно Доннерсмарк прогонял их в одиночку, даже если они поджидали с серпами и топорами в руках или прятались за горящими бочками. Иногда хватало того, что Хитира у них на глазах менял облик. Но когда однажды ночью среди застрельщиков оказалась женщина, Фея выпустила своих мотыльков, представляя, что на дороге с криками корчится Амалия.

Разумеется, она уже задавалась вопросом, не ищет ли ее и Кмен. На четвертый день после побега из Виенны в одном лесу дорогу карете заступили шестеро гоильских солдат. Они промолчали, когда Доннерсмарк спросил, не король ли их послал, и поспешно потупили взгляд, когда из кареты вышла Темная. «Не смотрите на нее, на эту чертову ведьму». Так наставлял их Хентцау. Но Фея заставила их взглянуть на нее и отравиться ее красотой.

Они еще долго, спотыкаясь, брели за каретой. Хитира не обращал на них внимания, но Доннерсмарк то и дело оглядывался, а когда солдаты наконец исчезли в ночи, Фея впервые увидела в его глазах опасение – и дерзкое предупреждение не проверять свои чары на нем.

15

Слепота

Лаяли собаки. Едва ли какой-нибудь другой звук страшил Джекоба больше, с тех пор как жизнь лисицы стала ему дороже собственной. Он хотел остановиться, повернуть назад, но Сильвен тянул его дальше. Ослепшие от серебра глаза Джекоба видели только его широкоплечий силуэт. Мир теперь состоял лишь из теней и серебра, которое нащупывали его пальцы, и из собачьего лая.

Как долго он еще собирался позволять ей спасать его… Ни за что нельзя было приводить ее в этот мир… Бесполезные мысли. Лиса всегда лучше умела гнать их от себя.

Он снова остановился.

Выстрелы. Единственный звук, который еще хуже лая.

Сильвен тащил его дальше, ругаясь по-французски, нет, на квебекском. За зеркалом эта часть Канады все еще принадлежала Лотарингии, но Джекоб там пока не бывал.

Дальше.

Не знай Джекоб, что находится в своем мире, густой подлесок навел бы его на мысль, что он заплутал в Черном лесу. Даже кирпичные стены, мимо которых они крались, на ощупь казались такими же обветшалыми, как стены ведьминого дома. Эльф чересчур сблизил оба его мира. Все было намного проще, пока общим у них было только зеркало.

Сильвен открыл ворота и быстро втолкнул его внутрь. За воротами оказалось так темно, что случайный помощник Джекоба двигался так же неловко и наугад, как и он сам. Джекоб нащупал ящики. И стекло – и невольно отдернул руку.

– Где мы? – спросил он.

– Там, куда я должен был тебя привести. На одном из их складов. Bout de ciarge! Твоя прелестная подружка сумасшедшая. Нужно было пытаться уйти через реку.

– И для чего этот склад?

– Для их зеркал, для чего же еще? Maudit Tabarnak’Ostie d’Câlisse! Ciboire! – Запас бранных слов у Сильвена был неисчерпаем, как запасы соленой воды в природе. Сильвен Калеб Фаулер мог бы одержать победу в пресловутых соревнованиях по сквернословию, какие устраивают карлики.

Джекоб прислонился к ящикам. Когда он закрывал глаза, голова болела немного меньше. Если слепота не пройдет, с охотой за сокровищами покончено. Зато рука была как новенькая. Возможно, булавка воздействовала и благотворно. Человек, воткнувший ее Джекобу в висок, выглядел так, будто эльф вылепил его из глины. Возможно, дешевый вариант Шестнадцатой и Семнадцатого. Они по-прежнему стояли у Джекоба перед глазами: с его собственным лицом, с лицом Клары и его отца. «Твоя мать так ничего и не заметила». Мужчина, гулявший с ним и с Уиллом в парке, мужчина, целовавший мать на кухне… Какие из его воспоминаний об отце – на самом деле об Игроке? «В этом мире мы можем иметь детей от смертных женщин». Джекоб часто желал себе другого отца, но уж точно не такого. Прекрати, Джекоб. Он не твой отец, не твой и не Уилла. Но как же можно быть в этом уверенным?

Собаки все еще лаяли, но по крайней мере больше никто не стрелял. Возможно, потому, что последний выстрел попал в цель.

– Как они тебя поймали? – спросил Джекоб Сильвена. Нужно было подумать о чем-то другом. Иначе с ума сойдешь, прислушиваясь к тому, что происходит снаружи.

– Из-за моего любопытства. А еще я не смог отказаться от их порошка.

– Порошка?

– Да. Они раздают его хорошим клиентам. Пакетик туда, пакетик сюда… Это в сто раз лучше, чем все, что я пробовал. Возвращает желание ко всему: жить, любить. Так продолжается несколько дней, а потом становится совсем дерьмово. Как будто кто-то украл у тебя сердце.

Похоже на эльфову пыльцу. Но как они производят ее без травяных эльфов?

А может, у него есть травяные эльфы, Джекоб. Может, Игрок посылает глинолицых отлавливать их за зеркалом. Или Шестнадцатую с Семнадцатым и пятнадцать остальных. Но почему тогда он там, по другую сторону, никогда о них не слышал? Потому что они на вид как люди, Джекоб. Возможно…

– Мне нравилось на них работать. Неплохая была работенка, – бормотал Сильвен. – Пусть даже редко кого-то видишь. И очень хорошо оплачивалась. Может, мне даже простили бы историю с порошком, не наткнись я случайно на зеркального человека. Джун, моя жена, бывшая, тысячу раз говорила: «Сильвен, не суй свой расплющенный нос куда не следует». Но такой уж я любопытный, Simonac. У меня и в детстве из-за этого много неприятностей было.

– И кому они поставляют зеркала?

– В гостиницы, рестораны, магазины, офисы… Зеркала пользуются большим спросом. Ни у кого и сомнений не возникает, да и с чего бы? А однажды мне захотелось посмотреть на них вблизи. В конце концов, я месяцами таскал эти ящики, а запирают склады редко. Заглянул в зеркало, и такое нехорошее ощущение появилось. Сперва подумал было, это оттого, что лицо у меня глупое. Так ведь нет… Они не только крадут его у тебя, они все возвращают, нравится тебе это или нет… все, о чем забыл, и все, что хочешь забыть.

Да. Вполне возможно. Джекоб и сам удивлялся, почему ни с того ни с сего постоянно думает о давно забытых школьных учителях, соседях и друзьях. И о матери. «Джекоб, иди сюда!» Видения были настолько явственными, что он буквально чувствовал ее поцелуи на лице. И это притом, что воспоминания о ней он держал взаперти почти так же глубоко, как воспоминания об отце. Надежным засовом служило то, что она всегда предпочитала ему Уилла.

Одна из собак завыла.

– Куда ты? – схватил его за руку Сильвен.

– Я тут рассиживаю, а она там. Нужно посмотреть, что с ней.

– Cocombre, ты же ничего не видишь! – Сильвен утащил его за ящики.

Снаружи все опять стихло. Жуткая тишина. Куда же она запропастилась так надолго?

– А ты тоже видел зеркальных людей?

Судя по голосу Сильвена, та встреча ему не понравилась.

– Да, – ответил Джекоб. «Но меня они пугают куда меньше, чем их создатель», – мысленно добавил он.