При свете тьмы

Княгиня Марья тяжело вздохнула, пока ей оправляли одежу. Оттолкнула особо ретивую девку, еще раз перекрестилась и поклонилась образам, развернулась к выходу из молельной комнатки в своей части княжеского терема. Была та богата тканями – алым бархатом да серебряным атласом, которые покрывали стены, на образах солидно сверкали самоцветы, тускло поблескивало золото окладов, сладко пахло ладаном. Дашке тут нравилось. Сквозь маленькое оконце мелькнуло восходящее солнце. Ох, любила княгиня подниматься пораньше, да молиться-молиться-молиться. За ней и остальные прибегали. Благостно то как!

Когда хозяйка степенно двинулась, зашуршали парчой нижние юбки. Верхнее платье, расшитое каменьями и золотыми нитками, аж звякнуло – столько на нем было и колокольчиков-пуговичек, и пчелок искусных янтарных, и дивных узоров. Искры от света, попавшего на рубины в ушах, рассыпались веселыми зайчиками. И так хорошо стало Дашке от всего этого, так радостно. Переливающееся в лучах солнца платье княгини, пока она шла по длинному коридору, соединяющему разные части терема, шуршало, цепи да серьги звенели. Голову прикрывал сетчатый золотой волосник[2] со вставками шелка – багрово-красная шапочка, расшитая рогатыми оленями, плотно прикрывала голову и тоже защищала от злых людей. Завершал княжий наряд венец – высокий, как и положено женщине такого рода. Дашка любовалась, невольно, но все же думая, как бы она смотрелась во всем таком. Кинула беглый взгляд в оконце из цветных стекол: там отразилась нелепая она и даже какая-то чуть искривлённая в неровной поверхности. Но она и так знала, что ни лицом, ни статью не вышла. На невестку матушки чуть похожа. Та тоже тощая, ничего от женщины в ней не наблюдается. Меж тем, признавали все служанки и даже боярыни, что иной раз взгляда отвесть от княгини Софьи было невозможно, особенно от глаз ее – двух озер бездонных. Утонуть можно… Дашка чуть скривилась, и все равно обходит князь свою жену стороной: что ему те озера, когда он любит баб сочных да упругих. Раньше еще хоть иногда захаживал, а с зимы как отрезало его от женской половины. Дашка снова на себя взглянула. Ее карие глаза были небольшие да темные, как провал в бездну. Сочности на груди и в бедрах тоже не обнаружилось. Тощая как ветка! Вот Софья та хоть и худая тоже, а так себя держит, что сразу видно – княгиня! Может, это из-за нарядов?

Эх, почто матушка с батюшкой Дашку такой уродили… Хотя, что тут горевать. Их обоих она не знала. Ее привезли в терем совсем крохой: отца медведь задрал, мать со всемидетьми не справлялась, отдавала в наем да на воспитание в дома побогаче, чтобы помогали слугам. Дашке повезло больше всех! Потом уже, лет через десять, сказали ей, что мать померла, она, как положено, молебны заказала, свечи поставила. Вот и все. Внутри же даже ничего не почувствовала. Не помнила она никого из семьи.

Дашка, как ее привезли, сначала на кухне помогала, полы драила, потом за сметливость ума ее определили княжеские покои убирать. Тут-то ее матушка-заступница и присмотрела, отметила, что Дашка, хоть и дура неученая, а завсегда угодить может да вызнать, кто с кем любится, кто лишку пьет, кто казну крадет, а если не крадет, так хочет украсть – Дашка в том уверена. Так Марфу, которая перед ней была матушкиной наперсницей, и погнали из личных девок. За неуёмность в бражке. Дашка чуть запнулась, вспомнив, что сама поила Марфу, но из головы то выкинула – пила же, не отказалась, когда ей принесла бутыль заморского виноградного вина из подвала княгини! Как знала Дашка, что пригодится прихваченное! Но причина была! Не напраслину возвела Дашка. Слышала она, как Марфа говорит гадкое и о князе Андрее, и об Александре, втором сыне Марьи, и о самой княгине. Дескать, все пустые, бездетные, а сестра Анна так и вовсе уже должна себя к постригу готовить, чтобы хлеб братский не проедать! Сама Дашка на месте возле Марьи уж точно лучше и подскажет, и обслужит!

