При свете тьмы

Дашка выругалась на себя: о чем только думает, когда рядом свет очей переживает!

Княгиня Марья тяжело вздохнула, пока ей оправляли одежу. Оттолкнула особо ретивую девку, еще раз перекрестилась и поклонилась образам, развернулась к выходу из молельной комнатки в своем тереме. Была та богата тканями – алым бархатом да золотым атласом, которые покрывали стены, на образах солидно сверкали самоцветы, тускло поблескивало золото окладов, сладко пахло ладаном. Дашке тут нравилось. Сквозь маленькое оконце мелькнуло восходящее солнце. Ох, любила княгиня подниматься пораньше, да молиться-молиться-молиться. За ней и остальные прибегали. Благостно то!

Когда госпожа степенно двинулась, зашуршали парчой нижние юбки. Верхнее платье, расшитое каменьями и золотыми нитками, аж звякнуло – столько на нем было и колокольчиков-пуговичек, и пчелок искусных янтарных, и дивных узоров. Искры от света, попавшего на рубины в ушах, рассыпались веселыми зайчиками. И так хорошо стало Дашке от всего этого, так радостно. Переливающееся в лучах солнца платье княгини, пока она шла по длинному коридору, соединяющему разные части дворца, шуршало, цепи да серьги звенели. Голову украшали сетчатый золотой волосник[2]со вставками шелка – багрово-красная шапочка, расшитая оленями рогатыми, плотно прикрывала голову и тоже защищала от злых людей. Завершал княжий наряд венец – высокий, как и положено женщине такого рода. Дашка любовалась, невольно, но все же думая, как бы она во всем таком смотрелась. Кинула беглый взгляд в оконце из цветных стекол: там отразилась нелепая она и даже какая-то чуть искривлённая в неровной поверхности. Но она и так знала, что ни лицом, ни статью не вышла. На невестку матушки похожа. Та тоже тощая, ничего от женщины в ней не наблюдается, но меж тем, признавали все служанки и даже боярыни, что иной раз взгляда отвесть от княгини Софьи было невозможно, особенно от глаз ее – двух озер бездонных. Хотя, Дашка чуть скривилась, все равно не любит своб жену князь: что ему те озера, когда он любит баб сочных да упругих. Дашка снова на себя взглянула. Ее карие глаза были небольшие да темные, как провал в бездну. Сочности тоже не обнаружилось.

Эх, почто матушка с батюшкой ее такую родили. Хотя, что уж тут горевать. Их обоих она не знала. Ее привезли в терем совсем крохой, сначала она на кухне помогала, потом полы драила, потом за сметливость ума ее определили княжеские покои убирать. Тут-то ее матушка-заступница и присмотрела, отметила, что Дашка, хоть и дура неученая, а всегда угодить может да совет житейский дать. А заодно вызнать, кто с кем любится, кто казну крадет, а если не крадет, так хочет украсть – Дашка в том уверена, а кто лишку пьет. Так вот Марфу, которая перед ней была матушкиной наперсницей, и погнали из личных девок. За неуёмность в питье. Дашка чуть запнулась, вспомнив, что сама поила Марфу, но из головы то выкинула – пила же, не отказалась, когда ей принесла бутыль заморского виноградного вина, из подвала княгини! Как знала Дашка, что пригодится прихваченное! Но причина была! Подозревала она Марфу в делах плохих, а сама на ее месте уж точно лучше и подскажет, и обслужит!

Княгиня прошла через комнату, где гостей принимала, дошла до опочивальни. В дверях, не останавливаясь, проговорила:

– Дашка, со мной! Остальные – столы готовьте. Придут ко мне на завтрак братья из чужеземного Ордена. Как его там бишь?

– Уробороса, – подсказала одна из девок.

– Не умничай при княгине, – шикнула на нее Дашка, задержавшись на секунду: – Семь шкур спущу! – и прошла в опочивальню.

Девка, оставшаяся за дверью, скривилась. Еще одна сплюнула.

– Будет вам, увидит еще, ведьма завистливая, – тихо пробубнил мужик, что дрова носил. – Со свету же сживет.

Княгиня Марья села на богато украшенный красным бархатом царский стул.

– Ты мне подай-ка воды с медом, устала я, – проговорила, и Дашка тут же метнулась к кувшину и уже поднесла чарку, не успела княгиня договорить. Та улыбнулась. – Услужливая ты, Дашка. Нет ли у тебя на меня обиды?

Дашка упала, уткнувшись лбом в кончики расшитых бисером туфелек, княгини.

– Да, что же ты такое говоришь, матушка! Никого роднее тебя для меня нет! Как увидела твои очи ясные еще в детстве, так и обомлела от величия твоего. Окромя доброты ничего не видела.

– Ну будет-будет! Ишь запела! – досадливо, но с видимым удовольствием проговорила Марья, и руку для поцелуя подставила, да по голове погладила, значит, любит ее, неразумную. – Будешь сегодня прислуживать мне с братьями этими. Не доверяю я им. Чего им от меня понадобилось? Чай, я не князь Андрей!

– Так мать же его! От кого у него разумность такая, как не от матери? – голос Дашки дрогнул, и она сильнее прижалась лбом к рукам княгини, подозревая, что не поверит та в ее искренность. То, что князь Андрей разумен в поступках, было неприкрытой ложью. Вспыльчивый и неразборчивый в друзьях государства, он много глупостей делал, неправильных договоров заключал, вот с теми же братьями. Однако материнское сердце слепое, княгиня поверила.

– Встань.

Дашка покорно поднялась, голову опустила только, пялясь на кончики своих обычных, но таких удобных, цельнокроенных башмачков. Для того, кто все детство пробегал босой или зимой в лаптях с обмотками, любая обувь – богатство. Она как получила первую несколько лет назад, так с тех пор и не могла поверить, что такое достояние теперь и у нее есть. Когда же пожаловала ей княгиня еще и сапожки из красной кожи, которые сама носить больше не захотела. Дашка рыдала дня два, а теперь берегла как священную реликвию.

– Будешь ты теперь моей личной ключницей, Дашка, а также вечерами мне ноги мять и чесать, да сказки рассказывать. Хотя тут скорее былицы, как у нас с тобой и заведено.

Дашка снова бухнулась в ноги.

– Матушка, спасибо! – приподняла голову в испуге, – А как же Параскева?

– Стара она уже, заговаривается, – княгиня скривила лицо, и Дашка понимающе кивнула. – Ну поди, узнай, вот ли там готово?

Дашка вскочила и молнией метнулась к двери, добежала до светлицы, где уже стояли убранные столы. Осмотрела их придирчиво, пока девки сновали, да расставляли яства по скатертям вышитым. Одной подзатыльник дала, когда та неаккуратно чарки понесла. Другую наругала, что топленое масло стоит далеко от княгини. Потребовала натопить пожарче, любила княгиня, когда было тепло, а хоть и началась уже весна, все же зябко еще бывало на улице.

– Ты, Дашка, совсем ополумела, – взвилась Лизка, когда новоиспеченная ключница ее за косу схватила.

– Не заговаривайся, дура безмозглая! – взвизгнула Дашка. – Ключница я теперь.

– Сожрала-таки Параскеву, не пожалела, ведьма. – шепнули в углу. Ничего! Найдет кто, накажет за такие речи непочтительные. Да и не надо ей сплетен. Еще дойдет до княгини, что не сама ее ключница заснула прежде своей госпожи. Она, Дашка, лучше будет управлять. Ей нужнее, чтобы любимую госпожу оберегать. Вот сегодня же сократит расходы на слуг. Уж больно они жирно есть стали да сладко пить.