Княгиня прошла через комнату, где гостей принимала, дошла до опочивальни. В дверях, не останавливаясь, проговорила:

– Дашка, со мной! Остальные – столы готовьте. Придут ко мне на завтрак братья из чужеземного ордена. Как его там бишь?

– Уробороса, – подсказала одна из девок.

– Не умничай при княгине, – шикнула на нее Дашка, задержавшись на секунду: – Семь шкур спущу! – и прошла в опочивальню.

Девка, оставшаяся за дверью, скривилась. Еще одна сплюнула.

– Будет вам, увидит еще, ведьма завистливая, – тихо пробубнил мужик, что дрова носил: – Со свету же сживет.

На том и разошлись.

Княгиня Марья села на богато украшенный красным бархатом царский стул.

– Подай-ка ты мне воды с медом, устала я, – Дашка тут же метнулась к кувшину и уже поднесла чарку, не успела княгиня договорить. Та улыбнулась: – Услужливая ты девка, скорая на работу. Нет ли у тебя на меня обиды?

Дашка упала, уткнувшись лбом в кончики расшитых драгоценным бисером туфелек, княгини.

– Да, что же ты такое говоришь, матушка! Никого роднее тебя для меня нету! Как увидела твои очи ясные еще в детстве, так и обомлела от твоего величия. Окромя доброты ничего не видела подле тебя. И наука твоя всегда по делу была!

– Ну будет-будет! Ишь запела! – досадливо, но с видимым удовольствием проговорила Марья. И руку для поцелуя подставила, и по голове погладила, значит, любит ее, неразумную: – Будешь сегодня прислуживать мне с братьями этими. Не доверяю я им, приглядывай, чего сыпят, как говорят, как смотрят. Чего им от меня понадобилось? Чай, я не князь Андрей!

– Так мать же его! От кого у него разумность такая, как не от матери? – голос Дашки дрогнул, и она сильнее прижалась лбом к рукам княгини, подозревая, что не поверит та в ее искренность.

То, что Андрей разумен в поступках, было неприкрытой ложью. Вспыльчивый и неразборчивый в друзьях государства, он делал много глупостей, заключал неправильных соглашений, вот с теми же братьями стакнулся[3]. Гнилые они какие-то, неприятные, всех баб оглядывают, как взвешивают. Однако материнское сердце слепое, княгиня поверила.

– Встань.

Дашка покорно поднялась, но голову опустила, пялясь на кончики своих обычных, но таких удобных, цельнокроенных башмачков. Для того, кто все детство пробегал босым, а зимой в лаптях с обмотками, любая обувь – богатство. Она как получила первую несколько лет назад, так с тех пор и не могла поверить, что такое достояние есть теперь и у нее. Когда же пожаловала ей княгиня еще и сапожки из красной кожи, которые сама носить больше не захотела, Дашка рыдала дня два от счастья, а теперь берегла их как священную реликвию.

– Будешь ты теперь ключницей сундуков моих, Дашка, а также вечерами мне ноги мять и чесать, да сказки рассказывать. Хотя тут скорее былицы, как у нас с тобой и заведено.

Дашка снова бухнулась в ноги.

– Матушка, спасибо! – приподняла голову в испуге: – А как же Параскева?

– Стара она уже, заговаривается, – княгиня скривила лицо, и Дашка понимающе кивнула: – Ну поди, узнай, все ли там готово?