Раздав всем указаний и тумаков, Дашка вернулась к княгине. Та, склонив голову, спала.

«Умаялась совсем», – с нежностью подумала Дашка, подкладывая подушечку той под голову, и тихо прошла в тайную комнатку, где хранились вещи Марьи. Поглаживая драгоценное шитье на платьях, нежные шелковые нижние рубахи, Дашка прошлась туда и обратно, наконец схватила венец, который княгине хотела предложить. Не удержалась, остановилась перед зеркалом, приложила сверкающее драгоценными каменьями украшение к голове, залюбовалась. Да не собой, а сиянием. Потом поправила чуть-чуть сползшую ленту на голове, чтобы идеально ровно легла, светлую девичью косу перекинула через плечо. Ничего, скоро и ей голову покроют – как положено то мужней жене. Просватала уже ее княгиня за красавца из дружины своего сына. Хорош был Иван, уж так хорош, что томление в груди начиналось, как она о нем думала. Дашка поправила светлую домотканую рубаху и темный сарафан, искусно вышитый ею же. Задержала руки на груди. Эх, нет в ней красоты княжеской. Вот Марфа была – дааааа. Груди, что дыньки заморские. Бедра крутые, ноги – такие, что сразу понятно, бревно поднять сможет. А тут что? Ноги тонкие, груди нет, бедра – да какие там бедра… У других ноги больше… Вгляделась в лицо. Тоже ничего особенного. Только что волосы красивые. Нет-нет, кто зажимал, помав за ту косу, и давай целовать. Но то было, когда она еще полы мыла. Отбивалась, кусалась да дралась страшно, а девство сберегла и вот не зря же! Княгиня строга к такому!

Ну ничего-ничего, откормится и поправится.

– Дашка, где ты там? – раздался голос благодетельницы.

– Туточки я, венец другой искала, чтобы братья обомлели! – кинулась вон из комнаты, схватив головной убор, Дашка.

– Ты смотри мне! Не люблю я, когда своевольничать начинают, ключи получив, поняла? – княгиня схватила Дашку за косу и пребольно дернула, аж слезы выступили.

– Да ни в жисть, заступница!

– Ну, пойдем тогда одеваться да беседы беседовать.

Княгиня вошла в трапезную в окружении свиты, гордо неся себя, рассыпая вокруг искры от каменьев. Дашка посмотрела с вызовом на братьев. Были те все в черном, лицами невзрачные, безбородые, у некоторых зачем-то лысина выбрита. Тьфу ты. Дашка мысленно прочла молитву, да сплюнула через левое плечо трижды – лишним не будет.

После церемонных поклонов да приветствий наконец расселись угощаться, чем Бог послал. И блинами с пылу-с жару со сметаной и вареньями разными, и пирогами с начинками богатыми, мясом и охотой добытым, и домашним, рыбкой речной да морской. Ели обстоятельно, пили тоже. Слуги только успевали подливать да подкладывать. Дашка сама все княгине подносила, сначала пробу снимала – не отравлено ли, не пересолено ли, по вкусу ли будет. Так уже от того укушалась.

Разговоры тоже вели разные. Братья, имен Дашка и не запомнила, только главного из них одного – Григорий – все больше спрашивали о делах княжеских. И вдруг вздрогнула Дашка, да княгиня голос повысила.

– Но наследника у рода так и нет, – с акцентом проговорил Григорий, когда выгнала княгиня мановением руки всех, кроме Дашки, поняв, что уж очень личные разговоры начались.

– То не твоего ума дела, чернорясник, наследниками своего короля обеспокойся, – даже под белилами было видно, что княгиня покраснела от злости. Григорий поднялся и поклонился. Не разгибаясь, проговорил:

– То лишь знание языка плохое позволило мне бестактность.

– Поднимись и договори уже, что хотел.

– Уверены вы, ваше величество, что невестка ваша, княгиня Софья, бесплодна?

– Да, ибо полюбовница сына приносит приплод регулярно.

– Девочек. А еще она мужняя жена, от кого она там приносит, как вы изволили сказать, приплод?

– Дурак ты, хоть и умный, – глухо засмеялась княгиня. – Сразу видно, что монах…

– Я не монах, а брат Ордена, алхимик, нам не запрещены…

– Не запрещены, не запрещены, – перебила его княгиня, зло передразнивая, – а видно, что ничего ты не смыслишь в делах постельных. Что ж ты думаешь, у нас повитухи кровь не сумеют определить? А я так и вовсе на глаз пойму, где ребенок рода, а где нет!

– Тьфу, повитухи ваши – ведьмы! – брякнул один из братьев и тут же на него метнул злой взгляд Григорий.

– Ох, дурни! – княгиня снова рассмеялась. – Это все, что узнать-то хотели? О чадородии поговорить? Могу еще расписать, какими травами потчуют невестку мою, княгиню Софью, какие припарки делают, ежели вы в том понимаете. Какие молитвы читает, в какие скиты ездит.

– Нет, ваше величество. Не о том речь. Роду нужно продолжение. Вы подумали, что будет, если у князя Андрея не появится наследник, пусть и бастард?

– У меня есть еще сын и дочь.

– Сын второй не женат. Дочь не замужем.

– Разве не просватал ее князь Андрей за какого-то вашего боярина? А что касается сына… Женится, еще как женится, – усмехнулась княгиня. И стало понятно, что уже скоро быть свадьбе. – А ежели невестка моя не принесет мальчика в скором времени, то будет как Соломония сослана.

– Это которая жена князя Василия Третьего? Так ее в ведовстве обвинили…

– Так не ты ли, брат Григорий, говорил, что у нас тут ведьм полно? У нас то не запрещено, но только если не с убытком для других, а тут убыток цельному государству имеется.

Дашка облизала пересохшие губы, вжавшись в свой уголок, желая раствориться в нем. Уж очень ей стало от услышанного и страшно, и весело. Такие тайны. Не дай Бог, выгонят…

И то еще новость! На проклятую матушкину невестку тоже управа нашлась, оказывается!

– Полно. Инквизиция сетует, что давно уже пора костры жечь.

– У себя пусть жгут, а тут наша сторона, нам и решать, кого жечь, а кого миловать!

– Так и мы на то не согласны. Зачем же жечь, если можно излечить, а магию очистить, да пустить на дела благие.

– Хоть то дело и нехристианское, ведовоство это да истуканы по лесам, но и зла чаще всего никому не доставляет. Как мне бабы ведущие помогают, я знаю, а от вас какая мне польза?

– Есть у нас предложение к вам. Но уверены ли вы в том, княгиня, что нет зла? Не потому ли нет роду вашего продолжения, что грех не видите? – вдруг, почти потеряв акцент, проговорил Григорий. И было от того еще страшнее.

– Уверена. Род наш давний. И всегда тут, как ты выражаешься, грех был, а сына нет только от невестки моей малахольной. Ну ничего, управа найдется. А ты ежели чего хочешь, говори прямо, не окольно. Не люблю этого, выгоню взашей. Из палат своих и из государства. Сына не убоюсь, который с чего-то прикипел к вам. Знаешь, что не лгу!

Все знали. Князь Андрей мать слушался беспрекословно!

– Когда дочь ваша Анна родит, ее ребенок станет наследником государства Иерусалимского в силу немочи отпрыска нашего короля Балдуина, – княгиня аж поперхнулась взваром. Григорий дождался, когда та откашляется, продолжил, – И сыну вашему будет наследник, но от невестки потом надо будет избавиться. Мы готовы взять на себя ее внезапное исчезновение.

– Зачем она вам?

– Только лишь помочь хотим. Так что – уговор?

– Подумаю. Но сдается мне, что-то еще ты сказать хочешь.