Дашка вскочила и молнией метнулась к двери, добежала до светлицы, где уже стояли убранные столы. Осмотрела их придирчиво, пока девки сновали, да расставляли яства по скатертям вышитым. Одной подзатыльник дала, когда та неаккуратно чарки понесла. Другую наругала, что топленое масло стоит далеко от княгини. Потребовала натопить пожарче, любила высокородная лебедушка, когда было тепло, а хоть и началась уже весна, все же зябко еще бывало на улице.

– Ты, Дашка, совсем ополумела, – взвилась Лизка, когда новоиспеченная ключница ее за косу схватила.

– Не заговаривайся, дура безмозглая! – взвизгнула Дашка: – Ключница я теперь сокровищ княгинюшки, ее наперсница.

– Сожрала-таки Параскеву, не пожалела, ведьма, – шепнули в углу. Взгляд бросила, но никого не было там уже.

Ничего! Найдет кто, накажет за непочтительные речи. Да и не надо ей таких сплетен. Еще дойдет до княгини, что не сама ее ключница заснула прежде своей хозяйки. Она, Дашка, лучше управится с богатствами княжескими. Шубы вовремя перетряхнет, что надо заштопает, постирает и пересчитает. Ей нужнее, сподручнее любимую хозяйку оберегать. Вот сегодня же сократит расходы на слуг. Уж больно они жирно есть стали да пить сладко.

Раздав всем указаний и тумаков, Дашка вернулась к княгине. Та, склонив голову, спала.

«Умаялась совсем», – с нежностью подумала Дашка, подкладывая подушечку той под голову, и тихо пробралась в тайную комнатку, где хранились вещи Марьи. Поглаживая драгоценное шитье на платьях, нежные шелковые нижние рубахи, Дашка прошлась туда и обратно, наконец схватила венец, который княгине хотела предложить. Не удержалась, остановилась перед зеркалом, приложила сверкающее драгоценными каменьями украшение к голове, залюбовалась. Да не собой, а сиянием. Потом поправила чуть-чуть сползшую ленту на голове, чтобы идеально ровно легла, светлую девичью косу перекинула через плечо[4]. Ничего, скоро и ей голову покроют – как положено то мужней жене. Просватала уже ее княгиня за красавца из дружины своего сына. Хорош был Иван, уж так хорош, что томление в груди начиналось, как она о нем думала. Дашка одернула на себесветлую домотканую рубаху и разгладила темный сарафан, искусно вышитый ею же самой. Задержала руки на груди, и опять закручинилась. Эх, нет в ней красоты княжеской. Вот Марфа была – дааааа. Груди, что дыньки заморские. Бедра крутые, ноги и руки – такие сильные, что сразу понятно, бревно поднять сможет. А тут что? Ничего… Бедра – да какие там бедра! У других руки больше, чем ее куриные ляжки… Вгляделась в лицо. Тоже ничего особенного. Незаметная она. Только что волосы красивые. Нет-нет, да и зажимал кто, поймав за косу, и давай целовать. Но то было, когда она еще полы мыла. Сейчас обходили ее стороной: и просватана, и при княгине. Спрос будет с охальника. А тогда отбивалась, кусалась да дралась страшно, но девство сберегла и не зря! Княгиня строга к такому!

Ну ничего-ничего, откормится и поправится.

– Дашка, где ты там? – раздался голос благодетельницы.

– Туточки я, венец другой искала, чтобы братья обомлели! – девка кинулась вон из комнаты, схватив головной убор.

– Ты смотри мне! Не люблю я, когда своевольничать начинают, ключи получив, поняла? – княгиня схватила Дашку за косу и пребольно дернула, аж слезы выступили.

– Да ни в жисть, заступница!

– Ну пойдем тогда одеваться да беседы беседовать.

Княгиня Марья, гордо себя неся, вошла в трапезную в окружении свиты. Вокруг нее рассыпались солнечные искры от каменьев, словно плыла благодетельница в витраже. Дашка подбоченилась и с вызовом посмотрела на братьев. Были те все в черном, лицами невзрачные, безбородые, у некоторых зачем-то лысина выбрита. Тьфу ты. Дашка мысленно прочла молитву, да сплюнула трижды через левое плечо— лишним не будет.