– Хочу. Вы захватите земли варягов, расширив свои территории. Договорились мы с князем, просим вас ему не мешать.

– У нас с ними мир, зачем же вдруг война?

– О том уже с князем Андреем уговорено, – не объяснил, а лишь повторил Григорий, – и не стоит тому мешать, королева-мать.

– Княгиня.

– А будете королевой, – улыбнулся Григорий. – И бабушкой наследника трона Иерусалима.

– Не многовато ли обещаний за одну неплодовитую невестку?

– О нет. Она тут не при чем. Будут просьбы другого толка. Нам нужно расширение Ордена на ваши земли.

Марья вдруг заметила Дашку, рукой махнула – дескать, выйди.

Княгиня Марья вошла в опочивальню уже затемно. Долго она говорила с братьями, еще дольше думала.

– Девка ли ты еще, греха не потерплю, помнишь? Даже с нареченным тввоим Иваном! – вдруг спросила княгиня тихо сидящую в углу Дашку, и когда та кивнула, снова задумалась. Потом встала, схватила девку за лицо и прижала к стене. Было трудно дышать, губы некрасиво разъехались, но новая ключница терпела. – Вот что, Дашка, следят ли все еще за невесткой моей? – та кивнула. – Ну пусть следят. Пусть. А за полюбовницей сына? – снова кивок. – Брюхата она кем?

– Доборят, дебкой, – из-под пальцев княгини пробубнила Дашка.

– Девкой… Подумать мне еще надо, – тяжело проговорила Марья.

Когда княгиня наконец легла, Дашка свернулась у двери, разостлав на полу одеяло. «Все она придумает, все сделает, и братьев этих накажет за непочтительность, и невестку за своеволие», – засыпая под раскатистый храп княгини, подумала ключница. Напоследок мелькнул в мыслях Иван, и Дашка сладко улыбнулась, проваливаясь в сон.

[1] Очень интересно о нравах Руси и том, что носили, как красились (спойлер – много и с удовольствием), как ели и пили, как любили и во что верили написано в книге «Интимная Русь» Надежды Адамович и Натальи Серегиной.

[2] Надевался на голову, в том числе, и от сглаза. Замужнаяя женщина покрывала голову. Существовал целый ритуал перехода от девичества к замужней жизни, как бы умирания для одной семьи и принятия в другую. Помимо уже написанной выше книги, есть еще один замечательный труд – «Славянские мифы. От Велеса и Мокоши до птицы Сирин и Ивана Купалы» (Александра Баркова). Кстати, и ее лекции весьма рекомендую.

Изабелла де Ре

В три часа дня пополудни у врат Ордена Священного Уробороса остановиллсь четверо полуодетых, мускулистых, блестящих от пота раба, которые несли богатый портшез, украшенный золотом. Вычурная отделка внутри была скрыта от досужих гуляк и торговцев дорогими шелковыми занавесками на окнах. Однако по вышитому гербу было понятно – к вратам Ордена прибыла графиня Изабелла Мария Катарина де Ре де Помпадур де Куси.

Подбежал слуга, склоняясь в поклоне. Из-за занавески показалась тонкая изящная рука, унизанная кольцами. Графиня легко оперлась на подставленный локоть и вышла из портшеза. Слуга тут же раскрыл над ней зонтик от солнца. По красивому лицу графини было понятно – она прибыла, чтобы покарать сына за тот позор, что он скандалом и опалой короля нанес семье, но главное –ей вдове де Куси, вдове де Помпадур и вдове де Ре.

Мать графа де Куси, двадцать пятого своего имени, сурово хмурила изящные, выщипанные по последней моде брови. Длинные ресницы прикрывали горящий гневом взор голубых глаз. Красивые пухлые губы были поджаты и уголки их недовольно и презрительно опустились вниз. На ней было надето черное шелковое платье с белым стоячим воротником, что подчеркивал длинную шею. Любая придворная дама умерла бы от зависти, оценив его показную простоту, а тем более реальную стоимость. На первый взгляд ни грамма косметики не оскверняло лицо женщины, но то лишь на первый. И бледный румянец, и темные брови, и черные ресницы, что подчеркивали холодную глубину глаз, были мастерски созданы умельцами. Губы подкрашены так, словно розовый бутон расцвел на лице, но и они выглядели естественными. Пышные волосы куаферы убрали под головной убор, что обычно носили благонравные матроны – из белой шелковой ткани, намотанной на манер тюрбана.

Изабелла де Ре через мигом открывшуюся перед ней дверцу в огромных воротах прошла во двор ордена, благочестиво перекрестилась и осмотрелась. Магики создали свой город в городе, и он занимал большую часть старого Иерусалима. Почти всегда закрытый для досужих обывателей он поражал редких гостей красотой зданий и богатством отделки. Графиня отметила это, незаметно разглядывая пространство вокруг себя и степенно продвигаясь вперед несмотря на то, что за ней кланяясь семенили служки ордена, уговаривая подождать братьев и рыцарей, которые сопроводят ее сиятельство, как подобает. Графиня хранила гордое молчание и шла вперед – туда, где, как она знала, в тени собора таились жилые и хозяйственные постройки ордена. Чуть дальше возвышался видимый даже из-за стены храм Соломона и казармы тамплиеров, которые уже давно несли тут охранные и карательные функции.

Орден храмовников с момента основания обвинялся то в ереси, то в магических опытах, так что его слияние с братством Священного Уробороса, когда магию перестали считать вне закона и тому закону подчинили, стало вопросом времени. Великий магистр магиков был и великим магистром тамплиеров. Так повелось сразу после возрождения ордена храмовников – для этого потребовалось немного времени после гибели на костре магистра де Моле[1]при прОклятом короле Филиппе Четвертом Красивом, чье имя теперь произносили лишь с презрением за его жадность и глупость. Де Моле проклял короля, и его проклятие было столь велико, что через некоторое время пал не только род его величпества, но и сама Франция под копытами лошадей сарацинов. Орден был возрожден сначала тайно при набирающем силу магическом братстве, которому была нужна охрана, случилось это еще в той старой Франции, которая не понимала алхимии и в которой жгли колдунов. Это тем более было просто, что все богатства храмовников, как раз оказались в руках колдунов и алхимиков. Затем была битва за Константинополь, где тамплиеры и Уроборос заявили о себе. Они, неожиданно подойдя в тыл врага, не позволили войти неверным в великий город и отстояли Византию, а уже оттуда и началась Реконкиста[2]. Христиане отвоевали обратно Гроб Господень и вернули себе земли Иерусалимского королевства, и тоже с помощью магии и тамплиеров, точнее при их активном принуждении к тому. Вот только еще через несколько десятилетий, отброшенные было в Испании мусульмане завоевали Запад – огнем, мечом и все той же магией, что поставили на потребу науке. Это особенно оскорбляло христиан, считавших, что Божий дар нельзя использовать утилитарно. В пятнадцатом веке мир изменился кардинально. Кастильское королевство осталось в пределах почитай одного Мадрида, Наварры и Помплоны. Не справившиеся с сарацинами испанские короли остались на жалких кусочках земли в окружении неверных. Границы же Великого Халифата простирались от Фландрии до побережья бывшей Нормандии, границ Византии и частично севера Африки. Иерусалимское королевство занимало весь Ближний Восток, частично Индию и Ливию, а недавно отвоевало у слабеющего ханства монголов земли при Каспийском море. На Севере делили мир норманны да русы. Еще был Китай, но из-за закрытых для иноземцев границ только зеленый чай просачивался да шелк. Венеция при помощи Византии захватила все итальянские княжества, и стала править со своего маленького кусочка суши Римом, хотя тот формально и был подчинен Папе.