После церемонных поклонов да приветствий наконец расселись угощаться, чем Бог послал. Бинами с пылу-с жару со сметаной и разными вареньями, пирогами с начинками богатыми, мясом домашним и охотой добытым, рыбкой речной да морской. Ели обстоятельно, пили тоже. Слуги только успевали подливать да подкладывать. Дашка сама все княгине подносила, сначала пробу снимала – не отравлено ли, не пересолено ли, по вкусу ли будет. Так уже от того укушалась.

Разговоры тоже вели разные. Братья (имен Дашка и не запомнила, только главного из них, Григория) все больше спрашивали о делах княжеских. Текли беседы спокойно, даже приятственно, и вдруг вздрогнула Дашка, услышав недопустимые речи о Софье и наследниках.

– Но наследника у рода так и нет, – повторил Григорий, когда выгнала княгиня мановением руки всех, кроме Дашки, поняв, что уж очень личные разговоры начались. Говорил брат со странным мягким акцентом, который должен был смягчить его злые слова, но наоборот подчеркнул сказанное.

– То не твоего ума дела, чернорясник, наследниками своего короля обеспокойся, – даже под белилами было видно, что княгиня покраснела от злости. Григорий поднялся и поклонился, не разгибаясь, проговорил:

– Лишь плохое знание языка позволило мне бестактность.

– Поднимись и договори уже, что хотел, если не сплетни решил повторить, а реальное дело имеешь.

– Уверены вы, ваше величество, что невестка ваша, княгиня Софья, бесплодна?

– Да, ибо полюбовница сына приносит приплод регулярно.

– Девочек. А еще она мужняя жена, от кого она там приносит, как вы изволили сказать, приплод?

– Дурак ты, хоть и умный, – глухо засмеялась княгиня: – Сразу видно, что монах…

– Я брат ордена, алхимик, нам не запрещены…

– Не запрещены, не запрещены, – перебила его княгиня, зло передразнивая, – а видно, что ничего ты не смыслишь в делах постельных. Что ж ты думаешь, у нас повитухи кровь не сумеют определить? А я так и вовсе на глаз пойму, где ребенок рода, а где нет!

– Тьфу, повитухи ваши – ведьмы! – брякнул один из братьев и тут же Григорий метнул на него злой взгляд.

– Ох, дурни! – княгиня снова рассмеялась: – Это все, что узнать-то хотели? О чадородии поговорить? Могу еще расписать, какими травами потчуют невестку мою, княгиню Софью, какие припарки делают, ежели вы в том понимаете. Какие молитвы читает, в какие скиты ездит перечислить?

– Нет, ваше величество. Не о том речь. Роду нужно продолжение. Вы подумали, что будет, если у князя Андрея не появится наследник, пусть и бастард?

– У меня есть еще сын и дочь.

– Сын Александр не женат. Дочь не замужем.

– Разве не просватал ее князь Андрей за какого-то вашего боярина? А что касается сына… Женится, еще как женится, – усмехнулась княгиня. И стало понятно, что уже скоро быть свадьбе: – А ежели невестка моя не принесет мальчика в скором времени, то будет сослана как Соломония.

– Это которая жена князя Василия Третьего? Так ее в ведовстве обвинили…

– Так не ты ли, брат Григорий, говорил, что у нас тут ведьм полно? У нас то не запрещено, но только если не с убытком для других, а тут убыток цельному государству имеется.

Дашка облизала пересохшие губы, вжавшись в свой уголок, желая раствориться в нем. Уж очень ей стало от услышанного и страшно, и весело. Такие тайны. Не дай Бог, выгонят…

И то еще новость! На проклятую матушкину невестку тоже управа нашлась, оказывается! Александра оженить удумали.

– Да. Инквизиция сетует, что давно уже пора костры жечь.

– У себя пусть жгут, а тут наша сторона, нам и решать, кого жечь, а кого миловать!

– Так и мы на то не согласны. Зачем же жечь, если можно излечить, а магию очистить, да пустить на дела благие.

– Хоть то дело и нехристианское, ведовоство да истуканы по лесам, но и зла чаще всего никому не доставляет. Как бабы ведущие помогают, я знаю, а от вас какая мне польза?

– Пока и от них никакой не было, а у нас есть предложение к вам. Но уверены ли вы в том, княгиня, что нет зла? Не потому ли нет роду вашего продолжения, что грех не видите? – вдруг, почти потеряв акцент, проговорил Григорий, усмехнувшись. И стало от того его преображения еще страшнее.

– Уверена. Род наш давний. И всегда тут, как ты выражаешься, грех был, а сына нет только от невестки моей малахольной. Ну ничего, управа найдется. А ты, ежели чего хочешь, говори прямо, не окольно. Не люблю этого, выгоню взашей. И из палат своих, и из государства. Знаешь, что не лгу! И сына не убоюсь, который с чего-то прикипел к вам.

Григорий заморгал часто, задышал неровно. Все знали! Князь Андрей мать слушался беспрекословно!

– Когда дочь ваша Анна родит, ее ребенок станет наследником государства Иерусалимского в силу немочи отпрыска нашего короля Балдуина, – княгиня аж поперхнулась взваром. Григорий дождался, когда та откашляется, продолжил: – И сыну вашему будет наследник. Уговор?

– Подумаю. Сдается мне, что-то еще ты умалчиваешь.

Григорий метнул взгляд на Дашку.

– Нам нужны территории для ордена, официальное представительство тут. Договорились мы о том с князем, просим вас ему не мешать, ваше величество.

– Знаю я о том, как вы там расплодились, сколько власти себе прибрали. Зачем мне вы тут нужны?

– О том уже с князем Андреем уговорено, – не объяснил, а лишь повторил Григорий: – И не стоит тому мешать, королева-мать.

– Княгиня. И не ваше величество, а государыня!

– А будете королевой, – улыбнулся Григорий: – И бабушкой наследника трона Иерусалима, и с другим внуком, который под собой земли все соберет в единое государство. Слишком у вас сейчас много независимых княжество, каждое свои цели преследует. Мы помогли Иерусалиму, поможем и вам.

– Андрей редко стал хаживать к Софье, очень его полюбовница к себе привязала, да и правду сказать, не силен он как мужик.

Марья вдруг заметила Дашку, рукой махнула – дескать, выйди. Та попятилась, уже в дверях услышала слова брата Григорий:

– Дело поправимое, но опасное. Мы поможем, но Софья…

Конец фразы Дашка не услышала.

Княгиня Марья вошла в опочивальню уже затемно. Долго она говорила с братьями, еще дольше размышляла, сидя в своем саду.

– Девка ли ты еще? Греха не потерплю, помнишь? Даже с нареченным твоим Иваном! – вдруг спросила княгиня тихо сидящую в углу Дашку, и когда та кивнула, снова задумалась. Потом встала, схватила девку за лицо и прижала к стене. Было трудно дышать, губы некрасиво разъехались, но новая ключница терпела: – Вот что, Дашка, следят ли все еще за невесткой моей? – та кивнула, – Ну пусть следят. Пусть. А за полюбовницей сына? – снова кивок: – Брюхата она кем?

– Доборят, дебкой, – из-под пальцев княгини пробубнила Дашка.

– Девкой…, – тяжело проговорила Марья.

Когда княгиня наконец легла, Дашка свернулась у двери на разостланном на полу одеяле. «Все она придумает, все сделает, и братьев этих накажет за непочтительность, и невестку за своеволие», – засыпая под раскатистый храп княгини, подумала ключница. Напоследок мелькнул в мыслях Иван, и Дашка сладко улыбнулась, проваливаясь в сон.