Уже много столетий на Востоке звонили колокола, строили монастыри и сконцентрировалась магия в признанном Церковью Ордене, а на Западе с минаретов призывали к молитвам правоверных мусульман, и магию подчинили науке и поставили на потребу экономике. Великий Халифат исправно поставлял изобретения во все уголки известного мира и богател. Изабелла и сама любила иной раз запрещенные на Востоке западные приспособления и средства для продления здоровья и молодости. Иерусалим изучал суть магии и ее более глубокое воздействие на людей, а еще больше ее военный потенциал.

Вот уже пять веков существующий баланс сил иногда омрачался то священной войной, то крестовыми походами, но, в целом, царили мир и согласие, что способствовали экономическому процветанию. Теперь, получается, орден, будучи на виду и одновременно в тени, начал их расшатывать. Почти все члены Священного Круга скрывались. Было то их правило, и тем противопоставляли они себя магам Запада, которые выбрали другой путь – стали настоящими учеными. Два совсем разных подхода. Западный, мусульманский магический мир ушел в науку, превознося своих колдунов. Восток их спрятал понадежнее или они спрятали сами себя, совсем как монахи, их магия была основана на философском камне, который открылся де Моле и был вовремя спрятан, а теперь секрет которого тщательно скрывался. Напрявляя поток магии, алхимики меняли все – свойство земли, силу гор, поток воды. Одно объединяло обе стороны, спорящие, как лучше обуздывать магию— женщин туда не допускали. Суть женщины – хаос, стихия, разрушение и непорядок. Женщина в магии – прямой путь в ад, ибо оттуда их таланты и пришли. Да и вообще женское дело – быть красивой и рожать. Даже деревенских ведуний и знахарок, что на Западе, что на Востоке либо уничтожали, либо лечили, отбирая магию.

Изабелла вздохнула и поняла, что некоторое время, раздумывая обо всем этом, стоит перед входом в величественный собор, а слуга терпеливо держит над ней зонт.

– Дочь моя, – окликнул графиню брат ордена, та чуть не засмеялась, выдав себя, но собралась и посмотрела на монаха почти вдвое моложе нее.

– Святой отец, – она гордо, но с уважением чуть склонила голову. И все-таки мальчишка зарделся: то ли от ее слов, то ли от красоты. – Я графиня де Ре, ищу своего сына, что готовится с братьями-тамплиерами и служителями великого ордена в дальний поход. Где я могу переговорить с ним наедине?

Монах, все еще красный от замешательства, простер руку в сторону построек тамплиеров.

Сбоку кто-то хмыкнул и графиня, сделав вид, что впервые заметила стоящего там, обернулась. Так и есть – уже вызвали храмовника. Он сурово осмотрел Изабеллу, ничуть не смутившись, в отличие от предыдущего собеседника.

– Ваше сиятельство, – проговорил он. – Позвольте представиться – рыцарь Гийом де Монфор, я буду сопровождать вашего сына в нашем посольстве. По его желанию, он живет в наших казармах, так что я провожу вас. Брат Ансельм, – поклонился он монаху. Графиня увидела, как тот поспешно отступил. Она уже заметила, что монашек был бы даже симпатичным, вот только в глазах его затаилась ненависть, а лицо словно окоченело в суровом негодовании и презрении. Рядом с ним ей было не по себе., и даже суровый рыцарь был куда более приятной компанией.

Графиня проследовала за храмовником через сеть извилистых проходов, некоторые из которых, как она поняла, уходили под землю, пока наконец они не вышли в клуатр[3], где ей пренебрежительно указали на скамейку. Не прошло и минуты, как в галерее появился спешащий на встречу с ней сын. Его светлые волосы спутались, отвратительный почти нищенский костюм, явно выданный тут, был небрежен, а сам он задохнулся – значит, узнал, что приехала мать, и бежал к ней, зная, что она не любит ждать.