[1]Очень интересно о нравах Руси и том, что носили, как красились (спойлер – много и с удовольствием), как ели и пили, как любили и во что верили написано в книге «Интимная Русь» Надежды Адамович и Натальи Серегиной.

[2]Надевался на голову, в том числе, и от сглаза. Замужнаяя женщина покрывала голову. Существовал целый ритуал перехода от девичества к замужней жизни, как бы умирания для одной семьи и принятия в другую. Помимо уже написанной выше книги, есть еще один замечательный труд – «Славянские мифы. От Велеса и Мокоши до птицы Сирин и Ивана Купалы» (Александра Баркова). Кстати, и ее лекции весьма рекомендую.

[3]Стакнуться – вступить в тайный сговор.

[4]Незамужние не покрывали голову, носили ленты.

Изабелла де Ре

В три часа дня пополудни у врат Ордена Священного Уробороса остановились четверо полуодетых, мускулистых, блестящих от пота рабов, которые несли богатый портшез, украшенный золотом. Вычурная отделка внутри была скрыта от досужих гуляк и торговцев дорогими шелковыми занавесками на окнах. Однако по вышитому гербу было понятно – прибыла графиня Изабелла Мария Катарина де Ре де Помпадур де Куси, в девичестве де Эсон.

Подбежал слуга, склоняясь в поклоне. Из-за занавески показалась тонкая изящная рука, унизанная кольцами. Графиня легко оперлась на подставленный локоть и вышла из портшеза. Слуга тут же раскрыл над ней зонтик от солнца. По красивому лицу женщины было понятно – она здесь не просто так, а с целью покарать сына за тот позор, что он скандалом и опалой короля нанес семье, но главное – ей, вдове де Куси, вдове де Помпадур и вдове де Ре.

Мать графа де Куси, двадцать пятого своего имени, сурово хмурила изящные, выщипанные по последней моде брови. Длинные ресницы прикрывали горящий гневом взор голубых, почти как у сына, глаз. Красивые губы были поджаты и уголки их недовольно и презрительно опустились вниз. На ней было надето черное шелковое платье с белым стоячим воротником, что подчеркивал длинную шею. Любая придворная дама умерла бы от зависти, оценив его показную простоту, а тем более реальную стоимость. На первый взгляд ни грамма косметики не оскверняло лицо женщины, но то лишь на первый. И бледный румянец, и темные брови, и черные ресницы, что оттеняли холодную глубину глаз, были мастерски подчеркнуты умельцами. Губы подкрашены так, словно розовый бутон расцвел на лице, но и они выглядели естественными. Пышные волосы куаферы[1]убрали под головной убор, что обычно носили благонравные матроны – из белой шелковой ткани, намотанной на манер тюрбана.

Изабелла де Ре через мигом открывшуюся перед ней дверцу в огромных воротах прошла во двор ордена, благочестиво перекрестилась и осмотрелась. Магики создали свой город в городе, и он занимал большую часть старого Иерусалима. Почти всегда закрытый для досужих обывателей он поражал редких гостей красотой зданий и богатством отделки. Графиня отметила это, незаметно разглядывая пространство вокруг себя и степенно продвигаясь вперед несмотря на то, что за ней, кланяясь, семенили служки, уговаривая подождать братьев и рыцарей, которые сопроводят ее сиятельство, как подобает. Графиня хранила гордое молчание и шла туда, где, как она знала, в тени собора таились жилые и хозяйственные постройки ордена. Чуть дальше возвышался видимый всем в Иерусалиме величавый Храм Соломона и рядом примостились внешне скромные казармы тамплиеров, которые уже давно несли тут охранные и карательные функции.

Орден храмовников с момента основания обвинялся то в ереси, то в магических опытах, так что его слияние с братством Священного Уробороса, когда магию перестали считать вне закона и тому закону подчинили, стало вопросом времени. Великий магистр магиков был и великим магистром тамплиеров. Так повелось сразу после возрождения ордена храмовников – для этого потребовалось немного времени после гибели на костре магистра де Моле[2]при прОклятом короле Филиппе Четвертом Красивом, чье имя теперь произносили лишь с презрением за его жадность и глупость. Моле проклял короля, и его проклятие было столь велико, что через некоторое время пал не только род его величества, но и сама Франция под копытами лошадей сарацинов. Орден был возрожден сначала тайно при набирающем силу магическом братстве, которому была нужна охрана. Случилось это еще в той старой Франции, которая не понимала алхимии и в которой жгли колдунов. Это тем более было просто провернуть, что все богатства храмовников как раз оказались в руках колдунов. Затем была битва за Константинополь, где тамплиеры и Уроборос заявили о себе в полный голос. Они, неожиданно подойдя в тыл врага, не позволили войти неверным в великий город и отстояли Византию, а уже оттуда и началась Реконкиста[3]. Христиане отвоевали обратно Гроб Господень и вернули себе земли Иерусалимского королевства, и тоже с помощью магии и тамплиеров. Вот только еще через несколько десятилетий, отброшенные было в Испании мусульмане завоевали Запад – огнем, мечом и все той же магией, что поставили на потребу науке. Это особенно оскорбляло христиан, считавших, что Божий дар нельзя использовать утилитарно. В пятнадцатом веке мир изменился кардинально. Кастильское королевство, так же называемое Испанией, осталось в пределах почитай Мадрида, Наварры и Помплоны. Не справившиеся с сарацинами короли обитали на жалких кусочках земли в окружении неверных. Границы же Великого Халифата простирались от Фландрии до побережья бывшей Нормандии, границ Византии и частично севера Африки. Иерусалимское королевство занимало весь Ближний Восток, частично Индию и Ливию, а недавно отвоевало у слабеющего ханства монголов земли при Каспийском море. На Севере делили мир норманны да русы. Еще был Китай, но из-за закрытых для иноземцев границ просачивались только зеленый чай и шелк. Венеция при помощи Византии захватила все итальянские княжества, и стала править со своего маленького кусочка суши Римом, хотя тот формально и был подчинен Папе.

Уже много столетий на Востоке звонили колокола, строили монастыри, и магия сконцентрировалась в признанном Церковью Ордене. На Западе с минаретов призывали к молитвам правоверных мусульман, силу подчинили науке и поставили на потребу экономике. Великий Халифат исправно поставлял изобретения во все уголки известного мира и богател. Изабелла и сама любила иной раз запрещенные на Востоке западные приспособления и средства для продления здоровья и молодости. Иерусалим изучал суть магии и ее глубокое воздействие на людей, а еще больше военный потенциал и влияние на природу.

Вот уже пять веков существующий баланс сил иногда омрачался то священной войной, то крестовыми походами, но, в целом, царили мир и согласие, что способствовали экономическому процветанию. Два совсем разных подхода. Зато почти все члены Священного Круга Уробороса скрывались. Было то их правило, и тем противопоставляли они себя магам Запада, которые стали настоящими учеными. Западный, мусульманский магический мир ушел в науку, превознося своих колдунов. Восток их спрятал понадежнее или они спрятали сами себя, совсем как монахи. Магия Уробороса была основана на философском камне, который открылся де Моле и был вовремя спрятан, секрет которого и сегодня тщательно скрывался. Одно объединяло обе стороны, спорящие, как лучше обуздывать магию— женщин туда не допускали. Суть женщины – хаос, стихия, разрушение и непорядок. Женщина в магии – прямой путь в ад, ибо оттуда их таланты и пришли. Да и вообще женское дело – быть красивой и рожать. Даже деревенских ведуний и знахарок, что на Западе, что на Востоке либо уничтожали, либо лечили, отбирая магию, либо запирали.